Текст книги "Лепестки на воде"
Автор книги: Кэтлин Вудивисс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Сверкнув улыбкой, Гейдж отошел к камину, пошевелил кочергой тлеющие угли и положил поверх них несколько поленьев.
Пока он разводил огонь, Шимейн вдруг поняла, что больше в доме никого нет.
– А где же ваш сын?
Гейдж подвесил большой чайник над вспыхнувшим огнем и, повернувшись к Шимейн, небрежным жестом указал куда-то в сторону.
– Я оставил его у соседей, живущих чуть выше по реке. Если бы у Ханны Филдс не было мужа и семерых собственных детей, я нанял бы ее в кухарки. Но беда в том, что она не научит моего сына ни читать, ни писать. Ханна – порядочная женщина, настоящая труженица. Эндрю всегда рад случаю поиграть с Малькольмом и Дунканом, младшими сыновьями Ханны. Уверен, познакомившись, вы сочтете ее очень дружелюбной особой, не обращающей внимания на сплетни и тому подобное.
– Было бы замечательно, если бы кто-нибудь согласился научить меня обязанностям служанки, но, полагаю, с такой большой семьей у миссис Филдс не бывает ни одной свободной минуты, – заметила Шимейн с робкой улыбкой.
Несмотря на то что Гейдж считал недостатки Шимейн поправимыми, ясно было одно: мужчине, весь день занятому тяжелым физическим трудом, нужна съедобная пища даже в присутствии такой миловидной женщины.
– Как только гроза утихнет, я схожу за Эндрю и заодно спрошу у Ханны, сможет ли она в ближайшее время зайти и научить вас готовить хотя бы самую простую еду. Вероятно, она будет рада познакомиться с вами. Двое ее сыновей слишком малы, а остальные уже взрослые и должны помогать отцу. Есть у нее и две дочери лет десяти и две – двумя годами постарше, но они пока увлечены соседскими мальчишками, а не домашними заботами. Девочки предпочитают сидеть дома – на всякий случай, – усмехнулся Гейдж, – а отец охраняет их, и, судя по размеру его ружья, можно понять, почему соседские парни воздерживаются от визитов.
Шимейн улыбнулась:
– Вы позволите мне осмотреть дом?
– Конечно, но лучше бы в мое отсутствие вы вымылись и переоделись. В сундуке в спальне найдутся вещи, которые будут вам почти впору. Сейчас я покажу.
Одержимая любопытством, Шимейн последовала за ним в спальню – просторную и уютную, с огромной кроватью, комодом, шкафом и прочей мебелью. На полу у постели лежала огромная медвежья шкура.
Перегородка отделяла часть комнаты, превращенную в детскую. Между этими двумя комнатами не было двери, только широкий прием, занавешенный парусиной – по-видимому, ее редко использовали, судя по образовавшимся складкам ткани. Обстановку детской составляли качалка, высокий комод, колыбель и низенькая складная кровать – прочные, красивые вещи, несомненно, изделия рук хозяина дома.
Гейдж поднял крышку сундука, стоящего в ногах постели в спальне, и указал на сложенную внутри одежду.
– Эти вещи принадлежали моей жене. Она была высокой и стройной, с длинными и узкими ступнями и руками, поэтому вам, вероятно, придется укоротить платья и подложить кусочки ваты в носки туфель, пока я не куплю вам другую пару. Вы можете выбирать отсюда все, что вам понравится.
Его великодушие ошеломило Шимейн.
– Вы предлагаете мне одежду вашей жены?
Гейдж, увидев изумление, отразившееся на перепачканном и мокром лице Шимейн, ограничился лаконичным ответом:
– Лучше уж чужая одежда, чем ваши лохмотья.
Густой румянец залил щеки Шимейн, она вновь попыталась прикрыть плечо оторванным рукавом.
– Я тронута вашей добротой, мистер Торнтон. Только думаю, вам будет неприятно, если незнакомая женщина станет носить вещи, некогда принадлежавшие вашей жене.
– Пусть эта одежда служит вам, а не моим воспоминаниям, – возразил Гейдж. – Пока я не в состоянии купить ткань, чтобы вы сшили себе платье. Я заплатил за вас больше, чем собирался, и теперь вынужден экономить, чтобы денег хватило на корабль.
– Я чрезвычайно благодарна вам, мистер Торнтон, – поспешила заверить его Шимейн. – Признаться, я не ожидала такой щедрости и надеялась только, что меня накормят и, может быть, укажут собственный закуток.
– Мы с сыном спим в этих комнатах, а вы можете устроиться на втором этаже.
Поманив Шимейн за собой, он вышел в гостиную и через ближайшую к кухне дверь вошел в коридор, ведущий на заднюю веранду. У стены справа размещался большой рабочий стол, возле которого висел шкафчик. Слева лестница вела на второй этаж.
Гейдж посторонился и пропустил Шимейн вперед. Не удержавшись, он наблюдал, как она поднимается по ступенькам – ее грациозные движения не портила даже истрепанная одежда. Дойдя следом за Шимейн до верхней ступеньки, Гейдж остановился. Шимейн прошлась по комнате, молча помедлила возле узкой кровати, оглядела скромную мебель, маленький очаг в камине и встала у перил, откуда открывался вид на гостиную. Вернувшись к кровати, она задумчиво провела пальцем по крышке стола из нетесаных досок, стоящего рядом.
– Понимаю, здесь тесновато, – произнес Гейдж после минутного молчания, – но, к сожалению, это единственная отдельная комната, которую я могу предложить. Сегодня же натяну над балюстрадой веревку и повешу занавеску.
– Ничего подобного я даже не ожидала, мистер Торнтон. – Шимейн попыталась сдержать чувства, но они явственно прозвучали в ее голосе. – По сравнению с камерой на корабле, которую я делила с другими женщинами, эта комната кажется мне роскошными покоями. Как это отрадно, что мое жилище ничем не напоминает плавучую тюрьму!
Уловив дрожь в ее голосе, Гейдж пристально вгляделся в лицо девушки и заметил, что в ее глазах поблескивают слезы, но едва он шагнул ближе, Шимейн отступила, неловко замолчав. Не желая вводить ее в смущение, Гейдж спустился вниз, в коридор.
– Вот здесь я и начал мастерить мебель, – объяснил он, дождавшись, когда Шимейн присоединится к нему. – Первым сделал столик в старинном стиле для богатой дамы, которая уверяла, что купит его, конечно, если он ей понравится. С тех пор я сделал для нее еще несколько вещей. Сейчас работаю над шифоньером, который она заказала несколько недель назад.
Гейдж указал на стол, на котором было разложено несколько чертежей, изображающих шифоньер на различных этапах изготовления. По-видимому, Гейдж обладал и талантом художника, ибо чертежи и рисунки были изящны и точны.
Шимейн перевела взгляд на шкафчик, висящий на стене возле стола. Его заполняли толстые конторские книги разных размеров; свернутые в трубку чертежи и наброски – вероятно, такие же, как те, что лежали на столе, – были сложены в ящичках, нишах и на полках, свидетельствуя о том, что хозяин дома трудится не покладая рук.
– В последние годы, когда заказов у меня прибавилось, пришлось перенести мастерскую. Теперь она занимает отдельное строение, к нему ведет тропа от задней веранды. Двое моих подручных работают у меня с самого начала. В то время они не умели ровным счетом ничего, даже отличить кленовую доску от дубовой. Пилу никогда и в руках не держали. Я не решался доверять им ответственную работу. Но с годами Ремси Тейт и Слай Таккер превзошли все мои ожидания. Теперь я считаю их лучшими столярами во всей округе. Недавно я взял двух новых подмастерьев – молодого немца и одного парня из Йорктауна, но пока они научились лишь обращаться с пилой. Обычно в такое время дня я работаю с ними в мастерской или же помогаю корабельному плотнику и его сыну, но сегодня я устроил им выходной, разрешил заняться собственными делами, а сам отправился выяснить, что привезла «Гордость Лондона» в Ньюпорт-Ньюс.
– Мистер Торнтон, вы одаренный человек, – искренне произнесла Шимейн. – Я ничего не смыслю в строительстве кораблей, зато сразу замечаю красивую мебель. Если для жителей округи вы делаете такую же мебель, какую я видела в этом доме, значит, ваши покупатели многое потеряют, реши вы заняться другим ремеслом.
Приподняв уголки губ в усмешке, заменявшей улыбку, Гейдж вскинул голову и прислушался. Дробный стук дождевых капель по крыше слышался все реже – ливень и ветер постепенно утихли.
– Похоже, мне пора идти, пока дождь не усилился вновь.
– Где я могу помыться? – спросила Шимейн. В родительском доме ванну для нее готовили слуги.
– Вода уже нагревается, а возле дома, в конце задней веранды, есть колодец, откуда можно принести еще воды, если понадобится. Корыто найдете в кладовой. На время его хватит и для купаний вам с Эндрю, и для стирки. Как только будет время, я устрою в бывшей кладовой ванную, но пока придется довольствоваться тем, что есть. В хорошую погоду я купаюсь в пруду – должно быть, вы заметили его среди деревьев по дороге к дому. Конечно, там негде спрятаться, но если вы не против такого купания, и я, и мои подмастерья будем только рады этому зрелищу.
– Благодарю, я буду мыться в доме, – сухо отозвалась Шимейн, чувствуя, как вспыхнули ее щеки.
Гейдж вновь выслушал ее ответ с мимолетной улыбкой.
– Ханна наверняка предложит мне немного посидеть у нее, так что вам с избытком хватит времени и вымыться, и переодеться. Но может статься, я задержусь из-за непогоды. – Гейдж вопросительно уставился на Шимейн. – Вы не боитесь остаться здесь одна?
Шимейн улыбнулась:
– Пожалуй, сегодня я буду только рада одиночеству. Вы, наверное, уже поняли, что такой роскоши на борту «Гордости Лондона» узники были лишены.
– Как только я уйду, закройте переднюю дверь на засов, – велел Гейдж. – Советую вам не забывать об осторожности – на случай, если какой-нибудь бродяга решит проникнуть в дом в поисках еды или ценностей, заметив, что вы остались одна. Мне бы не хотелось расставаться с вами, так и не узнав, как вы выглядите без слоя грязи. – Эти слова он сопроводил еще одной вспышкой улыбки. – Вернувшись, я постучу в дверь трижды. Не отзывайтесь ни на какой другой стук, не подходите к окнам. На этой же неделе я научу вас стрелять из мушкета. Я нечасто ухожу из дома, но в мое отсутствие вы должны уметь постоять за себя. Невозможно предсказать, когда столкнешься с медведем или рысью…
– Или с индейцем? – подсказала Шимейн, наслышанная о зверствах коренных жителей колонии за время плавания.
– Или с индейцем, – подтвердил Гейдж. – Но большей частью они перебрались в горы и долины за Аллеганскими горами. Здесь им было слишком тесно рядом с англичанами, немцами и прочими переселенцами из Шотландии и Ирландии.
Шимейн проводила его до двери, размышляя, стоит ли рассказать про Джейкоба Поттса и его угрозы. Но судя по всему, покупка и так не радовала Гейджа, и Шимейн не хотела, чтобы у него появился предлог отказаться от нее. «В другой раз, – решила она, – подожду, когда он успокоится».
Помедлив на пороге, Гейдж указал на высокий буфет возле камина:
– Если вы проголодаетесь до моего возвращения, тут есть хлеб и сыр. Обычно Ханна снабжает меня едой, опасаясь, что мы с Эндрю умрем с голоду. По крайней мере сегодня вас ждет сытный ужин, а вот за завтрашний день не ручаюсь.
Открыв тяжелую дверь, он вышел на веранду, быстро огляделся и закрыл дверь за собой. Дощатый пол веранды заскрипел под его ногами, потом шаги стихли, и в доме воцарилась желанная тишина. С легкой улыбкой Шимейн заложила в петли громоздкий засов, впервые за много месяцев ощущая прилив надежды.
Глава 4
Продолжительное, неторопливое купание в восхитительно горячей воде сотворило чудо: Шимейн воспряла духом – ведь в течение нескольких месяцев она пребывала в унынии, подвергаясь издевательствам тюремщиков, кичившихся своей властью. Удивляясь неожиданным переменам в самой себе, она разыскала в сундуке покойной жены Гейджа поношенную кофточку. Раньше Шимейн выбросила бы эти обноски, которые годились только для вытирания пыли или мытья посуды. Но вынужденная несколько месяцев день за днем носить одну и ту же амазонку, она была рада сменить ее на чистую и почти целую одежду. Несмотря на то что в сундуке оказались более нарядные вещи, даже одна кофточка, отделанная кружевами – очевидно, предмет гордости умершей, – Шимейн не стала злоупотреблять щедростью хозяина. Она выбрала еще одну кофточку, два платья – зеленое и бледно-голубое, два длинных белых передника и черные домашние туфли. Все эти вещи были изрядно поношены.
Тщательно промыв волосы, Шимейн задумалась: важно с самого начала выразить Гейджу Торнтону признательность, и верный путь к достижению этой цели – показать себя умелой кухаркой и старательной служанкой. Понимая, что понадобится некоторое время, прежде чем к ней вернутся силы, Шимейн повязала мокрую голову полотенцем и, одетая только в нижнее белье, решила приготовить какую-нибудь еду.
Прошло несколько лет с тех пор, как Бесс Хаксли, кухарка родителей Шимейн, пыталась пробудить в ней интерес к кулинарному искусству и обучить азам приготовления пищи. В то время Шимейн с недовольным видом выслушивала ее наставления и выполняла мелкие поручения. Она терпеть не могла бесконечно помешивать соус, чтобы тот не подгорел, или взбивать яичные белки в густую пену. Шимейн полагала, что старания Бесс пропадут даром, ибо даже в детстве не могла, представить себя женой человека, которому не по карману содержать полный дом слуг.
Если бы знать заранее, какая судьба ей уготована! Шимейн усмехнулась. Бесс убеждала ее: не стоит быть такой беспечной, ибо девушка не в состоянии предсказать, кто попросит ее руки или кому она отдаст свое сердце… если ей повезет самой сделать выбор. Шимейн не сомневалась, что из ее памяти улетучилось большинство нудных уроков настойчивой кухарки. Но теперь, когда пришло время показать, на что она способна, она решила постараться и припомнить все, чему учила ее Бесс Хаксли. Ничто не побуждает вспомнить о мудрых советах так, как отчаяние.
Шимейн решила приготовить сдобные лепешки. Отбывая наказание в корабельном трюме, она не раз с вожделением вспоминала послеобеденный чай в кругу семьи. Шимейн замесила тесто. Как следует перемешав его, она накрыла квашню чистым полотенцем и поставила поближе к теплому камину, а сама вновь занялась своим туалетом.
Расчесывание упрямых влажных прядей перед камином показалось ей бесконечным и утомительным занятием и отняло гораздо больше времени, чем рассчитывала Шимейн. Ей следовало спешить, драгоценные минуты улетали одна за другой. В отчаянии Шимейн бросилась разыскивать ножницы, чтобы обрезать волосы, но не нашла ничего подходящего, кроме ножа. Одного вида его хватило, чтобы заставить ее отказаться от своих намерений.
Роясь среди вещей в сундуке, она нашла щетку с несколькими светлыми волосками, запутавшимися между зубьев. Хотя хозяин разрешил брать любые вещи, у Шимейн не поднялась рука уничтожить эту бесценную частицу воспоминаний. Она принялась осматривать мужские вещи – большая часть одежды и белье, аккуратно сложенные, лежали в шкафу. В глубине шкафа она обнаружила узел с чистыми измятыми рубашками из более тонкого полотна, чем домотканая одежда, которую носил Гейдж. Он, очевидно, пролежал там долго – ткань пропиталась запахом дерева. Каким бы приятным ни был этот запах, Шимейн решила первым делом выстирать, накрахмалить и отутюжить для хозяина эти рубашки. Будет ли он носить их или нет – решать ему, но по крайней мере у него появится выбор.
Дождь вновь припустил вовсю, и Шимейн, не зная, ускорит или затруднит ливень возвращение мистера Торнтона, не осмелилась тратить лишнее время на свою прическу. Наконец отыскав щетку на туалетном столике, она вымыла ее и старательно причесалась. Густые пряди были еще чуть влажными, когда она заплела их в две косы и уложила узлом на затылке. Еще раз быстро вымыв и вытерев щетку, она положила ее на прежнее место, надеясь, что хозяин ничего не заметит.
Как и предсказывал Гейдж, оба платья оказались чересчур длинными и туго обтягивали грудь Шимейн. Она поразилась, с какой точностью Гейдж оценил ее размеры, руководствуясь только воспоминаниями о жене, умершей больше года назад. Вытачки на лифе придется распустить, решила Шимейн, а подол укоротить, когда у нее появится время. Она выбрала зеленое платье – оно было чуть покороче. Надев туфли, Шимейн обвила щиколотки тонкими сыромятными ремешками и завязала их узлом, чтобы обувь держалась на ногах. Увидев, как покраснели и распухли ее щиколотки, натертые кандалами, Шимейн поморщилась, представляя, во что превратит их прикосновение кожаных ремешков.
Взглянув на тесто, Шимейн с облегчением убедилась, что оно поднялось как следует. Она добавила еще муки, вновь придвинула квашню к камину и занялась уборкой.
Как только тесто поднялось во второй раз, Шимейн стала печь лепешки над огнем. Вознамерившись порадовать нового хозяина легкой и аппетитной полуденной трапезой, она заварила чай, надеясь, что ко времени возвращения Гейджа чай не успеет остыть, а лепешки – зачерстветь.
Несомненно, давние уроки благодаря постоянным повторениям прочно врезались в память Шимейн – лепешки удались на славу. Впервые в жизни девушка пришла в восторг, увидев плоды своего труда, и преисполнилась благодарности к требовательной и строгой Бесс Хаксли. Если бы только она с таким же успехом припомнила все скрупулезные наставления Бесс!
Стук шагов на веранде оторвал ее от размышлений. Услышав три быстрых удара в дверь, Шимейн вскочила. Оставив несколько лепешек подрумяниваться на железном противне, Шимейн бросилась к порогу, подняла засов и широко распахнула дверь, впуская насквозь промокшего хозяина.
На обратном пути домой Гейджу Торнтону приходилось укрывать плащом сына, которого он нес на руках, и большую корзину с едой, висящую у него на локте. Войдя в дом, он толкнул дверь плечом и с глухим стуком опустил корзину на стол возле входа, прежде чем наконец сбросить плащ. Заметив в доме незнакомую женщину, мальчик прижался к плечу отца, мгновенно оробев и не желая спускаться на пол, но аромат свежего хлеба, наполняющий комнату, заставил его перевести взгляд янтарно-карих глаз на камин.
– Папа… Энди хочет есть.
Аппетитный аромат завладел и вниманием Гейджа, и тот, поставив сына рядом с собой, вопросительно уставился на противень, вытаскивая полу промокшей рубашки из-под пояса кожаных штанов.
– Чем это так вкусно пахнет?
– Я вспомнила, как печь лепешки, – объявила Шимейн с робкой и вместе с тем горделивой улыбкой.
Но все, что она собиралась добавить, вмиг вылетело из головы, когда Гейдж снял с себя мокрую рубашку и бросил в деревянное ведро, стоящее у двери. Вид его тонкой талии, широкой груди и мускулистых плеч взволновал девушку, которая за время редких появлений на палубе «Гордости Лондона» успела насмотреться на грузных и узкоплечих матросов: обнаженные до пояса, они расхаживали перед женщинами и явно мнили себя образцами мужской силы и красоты.
Гейдж Торнтон был великолепно сложен – пожалуй, лучше всех мужчин, которых довелось повидать Шимейн. Он, казалось, не подозревал о притягательности своей внешности и смятении, в которое поверг служанку. Шимейн не могла припомнить, чтобы когда-нибудь ее брало за живое то, как мужчина снимает рубашку. Она вдруг подумала, что, если не считать ребенка, оказалась наедине с незнакомцем впервые в жизни. Любую настоящую леди сложение Гейджа привело бы в трепет и заставило насторожиться, если бы, подобно Шимейн, она по воле обстоятельств оказалась во власти этого мужчины.
Смущенная собственным нескрываемым восхищением, с которым она разглядывала слегка поросшую волосами грудь и широкие плечи Гейджа, Шимейн, не желая быть пойманной с поличным, повернулась к камину.
– Думаю, вам и Эндрю понравится чай с лепешками, – робко проговорила она.
– Сейчас я переоденусь и присоединюсь к вам, – живо отозвался Гейдж и поспешил в спальню. До сих пор его огорчало только то, что новая служанка не умеет готовить. Теперь, увидев, что Шимейн умеет больше, чем предполагалось, он вздохнул с облегчением. Если она умудрилась так быстро испечь лепешки, распространяющие соблазнительный запах, значит, научится и всему остальному.
– Папа! – вскрикнул в тревоге Эндрю, увидев, что отец уходит. Метнув в сторону Шимейн панический взгляд широко открытых глаз, малыш бросился в спальню.
Шимейн заулыбалась, услышав, как Гейдж успокаивает плачущего сына.
– Все хорошо, Энди. Шимейн будет жить с нами и заботиться о тебе, пока папа делает сундуки и столы…
– И большую лодку, да? – спросил мальчик сквозь слезы.
– И большую лодку тоже.
Шимейн поставила чайник на стол, нашла в буфете чашки с блюдцами, две десертные тарелки, ложки и вазочку с джемом. Спустя минуту Гейдж вышел из спальни, неся на руках сына. Он переоделся в темно-коричневые брюки и рубашку с широкими рукавами из домотканого полотна. До ареста Шимейн восхищали щеголи, одетые по последней моде. Морис умел элегантно одеваться и выглядел неотразимо в черных шелковых сюртуках, модных жилетах и панталонах. При его темных глазах и волосах поразительный контраст между черными шелковыми одеяниями и белоснежными рубашками и чулками был особенно заметен: Морис без труда заставлял женские сердца трепетать в немом восторге. Но теперь, когда новый хозяин предстал перед Шимейн в обычной рабочей одежде, она удивилась, вспоминая, как могла любоваться изнеженными лордами в шелковых чулках.
Гейдж усадил ребенка на высокий стульчик, повязал ему нагрудник и сам устроился на скамье слева от Эндрю. Шимейн нагнулась над столом, ставя в центр тарелку с лепешками. Гейдж поднял голову, желая поблагодарить ее, но вдруг впервые после возвращения домой отчетливо разглядел новую служанку в отсвете висящей над головой лампы.
Если что и нарушило его загадочную сдержанность или вспышки редких улыбок, то, как догадалась Шимейн, только перемена в ее внешности. Когда они впервые встретились взглядами на палубе «Гордости Лондона», ее поразило отражение внутренней силы в этих блестящих карих глазах, но теперь Гейдж смотрел на нее совсем иначе, словно впервые разглядел в ней женщину, а не служанку. Шимейн затаила дыхание, боясь, что, увидев ее в платье Виктории, Гейдж пожалеет о своей доброте.
– Вы выглядите совсем по-другому… – наконец пробормотал Гейдж. – Очень мило…
«Слишком притягательно для мужчины, целый год прожившего вдовцом», – добавил он про себя, переводя взгляд на лепешки. Машинально он взял одну, разломил пополам и намазал половинку джемом для сына.
– Можно налить Эндрю чаю? – осторожно спросила Шимейн, не сумев разгадать перемену в его настроении – казалось, Гейдж стал более отчужденным.
Избегая смотреть в ее сторону, Гейдж встал. Ему было досадно признавать, что воздержание болезненно обострило все его чувства – особенно теперь, когда совсем рядом стояла прелестная девушка.
– В колодце хранится молоко, – произнес он. – Пойдемте, я покажу вам, где он.
– Мне надеть плащ? – спросила Шимейн, не желая вновь промокнуть и замерзнуть. Она еще не ходила к колодцу, поскольку торопилась выкупаться и с трудом дождалась, когда нагреется вода.
– Нет, это ни к чему. Я выстроил над колодцем навес, чтобы в дождь не промокнуть.
Гейдж повел Шимейн в коридор, отпер заднюю дверь и пропустил служанку вперед. Шагнув через порог, Шимейн оглядела веранду и вновь восхитилась трудолюбием хозяина: Гейдж Торнтон делает не только красивые, но и полезные вещи.
Рядом с верандой под навесом оказался колодец из камня и дерева. Но Шимейн заметила не только его. Начинаясь у самых ступеней заднего крыльца, вымощенная плоскими камнями извилистая дорожка вела прочь от дома. По обе стороны от нее под цветущими кустами и плодовыми деревьями пышно разрослись цветы и сочная трава. Неподалеку виднелась небольшая постройка с односкатной крышей – должно быть, коптильня. Рядом с ней дверца, вделанная в склон холма, очевидно, вела в погреб. Поодаль, посреди птичьего двора, стоял курятник с аккуратным рядом отверстий в стене, чтобы вынимать яйца из гнезд. В сарае возле загона хватало места для пары лошадей и коровы с теленком. Дорожка заканчивалась у крыльца большого строения с крышей, покрытой жестью. Строение окружали высокие деревья.
– Вон там мы делаем мебель, – объяснил Гейдж, указав на строение. – А в большом сарае за мастерской храним дерево – в том числе и для строительства корабля.
– Па-па! – послышатся из дома испуганный крик Эндрю.
– Иду, Энди, – громко отозвался Гейдж и вытащил из колодца кувшин с молоком. Придержав дверь, он пропустил Шимейн вперед, успев оглядеть ее грудь, прикрытую тонкой тканью, а затем наблюдая, как колышутся при ходьбе ее юбки. Вернувшись к столу, Гейдж поставил кувшин и застыл у скамьи. Прошла целая минута, прежде чем Шимейн поняла: он ждет, когда она сядет. В ответ на вопросительный взгляд Шимейн Гейдж приглашающим жестом указал ей на скамью.
– Здесь мы едим все вместе, Шимейн. И я, и все, кто войдет в дом, будут относиться к вам как к члену семьи.
Опустившись на отполированное сиденье, Шимейн покорным жестом сложила ладони на коленях и с благодарностью прошептала:
– Спасибо вам, мистер Торнтон.
– Гейдж. Меня зовут Гейдж, – поправил он, садясь напротив, но по-прежнему не решаясь смотреть в глаза Шимейн – из страха пробудить желания, которые так долго сдерживал. Прежде он никогда не держал рабов, тем более рабынь, и хотя он слышал, что часто хозяева пренебрегают запрещением насиловать и бить слуг, ему не хотелось следовать их примеру. – Так меня зовут все. И вы должны звать меня по имени. А обращение «мистер Торнтон» я не терплю… кроме как из уст недругов.
С отчаянием чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, Шимейн робко кивнула, не поднимая головы.
– Как вам будет угодно… Гейдж.
Он протянул ей тарелку с лепешками:
– А теперь поешьте, Шимейн. На мой взгляд, вы слишком исхудали.
– Слушаюсь, сэр.
Эндрю с любопытством прислушивался к разговору взрослых, переводя взгляд с одного на другого, а затем пригнулся к столу и снизу вверх заглянул в лицо Шимейн. Заметив, что малыш наблюдает за ней, она поспешно сморгнула слезы с ресниц и улыбнулась ему. Эндрю удивленно уставился на отца.
– Папа, Шимейн плачет!
Шимейн беспомощно подняла голову, чувствуя, как по лицу стекают слезы, и встретилась с испытующим взглядом Гейджа. Вспоминая, как решительно она пресекала попытки Моррисы и Гертруды унизить ее, Шимейн не могла поверить, что расплакалась при самом незначительном проявлении людской доброты.
– Прошу прощения, мистер Торн… – Она осеклась, чувствуя, что окончательно потеряет самообладание, если назовет его по имени. – Я… не ожидала подобного отношения. Прошло уже больше четырех месяцев с тех пор, как я в последний раз слышала добрые слова, видела, как джентльмен открывает передо мной дверь или стоя ждет, когда я сяду. Мне очень стыдно за эти слезы, сэр… но я ничего не могу с собой поделать.
Гейдж вытащил из кармана чистый носовой платок, подал его Шимейн, а потом встал и отвернулся, пока она вытирала глаза. Открыв буфет, он вынул две кружки, в одну налил молока доверху, а в другую плеснул на донышко. Вернувшись к столу, он протянул Шимейн полную кружку.
– Выпейте, Шимейн. Молоко для вас полезнее, чем чай. Оно поможет вам успокоиться. – Он разломил вторую лепешку, намазал обе половинки джемом и положил их на тарелку перед Шимейн. – Попробуйте-ка свою стряпню. Она чудесно пахнет.
Рассмеявшись сквозь слезы, Шимейн заметила, как по губам Гейджа пробежала улыбка. Почему-то у нее стало легче на душе, едва она убедилась, что хозяин может быть не только суровым и хмурым. Шимейн послушно пригубила холодное, вкусное молоко и с жаром принялась за лепешки. Эндрю шумно пил из кружки, которую отец поднес к его губам. Немного погодя Гейдж налил себе чаю и взял лепешку. Минуту они ели в полном молчании, наслаждаясь вкусной едой. Затем, заметив, в каком напряжении сидит служанка, Гейдж попытался снять его рассказом о медведе, который досаждал ему несколько лет назад.
– …Старый Корноух был злобным зверем, ненавидел людей, видимо, потому, что какой-то охотник лишил его уха и чуть не убил. Несколько раз он приходил к дому, но не причинил нам никакого вреда, а потом однажды морозным утром, выходя из уборной, я с изумлением увидел, что Корноух пытается добраться до теленка, которого я купил той весной. Медведь намеревался быстро завладеть добычей и скрыться, но увидев, что я помешал ему, пришел в ярость. Я сразу понял: Корноух жаждет мести. Мушкет я оставил в доме и теперь стоял перед медведем совершенно безоружный и полураздетый. К счастью, Виктория услышала шум и выбежала на заднюю веранду с заряженным мушкетом. Эндрю должен был появиться на свет со дня на день, но это не смутило ее. Медведь обернулся к ней, а она прижала приклад к плечу и всадила весь заряд прямо в лоб зверю. – По лицу Гейджа молниеносно мелькнула улыбка. – Вот так у нас в спальне и появилась медвежья шкура. Я сам освежевал медведя, выделал шкуру и положил ее у кровати с той стороны, где спала Виктория. Благодаря этой шкуре зимой, когда она вставала по ночам, чтобы покормить Эндрю, у нее не мерзли ноги.
Веки Шимейн по-прежнему были красными от слез, но по щекам уже перестали течь ручейки, а зеленые глаза оживленно заблестели в окружении длинных влажных ресниц. Поставив локоть на стол, Шимейн подперла рукой подбородок и улыбнулась Гейджу:
– Вы непременно должны научить меня обращаться с мушкетом, мистер Торнтон, ради вашей и моей безопасности.
– Надеюсь, до конца недели у меня найдется несколько свободных минут, – ответил Гейдж, и улыбка вновь порхнула по его губам.
Когда трапеза завершилась, Шимейн встала и начала собирать со стола посуду, а Гейдж умыл Эндрю и понес его в спальню. Малыш сладко зевнул, прижавшись головой к отцовскому плечу. Уложив сына, Гейдж вышел из спальни, бесшумно закрыв за собой дверь. Он отнес кувшин с молоком обратно в колодец и вскоре вернулся на кухню с маленьким горшочком в руках.
– Это мазь, которая смягчает и исцеляет раны, – объяснил он служанке. – В основном я мажу ею мозоли и царапины. – Сняв крышку с горшочка, он приблизился к раковине, в которой Шимейн мыла посуду, и показал ей густую мазь. – Она заживит раны на ваших запястьях и щиколотках.
Шимейн поставила последнюю тарелку в шкаф и, заглянув в горшочек, увидела прозрачное, желтоватое вещество и тут же с отвращением сморщила нос.
– Знаю, знаю – вонь убила бы и скунса, – усмехнулся Гейдж. – Но мазь и вправду целебна.
Шимейн неуверенно взглянула на Гейджа.
– Что я должна с ней сделать?
– Втереть в кожу там, где она повреждена. Если позволите, думаю, у меня это получится лучше.
Шимейн почувствовала, как ее щеки вспыхнули при мысли о подобной услуге, и она поспешила отказаться.
– По-моему, это было бы неприлично, сэр.
– Отчего же? – возразил Гейдж. Движимый только желанием помочь Шимейн, не преследуя никаких корыстных целей, он не разделял ее взгляды на правила приличия. – У вас до крови растерты запястья и щиколотки, Шимейн, и, втирая в них мазь, я ни в коем случае не буду представлять угрозу для вашей добродетели. Поверьте, если я когда-нибудь решусь скомпрометировать вас, вы сразу поймете это – потому что начну не с запястий и не со щиколоток. – Он перевел взгляд на грудь Шимейн под туго натянувшейся тканью, словно указывая, откуда он начнет, а затем так же быстро вскинул голову и посмотрел в перепуганные глаза Шимейн.
