Текст книги "Навеки твоя Эмбер. Том 2"

Автор книги: Кэтлин Уинзор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава тридцать четвертая

Ночь тянулась невероятно медленно.

Эмбер навела в комнате порядок и принесла свежей воды из большого бочонка, стоявшего в кухне, умыла лицо, почистила зубы, энергично расчесала волосы и выкатила из-под кровати низкую кушетку на колесиках. Она улеглась, но чувство вины продолжало преследовать ее: только она начинала погружаться в сон, как резко вздрагивала и просыпалась от мысли, что с Брюсом случилось что-то ужасное.

Но когда вставала и подходила к нему со свечой в руке, то видела, что Брюс лежит, как и раньше, беспокойно ворочается и бормочет неразборчиво, а лицо искажено гневом и отчаянием. Она не могла понять, в сознании он или нет, потому что, хотя глаза оставались приоткрытыми, он, казалось, не слышал ее, когда она к нему обращалась, и вообще не замечал ее присутствия. Порой среди ночи его потливость прекращалась, кожа становилась сухой и горячей, шея краснела, пульс учащался, дыхание становилось прерывистым, иногда он кашлял.

Часа в четыре начало светать, и Эмбер решила больше не ложиться, хотя глаза у нее щипало, а голова кружилась от усталости. Она надела сорочку, нижнюю юбку, туфли на высоком каблуке и платье, которое надевала накануне и которое без корсажа не могла застегнуть спереди. Она торопливо провела гребнем по волосам, сполоснула лицо, но не стала ни пудриться, ни приклеивать мушки. Ей впервые было безразлично, как она выглядит.

В комнате стоял тяжелый запах – все окна были закрыты. Эмбер не боялась прохлады, но она, как и многие, верила, что ночной воздух смертелен для заболевшего человека. Кроме того, она придерживалась деревенской приметы, что, если в доме есть больной, смерть не может проникнуть за порог, когда все двери и окна плотно закрыты и заперты. Дурной запах был очень сильным, Эмбер поняла это, только когда раскрыла дверь в гостиную и вдохнула свежего чистого воздуха. Тогда она разожгла в спальне камин и бросила туда пригоршню сушеных ароматных трав.

Потом заправила кушетку, на которой спала, и задвинула ее обратно под кровать. Брюс выглядел спокойнее, чем раньше. Эмбер вынесла помойное ведро и горшок, вылила содержимое во дворе. Затем вышла еще дважды и принесла свежей воды. Ей давно не приходилось заниматься простой домашней работой, и сейчас она подумала, как же это утомительно и тяжело.

Брюс по-прежнему мучился жаждой, и, хотя Эмбер подавала ему кружку за кружкой, жажда не проходила. Вскоре его вырвало этой водой. Его рвало снова и снова, и с таким надрывом, что казалось, он изрыгнет собственные внутренности. И каждый раз после приступа рвоты он сильно потел, был измученным, почти терял сознание. Эмбер подставляла ему ведро, поддерживала за плечи и наблюдала за ним с ужасом и жалостью.

«Он может умереть! – думала она, держа миску у его подбородка. – Он может умереть, я знаю! О! Эта проклятая, мерзкая чума! Ну почему она обрушилась на нас! Почему он заразился? Почему именно он а не кто-нибудь другой!»

Вот он снова откинулся на подушки, лег на спину; и неожиданно для себя Эмбер прильнула к нему, потрогала его руки – мускулы были по-прежнему крепкими и твердыми под загорелой кожей. Эмбер заплакала, крепко сжимая его, словно стараясь не отдать его Смерти. Она повторяла его имя вперемешку с проклятиями и словами любви, ее рыдания становились все отчаяннее, пока не превратились почти в истерику.

Из этого приступа острой жалости к себе и исступленного отчаяния ее вернул к. реальности Брюс: он погладил ее по волосам и приподнял ее голову. Залитое слезами лицо, искаженное рыданиями и стыдом за сказанные слова…

– Эмбер…

Его язык распух так, что еле умещался во рту, его покрывал толстый слой беловатого налета, края оставались красными и блестящими. Взгляд был тусклым, однако было заметно, что впервые за прошедшие часы он узнал ее и сейчас старался собраться с мыслями и высказать их.

– Эмбер… почему… почему ты не уехала? Эмбер взглянула на него, как. загнанное животное.

– Я уезжаю, Брюс. Уезжаю. Я уже уезжаю.

Она сделала движение руками, но сдвинуться с места не могла.

Он отпустил ее волосы, глубоко вздохнул и откинул голову.

– Да хранит тебя Господь. Иди же, пока… – Слова едва можно было разобрать. Он почти затих, хотя продолжал тихо бормотать.

Эмбер медленно и осторожно отодвинулась, ее охватил страх, ибо она слышала немало историй о том, что больные чумой сходят с ума. Ее прошиб пот облегчения, когда наконец она встала на ноги и оказалась вне его досягаемости. Но слезы прекратились, и Эмбер осознала, что, если она хочет хоть чем-то помочь Брюсу, ей надо держать себя в руках, делать все, чтобы облегчить его страдания, и молиться Богу, чтобы он не умер.

Эмбер снова решительно взялась за работу.

Она умыла лицо и руки Брюсу, расчесала ему волосы – он был без парика, когда она встретила его на пристани, – разгладила простыни и положила свежий холодный компресс ему на лоб. От жара у него запеклись и начали растрескиваться губы, и Эмбер смазала их жиром. Потом принесла чистые полотенца, собрала грязную одежду в большой мешок, хотя знала, что никакая прачка не станет это стирать, если узнает, что в доме чума. Все это время она не спускала глаз с Брюса, старалась понять его бормотанье и предугадать каждое желание.

Часов около шести улицы начали оживать. В доме напротив приказчик опустил ставни на окнах своей галантерейной лавки, прогромыхала коляска, послышался знакомый призыв: «Молоко, кому молоко?»

Эмбер распахнула окно.

– Подождите! Мне нужно молоко! – Она взглянула на Брюса, схватила несколько монет с туалетного столика и бросилась на кухню за кувшином, потом торопливо спустилась по лестнице. – Налейте мне галлон, пожалуйста.

Девушка-молочница, розовощекая и пышущая здоровьем, была одной из тех, кто ежедневно приходил из деревни Финзбери или Кларкенуэлл. Она улыбнулась Эмбер, сняла коромысло с плеч, чтобы налить молока.

– Сегодня опять будет жаркий денек, как пить дать, – завела она дружелюбный разговор.

Эмбер прислушивалась к звукам из спальни – она оставила окно чуть приоткрытым – и ответила рассеянным кивком. В этот момент раздался мощный низкий удар колокола. Это был похоронный звон, он прозвучал трижды: где-то в ближайшем приходе умирал человек, и те, кто слышал колокол, молились за его душу. Эмбер и молочница обменялись взглядами, закрыли глаза и пробормотали молитву.

– Три пенса, мэм, – сказала девушка, и Эмбер заметила, что та окинула ее черный халат быстрым подозрительным взглядом.

Эмбер дала ей три пенса, подхватила тяжелый кувшин и пошла к дому. В дверях она обернулась:

– Вы завтра придете сюда?

Молочница надела коромысло на плечи и уже отошла на несколько футов.

– Нет, не приду, мэм. Я пока в город не буду приходить. Ведь как знать – а вдруг в доме лежит чумной. – Она снова подозрительно оглядела Эмбер.

Эмбер повернулась и вошла в дом. Брюс лежал так, как она оставила его, но только она вошла, его снова начало рвать, и он попытался сесть. Она поднесла ведро. Его глаза из красных стали желтыми и глубоко запали в глазницы. Казалось, он вовсе ничего не осознавал, не слышал и не видел Эмбер, двигался и действовал только инстинктивно.

Эмбер сделала еще несколько покупок в тот день: купила сыру, масла, яиц, капусты, лука, салата, головку сахара, фунт бекона и немного фруктов.

Она выпила молока, съела кусок холодной утки, оставшейся от вчерашнего ужина но, когда она предложила поесть Брюсу, он не ответил, а когда она поднесла кружку молока к его губам, он оттолкнул ее. Эмбер не знала: то ли настаивать, чтобы он поел, то ли нет – и решила, что лучше подождать прихода доктора, – она надеялась, что доктор пройдет мимо, ее дома. Доктора ходили с тростями с позолоченным набалдашником, чтобы их можно было легко опознать. Конечно, теперь, когда докторов вызывают чуть ли не каждый час днем и ночью, он не скоро явится. Эмбер могла бы сама сходить за доктором, но боялась надолго оставить Брюса одного.

Когда Брюса вытошнило в очередной раз, она заметила в его рвоте кровь. Это страшно напугало ее, и она решила, что больше ждать нельзя: взяла ключи, вышла из дома и направилась по улице туда, где однажды видела вывеску доктора. По пути ей приходилось пробиваться сквозь толпы посыльных, разносчиков и мелких торговцев. Каждая проехавшая коляска оставляла за собой облако пыли, и Эмбер ощутила вкус гравия во рту. Какой-то приказчик отпустил в ее адрес сомнительный комплимент, что напомнило ей о незастегнутом халате; старик нищий с гнойными болячками на руках и лице потянулся к ней, чтобы схватить за юбки. Она миновала три дома с красными крестами над входом и со стражниками у ворот.

Эмбер задыхаясь подбежала к дому доктора и нетерпеливо постучала молотком в дверь, а когда ей не ответили, яростно и долго стала барабанить по ней. Она подхватила юбки и собралась уходить, когда дверь отворила женщина, державшая в руках пузырек с лекарством. Она с подозрением уставилась на Эмбер.

– Где доктор? Мне нужно немедленно увидеть его!

Женщина ответила ей холодно, будто недовольная, что ее потревожили:

– Доктор Бартон на вызовах.

– Пришлите его сразу же, когда он вернется. Дом с эмблемой плюмажа на Сент-Мартин Лейн, вверх по улице и потом за угол…

Она подняла руку и показала, как пройти, потом повернулась и побежала, прижимая руку к левой стороне груди, где ощущала резкую боль. К ее великому облегчению, она увидела, что Брюс по-прежнему лежит, но его рвало еще раз, и опять с кровью.

С нетерпением она стала ждать прихода доктора: сотню раз выглядывала в окно и вполголоса ругала доктора за медлительность. Он явился только к полудню, и Эмбер бегом спустилась с лестницы, чтобы встретить его.

– Слава Господу, что вы пришли! Скорее! – Она бросилась обратно в дом.

Доктор был старым усталым человеком, он курил трубку и не торопясь последовал за ней.

– Поспешность здесь не помажет, мадам.

Она обернулась, резко взглянула на доктора, возмущенная тем, что тот, очевидно, не считает пациента особенно важной персоной. Но тем не менее Эмбер почувствовала облегчение, что доктор все-таки пришел. Он, конечно же, скажет, что с Брюсом, и посоветует, что ей надо делать. Обычно она разделяла распространенное недоверие к врачам, но сейчас была готова верить самым пустым словам любого мошенника и шарлатана.

Она подошла к постели больного раньше доктора, остановилась и ждала, пока тот медленно входил в комнату. Брюс беспокойно метался и бормотал что-то неразборчивое. Доктор Бартон остановился за несколько футов от постели и поднес платок к носу. Минуту он молча смотрел на больного.

– Ну? – требовательно спросила Эмбер. – Как он?

Доктор чуть пожал плечами.

– Мадам, вы просите невозможного. Я не знаю. Бубонная опухоль образовалась?

– Да. Начала расти прошлой ночью.

Она отвернула одеяло, чтобы доктор увидел зловещий шар в паху Брюса, выросший теперь до размера теннисного мяча, обтянутый красной блестящей кожей.

– Эта опухоль вызывает у него боль?

– Я однажды случайно прикоснулась, и он ужасно закричал.

– Образование и рост бубонной опухоли – самая болезненная стадия чумы. Но если опухоль не появляется, больные редко выживают.

– Он будет жить, доктор? Он выздоровеет? – Ее глаза сверкнули.

– Мадам, я ничего не могу вам обещать. Я просто не знаю. И никто вам не скажет. Мы должны признать, что не понимаем этой болезни, – мы беспомощны. Иногда больные умирают в течение часа, а иногда за несколько дней. Иногда смерть приходит тихо, без конвульсий, а бывает, больные кричат от боли. Сильные и здоровые люди столь же уязвимы, как слабые и немощные. Что вы давали ему поесть?

– Ничего. Он от всего отказывается. Я пыталась кормить, но его так часто тошнит, что проку никакого.

– Тем не менее он должен есть. Заставьте его есть так или иначе и кормите часто, каждые три-четыре часа. Давайте яйца, мясной бульон, горячий питательный напиток с вином, И еще обеспечьте тепло. Заворачивайте его в теплые одеяла и не позволяйте ему раскрываться. Нагрейте кирпичи и положите ему в ноги. Разведите хороший огонь в камине и поддерживайте его постоянно. Пусть он обильно потеет. Для опухоли делайте припарки из уксуса, меда, фиников, если они у вас есть, крошек, черного хлеба и горчицы. Если больной станет сбрасывать припарку, привяжите ее. Если опухоль не прорвется и гной не вытечет, у него мало шансов на выздоровление. Дайте ему сильное рвотное средство, сурьму, хорошо бы в белом вине, или что будет под рукой, и сделайте клизму. Вот все, что я могу вам посоветовать. А вы сами, мадам, как себя чувствуете?

– Ничего, хорошо, только очень устала. Мне пришлось не спать всю ночь.

– Я сообщу о больном в приход, и они пришлют вам в помощь сиделку. Чтобы не заразиться, я бы посоветовал вам настой из лавровых листьев или можжевельника в уксусе, пары которого надо вдыхать несколько раз в день. – Он повернулся уходить, Эмбер, не спуская глаз с Брюса, последовала за ним, – И между прочим, мадам, рекомендую спрятать все ценные вещи до прихода сиделки.

– Господи Боже, что за сиделку вы присылаете?

– Приходу не остается ничего другого, как брать любых добровольцев, их и так осталось совсем немного, и хотя некоторые из них честные люди, но, по правде говоря, большинство честностью не отличается. – Теперь они были уже в прихожей, и перед тем, как спуститься по лестнице, доктор добавил: – Если появятся чумные пятна – можете посылать за пономарем, чтобы звонили в колокол. После появления пятен ничто уже не поможет больному. Я зайду завтра. – Пока они разговаривали, раздался похоронный колокол, где-то вдалеке: два высоких удара означали смерть женщины. – Это наказание Господне за грехи ваши. Прощайте, мадам.

Вернувшись, Эмбер сразу же взялась за выполнение указаний: хотя она и устала, но была рада заняться чем-то полезным, это отвлекало ее от тяжелых мыслей; все, что она делала для Брюса, доставляло ей удовольствие.

Она наполнила горячей водой несколько бутылок, завернула их в полотенца и уложила вокруг Брюса, добавив с полдюжины одеял. Брюс протестовал, снова и снова сбрасывал их с себя, но Эмбер каждый раз терпеливо и настойчиво укрывала его, а потом возвращалась к прерванным делам. Пот струился по лицу Брюса ручьями, простыни под ним промокли и пожелтели. Огонь в камине трещал, а Эмбер все подбрасывала угля, в комнате стало настолько жарко, что она скинула с себя нижние юбки, высоко закатала рукава и расстегнула платье. Шелк прилипал к ребрам, на груди и под мышками образовались мокрые пятна. Эмбер убрала волосы с шеи и подколола их наверх, вытерла пот с лица и груди.

Она влила рвотное средство в рот Брюса и, не ожидая, пока оно подействует, поставила клизму. Это была трудная и болезненная процедура, но Эмбер не испытывала ни отвращения, ни щепетильности, она делала то, что было необходимо, не думая ни о чем другом. Потом убрала в комнате, вымыла руки и отправилась в кухню готовить горчичную припарку и питьё из горячего молока, сахара, специй и белого вина.

Брюс не протестовал против припарки, он вроде бы и не знал, что у него опухоль. С чувством облегчения – она боялась сделать ему больно – Эмбер снова занялась питьем.

Она попробовала жидкость на вкус, добавила самую малость миндаля, попробовала еще раз. Довольно вкусно. Она налила питье в поильник и пошла в спальню. В этот момент услышала громкий крик, странный и ужасный вопль, от которого у нее пробежали мурашки по спине. Потом раздался глухой стук и шум падения.

Эмбер поставила поильник на полку и вбежала в спальню. Брюс стоял на корточках на полу, пытаясь подняться: очевидно, он упал с кровати и при этом опрокинул столик.

– Брюс! – закричала Эмбер, но он, казалось, не замечал ее и вообще не осознавал своих действий. Он медленно поднялся на ноги и повернулся, чтобы открыть окно, которое Эмбер оставила полуоткрытым. Она бросилась к Брюсу, схватила с комода тяжелый подсвечник, и, когда он поставил ногу на подоконник, она схватила его за руку и изо всех сил ударила подсвечником по затылку. Она смутно поняла, что внизу на улице были люди, которые с любопытством смотрели на окно, и услышала женский крик.

Брюс начал падать, медленно валясь на бок. Эмбер обняла его, отчаянно стараясь подтолкнуть его к кровати. Но он был слишком тяжел для нее, и, несмотря на все ее усилия, Брюс соскользнул бы на пол. Понимая, что ей никогда не удастся поднять его и положить на высокую кровать, она неожиданно и резко толкнула его, и Брюс упал поперек кровати, а Эмбер споткнулась и упала на него. Потом снова вскочила на ноги, сорвала одеяло и укутала Брюса, потому что тот был обнажен и сильно потел. Рывками, толчками, ругаясь от страха и ярости, она в конце концов уложила его на кровать и сама свалилась рядом на кресло, совершенно измученная неравной борьбой, все ее тело дрожало от напряжения.

Она взглянула на Брюса и увидела струйку темной крови, стекавшей вниз по шее. Тогда Эмбер снова встала на ноги. Ватой, смоченной в холодной воде, она смыла кровь и перевязала рану лоскутом, оторвав его от полотенца.

«Черт подери эту сиделку! – гневно подумала она. – Ну где она? Куда подевалась?»

Эмбер сменила припарку и снова наполнила бутылки горячей водой.

По дороге на кухню она остановилась и глотнула питья. Напиток считался чрезвычайно полезным и укрепляющим, во всяком случае она почувствовала себя лучше. Она вытерла рот тыльной стороной ладони. «Когда же эта лентяйка появится наконец? – подумала она о сиделке. – Может, тогда мне удастся немного поспать. Я умру, если не посплю». Усталость накатывалась на нее волнами, и временами ей казалось, что она не сможет больше сделать ни шагу. Но потом волна исчезала, и хоть усталость не проходила, но возникали силы делать то, что надо было сделать.

Только через несколько минут Брюс пришел в сознание, но после этого стал вести себя еще более беспокойно и агрессивно. Он метался, сбрасывал с себя одеяла, сердито и громко кричал, и, хотя Эмбер не совсем понимала, что он говорит, она догадывалась, что он ругается. Не успела она влить ему в рот и части приготовленного питья, как он размахнулся и швырнул поильник на пол.

Когда он наконец немного успокоился Эмбер взяла перо и бумагу и села писать письмо Нэн. Это было нелегкое дело, ибо она хотела сообщить Нэн правду и в то же время не напугать ее. Эмбер трудилась над письмом не меньше получаса, старательно выводя буквы. Она переписала его несколько раз,, затем сложила и запечатала сургучом. Взяв со стола шиллинг, она подошла к окну, отворила его и стала ждать, не появится ли какой-нибудь мальчишка, который бы за монету отнес письмо на почту. А оплату пересылки возьмут при получении.

Небо стало бледно-голубым, появились одна-две звезды. Улицы были пустынны, но, когда Эмбер высунулась из окна, она увидела мальчика, шагавшего посередине улицы. Проходя мимо ее дома, он зажал нос.

Поглядев вниз, она заметила стражника у ворот своего дома. Он стоял, прислонившись к стене и держа на плече алебарду. Это означало, что на ее дверях нарисован красный крест и что они с Брюсом заперты в доме на сорок дней и ночей или пока оба не умрут. Несколько дней назад это повергло бы Эмбер в ужас, но сейчас она восприняла новость почти равнодушно.

– Стражник! – позвала она тихо.

Тот отошел от стены и поднял на нее глаза.

– Не могли бы вы передать кому-нибудь это письмо, чтобы его отправили по почте? Я дам вам шиллинг.

Он кивнул, Эмбер бросила ему письмо и монету и снова закрыла окошко. Но секунду она простояла у окна, глядя на небо и деревья, как заключенный из-за тюремной решетки. Потом снова накинула на Брюса одеяло.

Сиделка явилась около девяти часов. Эмбер услышала, как кто-то разговаривает со стражником внизу, а затем раздался стук в дверь. Эмбер взяла свечу и впустила сиделку.

– Почему вы так поздно? – требовательно спросила она. – Доктор сказал мне, что пришлет сиделку к полудню.

– Я пришла к вам от моего последнего пациента, мэм, а он долго умирал.

Эмбер побежала наверх по лестнице первая, освещая путь сиделке, но старуха поднималась медленно, тяжело дыша, останавливаясь и хватаясь за колени на каждой ступеньке. На верхней площадке Эмбер обернулась и поглядела вниз на старуху. Такая сиделка едва ли могла ее устроить.

Женщине было лет шестьдесят, она отличалась немалым весом. Лицо круглое и дряблое, но нос – острым крючком, губы тонкие и поджатые. На сиделке был неопрятный желтый парик, надетый криво, и темно-красное бархатное платье, сильно поношенное и в грязных пятнах. Оно обнажало опущенные плечи и слишком туго обтягивало большие отвисшие груди. От женщины исходил неприятный затхлый запах.

– Как вас зовут? – спросила Эмбер, когда старуха, пыхтя, поднялась на верхнюю площадку.

– Спонг, мэм. Миссис Спонг.

– А я миссис Дэнджерфилд. Больной здесь. Она вошла в спальню, миссис Спонг проковыляла за ней следом, оглядывая глупыми голубыми глазами великолепную мебель. Она даже не взглянула на Брюса, пока Эмбер в отчаянии не обратилась к ней:

– Ну?

Тогда она чуть вздрогнула и изобразила дурацкую полуулыбку, обнажив при этом несколько почерневших зубов.

– А, так вот кто болен. – Она глядела на него секунду. – Он не очень-то хорошо выглядит, не правда ли?

– Да, не очень! – сердито и разочарованно отрезала Эмбер, раздосадованная, что ей прислали такую бестолковую старуху. – Вы сиделка, не так ли? Скажите, что надо делать. Как я могу ему помочь? Я сделала все, что рекомендовал доктор…

– Ну, мэм, если вы выполнили все, что сказал доктор, то мне нечего вам посоветовать.

– Но как он выглядит? Ведь вы видели других больных, как он выглядит по сравнению с другими?

Спонг поглядела на него, цокая языком.

– Ну, мэм, – произнесла она наконец, – некоторые выглядели похуже, а некоторые выглядели лучше. Но я честно вам скажу: он выглядит плохо. А теперь, мэм, дайте поесть бедной голодной старой женщине. В последнем месте, где я была, ничего съестного не оказалось, чтоб мне пусто было…

Эмбер поглядела на сиделку с отвращением, но тут Брюса снова стало рвать, и она бросилась к. нему с ведром, мотнув головой в сторону кухни:

– Вон там.

Она почувствовала себя еще более усталой и совершенно обескураженной. От этой мерзкой грязной старухи помощи ждать нечего. Она не позволит этой женщине прикоснуться к Брюсу, да, похоже, старуху и не заставишь помогать. Единственное, на что Эмбер еще могла надеяться, – уговорить ее посидеть с Брюсом в эту ночь, чтобы самой выспаться, а завтра она отошлет эту Спонг обратно с просьбой прислать кого-нибудь получше.

Прошло с полчаса, за это время из кухни не донеслось ни звука. Наконец Эмбер в ярости ворвалась туда и увидела свою аккуратную, прибранную и уютную кухню в полнейшем беспорядке. Все было разбросано и испачкано. Шкаф для провизии стоял открытым, на полу – раздавленное яйцо, от окорока были отрезаны большие куски, и съедена четверть круга сыра. Спонг удивленно взглянула на Эмбер. В одной руке старуха держала кусок ветчины, в другой бутылку шампанского, из которой Брюс и Эмбер пили накануне вечером.

– Ну и ну! – саркастически заметила Эмбер. – Надеюсь, вы здесь не очень проголодались!

– Нет, мэм, – согласилась Спонг. – Мне больше нравится в благородных домах, вот что я вам скажу. У них всегда много съестного.

– Пойди и присмотри за его светлостью. Мне надо приготовить ему поесть. Позови меня, если он сбросит одеяло или его начнет рвать, но сама ничего не делай, слышишь, ничего.

– Его светлость, да? А вы, значит, – ваша милость, я так понимаю?

– Иди займись своим делом, убирайся отсюда. Пошла!

Спонг пожала плечами и вышла. Эмбер сжала зубы от ярости и сразу начала готовить Брюсу поднос с едой. Несколько часов назад она накормила его супом, оставшимся после вчерашнего ужина: недовольный, что его потревожили, Брюс стал ругать ее и пытался отвести ложку в сторону, но Эмбер все же сумела заставить его поесть. Через четверть часа Брюса снова вырвало.

Эмбер была в отчаянии и тихо заплакала. Спонг все это не трогало: она сидела в кресле развалясь, в пяти футах от кровати, допивала вино и доедала холодную курицу. Обглоданные кости она выбрасывала в Окно.и обменивалась грубыми шуточками со стражником внизу, пока наконец Эмбер не выскочила из кухни, разъяренная ее поведением.

– Не смей раскрывать окно! – закричала она, захлопнула окно и заперла его. – Ты зачем это делаешь?

– Боже мой, мэм, я не причинила джентльмену никакого вреда.

– Делай, что я говорю, и держи окно закрытым – иначе пожалеешь! Мерзкая пьяная скотина! – пробормотала Эмбер вполголоса и пошла обратно домывать посуду и приводить кухню в порядок. Сара Гудгрум была щепетильной хозяйкой, чрезвычайно чистоплотной, и теперь, когда Эмбер пришлось делать все самой, она старалась держать комнаты и кухню в безупречном порядке, даже если для этого потребуется работать по восемнадцать часов в день.

Брюс вел себя все более беспокойно, что, как сообщила Спонг, было признаком увеличения чумной опухоли. Двое из ее больных безмятежно рассказала она, не смогли вынести боли, сошли с ума и покончили с собой.

Наблюдать за страданиями Брюса и понимать, что она не в состоянии помочь ему или хотя бы облегчить боль, было для Эмбер невыносимо. Она неотступно находилась рядом и старалась предугадать каждое его желание. Она накрывала его одеялами всякий раз, когда он сбрасывал их, снова и снова накладывала припарки, а однажды, когда она наклонилась над ним, он сильно ударил ее кулаком, и, если бы она не увернулась, он сбил бы ее с ног. Чумной бубон увеличивался; теперь он стал крупнее теннисного мяча, и туго натянутая кожа на нем загрубела и потемнела.

Спонг напевала под нос песенки, постукивая в такт пустой бутылкой по ляжке. Большую часть времени Эмбер была настолько занята по хозяйству или хлопотала около Брюса, что забывала о присутствии сиделки или же просто не обращала на нее внимания.

Но в одиннадцать часов вечера, когда она закончила уборку, разделась и умылась, она обратилась к старухе:

– Вчера ночью я спала не больше трех часов, миссис Спонг, и я устала как собака. Посидите с его светлостью часа три-четыре, потом позовите меня, и я вас сменю. Кто-то обязательно должен дежурить около него, его и на минуту нельзя оставить одного. Вы укроете его, если он сбросит одеяла?

– Хорошо, мэм, – согласилась миссис Споят. Она кивнула головой, и ее парик свалился, обнажив серые седые волосы. – Можете на меня рассчитывать, будьте спокойны.

Эмбер вытащила свою кушетку и поставила ее по другую сторону от кровати Брюса. Она легла на живот, одетая только в ночную рубашку, потому что в комнате было жарко и душно. Она не хотела спать, она боялась за Брюса, но знала, что должна выспаться, и ничего не могла с собой поделать. Через несколько секунд она глубоко уснула.

Некоторое время спустя ее разбудил неожиданный глухой удар по лицу, и тяжелое тело навалилась на нее. Она непроизвольно вскрикнула, ее дикий, полный ужаса вопль разорвал ночную тишину. Потом она поняла, что произошло, и стала яростно бороться, чтобы высвободиться. Брюс забеспокоился, встал с кровати, споткнулся о кушетку и сейчас лежал на ней всем своим огромным весом.

Эмбер окликнула Спонг, но не получила ответа. Когда она вылезла из-под Брюса, то увидела, что старуха чуть приподняла голову и открыла один глаз. Вспышка ярости охватила Эмбер. Она резко повернулась и ударила сиделку по лицу.

– Поднимайся! – заорала она на Спонг. – Поднимайся, старая сука, и помоги мне!

Испуганная и окончательно проснувшаяся, Спонг быстро вскочила с кресла. Через несколько минут им вдвоем удалось уложить Брюса обратно в постель. Он лежал теперь совершенно спокойно и неподвижно. Эмбер встревоженно склонилась над ним, приложила руку к его сердцу, пощупала пульс – биение было, хотя и слабое.

Тут она услышала вопли Спонг:

– Боже ты мой, ну что я такого сделала! Я подходила к нему, и я же, оказывается…

Эмбер круто повернулась к ней.

– Что такого сделала?! – закричала она. – Дрянь толстопузая, ты заснула и позволила ему встать с кровати! Он мог убиться из-за тебя! Клянусь Богом, если он умрет, ты пожалеешь, что не заболела чумой сама! Я удавлю тебя, помоги мне Господи, своими собственными руками удавлю.

Спонг отпрянула.

– Господь с вами, мэм! Я только на минутку сомкнула глаза, клянусь всеми святыми! Ради Бога, мэм, не бейте меня…

Эмбер опустила сжатые кулаки и с отвращением отвернулась.

– Да не нужна ты мне. Завтра я позову другую сиделку.

– Ничего у вас не выйдет, мэм. Вы не можете отказаться от сиделки. Приход послал меня сюда, и служитель велел оставаться тут, пока вы все не умрете.

Эмбер тяжело и устало вздохнула, откинула волосы с лица.

– Ладно. Иди спи, я сама посижу с ним. Там есть кровать. – Она указала на детскую.

И всю остальную часть долгой ночи Эмбер не отходила от больного. Он лежал спокойнее, чем раньше, и она не стала беспокоить его, не заставляла есть. Она приготовила черного кофе, чтобы не спать, и время от времени выпивала глотом шерри-бренди. Но она так устала, что кружилась голова, и она не осмеливалась "ыпить побольше. А в соседней комнате храпела и пускала слюни Спонг. Иногда по пустынной ночной улице проезжала запоздавшая коляска, и лошадиные копыта ритмично цокали по мостовой; ночной сторож, устало шагал взад-рперед по улице. Где-то громко в экстазе мяукал кот. Похоронный колокол ударил три раза с промежутками. Потом в ночной тишине раздался мелодичный распев сторожа:

 
Крепче двери запирайте.
Свой очаг оберегайте.
Да хранит вас Бог, сомкните очи,
Ведь уже один час ночи!