Текст книги "Фурии"

Автор книги: Кэти Лоуэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 3

Все выходные я не могла заснуть. Мерила шагами коридоры, днем, в три часа, смотрела с мамой повтор какой-то серии «Она написала убийство», шести-, семи-, восьмичасовые выпуски новостей. Соскребала плесень с горбушек и готовила тосты для нас обеих, продолжая в уме разговор с девушками, каким бы он мог получиться, если бы они снова позвали меня в свою компанию. Придумывала общие темы, где могли бы пересечься наши интересы, составляла перечень вещей, о которых могла бы поговорить так, чтобы показаться им неординарной или остроумной, либо и то и другое. В дневнике я помечала, не дописывая до конца, начальные фразы, прикидывала темы для обсуждения, а потом, краснея от стыда за собственное бессилие, вырывала страницы.

У двери я нашла кипу запыленных каталогов и составила список одежды, которая, как мне казалось, могла сделать меня более похожей на них, косметики, которая могла бы им понравиться и была совсем не похожу на мою. Пока мама спала, зазвонил телефон. Я отвечала, подражая ее голосу, нервно отрывая полоски от обоев. Она ничего не заметила.

В понедельник, однако, девчонок в школе не оказалось. Я переходила из аудитории в аудиторию, ожидая наткнуться на них на каждом углу, заметить в безликой толпе. Я обошла спортивные площадки в надежде найти там Алекс, чье имя видела в составе команд по нетболу[5]5
  Нетбол – женская разновидность баскетбола.


[Закрыть] и лакроссу; прочесала все закоулки читального зала в поисках Грейс; затем мастерские, где, возможно, занималась рисунком Робин. Ни самой себе, ни им я бы ни за что не призналась, что пытаюсь их найти, – я просто слонялась, злясь на весь свет. Я уверяла себя, что изучаю географию школы.

Остановившись перед кафедрой английской литературы, я увидела написанные на доске крупным почерком строки из Чосера. Я помню их даже сейчас: «Подумать только, что воображенье / Такое может вызвать потрясенье, / От выдумки ведь можно умереть»[6]6
  Пер. И. Кашкина.


[Закрыть].

– Привет, новенькая, – прозвенел у меня за спиной, вспугнув тишину, чей-то голос.

Я резко обернулась и перехватила изучающий взгляд невысокой – а точнее сказать, крохотной – блондинки, одетой с головы до пят в цвета школьной спортивной команды. Она наматывала на палец ленточку. Она была красива, но какой-то сонной красотой – с тяжелыми, как у куклы, полуопущенными веками, которые хотелось закрыть большим пальцем.

– Ты что тут делаешь? – Она смотрела на меня с легкой улыбкой, наполовину приветливой, наполовину подозрительной.

– Да так… Осматриваюсь.

Ладони почему-то вспотели.

– Я видела тебя на прошлой неделе с этими странными девицами. Это, конечно, не мое дело, но… Ты вроде нормальная девчонка, и если хочешь завести здесь друзей, держись лучше подальше от этой компании.

– Почему?

Удивило меня не ее мнение о девушках – хотя, естественно, стало любопытно, – а тот факт, что меня вообще кто-то заметил. Сама себе я казалась невидимкой, растворившейся в толпе.

– Ты правда хочешь знать?

Я кивнула. Кто-то в коридоре запел высоким голосом, слегка фальшивя. Девушка поморщилась.

– Что ж, ладно, – сказала она, перебрасывая рюкзак с одного плеча на другое. – Эмили Фрост помнишь?

Я повторила про себя имя. Где-то я его слышала, но где именно, так и не вспомнила. Я пожала плечами.

– Где ты, говоришь, училась?

– В Кирквуде.

– Стало быть, ты местная. В таком случае ты могла слышать это имя в новостях. Похоже на случай с Ричи.

– С кем, с кем?

– Ричи. Ричи из «Маникс»[7]7
  Роберт Джеймс «Ричи» Эдвардс – валлийский музыкант, основатель рок-группы «Manic Street Preachers». Бесследно исчез 1 февраля 1995 года.


[Закрыть]. Исчез. Бесследно. О господи, ты хоть что-нибудь читаешь? – В тоне ее, на удивление приятном, слышался мягкий упрек. Я кивнула. – Об Эмили весь прошлый год в новостях говорили. Она похожа на тебя, разве что… – Девушка оборвала себя на полуслове. У меня перед глазами стояло лицо – я знала, что сейчас скажет блондинка. – Красивая. Красивее тебя.

– Да, да, помню. Но…

– Ладно, неважно. – Она оживилась и шагнула ко мне. Я услышала шуршание бумажных салфеток, ощутила химический запах дезодоранта и мускус. – Короче, Эмили была ближайшей подругой Робин, и все четверо были практически неразлучны. А однажды что-то случилось, они поссорились, с неделю не разговаривали друг с другом, а потом – раз! – она исчезла. Говорили, что покончила с собой, но тело так и не нашли. И еще кое-что, если при этих трех упомянуть Эмили, как они просто встают и уходят. – Она понизила голос. – Знаешь, если бы нечто подобное случилось с моей лучшей подругой, вряд ли мне удавалось бы сохранять такое же спокойствие.

Я попыталась выдавить из себя подобие улыбки, придумать какой-нибудь неопределенный ответ.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросила я наконец.

– Да так, чтобы ты была в курсе наших дел. – Она пожала плечами. – Может, пойдем перекусим? Кстати, меня Ники зовут.

В мрачной духоте столовой меня обволокло пеленой странных ассоциаций и искусственных запахов: кокос, лаванда, лимон, – здесь толпились, хихикая и кудахча, девицы с птичьими конечностями и безупречно-белыми зубами. Смех той, что стояла рядом со мной, больше напоминал лошадиное ржание, а глаза ее были как у дохлого жука.

Все вокруг тараторили, перескакивали с одной темы на другую, называя имена, которые мне ничего не говорили, хотя я и кивала, стараясь поддержать разговор. Девушка, сидевшая напротив, красила ногти, медленно роняя на пол темно-синие капли; еще одна рассеянно водила пером по страничке блокнота в кожаном переплете. И на мгновение я задумалась, могла бы я стать одной из них…

И тут я увидела троих. Робин, Алекс и Грейс, неторопливо, спокойно, легко брели по лужайке, в точности как в первый день, дружно улыбались, беспечные и в то же время как будто несколько агрессивные. Рыжие волосы Грейс огнем горели на дневном свету, ее шикарное пальто было трачено молью. Грейс выглядела неестественно бледной, большие солнечные очки прикрывали темные круги, которые, кажется, никогда не сходили с ее лица. На Алекс была светлая плиссированная юбка, она задумчиво обводила взглядом школьный двор.

– Ох! – Я почувствовала, как Ники толкает меня плечом. – Все-таки они очень странные.

Я неопределенно хмыкнула в знак согласия, ощутила укол зависти, ноющую боль в зубах. Собираясь уходить – с извинениями, в ответ на которые девушки, прервав на секунду свою болтовню, закивали с ничего не выражающими улыбками, – я почувствовала, как Ники сжала мою руку худыми пальцами.

– Мы потом пойдем на пирс, не хочешь присоединиться?

– Я… У меня домашнее задание не доделано.

– У всех не доделано, – отмахнулась Ники. – Приходи. Будет весело.

Я почувствовала, как ее ноготь впивается в податливую кожу на моем запястье; вспыхнуло раздражение, сначала против нее, затем против тех, кто меня бросил здесь одну.

– Ладно. Там видно будет. Ты сама там будешь? – спросила я, втайне надеясь на неопределенный ответ. Она улыбнулась, и я ощутила укол совести; при виде поворачивающих за угол и исчезающих из виду одна за другой девушек улыбка сползла с ее лица.

Освободившись от железной хватки Ники, я постаралась ускользнуть, пробираясь между другими школьницами, которые, казалось, стояли не шевелясь, пока я шла (хотя трудно сказать, сознательно или просто потому, что я так быстро стала частичкой безликой толпы). Снаружи никого из троицы видно не было, да и школьный двор был почти пуст. На рамах открытых окон весело прыгали скворцы, то и дело планируя вниз на извивающихся в грязи червей.

Кто-то подошел сзади и попытался закрыть мне глаза, неловко тыкаясь в глаза и щеки, и я вскрикнула; звук эхом отозвался по всему двору. Я обернулась: Робин улыбалась мне своей кривой улыбкой, широко, как у куклы, расставленные глаза блестели.

– Пойдем со мной, – сказала она и, резко развернувшись, зашагала прочь.

Я осталась стоять, словно в оцепенении.

– У меня еще занятия сегодня, – бросила я ей вслед.

Робин обернулась, а я густо покраснела, поймав взгляды двух ее подруг, оглянувшихся на мой сорвавшийся голос. Сердце мое заколотилось с такой силой, что мне показалось, будто они могли тоже слышать его биение; я улыбнулась им, страстно желая, чтобы они отвернулись.

– Робин! – окликнула я, но она, шагая в сторону длинной подъездной дорожки, ведущей к въезду на территорию школы, даже головы не повернула, похоже, ей было все равно, иду я следом или нет.

Без раздумий – не задаваясь вопросами, не позволяя себе усомниться и не ощутив даже малейшего укола уязвленного самолюбия, – я пошла за ней вниз по холму к воротам; за моей спиной предупреждающе зазвучал колокол.

– Давай, просто возьми один. Всего один. – Робин прижалась ко мне плечом. Мы находились в единственном в городе по-настоящему шикарном магазине, где через невидимые динамики лилась попсовая музыка, а девушки, хихикая, выходили из примерочных, превратив проход в подиум.

– Не могу, – прошептала я, оглядывая блестящие витрины, где названия лаков для ногтей странно противоречили их цветам: «Лютик» – травяная зелень, «Морская раковина» – небесно-голубой, «Лунный свет» – черный.

– Это совсем не трудно, – в свою очередь прошептала она, – я покажу тебе.

Я смотрела, как ее ладони скользят, точно у фокусника, показывающего сложный трюк. Она на секунду замерла, наклонилась и схватила с витрины флакончик с неоново-желтым лаком. Одно движение. Даже пристально наблюдая за ней, я не могла бы сказать, в кармане он у нее или в рукаве.

– Видишь? – Она с восхищением смотрела на витрину с губной помадой, тюбики которой блестели, как панцири жуков. Я онемела в ожидании, что уже в следующую секунду рядом с нами появится маячивший невдалеке охранник и схватит нас на месте преступления.

Ничего не произошло. Никто не появился.

Я подошла вместе с Робин к прилавку.

– На следующей неделе мой день рождения, – со значением сообщила она. Взгляд ее был прикован к красной помаде. – Она пойдет к моим волосам, как тебе кажется?

– Я с удовольствием ее куплю. – В кошельке у меня было двадцать фунтов – все мои деньги на неделю. Я не вдавалась в детали маминых банковских дел, но знала, что деньги, полученные в качестве компенсации, лежали почти непотраченные. Судя по всему, ни ей, ни мне не приходило в голову, что можно покупать новые вещи и вообще жить по-другому, что ли. Мы следовали по накатанной, довольствуясь дешевыми консервами и полуфабрикатами, разогретыми в микроволновке. Маме этого было достаточно.

Робин закатила глаза.

– Как знаешь. Если страшно, то не надо.

– Да нет, не страшно, – эхом откликнулась я.

– Тогда действуй. – Она отвернулась и принялась изучать розовую детскую футболку, которая была ей ни к чему – глаза были опущены, взгляд насторожен.

Я оперлась трясущейся рукой о прилавок и стала перебирать тюбики с небрежным – так я, по крайней мере, надеялась – равнодушием. Измученная продавщица объясняла мамаше оравшего десятилетки принятую в магазине систему возврата товаров. Дождавшись, пока она отвернется, я схватила тюбик с помадой и сунула его в рукав.

На плечо легла чья-то рука. Я вздрогнула.

– Молодец, – сказала Робин. – Пошли.

Свежий воздух был подлинным облегчением. Я шумно выдохнула, только теперь сообразив, что не дышала с того самого момента, как тюбик с губной помадой перекочевал с прилавка в мою куртку. По дороге Робин извлекла из кармана лак для ногтей и, зажав его между указательным и большим пальцем, показала мне.

– У меня для тебя тоже кое-что есть. – Я почувствовала прилив тепла, сладостный трепет от этого подарка.

Я вытащила из рукава губную помаду и повторила жест Робин. Она взяла тюбик, достала из кармана зеркальце – как она стянула его, я даже не заметила – и на ходу провела темной помадой по губам. Встречные прохожие с трудом обходили ее, недовольно ворча что-то под нос.

– Ну, как я выгляжу? – спросила она, поворачиваясь ко мне и выпячивая губы.

– Неотразимо, – сказала я. И это была правда. По крайней мере, в моих глазах.

Робин вцепилась мне в плечо и демонстративно запечатлела сочный поцелуй на моей щеке.

– Теперь и ты неотразима, – ухмыльнулась она, помада размазалась по зубам и вокруг губ.

От меня, кажется, ожидали веселой улыбки, но я не смогла ее выдавить: все никак не удавалось прийти в себя. Не в силах выговорить ни слова, ничего не видя вокруг, я брела рядом с Робин, а она щебетала что-то про лекции, домашние задания, которые она отказывалась выполнять («Из принципа», – говорила она, но в чем состоит этот принцип, не объясняла), и одноклассниц, которых она на дух не переносила. Их преступления представлялись мне уроками на будущее – тем, чего не следует ни говорить, ни делать.

Оглядываясь назад, все это кажется смешным. Но хотя за минувшие с той поры десятилетия и я влюблялась, и в меня влюблялись, ничто не может сравниться с восторгом тех первых недель общения с Робин.

Я хотела знать про нее все до мелочей, и она отвечала мне тем же. Мы обе ощущали нервные окончания друг друга; сидя под деревьями, роняющими красные, полыхающие на осеннем солнце листья, мы делились секретами прожитых лет, большими и маленькими. Проходя мимо выцветших объявлений, желтеющих на электрических столбах и деревьях, я, бывало, вспоминала Эмили Фрост, и на языке у меня вертелся невысказанный вопрос: «Может, это из-за нее я так нравлюсь тебе?» Но я гнала эту мысль, заставляла себя забыть чужое лицо, объясняя интерес ко мне моей собственной персоной, придумывала новые темы для разговора, новые секреты.

Сейчас я, кажется, неспособна испытать чувства столь яркие и безумные. А может, это всего лишь один из признаков старения. Ощущения теряют остроту, утрачивают непосредственность. И все же, вспоминая Робин и те дни юности, когда наша дружба только начиналась и была полна неожиданностей, я ощущаю комок в горле, слышу отзвуки тех сумасшедших дней, когда мы, спасаясь от непогоды, ныряли в какую-нибудь продуктовую лавку, или ели по очереди мороженое из одного стаканчика, или, прогуливаясь по променаду, посмеивались над увядшими дамами и орущей во весь голос ребятней, казавшейся нам настолько глупой, стоящей настолько ниже нас, что не заслуживала даже презрения; когда курили самокрутки и прятали окурки в песок и под ноги нам попадались останки лета – консервные банки и осколки битой посуды; когда мы пили прямо из горлышка приторно-сладкие коктейли в стеклянных бутылках, поддевая металлические крышечки об ручки разрисованных надписями автобусных сидений. Любой вдох-выдох, любой миг таил в себе обещание неведомого, запретной сладости греха – просто потому, что это был наш миг, наш собственный бесстрашный мир, потому что это была звезда, готовая взорваться и извергнуть свет в окружающую тьму.

В тот день, когда мы, болтая, прогуливались по пристани и закатное солнце перекрашивало море в багровые тона, ничего подобного вообразить я не могла. Я услышала знакомый голос, обернулась и увидела, что к нам приближается Ники. Робин застонала, и я стиснула ей руку.

– Ш-ш-ш, – прошипела я, чувствуя, как с приближением Ники у меня разгораются щеки, словно меня поймали на лжи. Я рассказала Робин о полученном приглашении – честно говоря, это была попытка вызвать ее ревность, только вот эффект оказался прямо противоположным: Робин заявила, что мне сильно повезло и помощь подоспела вовремя; в голосе ее безошибочно угадывались злоба и ненависть к Ники.

Вдруг я поняла, что идти на пристань была идея Робин.

– Как дела? – спросила Ники, подходя к нам. В руках она сжимала огромного плюшевого мишку (или кошку – игрушка была сделана грубо, так что сразу не скажешь). Она заметила мой взгляд. – Бен, – Ники обернулась и указала на высокого загорелого парня в футболке, маячившего в нескольких шагах позади нее, – выиграл ее для меня. Классно, правда?

– Ну да, если тебе нравятся такие штуки, – усмехнулась Робин.

Ники пропустила колкость мимо ушей и повернулась ко мне.

– В пятницу будешь?

Она бросила быстрый взгляд на Робин, ответившую ей насупленным взглядом.

– Буду – где?

Не дав Ники ответить мне, Робин кивнула:

– Будет, будет.

И обе мы неловко засмеялись.

– Отлично. – Ники сделала вид, что ничего не заметила, хотя губы ее тронула легкая усмешка.

– Да, и вот что еще. – Выражение ее лица разом сделалось серьезным, тон заговорщическим. – Я все хотела спросить… Как там Грейс, с ней все в порядке?

Я почувствовала, что у меня сводит желудок, посмотрела на Робин.

– Я… Мы не виделись в последнее время. А что?

– Понимаешь ли, Стейси – ты ведь знаешь Стейси, которая играет в лакросс? – в прошлую пятницу сломала палец во время игры. Очень не вовремя, у нас соревнования на носу.

Я почувствовала, что меня втягивают в давнюю и запутанную историю школьной команды по лакроссу, и неопределенно кивнула, ожидая, когда она перейдет к сути дела.

– В общем, история такая, Стейси пришла в поликлинику и, по ее словам, встретила в регистратуре Грейс с Алекс, и вид у нее был такой, словно ее сбил автобус.

– Да ничего подобного, все с ней нормально, – возразила Робин. Она подняла голову к небу, где нарезáли круги чайки, пикируя на ничего не подозревавших туристов, сжимавших в руках пирожки и кульки с жареной картошкой.

– Ну, не знаю… Кровь из носа, синяк… Представляешь, даже под всей ее косметикой было видно. Ужасно жаль ее. У нее ведь такое симпатичное лицо.

Я покачала головой.

– Мы давно не виделись. И я понятия не имею, что там случилось. – Я повернулась к Робин. – А ты?

– Я тоже ничего не знаю. – Она опустила голову, глядя на воду между досок пирса.

– Ну ладно. Джоди, ну эта, из выпускного класса, с короткой стрижкой, похожая на лесбиянку, она утром спрашивала Алекс, не случилось ли чего с Грейс, а та, мол, и не поняла в чем вопрос. Что довольно странно, вам не кажется? То есть если она была там и все видела своими глазами… А она была, зачем Стейси о таком врать?

Я пожала плечами, хотя, судя по косому взгляду Ники, моя попытка продемонстрировать безразличие успеха не имела.

– Если что-нибудь услышу, дам знать, – сказала я наконец.

Кажется, это ее устроило. Она наклонилась поцеловать меня в щеку – знак симпатии, который, как я подозреваю, хотя точно сказать не могу, она продемонстрировала, насмешливо копируя Робин, и поэтому прижала губы к тому самому месту, где остался след от помады, – и зашагала в сторону города, предоставив нам в молчании продолжить свой путь в противоположном направлении – к морю.

Наконец, когда мы дошли до конца пирса, Робин, глядя в никуда, заговорила:

– У нее отец чистый псих. – Она перегнулась через ограждение и, повисев немного головой вниз, распрямилась. – Отец Грейс, я хочу сказать. Потому она всегда в синяках и ходит.

Я повернулась к ней, чувствуя, что меня охватывает дрожь.

– Он что, бьет ее?

– Да.

– О господи. А мы ничего не…

– Она говорит, это не наше дело. Типа она не желает об этом говорить. Ни с кем и никогда.

– О господи, – тупо повторила я. Повисла тишина, нарушаемая лишь криками неугомонных чаек да шумом волн, набегающих на берег.

– Что за вечеринка? – прервала я наконец тяготившее меня молчание. Мне была жаль Грейс, честно, но в мыслях я все время возвращалась к другому. К вечеринке, о которой говорила Ники. Робин о ней даже не заикнулась, и если бы не Ники, подозреваю, я могла бы так и остаться в неведении.

– Хэллоуина, – пояснила она. – Мой бойфренд организует. Надо бы познакомить тебя с ним. – Она задумчиво откусила кусочек ногтя и сплюнула в воду. – Полно парней будет. Может, и ты кого-нибудь себе найдешь.

– Так до Хэллоуина же еще неделя.

– Ну и что?

– Да и костюма у меня нет.

– Он тебе не понадобится. Наденешь то, что на тебе сейчас, разницы никто не увидит.

Я запустила в нее крышечкой от бутылки, ветер гнал песчинки прямо в лицо. У меня никогда не было парня, во всяком случае, такого, с кем бы я целовалась. Не уверена даже, что у меня было такое желание. Вспомнила свою старую школу: грубые, крикливые мальчишки, тискающие и лапающие девчонок, которые им это позволяли, а то и поощряли, и рассказывающие друг другу красочные истории про то, кто в кого влюблен и кто с кем спит. Все это было слишком сложно, даже если бы мной кто-то действительно заинтересовался (таких, разумеется, не было).

Тем не менее перспектива провести вечер с Робин, да еще, предположительно, в компании взрослых и опытных студентов университета, была слишком большим соблазном, чтобы ему противостоять.

– Что ж, буду ждать с нетерпением.

Последний луч солнца, скользнув по поверхности воды, растворился за горизонтом, в воздухе повеяло вечерним холодком.

Университет располагался на окраине города, всего в паре миль от Кирквуда, и был совершенно лишен того великолепия, который сейчас уже не кажется мне столь необычным, хотя я до сих пор с ностальгией вспоминаю вечерний свет, струящийся над Колокольней, или дорожки дождевых капель, поблескивающие в прохладный весенний день на серебряном куполе. Раньше я разве что слышала о его существовании, да и сейчас как-то не думала о нем как об университете – и все жители нашего города называли его «старым политехом» или «колледжем», и я в этом смысле ничем от земляков не отличалась.

Грубый бетон, каркасы из металлической сетки, заполненные галькой, зернисто-серые стены – были в этом здании некоторая внушительность и своеобразие, как нельзя лучше подходящие городу: этакое уродство, но уродство намеренное. Пожалуй, даже агрессивное. Взять хоть башню – одинокую, но вездесущую спутницу моего детства, единственное башенное сооружение во всем городе – массивное, приземистое, с продольными мостиками, соединяющими две половины, и наклонной лестницей. Листья, шелестящие на ветках деревьев или опадающие на землю и поскрипывающие под ногами; серый туман, небо, затянутое плотной пеленой облаков.

Мы встретились на тускло освещенной автобусной остановке, крыша которой дребезжала на вечернем ветру; Робин нарочито крепко обняла меня. На голове у нее была угольно-черная ведьминская шляпа с широкими полями.

– Выглядишь потрясающе, – сказала я куда-то ей в плечо.

– Знаю. – Она отстранилась. – А ты?.. Ты у нас сегодня кто?

Я отогнула подол пальто, мелькнуло красное.

– Красная шапочка, – заливаясь краской, ответила я. Сразу стало понятно, что идея была глупая, самоубийственная.

– Ясно. – Она рассмеялась. – Ладно, для начала скажу так: ты очаровательна. – Слова, исполненные сарказма, прозвучали как выстрел. – Но понимаешь, это вечеринка для взрослых. И выглядеть ты должна соответственно. – Она усадила меня рядом с собой на железную скамью и, задумчиво шевеля иссиня-черными губами, принялась рыться в сумке.

Какой-то старик, от которого несло потом и перегаром, остановился рядом, глядя, как она тянется к моему лицу и велит не дергаться. Не знаю уж, сколько он стоял около нас, но меня не оставляла вонь и неприятное ощущение, что за мной наблюдают. Но само прикосновение ладоней Робин, уверенность, с какой она мягко наносила на мою кожу основу под макияж, потом пудру, смешок, с каким она велела мне надуть губы, легкое дыхание, которое я ощущала, когда она наклонялась совсем близко, чтобы накрасить мне губы, – все это… Словом, пусть смотрят, подумала я, наплевать.

– Ну вот, – проговорила она под конец. – Что скажешь?

Я открыла глаза, моргнула; поймала свое отражение в исцарапанных окнах притормозившего у остановки автобуса. Неброско подведенные глаза выглядели больше, чем обычно; выражение лица изменилось, стало вроде как не совсем моим; губы сделались полнее и буквально расцвели; густые румяна легли под скулами.

Я выглядела совершенно непохожей на себя, стараниями Робин появилось мое новое «я». Не переставая моргать, я ощутила дрожь узнавания. Мои черты обрели бóльшую завершенность, бóльшую выразительность, я стала походить на вывешенные повсюду фотографии Эмили Фрост, которые со временем выцвели и истрепались на ветру.

– Ну как, нравится? – спросила она, тоже разглядывая мое отражение в окне автобуса.

– Вау. – Лучшего ответа у меня не нашлось.

Всю дорогу до студенческого городка она болтала не останавливаясь, перескакивая с одной темы на другую. Говорила о младшей сестре, чье пристрастие к некоторым сериалам означало, что и Робин приходилось слушать их посреди ночи через стену. О татуировке, о которой давно мечтала и рисунок которой продумывала «пятьдесят тысяч раз», но пока так ничего и не решила. О виденном некогда фильме ужасов, название которого она забыла, но один эпизод запомнила – тот, где героиню расчленяют на куски: он показался ей «совершенно нереалистичным», потому что в такой ситуации «крови должно быть гораздо больше». Я подумала: может, стоит ей рассказать про тот случай, где тоже не было крови (по крайней мере, насколько это мне запомнилось), но слов не нашла. Вообще-то я уже почти все ей про себя рассказала – кроме этого. Я не хотела, чтобы она меня жалела; я бы не вынесла, если бы она стала воспринимать меня как-то иначе, не такой, какой я ей представлялась.

Когда мы пришли к подножию башни, нас оглушили доносившиеся сверху голоса и музыка. Робин схватила меня за руку, и мы вошли через деревянные двери в тускло освещенную прихожую, где перед крохотным экраном, окруженный со всех сторон неприличными рисунками на стенах и выцветшими почтовыми открытками, сидел одинокий охранник.

– Эй, дамы, – пробурчал он, – вы здесь учитесь?

– Вы что, не узнаете нас? – сказала Робин. – Это же я! Робин. Десятый этаж.

Он пожал плечами и равнодушно перевел взгляд на экран.

– Смотри-ка, сработало, даже не верится, – прошептала я, уже поднимаясь в лифте. Робин поправляла макияж, вглядываясь в запыленное и захватанное пальцами зеркало; у верхнего крупная надпись помадой: «ВСЕХ ТОРИ В ЖОПУ».

– Ну да. Вообще-то нас должны были встречать и, если что, выручить, – сказала она и со значением подмигнула мне.

Я засмеялась. Судя по рассказам, которые я слышала от Алекс и Грейс в начале недели, сомнительно, чтобы Энди мог кого-либо выручить; но лучше помолчать, решила я.

Лифт заскрипел и остановился на восьмом этаже.

– Дальше не идет, а гулянка на десятом. – Робин толкнула дверь. Потом еще раз. Наконец она со стоном открылась, и мы вышли в тускло освещенный коридор, где стоял застарелый запах сырой одежды и разлитого пива.

Я следовала в нескольких шагах позади Робин, то и дело останавливаясь, чтобы разглядеть висевшие всюду выцветшие фотографии и плакаты. На одной двери мое внимание привлекла афиша фестиваля в Гластонбери со списком участников, напечатанным таким мелким шрифтом, что, чтобы их разглядеть, пришлось наклониться едва ли не вплотную. Вдруг дверь неожиданно распахнулась. Я инстинктивно подалась назад. Робин резко остановилась и повернулась ко мне.

На пороге стоял высокий тощий парень со спутанными, как после сна, волосами. Но какой уж тут сон, когда двумя этажами выше так грохочет музыка. И мне еще предстояло на собственном студенческом опыте убедиться, что никакой шум сну не помеха, когда не хочется делать срочную работу.

– Вы чего тут? – зевнул он.

– Привет, – незамедлительно откликнулась Робин и протянула руку с полуироничной официальностью, которая должна была сгладить даже самую щекотливую ситуацию. – Робин Адамс, рада познакомиться. А это Виви. Мы идем на вечеринку, хочешь с нами?

Какое-то время он тупо смотрел на протянутую руку, моргая и стряхивая с себя остатки сна.

– Ты приглашаешь меня на вечеринку, которая проходит в моем общежитии?

– Ну, организует ее мой парень, так что в некотором смысле меня можно считать хозяйкой, – возразила Робин. – Стало быть, я могу приглашать кого угодно, даже тех, кто живет двумя этажами ниже и считает, что формальные приглашения им не требуются. И даже если они не находят нужным нормально представиться. Типа имя назвать.

Он искоса посмотрел на меня и тут же повернулся к Робин.

– Том.

На лице парня мелькнула улыбка, в которой было что-то волчье и вместе с тем притягательное – точнее определить затрудняюсь. В конце концов он протянул руку Робин, и я невольно ощутила легкий укол зависти.

– Очень приятно, – скромно потупилась Робин. – Ладно, мы наверх. Хочешь, идем вместе, не хочешь – не надо. Сам решай.

Она повернулась и зашагала по коридору; я последовала за ней, бросив беглый взгляд на Тома: он по-прежнему стоял на пороге, опершись о косяк двери и, кажется, переваривая новое знакомство. Он помахал мне рукой; я быстро отвернулась и, вспыхнув от смущения, поспешила догнать подругу.

– Странный он, а? – сказала она, когда я присоединилась к ней. Робин сидела на перилах лестничного пролета, рискуя рухнуть с десятого этажа.

– Душ бы ему принять.

– Все студенты универа такие. Все так выглядят. – Она засмеялась. – Этот тебе, видите ли, не понравился. Посмотрим, что ты скажешь, когда Энди увидишь.

Тут она не ошиблась. Энди оказался тощим, похожим на богомола, со спутанными, липнущими к прыщавой спине волосами. Будучи хозяином вечеринки, он руководил процессом, сидя на единственной кровати в гигантской, по масштабам общежития, жарко натопленной вонючей комнате. Даже на фоне грохочущей музыки выделялся его визгливый голос. Вокруг кровати сидели с отрешенными лицами студенты, передававшие друг другу толстые, слабо тлеющие самокрутки с марихуаной.

– Я не говорю, будто Айн Рэнд[8]8
  Айн Рэнд (1905–1982) – американская писательница, выразившая идеи объективизма в романах «Источник», «Атлант расправил плечи» и др.


[Закрыть] во всем права, – вещал он. – Но в некоторых из ее идей есть крупица здравого смысла. Нужно лишь рассмотреть их непредвзято. – Он зашелся в хриплом, трескучем кашле. Робин присела рядом с ним и ласково погладила по спине. Он притянул ее к себе и впился в губы тошнотворно долгим поцелуем, оторвавшись, однако, для затяжки, чтобы потом вдохнуть дым в открытый рот Робин. Она повернулась к собравшимся и, к моему ужасу, ткнула в меня пальцем.

– Это Виви, – объявила она.

– Привет, Виви, – хором, словно пребывая под гипнозом, откликнулись они. «Значит, теперь я Виви», – подумала я и, смущенно помахав всем рукой, направилась в угол комнаты, где был устроен импровизированный бар. Похоже, Виви довольно веселая. Я плеснула немного какой-то сомнительной колы в с виду неиспользованную кружку, на которой еще можно было разглядеть полустертый университетский девиз: «Исключительная карьера для исключительных студентов». Теплая жидкость, колючая и приторная, стала комом в горле.

Я оглядела собравшихся и подумала, ждет ли меня тоже такое будущее и хочу ли я этого. Я заметила девушку в облегающем платье в стиле Одри Хепберн и тиаре, она стояла, покачиваясь, в опасной близости от открытого окна и болтала о чем-то с молодым человеком. Тот был мертвенно-бледным, с пятнами фальшивой крови на щеках, он не отрывал взгляда от чего-то в середине комнаты. Там, в нескольких футах от меня, устроились две девицы, одна с ярко-бирюзовыми, а вторая с ярко-розовыми, как у Барби, волосами и броским макияжем. Сидя на полу скрестив ноги, они вели разговор, судя по всему наскучивший обеим. Та, что сидела ко мне лицом, кажется, отключалась с каждым глотком водки, которую пила из уже наполовину пустой бутылки. Я насчитала три глотка подряд, после чего она поднялась и, покачиваясь, вышла в ярко освещенный коридор. Несколько парней, похожих в своих меховых одеждах на питекантропов, с дикими воплями подбежали к окну и выбросили из него упаковку стирального порошка, жертвой которого стал случайный прохожий. Когда картонная упаковка стукнулась о его голову, парни взревели еще громче, что напомнило мне рычание монструозных существ, виденных однажды в телепередаче о происхождении жизни на Земле.