Текст книги "Левые психопаты. От якобинцев до движения «Оккупай» (ЛП)"

Автор книги: Керри Болтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

21. Марк Радд

Марк Радд был одним из подсудимых по делу «Чикагской семерки» и одним из лидеров Подполья «Уэзерменов».

Как и его товарищ по «Уэзерменам» Билл Айерс, он считает, что сексуальная распущенность была революционным действием. Чтобы «разбить единобрачие», как он заявляет, использовались «самые крайние сексуальные эксперименты». «Групповой секс, гомосексуализм, и случайный секс – все было испробовано, когда мы пытались вырваться из прошлого в революционное будущее».

От зануды к революционеру

Даже Том Хайден из SDS, как и лидеры «Уэзерменов» Билл Айерс и Бернадин Дорн, стремящиеся показать, насколько «умеренными» они в действительности были, заявлял, что сексуальная распущенность, которую он нашел в университете, была для него стимулятором к присоединению к Новым левым. Фактически идея объединить секс с политикой не была нова. Мы уже отметили интеллекутализацию беспорядочных сексуальных связей во имя политики у маркиза де Сада, героя якобинцев. Австрийский коммунистический психолог Вильгельм Райх повторно сформулировал этот синтез в 1920-х годах. Если большевики в России обещали землю крестьянам, то приманка Новых левых должна была обещать молодым мужчинам свободу сексуальных связей во имя «освобождения» и «революции». Хайден вспоминает, что «для студентов мужского пола как я сам, новый климат просто означал, что больше женщин стало для нас открыто «доступными», но он ничего не говорил нам о душах и потребностях этих женщин».

«Раннее движение шестидесятых унаследовало и углубило климат вседозволенности с доминированием мужчины. Я помню, как был поражен на конференции одного студенческого редактора в Нью-Йорке в 1960 году, когда один из моих коллег по движению, молодой радикал из Куинс-колледжа, искоса посмотрел и сказал, «первая вещь, которую вы должны понять, состоит в том, что движение вращается вокруг конца члена». Движение было раем для шовинистов, в руководстве его доминировали прежде всего мужчины, и возможностей для неравных сексуальных связей было множество. Писателей, таких как Симона де Бовуар, интерпретировали как выступающих за эти «свободные отношения» и осуждающих единобрачие и брак, как ослабляющие и притупляющие явления».

Взлет феминизма, должно быть, стал сильной травмой для многих молодых мужчин, которые присоединились к Новым левым, чтобы доказать свою мужественность и убежать от властных матерей, только чтобы быть кастрированными и высмеянными воинственными феминистками, в то время как такие, как Хайден, были вычищены за их патриархальные взгляды.

Радд подтверждает то, что Ротмэн и Лихтер проанализировали в своей психоистории евреев среди Новых левых; то, что это явление обеспечило этим евреям средство доказательства своей мужественности в бунте против властной матери еврейской семьи. Ротмэн и Лихтер, опираясь на результаты тестов еврейских и нееврейских «радикалов» и «консерваторов», заявляют, что «в общем и целом еврейские радикалы были выходцами из семей, в которых мать воспринималась как властная фигура, тогда как отец отходил на задний план. Нееврейские радикалы, в отличие от этого, рассматривали обоих родителей как соразмерно назойливых». Неудивительно, что с внезапным подъемом феминизма среди Новых левых это вызвало еще один кризис для неуверенных молодых людей, пытавшихся доказать свою мужественность. Они должны были снова начать целый процесс мучительной самопереоценки, на сей раз с дополнительным бременем вины за то, что родились мужчинами, и в силу самого этого факта, получали выгоду за столетия патриархата.

Радд, все еще страдая несколько десятилетий спустя, оценивал психотерапевтическую ценность агрессии Новых левых, когда писал:

«Я по сути вовсе не жестокий человек. Всю свою жизнь я боялся драк и контактных видов спорта. Я всегда убегал от драк на школьном дворе… В те предфеминистские дни для нас имело смысл то, что колонизированные и оскорбленные вернут себе свою мужественность посредством насилия».

Здесь мы видим стереотипного «занудного» еврейского ребенка, которого запугивают в школе, трусливого, и, наконец, ставшего в юности способным доказать, что он «мужчина», выражая агрессию в рядах беснующихся банд Новых левых. С идеологией Новых левых, идентифицирующих себя с коммунистическими теоретиками и диктаторами Третьего мира, такими как Хо Ши Мин, Мао Цзэдун и Че Гевара, которые все управляли режимами, где человек, подобный Марку Радду и др., возможно, не продержался бы и пяти минут, «оскорбленный» мог соткать вокруг себя героическую фантазию о том, что был одним целым с «колонизированным». Идентифицируя себя с насильственными доктринами и тиранией, запуганный слабак мог опосредовано показать свою мужественность.

Эта безопасность через группу проявляется как бравада в таких действиях толпы, для которых отдельный человек обычно чувствовал бы себя слишком неподходящим, чтобы предпринять их в одиночку. ФБР в то время отмечало, что Хайден «был одним из немногих лидеров демонстрантов, которые действительно принимали участие в уличных боях… [и], казалось, был одним из немногих [в руководстве Новых левых], кто не отказывался от фактического участия в беспорядках, или не боялся этого…»

Эту трусость можно и сегодня легко заметить в действиях банд нынешних левых. Поскольку трусость и безнравственность новичка Новых левых подкреплены социопатическими доктринами левых, не существует никакого морального раскаяния за трусливое использование насилия. Эта трусость толпы была правилом со дней Французской революции. Галантное поведение, бой по правилам, и честная игра игнорируются как «буржуазная этика».

Что касается Марка Радда, то он вспоминает, что искал свою мужественность, идентифицируя с Че Геварой. Идентификация с чьей-либо личностью – это механизм защиты, дающий компенсацию за чувства неадекватности. Новые левые, такие как Радд, могли чувствовать себя бойцами, идентифицируя себя с революционными доктринами насилия и революционными фигурами, такими как Че. Несколько десятилетий спустя Радд так размышлял о своих фантазиях стать американским Че:

«В 1989 году я посетил в феминистском книжном магазине в Альбукерке лекцию писательницы Робин Морган. За пятнадцать лет до этого, в 1974 году, Морган подстроила выдачу Джейн Олперт ФБР моей бывшей жены и меня самого. Я подпрыгнул со стула, когда я добрался до Че. Морган попала в точку проблемы и пригвоздила этим меня лично, с моим желанием походить на Че. Моя карьера как гевариста внезапно получила смысл: молодой человек, который стремится самоутвердиться посредством насилия, по подобию патриархального героя. Это не то, что подразумевают люди под освобождением самих себя, с прогрессом свободы и демократии».

С ростом феминизма Радду и другим мужчинам Новых левых в течение 1970х подарили еще одну причину их мучений: их пол. Многие присоединились к Новым левым, бунтовали, разрушали, устраивали взрывы бомб, и баловались сексуальной распущенностью, чтобы доказать свою мужественность. И тут они внезапно столкнулись с утверждением, что они были частью патриархального «истеблишмента». Ничего удивительного, что многие, в конце концов, вошли в состояние полного расстройства и ушли из Новых левых в Нью Эйдж, в попытке стереть эго, утвердить которое они пытались на протяжении многих лет. Радд был не в состоянии «освободить себя», идентифицируя себя с «патриархальным героем». Феминизм потребовал кастрации от подобных Радду.

Синдром Портного

Радд объяснял, что, будучи «воспитанным в еврейской культуре в многочисленном еврейском сообществе» (даже если его отец жил в США с 9 лет), Радд всегда видел себя «аутсайдером», и у него «всегда был критический взгляд на Америку», что означало, как нужно отметить, критический взгляд на культуру и нравы белых американцев англо-саксонского происхождения и протестантского вероисповедания, которые тогда все еще доминировали.

Доктор Стэнли Ротмэн цитирует одного бывшего «Уэзермена», который подтверждает то, что Радд заявляет в отношении не только еврейского восприятия отчуждения, но и чувства мужской неадекватности, которое заставляло многих присоединяться к самой насильственной из групп Новых левых:

«Многие лидеры «Уэзерменов» были евреями и никогда не были уличными детьми, и я действительно думаю, что очень многое из того, что они делали, было преодолением их собственных страхов вокруг своей мужественности… Большинство из них… были интеллектуально агрессивными, но внезапно они попытались стать крутыми уличными детьми… Я думаю, что тут долгое время имела место большая ненависть к самим себе».

Вернемся к Радду. В другом месте он уточняет, что он и другие воспринимали как еврейские корни своего отчуждения как мотив бунта, который был не только политическим, но также и моральным:

«Я попрошу Филипа Рота, чтобы впустить вас в изолированность того мира, в котором я рос. Моя семья перенесла с собой еврейские гетто Ньюарка и Элизабет в пригороды. Мы могли жить в разноэтническом соседстве, которое охватывало и гоев (в городе было только несколько чернокожих), и мы могли ходить в общие школы, (конечно, в моей начальной школе не было никаких чернокожих), но мы совсем не ассимилировались, если это означает заменить еврейскую идентичность американской. Я помню, как в возрасте девяти или десяти лет я пообедал в доме нееврейского друга и отчитывался дома, что в гамбургерах были лук и петрушка. «О, это гойский гамбургер», сказала моя мать. Я жил жизнью Филипа Рота, в которой различие между евреями и гоями присутствовало во всем: наличие собак и кошек было гойским, например, как было таковым и спонсируемое церковью катание на возу с сеном, на которое меня пригласила симпатичная рыжая девочка, которая сидела за партой передо мной в седьмом классе. Мои родители не позволили мне пойти, и, так как угнетение вызывает сопротивление, это, вероятно, стало знаковым событием в моей карьере очарования шиксами и гойскими вещами, карьера, которая оказалась в определенной степени подобной карьере молодого Александра Портного в «Случае Портного».

Из всех неисчислимых часов обсуждения на встречах SDS, в баре Уэст-Энда за пивом, и в наших комнатах в общежития и квартирах, я не помню ни одной беседы, в которой мы обсуждали бы тот факт, что среди нас было так много евреев. Одно только это примечательное отсутствие могло бы послужить ключом к разгадке того, к чему мы были готовы: став радикалами, мы думали, что сможем сбежать от нашей еврейскости. Левый радикализм был интернационалистическим, не узко националистическим; он выступал за угнетаемых и рабочих, не за привилегированных и элиты, стать которыми стремились наши семьи. Кроме того, мы были Новыми левыми, отклонив сектантство и лицемерие Старых левых, где, конечно, доминировали евреи.

Во главе руководящей кучки Колумбийского университета сидели президент Грейсон Кирк и вице-президент Дэвид Трумэн, два законченных либеральных УОСПа, которые конфиденциально утверждали, что выступают против войны, но продолжали поддержку ее в своем учреждении.

В печально известной подстрекающей речи, которую я произнес в ходе одного из противостояний в университетском городке, я назвал президента Грейсона Кирка «этот засранец». Конечно, я упивался своей ролью главного варвара по эту сторону ворот университета. Но я также хотел свергнуть президента Колумбийского университета в умах моих сокурсников. Это сработало.

Маркс и Фрейд принесли критические взгляды на европейское буржуазное общество. Маркс действительно говорил: «Вы думаете, что получите себе немного хорошей демократии здесь, ну, тогда давайте я расскажу вам о классовой эксплуатации и о бедности, которые лежат в основе этого». Точно так же Фрейд выставил наружу постыдные, управляемые сексуальностью мотивы, поднятые члены, управляющие несознающими умами цивилизованного, хорошо воспитанного буржуазного общества.

Мы, евреи в Колумбии – и я догадываюсь, что и в колледжах по всей стране – принесли один и тот же аутсайдерский взгляд в университетские городки, куда нам разрешили войти».

Радд и другие евреи у Новых левых, как секуляризованные евреи у Старых левых, находились в противоречии с их еврейским происхождением. Еврейская молодежь Новых левых остро чувствовала свою еврейскость по отношению к нееврейскому обществу; они чувствовали себя исключенными. Они возлагали вину за это на «систему», хотя из того, что заявляет Радд, ясно, что это его родители навязали ему это отчуждение. Вот снова проецирование против родителей на общество. Новые левые объявили себя бунтом молодежи против государства, который заменил бунт против родителей. Их еврейство, как и негритянство, дало им дополнительные страхи и негодования, направленные против Системы, в то время как белая нееврейская молодежь среднего класса барахталась в ненависти к самим себе, с дополнительным фактором мужских гендерных проблем, введенных позже феминизмом. Новые левые снова также обеспечили выход для сексуальной распущенности, разочарование людей, достигших половой зрелости, рационализированное как политическое восстание. Из-за доктрины Новых левых о рационализации сексуальных беспорядочных связей как политического выступления против «единобрачия» и «буржуазного брака», Радд и другие смогли поиметь «шикс», что выходило за рамки, навязанные им их консервативными еврейскими родителями.

У Филипа Рота в его романе «Случай Портного» («Жалоба Портного») приводится самосозерцательная оценка еврейского невроза. Главный герой романа Александр Портной заявляет:

«Разве мог бы появиться психоанализ без евреев? Любое чертово мучение у нас, евреев, оказывается хуже, чем у всех остальных. Вы думаете, что я ненавижу сам себя? Гмм! Только попробуйте узнать, сколько обид у меня было на самом деле. Еврейство. Вся эта бессмысленная ерунда вокруг Рош-Хашаны. Почему евреи любят это сказочное дерьмо? Моя мать. Только дайте мне отдохнуть от ее постоянного: «Почему ты не станешь доктором, не женишься и не подаришь мне внуков?» Мой отец. Кастрированный и раболепный».

Радд утверждает, что попал к Новым левым, тогда еще находившимся в зародышевом состоянии, в 1965 году, когда он вошел в центр студенческих волнений в Колумбийском университете, где «я присоединился к субкультуре – «травка», секс, борьба против войны, противостояние администрации университета». Он снова повторяет, что «вся стратегия «Уэзерменов» была кошмаром мачо. Она была разработана, чтобы самоутвердиться как молодым мужчинам (и женщинам)». Радд оставил «Уэзерменов» в 1970 году, понимая, что «у меня не было достаточно храбрости и убежденности, чтобы на самом деле быть революционным партизанским бойцом, которого я строил из себя, или уговаривать других людей на это».

Радд, попавший в федеральный розыск за взрывы бомб и заговор, был в бегах с 1970 по 1977 год. Он сдался ФБР в 1977 году, и прошел период депрессии. Однако, как и с другими бывшими беглецами из числа «Уэзерменов» суд обошелся с ним мягко. Его обвинили только в мелких преступлениях и приговорили к штрафу в 2000 долларов и испытательному сроку на два года.

22. Последствия: от Новых левых к Нью Эйдж

Окончание Вьетнамской войны привело также к концу Новых левых. Десегрегация пришла на Юг при помощи федеральных штыков, и США удрали из Вьетнама. Основные элементы, с помощью которых Новые левые интеллектуализировали свои страхи и тревоги, были устранены самим «истеблишментом». И теперь не осталось ничего, кроме инфантильной субкультуры, основанной на «сексе, наркотиках и рок-н-ролле», которая была полезна, чтобы привлекать пополнение, но бесполезна, чтобы быть опорой революции.

Для тех, кто не смог вписаться в основной поток как Том Хайден, который стал калифорнийским законодателем, как Джерри Рубин, который стал яппи на Уолл-стрит с хорошими связями, как Билл Айерс, Бернадин Дорн и Марк Радд, ставшие учителями, осталась пустота, требующая заполнения. Эбби Хоффману не удалось ее заполнить, и он совершил самоубийство. Как и в начальной реакции Джерри Рубина, многие отвернулись от Новых левых, чтобы искать укрепляющие психотерапии и трансцендентализм Нью Эйдж («новой эры»). Если эго не могло быть удовлетворено, тогда, возможно, ответ состоял в том, что это самое эго нужно было стереть.

Новые левые как групповая терапия

Новые левые всегда были под влиянием психотерапевтов, таких как Абрахам Маслоу, и специалистов из Франкфуртской школы критической теории. Любимой формой терапии во времена Новых левых была «групповая терапия» и «самокритика», которые были методами управления сознанием и следования групповым нормам, за маской движения, которое утверждало, что якобы представляло освобождение человека.

Ротмэн и Лихтер прослеживают психотерапевтические цели за Новыми левыми к теории «самоактуализации» Маслоу и других основателей того, что стало «движением человеческого потенциала», и «гуманистической психологией». Левые социальные теоретики, такие как Фромм, утверждали, что семья и другие основы традиционного общественного строя являются репрессивными и приводят к удушению «настоящей» индивидуальности человека. Поэтому такие учреждения должны быть аннулированы. Были произведены щедро финансируемые исследования, чтобы показать, что восстание против социальных норм было здоровым явлением. Те, кто сформировали Новых левых, извергали то, что им говорили профессора с идеологической повесткой дня.

Действительно, Эбби Хоффман изучал гуманистическую психологию непосредственно у Маслоу. Маслоу сформировал идеологию Хоффмана. Маслоу был «настоящим героем Эбби», и после ухода из Университета Брандейса Хоффман использовал психологию Маслоу для политики и восстания. Именно по предложению Маслоу Хоффман работал над диссертацией на степень магистра в области психологии в Калифорнийском университете в Беркли, который стал одним из центров бунта Новых левых. Доктор Фромм расхваливал студенческие беспорядки 1968 года в Колумбийском университете как психотерапевтическую «революцию жизни» среди «общества зомби». Неповзрослевшие люди, маргинальные психологические типы, нарциссисты, невротики, социопаты, жертвы различных комплексов и т. д., выплескивали свои проблемы на «общество», ставшее в их глазах козлом отпущения, общество, которое они воспринимали как заговор белого среднего класса, а позже еще и заговор «мужчин» для подавления свободы, как это определили для них марксистские беженцы, приехавшие в США в 1930-х годах и впоследствии получившие доминирующее положение в общественных науках. В виде йиппи Хоффмана и Рубина был внедрен существенный элемент психодрамы.

Происхождение групповой терапии в среде левых

Психотерапевтические основы Новых левых были заложены намного раньше, еще в 1925 году, когда марксистский психолог доктор Джейкоб Л. (Якоб Леви) Морено прибыл в Нью-Йорк, разочарованный в том, как развивался Советский Союз. Он стремился заменить «фундамент классовой войны марксизма фундаментом групповой динамики», которую он назвал «множеством маленьких революций в маленьких группах». Морено был «передовым пионером групповой психотерапии». Его теория называлась социатрией, и включала музыкальную терапию и психодраму. Новые левые были политической манипуляцией подростковых тревог и страхов через использование «социатрии». Групповая терапия стала настолько же важной частью США, насколько важным средством общественного контроля стала она в Китае и СССР.

Ячейки Новых левых удвоились как элементы групповой терапии, формируясь как «маленькие коллективы, или коммуны» для «взаимной поддержки», которая «отсутствовала в безличном массовом движении». Однако, учитывая диапазон типов личности, которых привлекали Новые левые, неудивительно, что те, кто ищут «лелеющего», «заботливого» окружения, были бы травмированы нарциссистами и социопатами. Особенно «самокритика», основа групповой терапии, была разработана ради подчинения отдельного человека группе. Это основная техника промывания мозгов, которая использовалась в коммунистических государствах и на американских военнопленных в Северной Корее, целью которой было вскрыть противоречия и восстановить человека, подкрепленное давлением членов группы. Самокритика используется левыми, чтобы разоблачить, высмеять и устранить любую нежелательную черту – такую как неосознанный «расизм» – которая могла бы зацепиться в подсознании.

Том Хайден – вычищенный

В этих ячейках Новых левых женщинам было позволено доминирование, в котором им отказывали в уличных действиях. «Свободные отношения» практиковались среди мужчин и женщин. В «Красной семье», группе, к которой присоединился Хайден, первоочередной задачей было вычищение «мужского шовинизма, как в личных отношениях, так и в работе движения». Рабочие группы разделялись в соответствии с полом. Группы встреч с мужчинами были «болезненными» проверками «мужского притеснения», и «мужского давления, эгоцентричной ревности, и раненного эго», которые изобилуют в среде Новых левых. Группа вдохновлялась Мао Цзэдуном и Ким Ир Сеном из Северной Кореи. Хайден объясняет использование техники самокритики в ячейках новых левых:

«Обсуждения приняли форму самокритики, групповой психотерапии, в которой предполагалось, что что-либо сказанное в собственную защиту – о мытье посуды, о демонстрации позиции мачо, или о своей привлекательности для женщин – вероятно, было корыстным защитным алиби. Я нашел, что эти встречи были сеансами пыток».

Именно из-за этого психологического давления ради подчинения группе и подавления настоящего характера – под маской обнаружения «истинного» характера – которое распознал Хайден, он отошел от крайностей к политическому мэйнстриму. Процесс уже разлучил его с его подругой и ее ребенком. Хайден размышляет: «Я особенно плохо подходил для того, чтобы стать «новым человеком»». Он вошел в коллектив Беркли, «Красную семью», с намерением изменить свой эгоцентрический и властный характер, но оказался на это неспособен:

«Существовала одна фундаментальная несовместимость. Мои агрессивные качества рассматривались как гнетущее бремя другими членами коллектива, которые часто чувствовали себя определенными как придатки Тома Хайдена и манипулированными. Возможно, самое важное, что мои отношения с Энн ухудшились. Мотивированная тем, чтобы укрепить свою собственную сильную личность, после того, как она сначала определила себя как жена и затем как подруга двух известных радикальных мужчин, было почти неизбежно, что я стану препятствием для ее независимости. Мне угрожали, и я не мог прекратить обращаться с нею как собственник. Так как она была центральной фигурой в группе, я должен был уйти».

Его отчуждение от группы и от своей подруги и ее сына произошло «пугающим способом». Хайден вернулся в Беркли, и «столкнулся с напряженной встречей других участников, сидящих в кругу. В отсутствие Хайдена было решено, что он был «репрессивным сторонником дискриминации женщин», «способным манипулировать людьми». Он увидел взгляд «стеклянного единодушия» на каждом из их лиц. Он защищался – это уже само по себе отрицательный признак в групповой терапии – но «не было никаких открытых возражений, только одно коллективное желание». Он ушел от них с чувством горькой обиды, что его близкие друзья внезапно превратились в «культ». Хайден стал жертвой процесса, который, как он заявляет, «пытался провести чистку и очистить себя от всего, что было неправильным в мире: расизма, сексизма, мужского шовинизма, а теперь еще и лидерства мужчин». Хайден стал жертвой процесса, который, как предполагалось, должен был «освобождать», политизированной психотерапии, которая тысячи раз заканчивалась в коммунах маоистского Китая, где «виновных» отнюдь не отпускали так легко, как Хайдена.

Цель этой формы промывания мозгов была объяснена одним из ее самых восторженных сторонников, Мао Цзэдуном, одним из символов Новых левых:

«У нас есть марксистско-ленинское оружие критики и самокритики…, добросовестное применение самокритики – это еще один признак, отличающий нашу партию от всех других политических партий… Чтобы регулярно проверять нашу работу и в процессе развития демократического стиля работы, чтобы не бояться ни критики, ни самокритики, и применить такие хорошие народные китайские принципы как «Говори все, что знаешь и говори без утайки»… Это единственный эффективный способ предотвратить загрязнение умов наших товарищей и тела нашей партии всеми видами политической пыли и микробов».

Вскоре после изгнания Хайдена коллектив «самоликвидировался, его участники, рассеялись повсюду. Страсть к расколам и чисткам не поддавалась контролю».

Такие столкновения эго, встречные обвинения, предательства дружбы и горькие обиды кажутся странными для движения, основанного под видом «мира и любви», но движение, в значительной степени состоявшее из хронологически незрелых людей, соединенных с другими различными типами расстройства психики, может привести только к конфликту и даже к саморазрушению. То, что произошло в спальнях, лачугах и на улицах США и Европы, разыгрывалось за пятьдесят лет до этого в намного более обширном и более смертельном масштабе большевиками, «Красный террор» которых осуществлялся во имя «мира» и «демократии», и еще на 180 лет раньше якобинским «Террором» во Франции во имя «свободы, равенства и братства». Если бы Новые левые тоже пришли к власти как их предшественники во Франции и в России, их режим «мира и любви» был бы столь же убийственным и репрессивным.

Самокритика – пример Джонстауна

То, к чему могли бы привести такие доктрины, если бы их сторонники пришли к власти, было продемонстрировано в Джонстауне, коммуне Храма народов в Гайане под диктатурой Джима Джонса (известного также как «Папа»), закончившейся массовыми самоубийствами более чем 900 последователей в 1978 году. Сторонники Джонса стремился жить в точном соответствии с идеалами Новых левых. Джонстаун был идеологией Новых левых на практике. Актриса Джейн Фонда, которую все еще помнят как «Ханойскую Джейн» за ее поддержку Северного Вьетнама, которая вышла замуж за Тома Хайдена в 1973 году, пришла в восторг от коммунистического культа Джонса: «Церковь, которая больше всего близка мне, называется Храмом народов [который дает] смысл того, ради чего стоит жить».

Методами контроля, используемыми Джонсом, были самокритика и «групповая терапия» в массовом масштабе. Члены культа были обязаны писать Джонсу так называемые «Письма Папе», которые репортаж «Ассошиэйтед Пресс» описывал как «гроссбухи, полные самокритики и оценки, вины, чувства неадекватности и признания своих слабостей».

Журнал «Тайм» писал, что Джонс призывал своих последователей писать ему письма, «анализирующие их отношение к элитизму, анархии, капитализму, социализму и их чувствам о сексе, власти и смерти». Сотни писем, найденных в Джонстауне «показывают склонность умов к самоуничижению и иногда саморазрушению». Авторы писем часто предлагали «Папе» свои услуги, чтобы убить «предателей», и предпринять другие террористические акты, и выражали свою готовность умереть. Одна из них заявляет:

«Папа, я уже пожилая, и я готова пойти и бороться за это дело, и мой муж тоже хочет. У моей жизни нет никакой цели, кроме как жить для социализма, и я готова отдать свою жизнь, так, чтобы социализм жил дальше. Гертруд Нэйлор».

Самокритика поощряла чувство скорее бесполезности, чем самоутверждения:

«Папа, я чувствую, что работаю не так напряженно, как я могла бы, и я чувствую, что я ленива в сравнении с другими здесь, которых я видела за работой. Я как контролер, чувствую, что я не дерьмо. Я вижу, что много дерьма продолжается, и я не в состоянии написать об этом или сообщить об этом, потому что я хочу выглядеть хорошей, и я хочу, чтобы я нравилась людям. Я слишком сильно ценю дружбу, именно поэтому я никогда не жалуюсь на людей, с которыми я близка. Я чувствую, что я слишком ориентирована на семью. Спасибо тебе, Папа. Ширли Бэйси».

Одна «учительница» детей коммуны была достаточно смела, чтобы упомянуть о том, что постоянный рев музыки и голос Джонса в течение большей части дня отвлекает, но уверила Джонса в своей преданности ему и в своей решимости стать хорошей коммунисткой:

«Джим, я не смогла сдать свою новостную статью. Здесь вокруг так много шума, что я не могу сконцентрироваться. Утро начинается с демагогии по радио (которое, кажется, теперь сделало перерыв), целый день постоянно звучит музыка или обсуждения дикторов, и к концу дня мои уши чувствуют, что в них взорвалась атомная бомба… Я надеюсь, что дети вырастут, чтобы быть целыми людьми, а не манипуляторами друг другом. Я прошла долгий путь, придя к мысли стать коммунисткой. Я действительно признательна тебе… Я буду больше слушать новости. Спасибо, папа. Дороти Брюер».

Мисс Брюэр здесь разъяснила доктрину, о которой она услышала от Джонса. Доктрина эта идентична доктринам Новых левых. В конечном счете, это была идея «терапевтического государства», за которое выступали Адорно и другие представители Франкфуртской школы: то, что необходим целый режим, основанный на психотерапии, чтобы излечить любой из их неврозов, вызванных репрессивным «истеблишментом». Джонс применял на практике то, чего требовали социологи Франкфуртской школы, гуманистические психологи и Новые левые. Это было – и остается – тоской, тревогой и страхом психопатов, которые полагают, что это они нашли путь к Утопии, и что нормальный мир нуждается в лечении.

Один белый контролер признавался в своей «вине» за менее почтительное отношение к темнокожему товарищу:

«Папа, я действительно сегодня переборщил. Я вышел из себя с Лулой Рубен, пожилой, ругаясь. Не в ней в смысле навешивания ярлыков, но, однако, я говорил с нею громко и недоброжелательно. Такое поведение со стороны белого контролера непростительно. Несколько других слышали это, и я уверен, что это все пошло [неразборчиво]. Ушла, говоря, что это было точно так же как в США… Я принесу ей извинения вовремя. Я ругаю сам себя за [неразборчиво], потому что это должно будет быть обнародовано, чтобы очистить воздух…, если кто-то [неразборчиво] привлечет к этому твое внимание… Джин [Чэйкин].

Как и в маоистском Китае, кажется, что он признался бы публично перед всем сообществом, и стал бы предметом оскорбления за то, что был не в состоянии вычистить в себе подсознательный «белый расизм». Тип навязчивого комплекса вины за то, что просто рожден белым, был внушен белым членам Храма народов, но он был особенностью самокритики Новых левых и остается характерной чертой левых сегодня. Факт рождения – это уже причина вины сам по себе, и любые следы неосознанного белого «расизма» должны быть вычищены. Мисс Кумер рассуждает, что ей следовало бы нести больше «вины», чем она делает из-за того, что провела много времени под опекой Джонса.