Текст книги "Полузабытая песня любви"

Автор книги: Кэтрин Вебб (Уэбб)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Но вы же знаете, что Обри бывал здесь только два или три месяца в году. Этого молодого человека он мог встретить в остальные десять месяцев где-нибудь… в общем, не здесь.

Она замолчала, а Зак покачал головой:

– Посмотрите на даты. Июль тридцать седьмого, потом февраль и август тридцать девятого. Известно, что Обри в июле тридцать седьмого находился здесь, в феврале тридцать девятого – в Лондоне, а в августе тридцать девятого был здесь, а потом в Марокко. Получается, этот Деннис ездил вместе с ним? Из Лондона в Блэкноул или наоборот? Ясно, что, если Обри так коротко был с ним знаком, что брал его с собой на отдых, этот юноша где-то должен быть упомянут. Вы согласны? Но это не единственная странность. Все три рисунка происходят из анонимной коллекции в Дорсете. Все представлены на аукцион одним и тем же продавцом. Но я не думаю… я не думаю, что они созданы Чарльзом Обри. С ними что-то не так.

Он пододвинул иллюстрации к Ханне, но та едва взглянула на них. Между ее бровями появилась небольшая морщинка.

– Это действительно имеет значение? – спросила она.

– Имеет ли это значение? – повторил Зак более громким голосом, чем собирался, и понял, что пьян. – Разумеется, имеет, – сказал он уже тише. – Неужели Димити его не знает? Как может она не знать, кто такой этот Деннис, если его портреты были нарисованы в Блэкноуле? Она говорит, что проводила с Обри и его семьей столько времени, сколько могла…

– Но это не означает, что Димити была с ними все время или что ей было известно все, что он делает. Она ведь была еще очень молода, не забывайте.

– Да, но…

– И если вы думаете, что Чарльз Обри не рисовал эти портреты, то кто, по-вашему, мог это сделать? Вы считаете, что они подделка? – спросила она небрежно.

– Вполне вероятно. Хотя, с другой стороны… типичная штриховка, характерная прорисовка… – Он замолчал в замешательстве.

Ханна, похоже, основательно задумалась и на какой-то миг забарабанила ногтями по странице одного из журналов. Быстрое непродолжительное стаккато, длившееся не больше секунды и выдававшее скрытое волнение. Затем она взяла себя в руки и, когда Зак продолжил говорить, сжала пальцы в не слишком крепкий кулак.

– Я думаю, – сказал он, все еще погруженный в раздумья, – я думаю, что эти рисунки хранились здесь, в Блэкноуле, до того, как были проданы. Мне кажется, их может быть больше.

– Это далеко идущие выводы. Вы ведь, насколько я поняла, имеете в виду Димити? Вы полагаете, Мици Хэтчер является достаточно опытной художницей, чтобы подделать работы Обри настолько искусно, что они могут сойти за подлинные?

– Ну, должно быть, все обстояло не так. Обри, верно, передал ей свои рисунки… или она взяла их сама. Это может объяснить, почему Димити не хочет рассказывать кое о чем…

– Да пулно вам, Зак. Мици? Маленькая старая Мици с ее благородным горбом? Неужели ее существование напоминает вам жизнь человека, у которого в тайнике хранятся бесценные произведения искусства?

– Нет, конечно нет. Но если ей действительно понадобились деньги, она могла начать их потихоньку продавать… конечно, с неохотой. Ей хотелось бы хранить все связанное с ним у себя.

– И по-вашему, она просто отщипывает кусочки от своей коллекции, время от времени возит их в Лондон и получает там тысячи фунтов стерлингов?

– Что ж… – продолжал спорить Зак. – Когда вы так говорите, это звучит не слишком вероятно. Но Димити могла позвонить по телефону в аукционный дом и попросить направить к ней курьера, который забрал бы рисунки. В общем, что-нибудь в этом роде.

– Это звучит не слишком вероятно, потому что это совершенно невозможно. У нее даже нет телефона, Зак. Знаете, здесь поблизости есть множество богатых домов. И существует гораздо больше шансов, что коллекция произведений искусства, подобная той, о которой вы говорите, находится в одном из них. Что заставило вас предположить, что работы Обри хранятся в Блэкноуле?

– Это… это было чем-то вроде догадки.

– Или, возможно, попытки выдать желаемое за действительное?

– Вероятно, так, – проговорил Зак, сдаваясь.

– Хотите знать, что я обо всем этом думаю? – спросила Ханна.

– Что?

– Я думаю, что сейчас нужно перестать все это обсасывать, потому что настала пора выпить еще по одной кружке самого лучшего пива, которое только водится в «Фонаре контрабандиста». – Она подняла кружку в приветственном жесте, а потом выпила остатки ее содержимого. Зак смущенно улыбнулся.

– Между прочим, что изображено на вывеске этого паба? – спросил он.

Ханна повернулась в своем кресле и указала на ржавый металлический предмет на высокой полке, среди зеленых стеклянных поплавков и старых рыболовных сетей. Зак узнал в нем ту нелепую лейку, которая была нарисована на вывеске паба.

– А это такой фонарь в металлическом корпусе с отходящим в сторону носиком, объяснила она. – Внутри, в основном корпусе, находится небольшая масляная лампа, и ее свет виден только тому, на кого направлен носик. Через него идет луч, достаточно сильный, чтобы подать нужный сигнал и указать судну, где находится берег…

– Понятно. Нечто напоминающее лазер, только в стиле восемнадцатого века.

– Именно. А теперь расскажите мне, что творится за пределами Блэкноула. Я нечасто покидаю здешние места, – сказала Ханна с улыбкой.

Какое-то время они разговаривали о галерее и об Элис, а потом слегка коснулись темы об их супругах, хотя Ханна не слишком была расположена говорить о муже, и вся информация о нем ограничилась тем, что она назвала имя – Тоби. Произнеся его, Ханна замолчала, будто одно это слово способно было лишить ее дара речи. Зак хотел поинтересоваться, нашли тело мужа или он так и пропал в море, как многие до него. Но тут ему пришла в голову неожиданная мысль, заставившая его похолодеть. Зак подумал, что когда Ханна плавала, то искала Тоби. Ведь она постоянно ныряла, снова и снова, проводя под водой не меньше времени, чем на поверхности. Он чувствовал, что у нее достаточно решительности и силы, чтобы спустя годы не прекращать поисков утонувшего.

– Вы купаетесь зимой? Я имею в виду в море? – спросил Зак.

– Вопрос, логически не связанный с темой разговора. Но отвечаю: да, купаюсь в море круглый год. Это полезно, вычищает из организма весь мусор, – проговорила Ханна, посмотрев на него с любопытством. – Однако на тот случай, если вы решили вообразить, как я это делаю, примите к сведению, что в зимние месяцы я надеваю гидрокостюм, – добавила она насмешливым тоном.

– Нет-нет, я не воображаю… Хотя гидрокостюм – это хорошая идея. Иначе наверняка можно замерзнуть.

– Холодно бывает так, что ваши яички спрятались бы внутри вас, – посетовала она, а затем усмехнулась: – К счастью, мне об этом тревожиться не надо.

Они сопроводили эти слова пьяным смехом.

– Ханна, вы когда-нибудь видели, чтобы кто-то еще бывал в доме у Димити? Я слышал странные звуки, доносившиеся с верхнего этажа, – сказал Зак.

Его собеседница сразу же прекратила смеяться, словно наткнулась на кирпичную стену. На мгновение она уставилась в свою кружку, а Зак принялся мысленно перебирать недавно сказанные им слова, пытаясь понять, что не так.

– Нет-нет. Насколько мне известно, никто к ней не заглядывает, – проговорила Ханна. Повисла неловкая пауза, после которой она встала, слегка покачнувшись. – Собственно, мне пора идти. Дела на ферме, знаете ли.

– Что вы сможете сделать после того, как выпили столько пива? Оставайтесь… В конце концов, мы не обязаны разговаривать о… – Но Ханна повернулась, чтобы уйти, и ему пришлось замолчать.

Она оглянулась, и он увидел, как ее лицо стало серьезным и непреклонным. Острый взгляд ее глаз был вовсе не пьяным, и Зак почувствовал себя дураком.

– Зайдите на ферму как-нибудь, если хотите. Покажу вам окрестности. Если они вас, конечно, интересуют. – Она пожала плечами и покинула собеседника.

Зак посмотрел на стул, на котором только что сидела Ханна, и, к своему удивлению, внезапно ощутил, что ему не хватает ее. Пришел Пит, чтобы забрать кружки.

– У вас нездоровый вид, – покачал он головой скептически. – Только неразумный человек может попытаться перепить Ханну Брок. Что вы ей такого сказали, что заставило ее вылететь отсюда пулей? Обычно, начав с двух пинт, она остается здесь до закрытия.

– Не знаю. Действительно не знаю, – произнес Зак озадаченно.

Ночью что-то сжало горло Димити мертвой хваткой, и на этот раз виновата была не Валентина. Димити снился отъезд Чарльза Обри и его семьи в конце первого лета, проведенного ими в Блэкноуле. Она знала от Делфины, что им вскоре предстоит уехать, но Димити все равно оказалась к этому не готова. Она пребывала в грезах о том, как после церковной службы пойдет с ними на большое гулянье, устраиваемое на деревенском лугу по случаю праздника урожая [43]43
  Праздник урожая– торжество, устраиваемое 22 сентября, в день осеннего равноденствия.


[Закрыть]. Оркестр, праздничные украшения, песни и игры. Яблочные пироги с божественным ароматом. Уилф Кулсон в прошлом году принес ей такой за шатер – туда, где она пряталась, овеваемая пьянящим, волнующим запахом холста – единственным за весь год запахом чего-то иного, праздничного. Димити всегда мечтала пройтись с кем-нибудь по лугу во время гулянья, как это делали все жители деревни. Купить гирлянду из хмеля [44]44
  Такие гирлянды вешали на счастье в пабах и деревенских домах в районах Англии, где выращивается хмель.


[Закрыть]и поиграть во все игры – в кегли, в «попади по крысе» [45]45
  Популярная на английских гуляньях игра, состоящая в том, что в установленную наклонно или вертикально трубу опускают сверху набитые мешочки с хвостиками, изображающие крыс, которые потом падают в ведерко. Во время полета «крысы» из трубы в ведерко по ней следует попасть палкой, что очень непросто.


[Закрыть], в «сбей кокос» [46]46
  Традиционная игра, в которую играют на гуляньях и ярмарках. Состоит в том, чтобы с некоторого расстояния сбивать деревянными шарами насаженные на шесты кокосовые орехи.


[Закрыть], – вместо того чтобы смотреть из укромного места, как это делают другие. Валентина никогда не ходила на праздник урожая. Не хотела. Только поджимала губы, презрительно отвергая подобную идею: «Мне вовсе ни к чему смотреть, как эти люди катаются на своих чертовых каруселях, будто все они такие добрые и справедливые». Каждый год она заставляла Димити ходить среди толпы с лотком, висящим на шее, и продавать всякие букетики, амулеты и всевозможные целебные зелья. Например, фирменное средство Валентины: изготовленный по цыганскому рецепту знаменитый «бальзам красоты», гарантирующий защиту от любых признаков старения. Липкая смесь сала и холодных сливок, ароматизированная цветами бузины, в которую была добавлена настойка корней кровавого щавеля, обладающего живительными свойствами. Или ее «цыганский бальзам», чародейское зелье, сваренное из жира, добытого из свиных почек, перемешанного с обрезками конских копыт и корой бузины. Он славился тем, что излечивал кожные раздражения, нарывы и синяки. Все деревенские дети следовали за ней по пятам, обзывали и бросали в нее кусками навоза, прекрасно зная, что она не может погнаться за ними и дать сдачи, во всяком случае, пока у нее на шее висит тяжелый лоток. Но семейство Обри не боялось жителей Блэкноула, которые шепотом передавали друг другу, что Селеста – любовница Чарльза, а вовсе не жена. И несмотря на то что местные немного задирали носы и исподволь пытались показать, что этого не одобряют, люди по-прежнему принимали их и обращались с ними вежливо. А что им еще оставалось? Чарльз был очень обаятелен, а Селеста необычайно красива. Так что их дочери, благополучные и счастливые, даже не замечали, как жена хозяина паба презрительно поджимала губы, когда их встречала.

Димити общипывала двух голубей, когда ей сообщили новость, которую она так страшилась услышать. Она щепоть за щепотью медленно вытаскивала перья, чтобы не закончить работу раньше, чем Чарльз успеет сделать рисунок. Маленькая натурщица сидела лицом к нему на траве, скрестив ноги по-турецки и положив пару мертвых голубей себе в подол. Она подвязала волосы назад, но знала, что в них все равно застряли маленькие перышки. А одно висело над самыми бровями Димити. Малюсенькая серая пушинка, подрагивающая в неподвижном воздухе. Когда Димити поднимала глаза, чтобы посмотреть на нее, то украдкой смотрела и на Чарльза. Его взгляд был такой пристальный, что сперва Димити стало страшно. Обри показался ей настолько суровым, что она уже ждала от него нагоняя. Но постепенно она поняла, что он даже не замечает ее взгляда. И Димити позволила себе изучать его лицо, которое ее завораживало. Вот над переносицей залегла глубокая складка. А когда солнце стало клониться к западу, от носа на щеку легла темная острая тень. Щека под скулой была слегка впалой и круто шла к подбородку, длинному и угловатому. Разглядывая лицо таким образом, она рассмотрела его в мельчайших деталях, изучив даже лучше, чем знала свои собственные черты, и лучше, чем черты Делфины или Валентины. Ей едва ли доводилось рассматривать кого-либо так пристально в течение столь долгого времени.

В тот день Димити впала в своего рода транс. Солнце как будто кралось по небу, медленно, пока наконец не оказалось сбоку от них – тогда оно осветило правый глаз Чарльза, и радужная оболочка вспыхнула ярким огнем коричневатых и золотистых оттенков. Как драгоценность. Море позади него казалось серебристым размытым пятном. Дерн под ней был мягким и пружинистым, небо представляло собой огромный темно-синий купол, усеянный белыми чайками, как лужайка ромашками. Пальцы Димити замерли, перестав ощипывать голубя, потому что она не желала, чтобы мир продолжал изменяться, а время текло дальше: ей хотелось, чтобы нынешнее мгновение длилось вечно. Мгновение теплого и безветренного вечера, когда топазовые глаза Чарльза устремлены на нее, Делфина вскапывает свою маленькую грядку, а Селеста готовит вместе с Элоди какое-то блюдо, едва уловимый аромат которого плавно распространяется вокруг. Что-то пряное и изысканное, чем с ней захотят поделиться, пригласив за стол.

Но ее так и не пригласили, а вместо этого дали с собой кусок пирога и два шиллинга для Валентины – плата от Чарльза. Когда Селеста вышла из дома с пакетом из грубой оберточной бумаги, на ней было надето одно из ее длинных платьев, бледно-кремового цвета, с длинными свободными рукавами и плетеным пояском на талии. Она улыбнулась Димити широкой, милой улыбкой, но затем все испортила:

– А теперь тебе пора домой, Мици. – Она обошла сзади Чарльза, погладила его по плечу рукой и оставила ее там лежать.

Димити моргнула.

– Значит… значит, я не останусь на ужин? – спросила она.

Чарльз поднял руку и потер глаза, словно тоже пробуждаясь от сна. Ах, каким замечательным он был, с грустью подумала Димити. Каким прекрасным.

– Знаешь, завтра мы уезжаем в Лондон, так что, мне думается, сегодня нам лучше устроить ужин лишь для членов семьи, только для нас четверых. Ведь это наш последний вечер. – Улыбка Селесты погасла, когда та заметила на лице Димити огорчение.

– Вы уезжаете… завтра? – проговорила девочка. Лишь для членов семьи. – Но я не хочу, чтобы вы уезжали, – заявила она.

Слова прозвучали громче и суровее, чем хотелось Димити. Она сделала вдох, такой глубокий, что стало больно в груди.

– Нам пора. Скоро девочкам нужно идти в школу. Делфина! Подойди и попрощайся с Мици! – крикнула Селеста старшей дочери, которая выпрямилась, вытерла ладони о брюки и приблизилась к ним.

Димити неуклюже поднялась на ноги. Казалось, это далось ей с трудом. Дыхание участилось. Впервые за много недель бедняжка подумала, что не знает, как себя с ними вести. Она не могла поднять взгляд, принялась рассматривать траву, которая была усыпана кроличьими катышками.

– Можно Димити останется на ужин? Ведь, в конце концов, это наш последний вечер, – сказала Делфина, искоса взглянув на мать.

– Боюсь, что нельзя. Именно потому, что это последний вечер. А теперь попрощайся.

Чарльз протянул Димити монеты, и костяшки его пальцев при этом слегка коснулись ее плеча.

– Спасибо, Мици, – сказал он с мягкой улыбкой.

Селеста сунула пакет с пирогом ей в руки. Димити ощутила через бумагу его тепло и почувствовала, как ей захотелось бросить им в свою благодетельницу. Кинуть монеты обратно Чарльзу, обругать Делфину. Что-то разгоралось внутри нее, набирало силу. Димити не понимала, что происходит, она была сама не своя, а потому, хотя Делфина все еще что-то ей говорила, она повернулась и убежала.

Димити вернулась домой поздно. Она сидела в густых кустах живой изгороди, окаймляющей дорогу, ведущую в «Дозор», слушала, как постепенно затихает звонкая песня, высвистываемая дроздами, и наблюдала, как солнце садится за зыбкий горизонт, словно хоронит само себя. Чья-то невидимая рука сжалась вокруг ее горла, и у нее подвело живот, словно там лежал камень. Это был камень страха, возникшего при мысли о том, что она завтра проснется и поймет, что их больше нет. Димити даже не спросила, вернутся ли они на следующий год. Не решилась, боясь услышать отрицательный ответ. Знать, что они здесь, наслаждаться их обществом, даже обществом вздорной Элоди, – все это делало ее жизнь более сносной. Она долго плакала, чувствуя себя брошенной, потому что ее нынешнее состояние напоминало о том, как над ней смеялись в школе, как в нее кидались камнями, как ждала она в темноте, опасаясь, что ее кто-нибудь заметит. Но теперь дела обстояли гораздо хуже. Наконец Димити поднялась на ноги и пошла к дому. У нее были пирог и ощипанные голуби, чтобы умилостивить Валентину, не говоря уже о деньгах, а потому она получила лишь самый дежурный нагоняй. А затем Валентина даже взяла ее за плечи – так, что пальцы впились в тело, – и окинула взглядом сощуренных глаз.

– У тебя перья в волосах, слышишь, ты, маленькая пичужка, – проговорила она и потрепала Димити по щеке, что было очень похоже на проявление материнской любви.

Однако от этого Димити почувствовала себя еще более несчастной, и, когда пошла искать гребень, в ее глазах стояли слезы, такие же горячие и застилающие взор, как прежде.

На следующее утро Зак проснулся с мыслью о Ханне. Он вспомнил ее живое, выразительное лицо и то, как оно «захлопнулось», когда он спросил о шуме на верхнем этаже в доме Димити. Он выпил одну за другой две чашки кофе и решил воспользоваться обещанием Ханны устроить ему экскурсию по ферме. По наитию, уже выходя из комнаты, он захватил с собой сумку с художественными принадлежностями. Как бы ни радовался Зак их покупке, он по-прежнему сомневался, стоит ли ими воспользоваться. Ночью прошел дождь – достаточно сильный, чтобы разбудить его, когда капли забарабанили по окну. На туфли Зака вскоре налипла грязь, когда он какое-то время шел по бездорожью в стороне от моря, вместо того чтобы направиться прямиком на Южную ферму. Прохладный ветерок приятно овевал лицо и наполнял легкие. От этого стало легче голове, и ноги уже не казались налитыми свинцом, как прежде.

Зак поднялся по крутому склону холма к рощице на его вершине. Там он был вознагражден невероятным бескрайним зрелищем побережья, видного на много миль в обоих направлениях. Перед ним предстало размытое лоскутное одеяло из зеленых, желтых и серых пятен, резко контрастирующих с цветом моря. Внизу лежали игрушечные домики Блэкноула. Коттедж «Дозор» казался белой крапинкой. Южная же ферма, укрытая в складке местности, оставалась невидимой. Он уселся на кожистый ствол поваленного бука и вынул альбом. Просто проведи линию. Просто начни.Когда-то рисование прочищало ему мозг, проясняло вещи, требующие внимания, позволяло с ясностью увидеть, что делать дальше. Укрепляло уверенность в своем таланте, в том, что он мог и умел делать. В Голдсмитском колледже преподаватели всегда рекомендовали ему больше рисовать и писать маслом, глубже выражать самого себя, проявлять все свои способности, а не восставать против них. Но он слишком увлекался внешней стороной искусства, чтобы следовать их советам.

Зак провел черту и остановился. Горизонт. Как он мог так ошибиться? Горизонт представлял собой прямую – яркую, неподвижную. Линия, которую он провел, была, как и требовалось, прямой, осторожной. И все равно в ней виделось что-то неверное. Зак уставился на нее, пытаясь понять, в чем дело, и в конце концов решил, что нарисовал ее чересчур высоко. Картина получилась несбалансированной – ее следовало разделить на равные части между сушей, водой и небом. Тогда зазвучало бы приятное трио, где голоса налагались бы один на другой, следуя естественному ритму, а он уменьшил небо, лишил рисунок объема и ощущения пространства. Единственной карандашной линией он все разрушил. С отвращением захлопнув альбом, Зак отправился на Южную ферму.

Ханну он застал на одном из придорожных полей. Она как раз вышла из джипа, чтобы открыть его заднюю дверцу. Несколько овец цвета кофе с молоком неспешно следовали за ней по пятам, явно готовые съесть все, что она им даст. У них были тонкие ребристые рога, закрученные назад, которыми они, клацая, ударялись друг о дружку, когда толпились вокруг хозяйки. Зак поприветствовал ее, и Ханна широким взмахом высоко поднятой руки пригласила его на поле. Поэтому он перелез через невысокие ворота и пошел к ней, стараясь не наступать на кучки свежего овечьего помета. Она вынимала из джипа охапки сена и клала в сделанные из проволоки кормушки. На заднем сиденье лежала серо-белого окраса пастушья собака и следила за стадом. Бордер-колли. Ее уши были прижаты, глаза горели.

– Доброе утро. Подходящее ли сейчас время для экскурсии, которую вы мне обещали? – спросил Зак.

– Конечно. Только дайте покормить эту отару, и я вся ваша. – Ханна бросила на него быстрый оценивающий взгляд, который придал ему значимости в собственных глазах. И он ощутил странное, давно не появлявшееся нервное напряжение. Затем она улыбнулась.

– Как ваша голова сегодня утром? – спросила Ханна.

– Плохо, и все из-за вас, – ответил он.

– Не моя вина. Как смогла бы я заставить вас пить, если бы вы не хотели сами? Я просто маленькая женщина, – сказала она лукаво.

– Сомневаюсь, что бывали случаи, когда вам не удавалось заставить людей делать то, что вам хочется.

– Ну, это зависит от человека. И от того, что́ я хочу заставить его делать, – сказала Ханна, слегка пожав плечами.

Наступила пауза, во время которой она пошла обратно к джипу за новой охапкой сена.

– Мне казалось, что овцам необходимо сено только зимой, – пробормотал Зак.

– И зимой тоже. Но в это время года на полях остается мало травы, а эти дамы скоро разродятся, поэтому им необходимо хорошее питание.

В волосах у Ханны застряло сено. Оно пристало также и к ее джемперу. Обтягивающие серые джинсы были испачканы грязью.

– Я думал, ягнята рождаются весной, – продолжил тему Зак.

– Обычно так и случается, если только овцематкам не дают гормонов, чтобы сдвинуть их репродуктивный цикл. Но эти девочки – портлендки. Старая редкая порода. Они могут приносить ягнят сколько угодно, в любое время года. Таким образом, совершенно натуральные ягнята готовы выйти на пастбища уже ранней весной. Притом что люди ожидают увидеть ягнят, резвящихся на зеленых весенних лугах, едва с них сойдет снег и они покроются лютиками, но в то же самое время хотят, чтобы жаркое из шестимесячных барашков стояло уже на пасхальном столе, – проговорила Ханна.

Одна кормушка завалилась набок, и Зак помог поставить ее прямо. В результате руки оказались измазанными грязью и овечьим пометом.

– Тьфу, – произнес он рассеянно, растопырив пальцы и пытаясь сообразить, где он мог бы их вымыть.

Ханна усмехнулась:

– Настоящий мужчина, живущий на земле. Спорю, вы не замечаете, когда ваши руки измазаны краской.

– Краску выдавливают не из бараньей задницы, – возразил Зак.

– О, навоз – это всего лишь переваренная трава. В краске содержатся куда более вредные химические вещества. Вот, воспользуйтесь этим. – Она протянула ему клок сена, который достала из джипа, и он вытер руки. – Давайте запрыгивайте. Мигом домчу вас туда, где есть горячая вода и мыло. – Они забрались в машину, Ханна нажала на педаль газа, и джип тронулся с места с проворотом колес и брызгами из-под шин. – Ну вот, начинается. Время грязищи и холодной воды, – проворчала она.

– Еще только сентябрь.

– Знаю. Но дорога от этого места все время идет вниз.

– Значит, ваша ферма представляет собой экологическое хозяйство? [47]47
  Экологическое хозяйство– форма ведения сельского хозяйства, в рамках которой происходит сознательная минимизация использования синтетических удобрений, пестицидов, регуляторов роста, кормовых добавок и генетически модифицированных организмов.


[Закрыть]– спросил Зак.

– Так и есть. Верней, так и будет, если мне когда-нибудь удастся завершить процесс проверок и сертификации.

– Тягомотина?

– Невыносимая. Все должно быть экологичным, доказанным и подтвержденным – начиная с ветеринарного лечения, которое получают мои подопечные, и заканчивая сеном. Не говоря уж о том, как я обрабатываю их шкуры после убоя. Это стоит сотен и сотен фунтов каждый год. Деньги нужны просто для того, чтобы все вертелось, – требуется стать членом соответствующей организации, проходить необходимые проверки в нужное время. Уже к весне надо иметь готовую к отправке ягнятину в холодильной камере и полностью выделанные овечьи шкуры, предназначенные на продажу. И еще сайт, с помощью которого действительно можно делать заказы, а не просто разглядывать красивые фотографии портлендских овечек. – Она замолчала, чтобы выпрыгнуть из джипа и закрыть позади него ворота. Зак с Ханной поехали по белой от известняка дороге, гладкая поверхность которой после дождя стала скользкой, как разлившийся клей. – Или это, или я обанкрочусь и стану жить в вагончике-трейлере где-нибудь на придорожной стоянке, – сказала она с деланым весельем.

– Тогда к чему заводить канитель с экологией? Почему бы просто не выращивать уйму овец так дешево, как сможете?

– Потому что это больше не работает. Именно так трудился мой отец, причем всю жизнь. Но как бы дешево я не выращивала овец, цена, по которой я смогу их продать, окажется слишком низкой, чтобы мне хватало на жизнь. У меня мало земли, чтобы иметь большое поголовье. И еще у меня нет помощников, чтобы вести дело в крупном масштабе. Единственный шанс сохранить ферму – это обеспечить ее узкую специализацию. Производить что-то особенное, сделать себе имя, достигнув совершенства в чем-то одном.

– В производстве экологически чистой портлендской ягнятины?

– Вот именно. И не только весенней и осенней ягнятины – прекрасной баранины тоже. Очень постной, ароматной. А мех выделанной овчины получается мягче попки ребенка. Но… – Ханна наклонила голову набок и, несмотря на воодушевление, с которым она говорила, в ее глазах мелькнуло беспокойство.

– Но?

– Нужно еще пережить зиму. Дождаться, пока первые ягнята не вырастут достаточно, чтобы их можно было забить. И прежде всего мне понадобится раздобыть этот чертов экологический сертификат. Собственно, он требовался еще вчера.

– Так, значит, вы еще только в самом начале пути?

– Либо в начале, либо в конце. Это зависит от того, насколько оптимистично я в тот или иной день склонна рассматривать мою ситуацию, – ответила Ханна с улыбкой. – Мы с Тоби пробовали работать со старым стадом – попытка продлилась пять лет и не закончилась ничем хорошим. Я продала последних из тех овец в год, когда он погиб. Потом мне понадобилось кое-какое время, чтобы разобраться, чем я, черт возьми, занимаюсь.

– Но теперь, судя по всему, вы знаете, что делать.

– Ну, появился Илир. Нет смысла иметь мужчину там, где нет ни поголовья, ни работы и остается только смотреть, как хозяйство разваливается. Он как бы дал тот толчок, который был мне необходим.

– Да. Для мужчины важно оказаться полезным, – тихо сказал Зак, чувствуя, как в нем вспыхнула бессмысленная враждебность к ни в чем не повинному Илиру.

Джип подскочил и заскользил вверх по дороге, направляясь к забетонированному двору. На сей раз Зак оказался достаточно проворен, чтобы выйти, открыть и закрыть ворота прежде, чем это успела сделать Ханна. Джип остановился у фермерского дома, она выключила двигатель, его рев стих. Ханна отперла входную дверь, сильно навалившись на нее плечом и пнув внизу.

– Первая дверь справа ведет в гардеробную. Там есть умывальник. И если вы скажете хоть слово о качестве моей уборки, то я вас нокаутирую. Можете не сомневаться, – пообещала она.

Внутри дом был грязным. Не просто неприбранным и нуждающимся в том, чтобы его пропылесосили, а по-настоящему грязным и захламленным. Зак перешагивал через кучи тряпья, куски веревки и шпагата, пучки соломы, пустые бутылки из-под молока и странные устройства, о назначении которых мог только гадать. Его внимание привлекла пластиковая лежанка для собаки, изглоданная до такой степени, что могла бы сойти за абстрактную скульптуру, поверхности которой придана намеренная шероховатость. Находившаяся внутри нее подстилка была серой от налипшей шерсти. А вокруг поленницы дров у одной из стен образовался целый матрас из разбросанных опилок, коры и мертвых мокриц. Когда же Зак в ужасе оторвал от них взгляд и посмотрел на потолок, то увидел, что он затянут паутиной, свисающей с него, подобно неким жутковатым флагам. Вокруг крана на раковине виднелись присохшие остатки нескольких кусков мыла, слипшиеся и потрескавшиеся. Однако вода была горячей, и ему удалось отодрать от умывальника немного мыла. Зак наскоро сполоснул руки, а затем быстро оглядел из коридора соседнее помещение.

Кухня… Каждый ее дюйм говорил о наличии у хозяйки овец и собаки не меньше, чем салон джипа. Полосатый кот спал на широкой плите с двумя духовками. Все было заставлено тарелками, кастрюлями, коробками и пакетами. Рядом с чайником стояла открытая бутылка молока, на желтом ободке у ее горлышка сидела муха и пировала. Обширный дубовый обеденный стол был завален счетбми, распечатками документов, бухгалтерскими книгами и старыми газетами. Зак уставился на грязную посуду и лишь мгновением позже понял, что именно привлекло его внимание. Всего было по паре: две рюмки с фиолетовыми пятнами на дне, две кофейные кружки, две тарелки с костями. Остатки ужина, который мог состоять из свиных отбивных. Все это свидетельствовало, что Илир живет в одном доме с Ханной. Раздался внезапный грохот, затем громкие шаги, кто-то спускался вниз по лестнице, расположенной в дальнем конце кухни. Сердце у Зака бешено забилось, он повернулся, опрометью бросился по коридору и выскочил во двор.

Ханна разглядывала что-то на капоте джипа, и то, как она отпрянула, напомнило ему себя самого несколько секунд назад. Он увидел свой рисовальный альбом, который она закрыла с вызывающим выражением на лице и особым наклоном головы, который говорил, что она не желает смущаться из-за того, что оказалась пойманной с поличным.

– Нашли все, что вам требовалось? – спросила Ханна.

Зак улыбнулся, глядя на альбом, лежащий на капоте.

– Да, благодарю. Прекрасный дом.

– Спасибо. Я в нем выросла.

– У вас, должно быть, невероятно мощная иммунная система, – проговорил он, стараясь, чтобы его лицо оставалось серьезным.

– Эй, поосторожней. Я вас предупреждала. – На секунду Ханна сжала кулаки, но выражение лица было веселым. Она указала на альбом. – Я ничего не собиралась вынюхивать. Просто не хотела, чтобы ваша сумка оставалась в джипе. И знаете… любопытство женщины, которая тоже рисует… ну и все такое. Не беспокойтесь: у меня нет ощущения, будто я заглянула вам в душу, – сказала Ханна.