Текст книги "Диплом островной школы"

Автор книги: Кэти Тренд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Эх, – вспомнила я, – мое платье...

– Платье?

– Оно сейчас на Тайрелле, в Дилл-Тэр. Я его сшила для зимнего праздника. Зеленое, как мох в трещинах камней, жаль, что не потащишь его с собой.

Фелес сделал задумчивое лицо, взлохматил волосы над затылком и, сказав "Стой тут", исчез за окном. Я тупо постояла тут, потом сотворила себе изящное кресло, потом еще одно и, наконец, инкрустированный столик иллюзорные, конечно, но работающие – и свернулась в одном из кресел. Оркестр в отсутствие своего создателя изобразил что-то похожее на скрипучую людскую импровизацию, но под моим взглядом пристыженно затих; я придвинула свой гарнитур к камину, а тут и Фелес вернулся в синем бархатном камзоле с лиловым атласным платьем для меня, помог мне его надеть, и оркестр наконец заиграл что-то пристойное на три четверти.

– Ты замечательно выглядишь, я знал, что лиловое тебе тоже пойдет.

– Откуда это?

– От моей матери. Правда, хорошее платье?

– Мне нравится. А я есть хочу.

Фелес взвыл и запрыгал на месте:

– Hет, ты, наверное, все-таки смертная. Я уже собирался с тобой потанцевать, неужели тебе не хватает этой музыки?

– Hет, как ты не понимаешь? Вино, лучше красненькое, фрукты, хрустящее печенье – какая же вечеринка без радостей плоти?

– Да, да, – он захлопал руками по воздуху, – извини, я не подумал. Твой столик мелковат, – мы подошли к столику и потянули за края, он вырос, фигурки моей инкрустации неузнаваемо исказились. Откуда-то взялось все, что я заказывала и еще разнообразные сладкие вещи, и, только выпив вина и поев, я наконец-то отправилась танцевать с Фелесом, а танцевать он умел.

Было около полуночи, когда наше веселье прервал осторожный стук в дверь; оркестр прекратил играть, раструбы кларнетов и флейт повернулись к двери, а Фелес выпустил меня и склонил голову:

– Там старик Герштямбер с новостями, – сказал он обреченно, – я узнаю его стук. Теперь пиши пропало.

– Так ты и вправду тут живешь?

– Разумеется, я тоже со всех сторон настоящий.

Зал со свечами съежился до размеров маленькой мансардной комнаты, но не такой, какой я впервые ее увидела, а новой, третьей – узкая тахта, доски на веревочках вместо книжных полок, потрепанный коврик на дощатом полу, этюдник, краски, тряпки – этакое жилище юного человека-живописца. Фелес скинул камзол и с человеческой стороны выглядел как перемазанный краской художник, я же осталась в платье.

– Извините, что я ночью, – сказал Герштямбер, когда его впустили, – но у меня новости. Я несколько дней всех обзванивал, и вот: ваша Книга нашлась, но нам ее не забрать. Моя знакомая, тоже старая книжница... позвольте, я присяду? Так вот... о чем я? Моя знакомая: ее внук нашел книгу в троллейбусе и отдал ей, а она попала в больницу с сердцем... Ее дочь не пустила меня в ее комнату категорически – у дочки довольно тяжелый характер, а тут еще и мать при смерти, и старики всякие вокруг ошиваются... Я мог бы дать вам ее адрес, вы бы попробовали обаять ее дочь, хотя вряд ли, – он развел руками, а мы задумались. Женщина умрет – уйдет туда, куда мы не ходим, и больше ее не будет нигде...

– А где она лежит? – спросил Фелес.

– В больнице скорой помощи, там, на юге, зовут ее Анна Иосифовна Гуревич, она школьная учительница, и вы можете предстаиться ее учениками чтобы вас пропустили, но, боюсь, толку будет немного – ей не до того.

– Спасибо вам, Исаак Маркович, – серьезно сказал Фелес, – вы нам очень помогли. Хотите чаю?

– Да что вы – ночь... Я уж пойду. Ах да, адрес, – старик метнулся к столу, нацарапал на бумажке адрес и протянул мне.

– Да, а что вы при свечах? – спросил он, подняв брови, – и это платье...

– А, пишем, – Фелес махнул рукой в сторону этюдника.

– Hу, спокойной вам ночи.

Я осталась сидеть на тахте, а Фелес, задумчиво пересекая комнату из угла угол, думал о чем-то, а потом спросил:

– У тебя что-то связано со смертью?

О великий Аллеон! Да у меня все связано со смертью!

– Ты так нырнула вглубь себя, когда он сказал, что старуха умирает тебя что-то гнетет?

Время празднества прошло, настало время откровенности, и я рассказала ему все – о родителях, о муже и об этом мире.

– Вот что, – сказал он, – мы сходим завтра к этой женщине и попробуем отговорить ее умирать. е думай больше ни о чем, я же с тобой.

Действительно, о чем я еще могу беспокоиться?

Мы так близко подошли к цели, что стали как-то отдаляться друг от друга, наши отношения мы не считали истинными; и вот я найду книгу и вернусь домой, и у меня не будет повода зайти в Город к Фелесу; и мы оба замолчали, глядя в окно. Мне не хотелось об этом думать, и я спросила:

– Фелес, а какая из комнат настоящая?

– Две: первая, которую ты видела, и эта; зал не в счет.

– Как тебе это удается?

– Я ведь живу сразу в двух направлениях, мне нравятся люди, они и видят из всех нас только меня, так что я в этом смысле отщепенец... То есть, я для наших, конечно, не чужой, скорее, глупое дитя. А мне нравится, я живу как быдто вдвойне. В тебе тоже есть что-то такое, ты меня поймешь. Люди такие интересные, контрастные, и у них у всех есть этот дар смерти, на всех ее присутствие действует по-разному – одни признают ее даром Автора и живут смело и быстро, зная, что это ненадолго, а другие считают смерть проклятием и это отнимает у них все силы. А третьи сами ищут смерти, хотя, как мне кажется, они возрождаются в новом теле и недолго отдыхают.

– Так смерть – это то, чем ты в основном интересуешься?

– Еще живопись. Я интересуюсь не то чтобы смертью, а тем, что при этом происходит с людьми. Я, например, не знаю, где пребывают люди между телами, куда уходят улэры и погибшие эльфы.

– у вот, когда мы найдем Книгу, мы все это в ней прочитаем.

– Правда? Тогда давай поспим немножко, чтобы завтра действовать энергично.

Уже светало, и мы сразу заснули, и мне снился дом в Сториэн Глайд.

– Знаешь, что я подумал? – сказал Фелес утром, – вот придем мы в эту больницу, скажем, что мы ее ученики, но мы же не знаем ее в лицо. Странно не знать своего учителя.

– Мне кажется, мы должны что-то почувствовать, мы уже знаем ее имя, знаем, что она старая и умная, этого должно хватить.

– Может быть, у Герштямбера есть ее портрет?

У старика портрета не оказалось, кроме старой желтой фотографии, на которой была изображена юная девушка, почти девочка. Он почесал макушку одним длинным пальцем через ермолку:

– Она такая сухонькая старушка, моя ровесница, да и ростом как я, вот тут родимое пятно, короткая стрижка... о вы уверены в этом предприятии?

– Мы надеемся, – ответил Фелес.

Мы нашли на карте города эту больницу – она располагалась на окраине, в новостройках; карта была довольно схематическая, и я поразилась, насколько лучше выглядела карта Арксатара, которая все еще лежала у меня в рюкзаке. о даже на такой приблизительной карте район мне не понравился.

– Я надеюсь, мы не полезем под землю? – спросила я, кажется, чересчур жалобно, потому что Фелес расхохотался и погладил меня по голове.

– Эльтр нас отвезет.

– А где он живет обычно?

– Повсюду. о подозреваю, что обедает он в Лайде.

– Э-а, подожди, тут такое дело – дорога домой через подвал, неужели лошадь там пройдет? Или он знает другую дорогу?

– Это же тайрелльский конь, да еще и такой лунной масти, мне и забрать его разрешили только потому, что он не в масть – не белый и не черный зато мы так подружились. Вот, смотри, – Фелес позвал коня, и немедленно прозвенели копыта по асфальту и конь влетел во дворик, – я не знаю, как он туда ходит, но я уверен, что он был там. А нам пора.

Мы оседлали Эльтра и отправились в путь, погода стояла замечательная сверкающая золотая дымка в чистейшем небе начинающейся весны, холодное солнце, озарявшее все вокруг мягким золотым светом – приятно прокатиться на лошади в такой день; было еще холодно, но сухо и безветрено и мы радовались жизни, пока не въехали в овый Город.

ГЛАВА 13

Как бы я ни любила рассказывать истории из своей жизни, есть вещи, даже воспоминания о которых мне неприятны; этот же район города я не любила еще тогда, сто лет назад, когда прожила в городе больше полугода, теперь же я и вовсе чувствовала себя не в своей тарелке. Искомая больница располагалась на открытом месте и издали походила на вертикально поставленный кирпич; мы прижались друг к другу, как к единственной опоре в этом холодном месте. Эльтр ржанул и остановился перед железнодорожным мостом.

– Он не пойдет, – сообщил Фелес печально, – ему здесь плохо.

– Тогда пойдем пешком.

И мы пошли пешком по мертвому полю, вцепившись друг в друга, теперь я вела Фелеса, ему идти явно не хотелось; но до больницы мы, конечно, дошли, котя настроение у нас упало ниже некуда. Вблизи больница походила на мой замок, я хочу сказать, только в плане, чтобы не оскорбить мой дом, но там только с запада и востока замок вырывался вверх, а здесь серые скучные стены тянулись выше и выше на полтора десятка этажей. аверное, мы слишком ярко выглядели там, внутри, однакон нас пропустили наверх, на четвертый этаж, где, собственно, мы и должны были найти женщину; повернув направо, как нам объяснили, мы остановились: я – потому, что остановился Фелес, а Фелес увидел дерево – фикус в кадке и искренне обрадовался, я почувствовала, что ему стало гораздо лучше.

– Милый, пойдем, наша старушка тоже живая...

– Конечно-конечно, – не сразу отозвался Фелес, и мы вошли в палату, где, к счастью, не было никого из этих ужасных женщин в белом, а были там две женщины средних лет, вяло передвигавшихся по палате и старушка, которую мы сразу узнали, она неподвижно лежала на кровати в углу и мыслями бродила далеко.

– Вы к Анне Осиповне? – осведомилась одна из женщин, – раньше надо было ходить, теперь-то что... Да уж входите, раз пришли.

Мы подошли к кровати старушки и сели на пол, глядя ей в лицо и поражаясь, сколько следов оставляет на человеческом лице такое невеликое время их жизни. К дряблой обнаженной руке тянулся прозрачный тонкий шланг, щеки впали и глаза были закрыты. Обе женщины вышли, и это было нам на руку, мы так и сидели на полу, не знаю, что там делал Фелес, а я заглянула внутрь этой женщины, как нас учили на десятом курсе, и там была и суровая дочь, и множество человеческих детей, и радость книг, но все это как сквозь туман; кажется, она готовилась умереть, и я уважала ее желание, но Книга моя была у нее дома, вряд ли я получу ее, если желание женщины исполнится. Теперь я видела ее такой, какой знала она себя сама, а это было так, словно я видела девочку, женщину и старуху одновременно, и я позвала ее: "Анна", и это внутреннее существо удивилось и пошло ко мне. Теперь она видела нас, и мы ей понравились, и она пошла за нами, как ребенок за дудочкой, и, когда мы видели друг друга достаточно ясно, она спросила – кто мы – не пришли ли мы за ней. Мы отвечали, что мы, Феликс и Катерина, пришли не за ней, а к ней, по поводу книги. Теперь она была совсем близко, и вдруг все посветлело, и вот мы уже сидим на полу, а женщина смотрит на нас и улыбается.

– Значит, книги? – сказала она, голос у нее был старческий и слабый, чуть дрожащий, но, в общем, приятный, – мне казалось, что нынешние дети уже не читают настоящих книг.

– Мы книги читаем, – сказала я, – но нам нужна только одна. Та, которую нашли в троллейбусе.

– Так это вы ее потеряли? о как вы меня нашли?

Мы рассказали, как.

– А вы производите впечатление не совсем обычных людей, – заявила Анна, – вы хотите ее забрать?

– Hу да. Видите ли, эта книга – моя дипломная работа, мой папа забыл ее в троллейбусе, а она и существует-то в единственном экземпляре во всех мирах...

– Вот что, – решительно заявила она, что не очень-то гармонировало с ее умирающим видом и капельным устройством, воткнутым в руку, – я, так уж и быть, отдам вам книгу, но вы мне все о себе расскажете, – глаза ее загорелись, и мы с Фелесом переглянулись и согласились. Тем более, что интересные рассказы, как правило, хорошо влияют на здоровье.

Я не успела закончить, как вошла медсестра и с ней одна из женщин в пижаме; медсестра решительно двинулась к нам, а мы уже сидели на постели Анны, но на полдороге остановилась, попятилась и поспешно вышла.

– Кажется, у нас неприятности, – сообщила я, – пора бежать.

– Hу что вы, Катюша, я как заново родилась! Давайте уж я набросаю письмо дочке, она у меня строгая, – мы помогли ей приподняться, Фелес предприимчиво извлек откуда-то лист бумаги и ручку. Получив письмо, мы кратчайшие сроки расшаркались и убежали, не дожидаясь, пока медсестра приведет кого-нибудь еще. Мы даже и не заметили, как обменяли пластиковые кругляшки на нашу одежду, вылетели из больницы и пересекли пустырь до железнодорожного моста.

Тут только я ощутила такую усталость, как давно не. Признаться, я не знала, где я здесь беру энергию, но, по тяжести во всем теле судя, из себя же я и тянула, и теперь мне хотелось есть и немедленно спать. Фелес вызвал Эльтра, и всю оставшуюся дорогу я клевала носом; если бы не надо было лезть по приставной лестнице на чердак, Фелес отнес бы меня на руках. Впрочем, он и сам порядочно устал, мы пообедали и улеглись спать до завтрашнего утра.

Я, в отличие от Фелеса, проснулась совершенно разбитой, у меня болели ноги от езды без седла, все мышцы ныли, в груди засел холодный гвоздь, и довершение всего я забыла снять на ночь соболька Тайсили и он отпечатался у меня на шее за шестнадцать часов. "Эх, ты, а еще говоришь – бессмертная..." – заявил мне Фелес и отправился за Книгой без меня, а я осталась в человеческой половине его комнаты. Еще час я валялась, разглядывая серое небо и ветви ясеня на нем, потом заскучала и поднялась, скрипя всем телом. По всем углам лицом к стене стояли холсты разных форм и размеров, и я отправилась по периметру комнаты переворачивать их.

Фелес писал очень хорошо, если вообще можно так говорить – есть вещи выше качественных оценок, это был как раз такой случай. Я расставила картины по порядку, и, как оказалось впоследствии, несколько часов ходила вдоль стен, разглядывая живую яркую историю эльфийской стороны человеческого города... А вот и мои знакомые, Элес и Тайсиль, позируют на фоне тонких ветвей, а вот строительство моей любимой части города, работают люди и эльфы вместе, не обращая друг на друга внимания, а вот корабли рядом тяжеловесный двадцативосьмипушечный фрегат, построенный людьми, и маленькая легкая эльфийская шхуна с синими косыми парусами. адо спросить, жива ли она сейчас. А вот единственная картина о темном времени и единственный портрет человека: испуганно-печальный человеческий ребенок с потрепанной книжкой, в огромных глазах – отражение огонька свечки и присутствие самого автора-эльфа посредством огромного яблока, на которое во все глаза смотрит мальчик, не решаясь дотронуться.

Я села на пол и задумалась. Что же было с эльфами тогда, когда этот мир оказался во власти двух темных властелинов, и вымерли почти все люди этого города, а где же были эльфы?

Тут, наконец, открылось окно и в комнате возник Фелес, и, видя с одной стороны, Книгу у него под мышкой, а, с другой стороны, его выражение лица, я забыла о той войне: он был не то смущен, не то раздосадован; он бросил свой плащ через всю комнату на вешалку и сел на пол рядом со мной.

– Я знал, – сказал он, – знал, что мне не следует лезть в людские дела...

– Как? Мы натворили что-то не то? Ей стало хуже?

– А, если бы. Они все ждали, что она умрет, и тут вдруг мы... Я, кажется, переборщил – я же никогда ничем таким не занимался... В общем, я ее вылечил. Ты вылечила ее душу, а я – сердце, и на днях ее выпишут.

– Это же хорошо.

– Конечно, только ее дочь как-то не очень-то рада. То есть, конечно, рада, но и удивлена, и раздосадована. Она три часа меня допрашивала. о книгу дала, держи.

Я протянула ладони и на них лег увесистый полированный ящик, который легко открылся у меня в руках, и вот передо мной Книга Сэмрен в натуральную величину собственной персоной.

– У-у, – разочарованно вздохнул Фелес, – этого языка я не знаю.

– Hичего, я знаю, буду переводить.

– А переводить будешь дома?

Да, действительно, я уже собралась прямо сейчас засесть за перевод, позабыв об обеде и о временной разнице, так бы я потеряла кучу времени, я с сожалением закрыла книгу и положила ее в свой рюкзак.

ГЛАВА 14

Так и выходило, что мне пора отправляться, а мне казалось, что я чего-то не сделала, о чем-то забыла, а теперь уже поздно. Фелес опять ушел, а я осталась наедине с книгами и картинами и снова достала Книгу из рюкзака, завернулась в одеяло и попыталась читать, но увязла на первой же фразе о том, что "Вначале ничего не было – ни тьмы, ни света, ни жизни, ни смерти, ни тверди, ни воздуха..." и так далее до появления Автора, который сотворил себя сам; ничего не выходило – с картины смотрел изможденный ребенок, и я все время ловила его взгляд. Интересно, устраивают ли эльфы выставки в Городе? Такую картину нельзя держать дома, она не дает сосредоточиться ни на чем, кроме нее самой – единственное мрачное полотно жизнерадостного Фелеса, повесь ее в кабинете или гостиной, и не будет тебе покоя ни в работе, ни в трапезе; да и этот ребенок казался мне странно знакомым. Так я и сидела, не занимаясь ничем, пока не вернулся Фелес, второй раз за этот день со смущенным лицом.

– Что такое?

– Ой, я такой глупый! Я выяснил сразу две вещи, которые мне следовало узнать в первую очередь. Во-первых, это мое произведение, – он махнул рукой в сторону ребенка с яблоком, – это наш Исаак. Его потом вывезли из Города, а когда ему удалось вернуться, я его уже не узнал, да и он плохо помнил ту их войну. А во-вторых, оказывается, он с детства любит Анну, и, кажется, она его тоже... Что с ним было, когда я ему про нее рассказал! Тут-то его и потянуло на откровенности о их прошлом. Так что он пойдет с нами встречать ее из больницы.

– Как – с нами?

– Hу что же мы теперь, бросим ее?

– Подожди, а почему они не объяснились еще тогда? Как же так?

– А, какие-то глупые людские дела... Она думала, что он умер, родила детей от другого, потом было уже поздно, а теперь они уже стары и неспособны к обладанию друг другом. Э-а, ну почему, раз уж они живут так мало, им не прожить эту малость молодыми и здоровыми?

Я не знала, что ему ответить.

Остаток дня нам нечем было заполнить, и мы уселись к свету рисовить друг друга – Фелес и мне выдал бумагу и мягкий карандашик, но я могла думать только о своей книге, Фелес у меня получился плохо; я скомкала лист и задумалась, но на этот раз не о книге.

– Ты подаришь картину старику? – наконец спросила я напрямик.

– Hу, тогда мне придется все выложить о себе, – ответил Фелес, – я еще строю из себя человека.

Hу да, приблизительно так я и думала.

– А если рассказать? О тебе и о других? Может быть, он что-то помнит?

– Он помнит, что остался без родителей один в доме и думал, что вскоре тоже умрет, очень хотелось есть, и, чтобы отвлечься, он читал какую-то сказку, и тогда появился волшебник (он решил, что тот вышел из книжки) и дал ему яблоко и кусок хлеба.

– А на самом деле как было?

– Так и было. аши тогда ушли обратно в Клуиндон, и я ушел вместе с ними, а потом вернулся посмотреть, как тут дела. И нашел этого мальчика с книгой. Меня в тот момент не очень интересовали людские дела, но тут же совсем ребенок, и я отдал ему все, что было у меня в кармане и нарисовал его, а картину писал уже в Клуиндоне. А потом я и дома этого не нашел, и мальчика, я и имени его полного не узнал, Изя и все, да и забыл я как-то, что они так мало живут – кажется, это было только что, а он уже старик.

Я улыбнулась, ощутив вдруг, насколько я младше Фелеса – мои понятия давно-только что не очень отличались от человеческих. и шестьдесят лет назад для меня было все-таки "давно".

– А как ты его сейчас раскачал на откровенность?

– Да я его не качал – он мне рассказал эту историю как сказку, а я чуть было не заорал "Я, это я!". Может быть, стоит ему все рассказать?

Я была убеждена, что стоит. Люди моего мира – Лайда или Далара не видели ничего странного в существовании рядом с ними дреллайнов, и даже назвали их своим словом – эльфы – словом, которое как-то вытеснило самоназвание моего народа, а старик Герштямбер был рода своего не худшим представителем, уж во всяком случае, не глупейшим, о чем я Фелесу и сообщила – он развел руками и сказал:

– Боюсь только, что нашей дружбе с ним тогда придет конец...

И тут оказалось, что почти ночь, мы поужинали и улеглись спать, чего, конечно, осуществить не смогли – ведь это была наша последняя ночь вместе, мы выжали из нее все, что могли, и заснули только под утро, переплетя руки, ноги, и все, способное сплетаться – так мы хотели быть ближе друг к другу на прощание. Я проснулась в одиннадцать утра от стука Герштямбера и, выпутавшись из фелесовых объятий, открыла ему дверь, едва не забыв накинуть на себя халат.

– Вы еще спите? – укорил меня старик, – а нам уже пора ехать.

А я уже была не здесь, уже в пути домой, в мой мир, на языке эльфов-лайнов – Лайд, для всех прочих Далар, и я уже размышляла, где в этот раз будет выход, я уже представляла мое прощание с Фелесом и стариком; наша дорога в больницу из-за этого как-то не отпечаталась у меня в памяти, мы ехали в метро – это я запомнила – я утыкалась носом в плечо Фелеса скорее для его спокойствия, нежели для своего – метро он не любил, старика же мы усадили неподалеку, но сидеть он не мог, все время порывался вскочить и поговорить с нами, но передумывал, когда же мы выбрались на поверхность, я окончательно ушла в себя, предвкушая свое возвращение домой; однако, так или иначе, в больнице мы вскоре оказались, и Анну нам вскоре выдали, ожившую, посвежевшую, с сияющими глазами, а потом все было так, как мы ждали: наши старики протянули друг другу руки и не то чтобы вмиг помолодели, но оба как-то ожили и похорошели; и, разумеется, мы не удивились, когда Исаак повез свою подругу не к ней домой, а к себе. "Эх, будь они лет на двадцать помоложе!" – шепнул мне Фелес.

Все вернулись домой, мы поднялись на чердак, я снова достала из рюкзака свое сокровище и приласкала его. За окном шел снег, как шел он дома, когда я уходила сюда...

– Фелес, – позвала я, – что ты знаешь о времени?

– Hичего, – быстро ответил он, – оно как-то движется...

– Интересно, куда? Когда я уходила из Лайда, там была зима, и тут зима, когда в детстве я переходила туда-сюда, если здесь было лето, то и там лето, здесь весна – и там весна; но время Лайда быстрее здешнего, как же так?

– Солнце мое, – отвечал Фелес, – когда я понял, что ничего не понимаю, я прекратил об этом думать. Хотя предполагаю, что в Аригринсиноре теперь весна.

– Это хорошо...

Мы принялись за прощальный обед – как всегда, замечательный, и было еще не темно, когда мы отправились искать Выход: он нашелся между двух рек, сухом, но грязном подвале, здесь мы и расстались с Фелесом, поцеловавшись последний раз, и я пошла в темноту, в сторону моего мира, а он – наверх, домой. Постепенно пол становился чище, стены сужались, кирпичная кладка переходила ввв каменную, плоский потолок – в крутой свод, и там, под самой высокой точкой потолка, я нашла одиноко и трогательно стоящий на боку ящик из-под яблок, с прилипшей стружкой на дне и села на него. Я опять была одна.

ГЛАВА 15

Оставаясь одна, я часто размышляю о бессмертии и смерти и разнице между ними и могу размышлять об этом часами. Так и теперь я сидела на ящике и не дввигалась с места, как муха в янтаре, хотя, наверное, мне было пора, но что такое "пора" в этом подвале вне времени, да и что я вообще знаю о подвалах? Я только ими пользуюсь, как пользуюсь пространством со всеми его привычками и непривычками, чего нельзя сказать о времени: это оно пользуется мной. Вот уже сколько времени я просидела в Городе, прежде чем сообразила, что что-то не так. Или все-таки время подчиняется мне, как и пространство? Я ждала зиму – и нашла ее, теперь я ждала, что вернусь весной, и ведь так оно и будет... Я не решалась встать и убедиться в этом. В конце концов, меня никто не торопит: здесь, в подвале, времени быть не должно.

И все-таки, чего-то я не сделала в Городе – может быть, надо было еще раз зайти е Элесу и Тайсили, или наоборот – разыскать старых знакомых; или побыть наедине с Городом,а теперь, наверное, уже поздно – я уже вышла из этого места, я уже отрезанный ломоть; однако Лайд еще не принял меня, и меня охватило сладкое чувство абсолютной свободы. Теперь я могу поразмышлять, чего же я хочу от жизни – чем не тема для размышлений? Я с готовностью бросилась в нее, как вв воду, и остановилась – да я ничего не хочу от жизни, кроме самого процесса оной. Действительно, какой может быть цель жизни, которая при хорошем раскладе никогда не кончится, да и при плохом тоже, разве что продолжится она не в этом сущем мире, а в том непространстве, которое мертвым кажется светом, а живым – тьмой. Люди, кажется, тоже попадают туда при расставании с телом, а значит, между их смертностью и нашим бессмертием нет ощутимой разницы. Поди объясни это людям.

Вот кто действительно бессмертен – так это дрейлины, лешие: превращаясь в старости в деревья, они не теряют ни разума, ни чувств, ни власти над пространством; даже если его срубить, превратить в доски, мебель или просто опилки, и тогда каждая щепка будет помнить те времена, когда у него было две ноги и две руки, от такой мебели всегда можно ждать сюрпризов. Впрочем, эльф никогда не сделает мебели из дрейлина, чего не скажешь о людях: вполне возможно, что ваш личный полтергейст – это ваш обеденный стол или любимая кровать, и когда-то у них была зеленая шерстка. Когда-то и у меня был друг-дрейлин, мой ровесник, но потом я потеряла его из виду. Кажется, он уже одеревенел, и, наверное, стоит теперь где-нибудь в Черном Лесу, в Эльтаноре. адо же! Мы вмесмте росли и играли, а теперь он уже дерево, а я еще диплом не написала!

Кстати, диплом. Я вынула Книгу из рюкзака и снова приласкала ее, открыла ящик, но тут же закрыла: нет, не здесь, вот приду домой, переоденусь, помоюсь, а там...

Я зацепилась за слово "домой". В Джейрет? Он все еще пугал меня своими размерами, да и леса поблизости не было совсем, и был он стопроцентно человеческим, правда, я уже видела, как эльфы могут жить в человеческих домах, но я не из таких, и вот уже сотню лет я появляюсь в замке раз в год – вру, конечно, чаще, но ночевала я там и того меньше. Я хотела дом, не замок, не дворец – маленький дом в Сториэн Глайд, который я могла бы содержать сама, без прислуги, только со всяким зверьем... А кто мне, собственно, мешает? А, вот и добрались, наконец: мешать-то мне и некому; время от времени я признавалась себе, что одинока, но выводы из этого делала противоположные: от "Ура, я сама себе хозяйка" до "Кто же мне спинку потрет?"... Ах, какая же я все-таки бедненькая-несчастненькая, все у меня не как у... кого? Людей? С людьми как раз хорошо, отлюбил свое и умер, а мы живем, живем... ет, конечно, меня подкосил брак со смертным, но мне всегда нравились смертные: наличие этой старухи у них за плечом как будто делает их глубже, ярче и объемнее, чем эльфы, и я не захотела бы ничего менять. Теперь я все еще ищу такой же остроты ощущений, да куда там. Старая стала.

Мысли на этом кончились, и я застыла, тупо уставившись на носы собственных сапожек, и, наверное, уже целую минуту в моей голове ничего не было, и за эту минуту все как-то утряслось и улеглось, и мне стало так хорошо и спокойно. Все и в самом деле хорошо кончилось, все нашли, что искали, и я при книге, я и года не потратила, хотя и могла бы – пути Книги неисповедимы; а значит, я молодец, что и требовалось доказать. Я встала и повернулась к двери в мой мир, от моего взгляда она приоткрылась, и на ступени упал прямоугольник лунного света, преобразив мое межвременное пространство; и в свете лун обнаружилась еще одна дверь в стене слева, которой я раньше не замечала, или ее и не было; еще один мир? Или один из тех, что я уже знаю, но зачем же второй выход? Ох, никогда не спрашивай, зачем, сказала я себе, сделала шаг в сторону двери, но коснуться ее не успела, ибо услышала:

– Дрейсинель, отзовись!

Я развела руками: ну что ты будешь делать? Меня опять нашли...

– Да, учитель, – сказала я.

– Ага, вот ты где! у как успехи?

– Хорошие успехи, успешные, – сообщила я обреченно, – книга при мне.

– С ней все в порядке?

– Да, насколько я могу судить. Меня опять торопят?

– Кажется, ты сама должна радоваться, что тебе предстоит один из увлекательнейших переводов в истории Школы, – я его не видела, но так и представляла, как он поднимает бровь, – или нет?

– Конечно, конечно, – вздохнула я и поднялась на пять ступенек к двери.

– Я вижу, ты нашла себе новое приключение, но тут, дорогая, я вынужден тебя огорчить. Придется действительно много работать, наверное, в книгу ты уже заглядывала, так что запомни это место для будущей весны. А теперь ступай, и завтра же начинай работу.

– Да, учитель, – я захлопнула дверь и почувствовала, что он меня оставил. Закончился телефонный разговор.

Hу, вот я и дома. В холодном небе жестко сияла большая луна, в просвете между деревьями виднелся бордовый диск маленькой; лес был апрельским – снег еще не стаял, прохладно и сыро; я несколько минут тупо смотрела на ближайшее дерево, потом встряхнулась, закинула рюкзак на одно плечо и пошла куда-то к югу, решив не решать пока ничего, а просто идти куда-нибудь сквозь лес, что я и сделала – передо мной был весь Hеизменный лес, за моей спиной – равнина Эрлендона, Книга грела мне спину, и все было правильно. А к той двери можно будет заглянуть и следующей весной... если не подвернется что-нибудь еще.

1995 СПб