Текст книги "Иллюзии"
Автор книги: Кэтрин Стоун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Глава 9
Маленький человечек, подвижный и ловкий, настраивал клавесин при помощи камертона. В сводчатые окна лился чистый утренний свет.
– К вашим услугам, мэм. – Он поклонился Фрэнсис, которая нервной походкой вошла в музыкальную гостиную. – Меня прислал лорд Риво на случай, если вам захочется сыграть. Но я могу прийти в другой раз, когда вам будет удобно.
Найджел подумал, что у нее может возникнуть желание взять в руки заброшенные инструменты? Это был неожиданно благородный жест с его стороны. Неужели эта комната действительно смущала его?
– Нет, – ответила она настройщику инструмента. – Ради Бога, продолжайте. – Фрэнсис подошла к столу и открыла скрипичный футляр. Под оборванными струнами блестело полированное дерево. – А вы можете привести в порядок и это?
Маленький человечек взял скрипку из ее рук. Его лицо помрачнело.
– Как это могло произойти? Неужели инструмент неправильно хранили?
– Кажется, скрипка несколько лет пролежала на этом столе. Она повреждена?
Мастер тщательно осмотрел инструмент.
– К счастью, никаких серьезных повреждений нет. Его светлости повезло, что гриф не искривился. Разумеется, я могу сменить струны и смычок. Вы играете на скрипке, мэм?
– Нет. Тем не менее я бы хотела, чтобы вы отремонтировали ее.
Она сама точно не знала, почему попросила об этом. Риво никогда не давал понять, что когда-нибудь хотел бы возобновить занятия музыкой.
Пальцы маленького человечка любовно гладили завиток скрипки.
– В создание этого инструмента вложена душа человека. Эта скрипка сделана в Милане мастером Джузеппе Гранчино более ста лет тому назад, и он передал ей всю страсть и огонь итальянского сердца. То, что она лежит здесь и на ней не играют, – преступление.
– Но это собственность маркиза, – резко оборвала его она. – И другим не пристало обсуждать, почему лорд не пользуется тем, что ему принадлежит.
Фрэнсис оставила настройщика в музыкальной гостиной и стала спускаться вниз; в ее ушах все еще звучал камертон. В прихожей она увидела второго незнакомца и остановилась на лестнице, не дойдя до него несколько ступенек. Он поднял голову, облокотился на стойку перил и улыбнулся. Почему она ощутила легкое беспокойство?
– Мисс Вудард? Майор Доминик Уиндхем – к вашим услугам. Я был в Фарнхерсте в тот памятный вечер. Меня не покидала надежда снова увидеть вас.
Фрэнсис, не дрогнув, встретила его взгляд. У этого крупного мужчины была героическая внешность – настоящий саксонский король. Светлые волосы небрежно спадали на воротник, будто специально бросая вызов общепринятой моде. Привлекательный мужчина.
– Правда, сэр? – спросила она. – А зачем?
– Чтобы посмотреть, так же вы прекрасны вблизи, какой кажетесь издалека. Ответ, разумеется, да.
Она не будет возражать, решила Фрэнсис. И не будет против, если этот человек захочет сделать ее своей любовницей. Он молод и силен, а под его грубоватой внешностью кроется природная доброта.
– Вы чрезвычайно галантны, майор Уиндхем.
– Я просто говорю правду, мисс Вудард.
– Меня зовут Фрэнсис, – сказала она.
Он отступил назад, позволив ей преодолеть последние несколько ступенек.
– Знаете, Фрэнсис, мне кажется, что вы со мной немного кокетничаете.
Она взглянула на него из-под опущенных ресниц.
– С этого обычно все начинается, майор.
– Смею ли я надеяться, что наша встреча – только начало?
Сердце ее забилось быстрее. Неужели все так просто? Возможно ли, что она уже сегодня сбежит от Найджела и будет жить с этим светловолосым мужчиной? Ее поразила разница между этими двумя людьми. Она чувствовала, что майор Уиндхем не представляет для нее никакой угрозы, в то время как душа Найджела таила в себе бесконечные темные и опасные глубины.
– Начало чего, сэр?
– Дня, заполненного красотой, – неожиданно сухо ответил он. – Я пришел повидаться с Риво. Он у себя?
Уиндхем поклонился и, пройдя по коридору, постучал в дверь кабинета. Фрэнсис с удивлением наблюдала за ним. Она дала ему понять, что не отвергает его. Почему же он вдруг сбежал? В смятении девушка вернулась наверх. В музыкальной гостиной было тихо. Человечек с камертоном исчез. Фрэнсис сняла со стены необычный русский инструмент и тронула струны. Он был настроен на западный лад. Она рассеянно принялась подкручивать колки.
При появлении Уиндхема Найджел поднял голову и знаком предложил гостю сесть.
– Я только что встретил твою любовницу, – без всякого предисловия начал майор.
– И что?
– Думаю, тебе придется сражаться с Золотой ордой, чтобы удержать ее у себя. Если бы я не был твоим старым другом, то поддался бы искушению овладеть ею прямо на столе в прихожей.
Найджел продолжал работать, словно не слыша его слов.
– Наверное, у меня просто склонность к экзотическим женщинам.
– В таком случае, надеюсь, она загладит то, что произошло в Париже. Черт побери, Риво, если кто-то и способен потеснить воспоминания о Катрин, так это только твоя красавица из Индии.
Найджел отложил перо.
– Неужели моя душа должна быть всегда открыта сочувствию лезущих не в свое дело друзей? Какого черта ты приплел сюда Катрин? Она мертва.
Майор Уиндхем на мгновение прикрыл глаза.
– Поскольку Катрин до тебя была моей любовницей, мне кажется, я имею право говорить о ней.
– Значит, мы будем вспоминать о России? – Найджел не смог заглушить проступавшей в его тоне горечи, хотя прекрасно понимал, что это выдает его. – Впадем в сентиментальность и поговорим о Москве? О Кремле, итальянских палатах, о впечатляющих соборах, шпилях и куполах? Об этом святом городе деревянных церквей и монастырей с шелковыми пологами над иконами в золотых окладах? О жестоких публичных порках на площадях? О смешении стилей европейского средневековья с азиатской пышностью, о продающихся в Китай-городе восточных товарах, которые, казалось, сошли со страниц «Тысячи и одной ночи», о горожанах, которые у дымящихся самоваров грезят о бесконечной череде балов и маскарадов? Какого черта? Все это сгорело дотла.
– Я знаю, что в отличие от меня ты это видел собственными глазами.
Найджел намеренно разбередил старые раны прежде, чем это успел сделать Уиндхем.
– Какая разница? Власть уже давно сосредоточилась в Санкт-Петербурге. Москва осталась местом для чувственных удовольствий. Большая часть восточного великолепия представляла собой лишь позолоченное дерево. После ужасного пожара – можешь считать это и метафорой того, что произошло со мной, – остался один пепел. Ты, конечно, помнишь большой танцевальный зал на Арбате?
Майор разглядывал свои ногти.
– Ради всего святого! Мне следовало бы догадаться, чем это кончится. Зря я упомянул Катрин.
Найджел не дрогнул.
– Это произошло в ту ночь, когда я встретил ее. Иней сверкал в ее волосах, подобно бриллиантам. Делегация во главе с лордом Трентом наконец убедила царя Александра выступить против Наполеона. Твоя миссия была закончена, и ты возвращался домой в Англию. Мы с Лэнсом оставались. Да, мы с Катрин стали любовниками. Девятнадцать месяцев спустя в Париже, где она умерла, наши отношения оставались прежними. Ну и что из того?
– Черт побери! – Уиндхем ударил кулаком о ладонь. – У тебя не мозг, а чертова машина, Риво. Мне казалось, я проявляю героическую галантность, не уводя мисс Вудард у тебя из-под носа!
Не мозг, а чертова машина. Найджелу очень бы хотелось, чтобы это было правдой. Но в данный момент он, как никогда, ощущал себя человеком – клубком необузданных желаний и противоречий. И не Уиндхем был тому виной. Но Риво заставил себя расслабиться, и голос его зазвучал мягче.
– Прости. Теперь ты должен ехать в Париж. Когда вернешься, я не стану чинить тебе препятствий, если Фрэнсис не будет возражать. Дело в том, что я не хочу заглушать воспоминаний о Катрин. Но позволь заверить тебя в одном: Фрэнсис ни в коей мере не похожа на княгиню Катрин. Хорошо бы тебе усвоить это. – Он встал и сдвинул в сторону бумаги, в беспорядке разбросанные на его столе. – А теперь, черт возьми, почему бы нам не заняться твоей поездкой в Париж? Разве ты не за этим пришел?
Уиндхем наклонился и взял одну частично расшифрованную записку. Он пробежал ее глазами и снова откинулся на спинку стула.
– Если Доннингтон не представлял серьезной угрозы, тогда кто?
– Возможно, кто-то из гостей Бетти, – улыбнулся ему Найджел.
– Боже мой! У тебя есть доказательства?
– Из бумаг Доннингтона становится совершенно ясно, что кто-то работал против нас в 1812 и 1813 годах. Пока мы старались укрепить союз с Россией, ложные сведения, сообщаемые царю Александру, едва не лишили нас его поддержки. После того как Александр все же выступил на нашей стороне, Наполеон самым загадочным образом узнал обо всех наших действиях. После падения Москвы копии донесений, которые мы отправляли из Парижа, попадали в руки французов, и это дорого нам обошлось во время важнейших сражений в Европе.
– Один из нас? Я не могу в это поверить, Найджел!
– Кому еще известны наши секреты в России и то, чем мы занимались во Франции? Мне хотелось бы думать, что какой-то незнакомец сумел проникнуть в нашу маленькую группу. В противном случае мы имеем дело с откровенным предательством. Это не может быть Бетти, а если это не лорд Трент и не Лэнс, значит, ты. А ты, в свою очередь, то же самое думаешь обо мне. Забавно, не правда ли?
Наконец Уиндхем ушел. Найджел откровенно поделился с ним своими соображениями и своим опытом. Больше он ничем не мог помочь ему. Майор должен был пробраться в Париж, установить связь с Мартином и приступить к созданию сети агентов для сбора сведений. Лэнс присоединится к нему чуть позже. Найджел на мгновение закрыл глаза. Проклятие! Он не мог подозревать в предательстве ни Ланселота Спенсера, ни Доминика Уиндхема. Бетти и лорд Трент тоже были вне подозрений. Тем не менее кто-то еще со времен Москвы передавал сведения французам. Боже мой, какая же грязная у него работа!
Найджел встал, потянулся и подошел к окну. Пока он, не поднимая головы, трудился в этой проклятой комнате, наступила весна. Он позволил своим мыслям на мгновение отвлечься. В траве желтели распускающиеся нарциссы… Какой умиротворенной выглядела Фрэнсис на крыше, когда грезила наяву! Даже тогда он хотел ее. Может, лучше просто переспать с ней, а там будь что будет? Черт бы его побрал – в этот момент его мозг нисколько не напоминал машину!
Послышался какой-то слабый звук. Найджел подошел к двери и рывком распахнул ее. По дому плыла музыка. Воспоминания хлынули потоком. Из-за спины на него с портрета безмятежно взирала мать.
Музыка не смолкала. Найджел замер. Он никогда не слышал ничего подобного. Сквозь хватающий за душу быстрый и четкий ритм пробивалась нежная мелодия. Она была похожа на затихающий в траве ветер, являясь частью целого, но все же не доминируя над основной мелодией. Ритм был совершенно чужим, ударения приходились на непривычные места, создавая впечатление рушившегося под напором смерча леса. Закрыв за собой дверь кабинета, Найджел взбежал по лестнице.
* * *
Треугольный корпус инструмента вибрировал под ее пальцами, изливая душу древней раги.[3]3
Индийский музыкальный инструмент.
[Закрыть] Фрэнсис сидела на стульчике от клавесина, скрестив ноги и повернувшись спиной к двери. Музыка струилась из-под ее пальцев.
Позади нее скрипнула дверь, и она тотчас прижала ладонью струны.
– Спой Господу нашему новую песню, – прозвучал в звенящей тишине голос Найджела. – Он творит для нас чудеса.
Ей следовало бы догадаться, что Риво привлекут звуки музыки. Фрэнсис опасалась смотреть на него, хотя каждой клеточкой своего тела ощущала его присутствие. Она склонила голову над балалайкой и закрыла глаза.
– Прошу прощения. Вы прислали мастера настроить для меня клавесин? Какое великодушие. Спасибо. Я не буду играть, если это беспокоит вас.
– Можете играть, когда захотите, – после короткой паузы ответил он. – Продолжайте, прошу вас.
Фрэнсис услышала, как он сел. Она прекрасно представляла себе, как он выглядит: загадочный, непробиваемый, окруженный броней цинизма. Тем не менее его длившееся лишь мгновение замешательство выдало таящуюся за внешним спокойствием бездну тревоги. Ему потребовалось определенное мужество, чтобы остаться. Звуки балалайки вызывали у него беспокойство. Почему? Из-за того, что вылетавшие из-под ее пальцев звуки не были похожи на привычные для Запада трели и аккорды? Потому, что ее музыка не была спокойной и цивилизованной, как произведения для клавесина? Или с этими русскими струнами были связаны какие-то мрачные воспоминания? Не этим ли объясняется его бравада? «Я жил там и привез ее с собой».
Найджел попросил продолжать. Было ли это испытанием для него или для нее? Пытаясь отвлечься от мыслей о нем, она коснулась струн и стала ждать, когда к ней вернется ощущение раги. Пальцы сами собой пришли в движение. Эта музыка была предназначена для очищения души, для обретения спокойствия. Послеполуденная мелодия. Но в ее игре чувствовались напряженность и страдание. Они вплетались в древний ритм, пробегая по нему лихорадочными волнами. Фрэнсис с отчаянием призывала музыку исцелить ее.
Непривычные звуки, изящные и сдержанные, вибрируя, плыли по комнате, помимо ее воли, перенося Фрэнсис за тысячи миль, туда, где на фоне темного, набухшего дождем неба сверкали далекие пики Гималаев. Среди темных облаков плыли белые журавли, рассеиваясь в преддверии приближающейся бури. Ноты рассыпались по комнате, как стая птиц. Когда затихли последние звуки, торжественная тишина, подобно снегу, сомкнулась над ней.
– Бог мой! – наконец нарушил молчание Найджел. Его голос звучал почти благоговейно. – «Пусть реки аплодируют. Пусть холмы пляшут в общем танце». Я никогда не слышал ничего подобного.
Фрэнсис повернулась к нему. Найджел растянулся в стоящем у стены шезлонге. На нем был костюм для верховой езды: сшитая на заказ куртка, рыжевато-коричневые бриджи, ботфорты с короткими тупыми шпорами. Высокий воротник его рубашки стягивал аккуратно завязанный спереди жесткий от крахмала галстук. Льющийся из окна свет падал на его высокие скулы и мужественный подбородок. Глаза Найджела были закрыты, на лице отразились волнение и блаженство.
Не в силах разобраться в собственных чувствах и все еще захваченная музыкой, Фрэнсис отложила балалайку. Его присутствие испортило игру. Вместо очищения она обрела лишь тревогу. Почему он остался?
– Это не поможет вам найти мне герцога. Или купить английское платье, – помимо воли вырвалось у нее.
Он внезапно сел. Его черные глаза пожирали ее.
– Что?
Он погрузился в ее музыку, а теперь она разрушила очарование момента, вернув его к действительности. Девушка поняла, что Найджел почувствовал это и – просто пугающая гибкость ума – тотчас же адаптировался к ситуации. Удастся ли ей когда-нибудь смутить его или застать врасплох?
Фрэнсис наклонилась и принялась перебирать струны. Для английского уха эти звуки должны были звучать диссонансом.
– В Фарнхерсте я видела людей, которые могут обеспечить мое будущее. Они бежали от меня, как кролики. Сегодня я повстречала в прихожей вашего друга. Это один из тех гостей, что вы собирались пригласить на званый обед? Человек, который может предложить мне свое покровительство и забрать меня отсюда? Вы тратите время впустую. Майор Уиндхем, кажется, восхищен мной, но он боится за свою душу.
Найджел продолжал пристально смотреть на нее.
– Вы же англичанка, Фрэнсис.
– Неужели? – Девушка взяла балалайку. – А как насчет этого?
Она принялась быстро и ритмично дергать струны, хлопая в промежутках ладонью по треугольному корпусу инструмента. Клавесин загудел, резонируя в такт ее притопывающей ноге. Затем она начала декламировать, придерживаясь все того же странного ритма. Отложив балалайку, Фрэнсис соскользнула со стульчика. Не прекращая пения, она стала исполнять классический индийский танец: кружилась, притопывала ногой и поводила глазами. Каждый поворот ее рук, каждое отточенное движение имели определенный смысл. Она танцевала падам, древнюю поэму о любви. Каждый жест что-то означал, какое-то слово или мысль, как будто поэтические образы струились с кончиков ее пальцев, и даже выражение лица девушки о многом могло рассказать понимающему человеку. Все было рассчитано – ни одного случайного движения или импровизации. Танец требовал полнейшей отдачи и сосредоточенности. Тем не менее Фрэнсис по-прежнему ощущала присутствие Найджела. Он не отрывал от нее пристального взгляда. Фрэнсис чувствовала, что он не меньше ее – как будто он все еще слышал звуки балалайки – захвачен возбуждающим ритмом танца.
Когда она остановилась, оба тяжело дышали.
– Многие ли из английских дам способны на такое? Вот так! – резко бросила она. – Именно этому меня учили. Для вас все это так же чуждо, как тропические острова!
– Неужели? И это ваша суть? Бог мой, если бы все было так просто!
Сердце Фрэнсис бешено колотилось. «Пусть реки аплодируют».
– Что вы имеете в виду?
– Это ведь только внешнее, правда, Фрэнсис? Палаты из серебра. Или в данном случае обманчивые шелковые покровы. Неужели под ними вы так неуязвимы?
Ее страдания стали невыносимы – стая взметнувшихся журавлей перед бурей.
– Я не подхожу ни одному из ваших лордов. Они не понимают меня, а я не знаю, какие они. Чего ожидает англичанин от своей любовницы?
Его темные глаза прищурились. Фрэнсис чувствовала, как Найджел отдаляется от нее, укрываясь броней цинизма. Когда он заговорил, страсть уже не сквозила в его голосе.
– Полагаю, обычных вещей.
– Да, совершенно верно! Обычных вещей! Я не знаю, что это такое. Разве вы не видите?
Он закрыл глаза.
– Я вижу, что ваш танец превосходит все, что знает обыкновенная любовница герцога. Откуда у вас такая уверенность, что это имеет какое-либо значение?
– Конечно, имеет! Вы позволили музыке умереть в этой комнате. Неужели вас так сильно пугают чувства?
– Почему, черт возьми, вы думаете, что вам известно, что пугает меня?
– Вы утверждали, что я прячусь за шелковыми одеждами. Что англичане могут знать о чувственности? Посмотрите на свою одежду! Вы заперты внутри плотных слоев ткани и скованы ею, как цепями. Вы лишены свободы движений. Ваша кожа не дышит. В Индии тело считается священным храмом. Ему позволено быть естественным. Даже мужчины носят просторные одежды, чтобы дать своим мышцам свободу.
– Вы хотите сказать, – перебил Найджел, открывая глаза, – что они не крахмалят одежду?
– Они не идут наперекор природе и ее дарам. – Разъяренная тем, что он укрывается броней сарказма, Фрэнсис подошла и ударила его по щеке концом своего пояса. – Вот какие ощущения дает шелк, который прядут живые существа.
Она сбросила свой пешваз и провела им по ладоням Найджела.
– А вот прикосновение тончайшей ткани, сотканной из хлопка. Англия много веков назад познакомилась с этими тканями, но во что они превращаются в руках ваших портных? Швы, строчки, такие узкие фасоны, что человек кажется затянутым в корсет.
Его пальцы сомкнулись на пешвазе, удерживая его.
– Мода предполагает определенный силуэт…
– И ткань связывает вас, подобно путам, и не дает расслабиться. Какой смысл в этом тугом воротнике? В узкой талии?
Она выпустила из рук тонкую ткань, в уголке его рта залегла складка.
– В моем случае это, к счастью, означает, что мне не требуется корсет – несомненно, благодаря утомительным упражнениям по утрам. – Голос Найджела звучал сухо, но Фрэнсис чувствовала, что внутри у него клокочут чувства, похожие на гнев. Он пропустил мягкую хлопковую ткань между пальцев и быстро скрутил из нее подобие жгута. – Сапоги и брюки позволяют мне удобно сидеть на лошади. Это правда, что одежда обтягивает меня, как перчатка. Она такой и должна быть.
Пешваз выскользнул из его пальцев и петлей взметнулся над головой девушки. Найджел опустил импровизированную веревку на ее талию и потянул к себе, заставив сопротивлявшуюся Фрэнсис выгнуть спину.
– Мы, англичане, намеренно сковываем тело одеждой. Вызов природе – это составная часть цивилизации. Мода требует подчинения и тем самым сдерживает основные инстинкты.
Чем сильнее стягивала ее ткань пешваза, тем в большее смятение приходила она. Достаточно было поднять руку, чтобы коснуться Найджела. Жесткость его воротника, завитки волос, спадавшие на накрахмаленную рубашку, – все это завораживало Фрэнсис. Ее ноздри трепетали от исходящего от него чистого мужского запаха. Локон волос спадал ему на лоб, как бы входя в противоречие с тем, что он говорил. Он не выглядел цивилизованным. Его лицо сияло дикой и смертельно опасной демонической красотой.
– Это чепуха. Цивилизованность может не только сосуществовать с чувственностью, но и подчеркивать ее.
Найджел медленно усиливал давление. Фрэнсис тщетно пыталась успокоиться, призвав на помощь равномерное дыхание. Непреодолимая сила тянула ее к нему, пока она наконец не оказалась между его коленями. Во рту у нее пересохло.
– Но без напряжения, – с нажимом произнес Найджел, – не будет и расслабления.
Он резко отпустил ткань.
Девушка упала бы, не поймай он ее за руки. Затем он посадил ее рядом с собой на кушетку. Все в ней трепетало от волнения.
– Именно поэтому вы позволяете заточить свое тело во все это? – Она поочередно коснулась лацкана его куртки, жилета, рубашки и накрахмаленного воротника.
– Разве чувственность ассоциируется только с мягкостью, Фрэнсис? – Он взял руку девушки и провел ее пальцами по куртке: по высокому жесткому воротнику, обтянутым тканью пуговицам, небольшим складкам на плечах. Прикосновение к грубой ткани вызвало воспоминания о том, что скрывается под ней. – Моя куртка совсем не мягкая. Но ведь я мужчина. – Он передвинул ее руку на свой шелковый жилет, зажигая огонь в ее крови. – Хотя этот шелк не менее нежен, чем ваш, не правда ли?
Она застыла, очарованная и возбужденная, а он провел ее пальцами по своему лицу. Кожа на его щеках была тугой и гладкой. Фрэнсис ощутила покалывание подстриженных бачков, легкую шероховатость подбородка. Совершенные, абсолютно мужские формы. Он повернул голову и поцеловал подушечку ее указательного пальца. У него были мягкие, приятные на ощупь губы. Фрэнсис непроизвольно издала стон – остановившийся в горле вздох. Девушка опустила голову и закрыла глаза.
Он положил ее руку себе на горло.
Все ее ощущения сосредоточились на этом нежном закруглении под подбородком. Сильные мускулы были обтянуты шелковистой кожей. Твердые края галстука и воротника рубашки неожиданно грубо царапнули ее пальцы. Накрыв руку Фрэнсис своей, Найджел помог ей распустить узел галстука. Затем отпустил ее ладонь, которая вдруг соскользнула с жесткой накрахмаленной ткани и легла на скрывавшуюся под рубашкой гладкую кожу. Контраст был просто поразительным. Фрэнсис вся дрожала и понимала, что больше не может отрицать правду: в сочетании с жесткой тканью его кожа казалась еще более нежной.
– Думаете, англичане постоянно скованны? Возможно, вы правы. Но когда красное сочетается с зеленым или пурпурное с желтым, цвета дополняют друг друга и делаются еще ярче. Поэтому я ношу грубую куртку поверх шелкового жилета. Для своих рубашек я выбираю самую тонкую ткань, какую только могу найти, чтобы затем накрахмалить ее в том месте, где она касается моей шеи. Полагаете, это делается специально? Или это лишь каприз моды? Только не говорите, что одежда англичан лишена чувственности.
Она ощущала ладонью биение его сердца и такое желанное тепло. Ей хотелось просунуть руку под его рубашку. Ее пальцы как будто бы обладали памятью, и ее тело реагировало точно так же, как в библиотеке Фарнхерста, когда она оставила метку на его груди. Дыхание ее стало прерывистым и напряженным, и она никак не могла справиться с ним.
Фрэнсис отдернула руку от его обнаженной кожи.
– Ваша одежда не что иное, как разновидность брони.
Найджел улыбнулся. Его губы изогнулись в ленивой гримасе, но Фрэнсис чувствовала скрытую за ней напряженность.
– А почему бы и нет? Разве мы не должны защищать от мира нашу бренную плоть? – Он отбросил галстук и распахнул рубашку. Его кожа влажно поблескивала. Темные глаза Найджела по-прежнему не отрывались от ее лица, веки чуть опустились, пряча его взгляд под густыми ресницами. Затем он откинул голову. – Когда животное сдается врагу, то подставляет ему мягкое и незащищенное горло. Поэтому я защищаю свое крахмалом.
Охваченная смущением, Фрэнсис встала.
– Но вы подставляете его мне? – Ее голос дрожал. – Вы не считаете меня своим врагом, Найджел?
– Это не важно. – Он поставил ногу в сапоге на валик кушетки, а другую положил на обтянутое тканью сиденье. – Я достаточно хорошо защищен. – Он отстегнул шпоры и, подержав их в руке, отбросил. – У меня даже есть металл на пятках. – Шпоры с грохотом упали на пол. – А от пальцев ноги до колена я заключен в панцирь, как краб. Мне всегда нравилось прикосновение хорошо выделанной кожи.
Он поймал запястье Фрэнсис и опять притянул девушку к себе. Гладкая и мягкая поверхность его сапога касалась ее бедра. Кожа чувственно скользила по тонкой ткани ее шаровар. Контраст был ошеломляющим.
– Это все ловушка. Ваша капитуляция – обман. Вы похожи на тигра, который, оскалясь, подставляет живот своей жертве. Фасоны и моды цепями сковывают вас. Эти великолепные строчки и петли для пуговиц сделаны не для того, чтобы ими пользовались. Ваша одежда отвергает требования тела и лишь демонстрирует богатство и власть.
– Натяжение струн рождает музыку, Фрэнсис. То же самое моя одежда. Я плачу своему портному огромные деньги, чтобы она облегала меня, как перчатка. В результате она ничего не скрывает. Под широкими восточными одеждами мужчина может прятать правду о себе, которую я вынужден открывать всему миру. Одежда англичанина не годится для брони. – На его сильной шее заметно пульсировала жилка. – А насколько я помню, именно вы связали меня во время нашей первой встречи в Фарнхерсте.
– Сожалею об этом, – сказала Фрэнсис.
Напряженность бочонком пороха лежала между ними, готовая взорваться в любую секунду. Фрэнсис была потрясена силой этого чувства. Ее сердце бешено колотилось, как в первую ночь летнего зноя. Ноги, казалось, отказывались держать ее.
Пальцы Найджела, пробежавшись по руке, легли на ее плечо. Все ее чувства устремились вслед за этим прикосновением, как за огоньком фитиля. Она таяла. Эти прикосновения воспламенили ее. Его губы приоткрылись, и Фрэнсис увидела, что его взгляд сосредоточился на ее губах. Тем не менее он отстранился, тяжело дыша, взял ее ладони в свои, а затем встал, позволив ей опуститься на кушетку на его место.
Фрэнсис молча смотрела, как он пересек комнату и подошел к арфе. «Мода предполагает определенный силуэт?» Одежда только подчеркивала его необыкновенную физическую красоту: широкие плечи, мощные ноги – все это было исключительно притягательным и мужественным. Она ясно сознавала, что ее тянет к нему.
– Сожалею, – повторила она, понимая, что значат для нее самой эти слова.
Комната наполнилась вибрирующими звуками аккорда. Украшенная резьбой рама арфы дрожала, гася колебания струн. В наступившей тишине раздался голос Найджела:
– Господь свидетель, я тоже. Вы правы. Я связан. Но меня сковывает совсем не одежда. – Он повернулся к девушке, едва сдерживая себя. – Это только моя вина, а не ваша, что в наших отношениях не может быть ничего, кроме горя. Тем не менее вам нет нужды волноваться за свое будущее, Фрэнсис.
– Неужели? Кому из английских герцогов я нужна?
Он опустил взгляд на струны арфы, как будто раздумывал над ее словами. Потом поднял голову, и в его голосе зазвучало неподдельное веселье:
– Полагаю, любому из дюжины.
Фрэнсис больше не могла угадывать его мысли, но твердо знала, чего хочет сама. Она хочет его. Хочет, чтобы этот мужчина, Найджел Арундэм, сделал ее своей любовницей. То, что он к ней безразличен, было ужасным оскорблением. Она отчаянно пыталась ответить ему в тон.
– Но я понятия не имею, чего от меня ждут. Как живут лондонские куртизанки?
Он медленно отошел от арфы.
– Они разбираются в драгоценностях, всегда в курсе последних сплетен, мастерицы льстить, знают толк во французских винах и умеют раздвигать ноги.
Фрэнсис тоже знала, как держать себя в руках. Она все еще чувствовала себя ошеломленной и растерянной, а кончики ее пальцев еще хранили память о прикосновении к его коже, однако ей удалось спрятать свою беззащитность за внешней невозмутимостью.
– Я умею все это…
– Правда?
– …за исключением, возможно, вина. Во дворце махараджи мы не пили французских вин.
На губах его еще играла улыбка, но темные глаза стали бездонными.
– Я могу научить вас разбираться в винах. Остальное, разумеется, вы уже знаете.
Она не дрогнув встретила его взгляд.
– Благодарю вас, Найджел. Поскольку у меня нет другого будущего, кроме обещанного мне герцога, с вашей стороны будет очень мило рассказать мне о винах.
Фрэнсис подхватила лежавший на диване пешваз и вышла из комнаты.
«Ловите нам лисиц, лисят, которые портят виноградники». Боже милосердный! Как он хотел заключить ее в объятия прямо здесь, на диване, и целовать до тех пор, пока она не раскроется ему навстречу. Каждая клеточка его тела жаждала слиться с ней. Желание бурлило в его крови, ломая защитные барьеры. Он победил страсть, доказал, что может противостоять ей, и остался один со своей бесполезной победой. Она бы не отвергла его. Это для нее ничего не значит. Почему же ему кажется, что это было бы так важно для него?
Найджел коснулся рукой клавесина. На его полированной крышке лежала балалайка. На ней играл в Китай-городе человек, состоявший на службе у французов. Найджел знал, что вскоре должен будет лишить его жизни. Парень пел русские народные песни и предлагал Найджелу помочь выучить слова. Уроки сопровождались взрывами смеха: все песни были непристойного содержания.
Найджел повесил балалайку на стену, услышав, как ее струны застонали. Фрэнсис превратила инструмент в нечто иное. Эта необыкновенная музыка не подчинялась математическим законам Запада, она противоречила всему, что он знал о гармонии, обращаясь прямо к его душе.
Фрэнсис! Найджел провел пальцами по шее.
Стоит ему закрыть глаза, как он видит ее танец, каждое движение которого исполнено страсти и грации. В его крови бурлило воспоминание о ее нежных и мягких губах, жаждавших отдать ему свое тепло. Опытные губы. Губы, понимающие все оттенки чувств. Тем не менее ее чувственность странным образом смешивалась с необыкновенной чистотой. Она казалась странно невинной, лишенной даже намека на сладострастие. Каким образом ее этому научили в индийском гареме? Что она знает, кроме музыки, живописи, танцев и умения доводить мужчин до безумия? Что за женщина обучала ее?
Женщина.
В гареме были только женщины. Найджел задумался над этим. Боже мой, это же очевидно! Если с ней не спал сам махараджа, Фрэнсис могла все еще оставаться девственницей. У него не было никакого желания проверять это, но он ухватится за эту возможность. Это единственное, что даст ему силы сопротивляться ей.
