Текст книги "Дом слёз"

Автор книги: Кети Бри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 2

– Бездна есть пустота бытия, – сказал Герайн, устало и привычно наблюдая за тем, как его слова опавшими листьями ложатся под ноги. – Пустота бытия. Которая является собранием всех возможных форм, где каждая в равной степени пуста и жаждет наполниться.

Какой философ или маг написал эти строки? В какой книге Герайн прочел их и запомнил? Здесь, на грани между жизнью и смертью, где он застрял, не было ничего, кроме его слабого и затуманенного сознания. Не будь он магом из ордена Разума, давно бы уже растворился в липком сумраке, окружавшей его. Вокруг него была пустыня, и солнце, черное и холодное, вечно стояло в зените на сером небе. Его тело было здорово, он это чувствовал. Его кормили, поили, мыли… Кажется, даже водили гулять – он это понимал по тому, что какая-то сила мягко вела его вперед. Но ничто иное не достигало сознания. А вот тварь, которая его сюда затащила, сбежала. Вывернулась из своей нелепой, наспех собранной из обрывков людских кошмаров шкуры и была такова. Герайн оглянулся, сел на землю, подобрал иссохший лист. Его закуток бездны – самое бессмысленное из мест, где можно провести выпавшую ему на долю вечность.

– Каждая возможная форма бессмысленна и жаждет стать реальной, – снова слова улетают куда-то.

Да, жаждет. И единственный способ утолить эту жажду – выйти в реальный, материальный, тварный мир. И стать частью человеческого кошмара. Такого ужасного, что ещё во сне человек захочет умереть. И напитавшись этим страхом, как первым материнским молоком, тварь выйдет в мир, и начнется ее нежизнь, за которую она будет бороться долго и яростно. Форму ей придаст та бессознательная часть человеческого разума, которая населяет любую тень страшными созданиями. И однажды эти создания выходят из тени. Иногда к своему создателю, иногда к кому-то другому…

Есть и другие способы пробраться, в человеческий мир. И все это так или иначе связано с отрицательными эмоциями. Страх, гнев, отвращение – вот ключи для дверей, которыми пользуются эти твари. Оттого их так много на полях битв. Не считая, конечно, Поля Пепла. Оно девственно чисто. Будто ни один человек не испытал здесь ни горя, ни страха. Последний дар Проклятого миру, в котором для таких, как он, не было больше места. Пн ведь тоже был своего рода тварью, порождением человеческой злобы.

– Лучше бы вам не знать, что случится, когда комья земли падают на крышку вашего гроба. Лучше бы вам не знать, что случится, когда черное солнце встанет над головой, – пропел Герайн.

Вот он узнал об этом. И что случилось? Ровным счетом ничего. И не случится, должно быть, уже никогда. Иногда он пытался воскресить свое прошлое, памятные моменты, чтобы окончательно не сойти с ума. Если это, конечно, ещё возможно. Лет двадцать назад братья по ордену подарили бы ему удар милосердия – быструю и безболезненную смерть. Теперь это невозможно. Война закончилась, мир стал гуманнее. Где-то даже слишком… И магов, перегоревших, сошедших с ума, искалеченных, отправляют в Дом Слез, место, где невозможно умереть. И жить невозможно тоже. Здесь служат самые сострадательные целители и сиделки, здесь мягкие ковры и безопасные лестницы, чтобы постояльцы, находящиеся в состоянии помрачения сознания, как, например, сам Герайн, не нанесли себе случайно увечий.

Когда-то он вез сюда, в Дом Слез своего друга, светлого мага, всю дорогу молившего его об одном. Об ударе милосердия или хотя бы о подушке на лицо… И, конечно, ничего не сделал, довез то, что осталось от друга после встречи с восемью созревшими гулями, в целости и сохранности… Навещал потом несколько раз. И видел, в каком Кайен отчаянии. Как ему душно здесь, среди ухоженных лужаек, тенистых аллей и ручных белок. В Доме Слез будто нечем дышать. Кайену отрастили и ноги, и руки, и глаза, но все это работало только тут, на территории Дома Слез. Он мог быть здоров в этом месте, уникальном и удивительном, построенном на месте магической аномалии, на поле Пепла.

Где двадцать лет назад Проклятый, полководец некромантов, развеял свою чудовищную армию мертвых, почти полтора миллиона тел. Это была последняя битва в войне, которую принято было называть Последней.

Магов ордена Тьмы осталось после вырванной великими жертвами и трудами победы очень мало. Мир медленно погружался в хаос – появлялись потусторонние феномены один за другим. Наглядный пример того, чем обернулась идея-фикс ордена Света об уничтожении некромантов, которых они считали порождениями темных магов, приходящими на их эманации. Некроманты, в свою очередь, обладавшие резким и неуступчивым нравом, легко ввязались в противостояние.

С магическими феноменами, в просторечии нежитью и нечистью, разбираться пришлось всем четырем орденам. И природники, и разумники, и темные и светлые были вынуждены работать вместе, потому что в местах пролития крови и каждом темном углу росли и множились потусторонние существа, как грибы после дождя растущие на лучшем из удобрений – страхе, горе, ужасе и ненависти тысяч и тысяч людей.

В таком месте и пропал Герайн. Старая школа, темных учеников которой убили во дворе, обзавелась шикарным, широким и незарастающим проломом в Бездну, в те места, откуда приходят всевозможные нечистики. В их отряде было два природника, светлый, два мага разума, и темный. Темного берегли, негласно. Даже светлый, стиснув зубы, соглашался с этим. И когда из пролома скользнуло в мир нечто, Герайн не раздумывая бросился наперерез мальчишке, полгода назад закончившему ускоренный курс при ордене Тьмы. Герайн успел только подумать, что этот парень ненамного старше Лучика, и его поглотила тьма. Он и сам уже кое-что умел из некромантского арсенала, тут хочешь не хочешь научишься, но ничего не успел применить. Тварь на ощупь была мягкой, как пудинг, и вязкой, как лужа нефти. Что ж, если он оказался в Доме Слез, значит, они выжили. Наверное. Все хватит вспоминать! Спаслись, не спаслись… Герайн об этом, скорее всего, так никогда и не узнает. Лучше подумать о чем-нибудь другом… О Лучике например, да. О Лучике.

Герайн закрыл глаза, чтобы не видеть этой сидевшей в печенках пустыни, черного солнца и серого неба. Лючиано встал перед глазами, до последней веснушки на курносом носу и до последнего вихра на макушке. В пять лет он любил спрашивать:

– Знаешь, как я тебя люблю?

– Как? – отвечал Герайн.

Лучик набирал воздух в грудь и сообщал:

– Десять тысяч миллионов восемьдесят семь тысяч два!

– Два чего? – спрашивал Герайн. Пн тоже с удовольствием играл.

– Яблока! – выкрикивал мальчишка и заливисто хохотал.

Лучик, Лючиано, младший братишка, липучка-приставучка… Должно быть, уже закончил школу. Содной крови у них нет – фиктивный было брак беженки из Бстурии и гражданина Веннетского княжества, оставшегося вдовцом с новорожденным сыном на руках, перерос если не в любовь, то в крепкую дружбу. Герайну тогда было девять. Он смотрел на тощего, бледного младенца, пившего козье молоко, которое он толком не переваривал. А потом Лучик улыбнулся. Ему улыбнулся, Герайну! И будто солнце вышло из-за туч.

Когда Герайну было двенадцать, мама умерла, и ему пришлось оставить в прошлом мечты о Веннетском магическом университете. Из княжеской казны ему оплатили полугодичные курсы и отправили работать в «Оринду», крупнейший завод по изготовлению магических артефактов бытового назначения. Два года Герайн занимался тем, что наполнял кристаллы силой, а те позже становились деталями переговорных аппаратов, стиральных машин, токарных и слесарных станков, поездов и самоходов, скрываясь за деревянными и железными корпусами. Магу нельзя не колдовать – запертая сила разорвет его изнутри. «Оринда» и прочие подобные фирмы были спасениями для таких, как он – бежавших от войны между орденами и неспособных заплатить за учебу. Но это не было настоящей магией – лишь способом не умереть и не сойти с ума.

По ночам, когда отец после основной работы уходил на подработки, Герайн сидел с Лючиано. Они до поздней ночи играли в театр теней, и однажды тени ожили, заскользили по стенам, складываясь в невообразимые картины, необычные и прекрасные. Лучик от восторга свалился с кровати и даже не обратил внимания на шишку аккурат посередине лба. И даже когда Герайн побежал на кухню за льдом, его иллюзии не рассеялись. Так Герайн понял, что имей он возможность всерьез учиться магии, быть ему магом Разума, кроить реальность силой своего воображения. В ту ночь снились ему битвы с какими-то существами в каком-то бесконечно изменяющемся и текучем мире. Под рукой у него сопел Лучик, обнявший его перед сном.

Однажды отец стукнул Герайна по плечу и сказал:

– Бросай работу в «Оринде», сын, и садись за учебники. Мне одобрили кредит на твое образование.

Все жалованье Герайна и все деньги с отцовских подработок откладывались, как оказалось, на его учебу. Герайн к тому времени давно уже ни о чем не мечтал…

Мир вокруг дрогнул и неуловимо изменился, и с серого неба полилась теплая вода. Должно быть, тело Герайна принимало душ. Он переступил с ноги на ногу, послушно опустил голову, отвечая на прикосновение. Вот она сила иллюзий, способная раскроить реальность. Герайн раскроил, на свою голову, и создал для себя этот мир. Обрекая себя на одиночество, ибо никто сюда проникнуть не сможет. Грустно. Пбидно и грустно это.

* * *

Первые полгода, не получая писем от сводного брата, Лючиано не волновался – мало ли чем занят Герайн в своей далекой стране, только-только приходившей в себя после затянувшейся гражданской войны? Магам там есть чем заняться, и темным, и светлым, и погодникам, и магам разума, к которым Герайн и принадлежал. Самому Лючиано повезло меньше – он родился обычным человеком. Впрочем, о магической силе он не особо и мечтал, разве что в детстве, когда брат возвращался из Бкадемии с белыми мышами в карманах и в вышитой серебром форменной мантии голубого цвета, показывал фокусы… Которых он, маг разума и иллюзий, знал огромное количество. А как закончил обучение, отказался от статуса беженца, которого с таким трудом добилась его мать, мачеха Лючиано, и вернулся назад, в Астурию. Вот уже семь лет он работал там, не забывая впрочем, писать письма и присылать посылки…

Итак, первые полгода Лючиано не переживал или старался делать вид, что не переживал, чтобы не беспокоить отца, волнующегося за пасынка, как за родного. Но потом решил обратиться в Астурийское посольство. Он не особо надеялся, что ему помогут, по крайней мере, сразу, но сотрудница посольства, к которой он обратился, молодая девушка одних с ним лет, попросила присесть на диван и подождать.

Лючиано послушался. Девушка говорила с кем-то по переговорному кристаллу, озадаченно хмуря брови. Лючиано пригляделся к подставке переговорного аппарата – стилизованную «П», логотип фирмы «Оринда», выпускающую магомеханические средства связи, знает каждый. На одном из заводов, выпускающих переговорные кристаллы, работал и Лючиано. Он резчик по дереву – делает эксклюзивные футляры для богачей. И Герайн мог бы работать с ним, а не возвращаться на родину, где он ничего хорошего не видел… Он мог бы не вступать ни в какие ордена, принадлежать самому себе и быть богатым и уважаемым человеком. Б предпочел мокнуть под дождями среди руин, в которые превратилась его родина.

– Прошу вас, – нарушила его размышления работница посольства. – Заместитель посла по делам, связанным с магическим обществом, ждет вас.

Лючиано проводили дальше по коридору, он ловил собственный испуганный взгляд в развешанных по стенам зеркалах, в которых отражались магические светильники, горевшие ровным золотистым цветом. Дубовая дверь перед ним распахнулась, блеснула бронзовая табличка: «Мастер Кайен из дома Света, заместитель посла Астурии по делам, связанным с магическим обществом». Лючиано оглянулся – его сопровождающая исчезла, будто бы растворилась. Он, наконец, переступил порог, и дверь за ним захлопнулась сама по себе. Заместитель посла по связям с магическим обществом и сам являлся магом. Не молодым и не старым, не красивым и не безобразным – попросту никаким. Никаким было его лицо с глазами неопределенного цвета, коротко стрижеными волосами, несколько выпирающим вперед подбородком. И никаким было выражение лица – ни добродушным, ни злобным, ни холодным, ни любезным. И голос его тоже был лишен эмоций:

– Садитесь, господин Висконти…

Лючиано послушно опустился в глубокое кресло, стоявшее напротив огромного стола, занимавшего по меньшей мере четверть кабинета, бывшего примерно такого же размера, как крошечная квартира Лючиано.

– Кем вы приходитесь мастеру Герайну из дома Разума?

Что-то в этом вопросе заставило Лючиано насторожиться:

– Что с ним? Он жив?

Второй раз обманчиво спокойно прозвучал вопрос:

– Кем вы приходитесь мастеру Герайну из дома Разума?

– Он мой сводный брат, – выдохнул Лючиано.

– Значит, кровного родства меж вами нет? – быстро спросил маг.

Лючиано покачал головой.

– Кровных родственников у него не осталось… – добавил маг вполголоса, будто размышляя вслух.

– Насколько мне известно, нет, – ответил Лючиано.

Его отец женился на беженке из Астурии скорее из чувства сострадания, чем из романтических соображений. К тому же ему тяжело было одному справляться с грудным ребенком, оставшимся без матери. Однако сострадание и благодарность, которые испытывали друг к другу пережившие одинаковое горе вдовец и вдова. Обремененные детьми, вскоре превратились в гораздо более сильное чувство, чем то, которое способна породить страсть. Они любили друг друга до того дня, когда мать Герайна, погруженная сыном в сладостный сон, не скончалась без боли и мучений. Отец, Лючиано был уверен, любил ее до сих пор, как и сам Лючиано, не помнящий родной матери…

– В таком случае, помочь вы ему ничем не сможете, – вздохнул маг и протянул Лючиано какие-то бумаги.

– Что это?

– Завещание. «Я, маг Герайн из дома Разума»… далее магическая печать, которую невозможно подделать и по которой можно определить, был ли составитель в здравом уме, и по собственному ли желанию он его писал… «Завещаю все свое движимое и недвижимое имущество своему сводному брату Лючиано Висконти» Это ведь вы?

– Мне не нужны никакие деньги! – выкрикнул Лючиано. – Мне нужен мой брат! Где он? Что с ним? Он жив?

Маг внезапно отвел глаза. Впервые за весь разговор на его лице можно было разглядеть что-то похожее на эмоции.

– Ваш брат – настоящий герой, господин Висконти. Он сделал все, что в его силах…

– Где он? – повторил Лючиано. – Где он? Если мертв… то где его могила? Если жив… то что с ним?

– Простите, господин Висконти… Ваш брат – не жив и не мертв. Тело его живо, но разум угас.

Лючиано прикрыл глаза, чувствуя, что ему нечем дышать. Вспомнил, как в детстве допытывался у брата, чего же боятся маги. Они сидели у озера, в десяти минутах ходьбы от родительского дома, стрекотали кузнечики, нещадно жгло летнее солнце, и Герайн без своей форменной мантии казался самым обычным человеком. Казался бы, если бы не дразнил гадюку, бесстрашно подползшую к нему и терпевшую то, что молодой маг щелкает ее по носу.

– Чего же боятся маги? – в который раз спросил Лючиано. – Вы не можете бояться высоты – вы умеете летать, темноты тоже, у вас есть магическое зрение… Так чего?

Брат отпустил, наконец, гадюку, перевернулся на спину, долго смотрел на палящее солнце, потом ответил:

– Мы, маги разума, боимся безумия. Мы лучше других знаем, что там, по ту сторону человеческого разума. Чего боятся другие? Не знаю. Стоит спросить их.

Лючиано открыл глаза:

– Как такое могло произойти, мастер Кайен?

– В прежние времена, до войны и во время нее, братья по ордену подарили бы вашему брату удар милосердия. Теперь это запрещено. Магистры все четырех домов подписали указ о том, что теперь настали другие времена, что мы должны стать гуманнее, если хотим выжить. Не знаю, на благо ли это нам? Что ценного в такой жизни?

– Я должен увидеть его, – резко бросил Лючиано, вставая. – Где он?

– Он вас не узнает, господин Висконти!

– Хватит того, что я его узнаю. Пожалуйста, мастер!

– Мы с Герайном были добрыми друзьями, господин Висконти… Лючиано. И я не могу не исполнить его волю, простите. Он не желал, чтобы кто-либо видел его в таком стоянии, тем паче вы.

– Я очень непослушный младший брат!

– Он не желал, чтобы кто-то видел его таким, раз уж чистую смерть по новым законам он получить не может. Кроме служащих в Доме Слез, разумеется, но это неизбежно…

– Дома Слез? Так называется место, куда вы его запихнули? Как туда попасть, и что это? Место, куда отправляют безнадежно больных?

Маг совершенно неожиданно широко улыбнулся.

– А это вам, господин Висконти, придется выяснять самому.

Лючиано почувствовал, что сейчас он задохнется. Уже не от горя, а от негодования и злости.

– Вы…

– Я не мог нарушить слово, данное другу. Разве что случайно.

– Это просто ни в какие рамки!

– Маги не нарушают данного слова. Простите, – развел руками мастер Кайен.

Лючиано вскочил, выбежал из кабинета, напоследок хлопнув дверью. Завещание, глупое завещание осталось там, на столе. Лючиано казалось, будто так и надо, так правильно. Что если он возьмет в руки бумагу, делающую его наследником Герайна, то это будет предательством.

Лючиано вернулся домой пешком, оттягивая встречу с отцом. Шел, засунув руки в карманы брюк, шаркая ботинками, купленными на деньги Герайна, о каменную мостовую. Он думал о брате, никакие больше мысли у него в голове не помещались. Отец сидел в своем кресле, раскачивался, следил за кольцами дыма, которые он выпускал изо рта, покуривая трубку. Был бы тут Герайн, он бы превратил кольца дыма в невероятные картины, одним движением руки создавал бы и развеивал их, одну за другой, до тех пор, пока они не потерялись в мире, созданном из сизого табачного дыма. Но Герайна здесь не было. Может быть, его вовсе нигде нет теперь?

– Па, – сказал Лючиано, и отец поднял голову. Из-под насупленных кустистых бровей взглянули молодые глаза. – Мне уехать надо. Я денег оставлю. Проживешь?

Тот усмехнулся.

– А что, помирать прикажешь, Лучик?

– Ну, ты как скажешь, па! – возмутился Лючиано, проходя на кухню и снимая крышку с теплой еще кастрюли. – С чего тебе помирать, лосю здоровому?

– Но-но, – стукнул отец по столу, – ты, конечно, мужик и кормилец, но о субординации будь добр не забывать! Куда собрался-то? Жениться?

Можно было солгать, сказать, что по работе посылают, но Лючиано не привык лгать. По крайней мере, отцу.

– Я еду в Астурию, па. За Герайном.

Стало тихо, так тихо, что слышно было, как тикают часы на стене.

– Он жив? Что с ним? – спросил отец. Голос его дрожал, и в том, как он произнес эти слова, Лючиано узнал и свои интонации. Точно так же всего несколько часов назад он пытался вызнать хоть что-то у мастера Кайена.

– Я не знаю, – сказал он, возвращаясь из кухни в комнату. – Па, я сам ничего не знаю.

– Если сможешь, – выдохнул тот, – верни моего старшего сына домой. Если нет – то это не твоя вина, слышишь, Лучик?

Лючиано кивнул. Вечер прошел в молчании. И по радиокристаллу, как назло, передавали какую-то чушь.

Удивительно легко оказалось выбить себе отпуск на три с половиной недели и оформить все документы для поездки в Астурию – они не принимали, но «семейные обстоятельства» в графе «цель поездки» сработали как надо. Лючиано подозревал, что и здесь не обошлось без мастера Кайена. Лючиано предстояло пересечь страну по диагонали на поезде – на это должна была уйти сикстета – два дня по эту сторону границы, четыре в пути до Нового Лестера, столицы. Там следовало получить разрешение от всех четырех орденов на посещение Дома Слез. И ехать дальше, до Трассены, до поля Пепла.

О Доме Слез он узнал очень немногое, то, что можно было разузнать из открытых источников – лечебница основана магами-энтузиастами из всех четырех орденов сразу после окончания войны. Но сама идея такого места появилась гораздо раньше. Маги-основатели Дома Слез были бунтарями. Каждый из них пошел против своего ордена, предал идеалы своей стороны, не желая становиться предателем всего человечества. В то время, как маги Тьмы и их союзники, маги Разума, убивали и пытали магов Света и примкнувших к ним природников, а те отвечали им полной взаимностью, эти изгои принимали и лечили всех: и магов, и простых людей, пострадавших от произвола всесильных властителей стихий. На таких людях, должно быть, и держится ещё бренный мир, переполненный несправедливостью до самого края. Такие люди и делают его, должно быть, прекрасным.

Новый Лестер оказался огромным. Во время войны город, стоявший здесь, был очень сильно поврежден, и лишь в паре мест можно было найти более или менее неповрежденные дома и участки мостовых. И жизнь тут кипела. Ожидаемой разрухи видно не было.

Он выразил восхищение кому-то из случайных собеседников в забегаловке во время завтрака и получил ответ. Разрушенных домов и мертвых улиц все еще полно в городе, но они закрыты иллюзиями и отвращающими знаками и обычным людям не видны. Горожане и сами иногда забывают о том, что теперь от Монетной до Липовой идти на восемь минут быстрее, чем раньше – а ведь между ними путь не сократишь, два переулка, в общей сложности пятьдесят домов, закрыты от чужих глаз. Там маги все еще ведут войну с разжиревшей нечистью. Рассказал и о том, что в любой час, дня ли, ночи, в дверь могут постучать отряды, состоящие из усталых мужчин и женщин в мантиях, и потребовать освободить помещение. И люди ворчат, но собирают вещи, и идут ночевать к друзьям. И возвращаются домой через неделю, через месяц, – как повезет.

В кристально чистые комнаты – ни одной пылинки. И только тревожный, кисло-сладкий, гнилостный запах и другой, названия которому не подберешь, именуемый запахом Бездны, запахом Той Стороны, так долгой держащийся, напоминает о том, что здесь недавно окончилось еще одно сражение.

И Лючиано понял, что сытое и красивое житье столицы – не более чем маска. И то, что астурианцы носят свои маски с удовольствием и гордостью. И благодарностью к магам. Они не забывают тех, кто поднимал страну из пепла и руин. Но и не забывают того, кто именно виноват в падении в руины. Астурийцы говорят – ложь многолика, а у истины нет лица. И ещё говорят, что истина носит маску правды. И сами с удовольствием следуют этой пословице, делая правду истиной. Или изо всех сил приближая то время, когда это произойдет. Что, в общем, одно и то же. И когда-нибудь этот город, яркий, праздничный и беззаботный, действительно станет таким. И это будет магия людей, магия надежды.

Лючиано ходил по инстанциям даже с некоторым удовольствием – с ним были неизменно вежливы. Пришлось посетить резиденции всех четырех орденов, дабы получить разрешение на посещение Дома Слез. Это оказалось не так уж легко. Маги берегли своих друзей и коллег, ставших невероятно уязвимыми.

И вот, наконец, последняя резолюция была поставлена. Лючиано ознакомили с правилами поведения на территории Дома Слез, где среди всего прочего под страхом чуть ли не смертной казни и гарантированного тюремного заключения сроком до двух лет запрещалось наносить его обитателям любой урон, будь то материальный, физический и моральный, а также любые оскорбительные высказывания, взгляды, интонации и жесты.

– Жестче, чем подготовка к приему у князя, – хмыкнул Лючиано.

Молодой маг, следивший за тем, чтобы Лючиано не пропустил ни одной строчки и понял все верно, ответил:

– Они там, как натянутые струны. Там совсем не так здорово, как можно подумать. Там дышать нечем. По крайней мере, магам. Это самое близкое к Той стороне место. И в то же время самое защищенное. От всего. И уйти оттуда невозможно. Одни тут же рассыплются прахом, другие просто умрут в течение недолгого времени.

– Простите, – пробормотал Лючиано. Он совсем не хотел обижать этого мага. Видно было, что его эта тема беспокоит, что тема Дома Слез – больное место. Маг замолчалл, переводя дух. И добавил совсем другим тоном, немного извиняющимся:

– Я знаю. У меня сестра там. И прапрадед… Или прапрапрадед. Вечно путаю.

– А у меня брат, – ответил Лючиано.

Маг вытер лоб платком, проговорил, почти незаметно улыбнувшись:

– Тогда ты поймешь, почему и от чего я их защищаю.

Тем же вечером Лючиано купил билет на поезд до Трассены – ближайшего города рядом с Полем Пепла, на котором и располагался Дом Слез. Трястись в купе второго класса предстояло трое суток. Общительный Лючиано лишь надеялся, что ему попадутся интересные и разговорчивые попутчики. Молчания в дороге он не выносил. Лючиано как раз сложил вещи под полку и услышал два голоса в коридоре. Один, довольно высокий, но определенно мужской, раздраженно спросил:

– Второй класс? Хагал, вы меня убиваете. Я ведь сам видел смету, там было сказано: первый класс, без попутчиков.

Второй расстроенно пробасил:

– Учитель! Ну, разменял я его, что я, лорд какой, первым классом путешествовать?

– Вам прописан покой! А какой покой в четырехместном купе? На нижнем – будут дергать, проситься во время обеда посидеть, на верхнем – каждый раз спустись да подымись по шаткой лесенке.

– Учитель, а вы как в страну прибыли?

– Я? – удивился он. – Это здесь при чем? Через Багру, через Золотые ворота, естественно.

– Первым классом?

Обладатель высокого голоса раздраженно фыркнул.

– Между двумя мешками ханьского риса… Нелегально. На помощь братьям-некромантам. Это здесь при чем?

– Вот вам и стоит путешествовать первым классом. В виде компенсации.

– Скажешь тоже. Ты мне зубы не заговаривай, дорогой ученик. Лучше скажи, что купил на разницу? Небось, цветы невесте своей.

– Да не возьмись вы меня провожать, учитель, никто бы и не узнал о перепродаже билета!

– Пх, и покаблучник ты, Хагал! – развеселился высокий голос.

Бас покаянно ответил:

– Я просто люблю ее. А она меня.

Дверь в купе раскрылась, и возникший дверях невысокий и изящный ханец, не старый и не молодой, цепко окинул взглядом купе и сказал:

– Ну, иди, герой любовных романов. Удачи тебе, ученик.

Стоявший за ним молодой человек одних примерно с Лючиано лет спокойно ответил:

– Благодарю, учитель.

И, кивнув Лючиано, опустился на вторую нижнюю полку.

Ханец ушел, поезд тронулся, верхние полки в купе так и остались пустыми. Первым не выдержал Лючиано, представился, протягивая руку. Его попутчик ответил на рукопожатие:

– Меня можно называть Хагал.

– Я еду в Дом Слез, навестить брата, – поделился сокровенным Лючиано.

– Интересное совпадение, – ответил Хагал. – Я еду туда же. Лечиться.

– О, – сочувственно ответил Лючиано. – А что с вами случилось, если вас не задевает эта тема, конечно…

Хагал пожал мощными плечами. Вообще, весь его вид говорил о силе. Пожалуй, Лючиано ему в этом проигрывал.

– Да так, – неопределенно ответил он, рассматривая свои крупные руки. – Производственная, можно сказать, травма. У всех случается.

Лючиано рассмеялся.

– В моем случае производственная травма – заноза в пальце.

– Так ведь и производства разные. Я вот как бы произвожу для мира покой и благолепие. И отсутствие мертвяков.

– Очень полезное производство. Если бывает производство с приставкой «не».

– Думаю, бывает, – серьезно сказал Хагал.

Через полчаса они уже непринужденно болтали. Лючиано знал свою слабую сторону – рот у него не закрывался. С другой стороны, это можно было считать и положительным качеством, Лючиано умел располагать к себе. Когда он устроился учеником к резчику по дереву, именно это угнетало его больше всего – то, что во время работы не поговоришь. Но превращать кусок мертвого дерева в красивую вещь гораздо интереснее, чем продавать. Как ему, предлагал мастер. Вот Хагалу, по всей видимости, для душевного комфорта такое количество слов не требовалось Говорил он мало, но как-то значительно. Чувствовалось, что за скупыми фразами прячется работа ума. Даже если в этот момент Хагал травил анекдоты.

– Едут в одном вагоне маги Света и маги Разума. Маги Света купили билеты на каждого, маги Разума один на десятерых…

– Ушел муж на работу, а жена…

– Пришла к некроманту смерть, он ей и говорит…

Спать легли рано. Хагал вдруг вспомнил, что ему прописан покой, и через десять минут уже мирно спал. Лючиано выключил свет и долго смотрел в окно. Ни одного огонька. Только кое-где освещенные неровным светом луны руины. Он зевнул и подумал о том, что для таких вот случаев стоит изобрести радиокристалл, передачи с которого слышны только одному человеку. Когда кто-то рядом спит, а скучно невероятно… Лючиано тоже лег, убаюканный мерным движением. Снился ему Герайн, совсем юный, в своей форменной мантии. Он стоял на каком-то лугу и прижимал к груди охапку ярких осенних листьев.

* * *

Чужие слова лезли в голову, одно за другим. Стоило чуть-чуть расслабиться, и сознание Герайна уплывало. Покачиваясь на успокаивающих волнах Бездны. Перемещалось в другую плоскость, внутрь собственной черепной коробки, где он, Герайн, был лишь тенью. Распластанной на внутренней стороне черепа, а его мысли – юркими сколопендрами, каждая, наверно, метра два в длину. Они появлялись и исчезали в окнах пустых глазниц. А под ногами шуршали опавшие листья.

Герайн тряхнул головой, растрепал волосы. Здесь нельзя расслабляться, нельзя! Иначе Бездна поглотит то, что от него осталось. Бездна без дна… Он станет пищей для твари, желающей воплощения. Он чувствует ее голодный взгляд. Б может и не стоит сопротивляться? Разве быть ничем не лучше, чем быть запертым здесь кем-то… чем-то?

– Мы скользим по жизни в облаке внимания, – опять чьи-то чужие, сухие, безжизненные мысли. – Внимание определяет то, что выделить из массы звуков, красок, мыслей, впечатлений, встречающихся нам на пути. Как? Путём сортировки по принципу: может быть – не может быть. Таким образом, в программу жизни включается механизм веры. Кто из нас не верит в смерть? А смерть верит ли в нас?

Как, оказывается, Герайн был начитан… Он не помнил и половины всей этой философской галиматьи, которой кормил его теперь воспаленный мозг.

– Всё дело в том, что мы, подобно детям, разбирая мир на отдельные пазлы, мним, что вот мы соединим все составляющие части, и получим желанное Единство. Но это ошибочное представление. Мало того, что есть влияние наблюдателя, открытое магами Разума уже давно…

Да, да, это он помнит. Влияние наблюдателя… То, что мы называем реальностью, – это мягкая, податливая и пластичная субстанция. Подвластная любым изменениям и с готовностью подстраивающаяся под наши чаяния и убеждения. Герайн хмыкнул. А ему вот не подчиняется… Больше не подчиняется. Только сколопендры снуют по выбеленным костям черепа. Бедные сколопендры. Мозг съеден, им нечем питаться. Черные, жирные сколопендры. Пока они сыты.