Текст книги "Все наши скрытые таланты"

Автор книги: Кэролайн О’Донохью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

8

– Да, вроде симпатичный у тебя бойфренд, – говорит Фиона. – Я даже ревную.

Фиона лежит на спине в Душегубке. До первого занятия пять минут. Я почти не вижу девочек, с которыми она общалась в первый день. Фиона знает многих, но особых подруг у нее нет. В первую неделю «фазы Таро» сюда каждое утро приходили по пять-шесть девочек, но теперь почти все уже хотя бы по разу побывали на «консультации», и стало немного легче. Тем не менее Фиона по-прежнему приходит сюда каждое утро.

– Он не мой бойфренд, – возражаю я. – Мы даже не поцеловались.

– Мне понравилась эта штука с именем. А он просил тебя использовать разные местоимения?

– Нет.

– А текстовые сообщения с тех пор посылал?

– Думаю, он даже не знает моего номера.

– Х-мммм. Как насчет карт? Может, разложим?

– Конечно, – говорю я, тасуя карты.

За пределами класса я всегда тасую колоду. Это успокаивает. Это помогает очистить разум, когда ночью я начинаю слышать голоса девочек из моего класса, и каждая из них толкует о своих проблемах, словно клоуны, пытающиеся набиться в переполненный автомобиль.

– Карты, карты, карты, что Мэйв делать с ее парнем?

Лежа на полу, Фиона протягивает руку над головой и выбирает одну карту наугад.

– Ага, вот она, – размахивает она картой. – Перевернутый мужчина.

– Это Повешенный! – восклицаю я, хватая ее. – Эту карту вынимал Рори в автобусе.

– Ого.

– И очень странно отреагировал. Не захотел ни о чем говорить. Я просто сказала, что Повешенный – это про то, когда находишься между двумя состояниями.

– Или полами, – задумчиво говорит Фиона. – Может, он «эн-би», то есть «небинарный»? Ро – это как бы гендерно-нейтральное имя.

– Может быть. Хотя не совсем понимаю, что это.

– Мне кажется, для разных людей это означает разное. У меня есть знакомый актер «эн-би».

– Я тебя поняла, Фиона. У тебя есть знакомые настоящие актеры.

– Не придуривайся.

Она хватает старый учебник и хлопает им меня по голове. Звенит звонок.

– Надо идти в класс, – говорит она, но никто из нас не шевелится.

– Какой у тебя урок сейчас? – спрашиваю я.

– Английский. А у тебя?

– Биология.

Мы на мгновение замолкаем, и у каждой из нас в голове вертится один и тот же вопрос.

– Ага, – говорю я, и мы лежим на полу, подложив под головы мой джемпер в качестве подушки.

В Душегубке достаточно уютно, если только привыкнуть к запаху.

– Прогуляем.

Во второй половине оказывается, что нам некому преподавать историю. В Святой Бернадетте так бывает. Иногда учителя просто не появляются из-за какого-то конфликта в расписании или из-за срочных обстоятельств. Для первогодок назначают замену, но с четвертыми, пятыми и шестыми годами обычно не заморачиваются. После звонка проходит двадцать минут, а мы до сих пор одни, без учителя и без замены.

– Мэйв, – говорит Мишель. – Погадай мне на Таро.

– Я уже раскладывала тебе, Мич. Три раза.

Сказать по правде, меня это уже немного раздражает. Мне нравится, когда на меня обращают внимание, но я ненавижу, когда меня воспринимают как показывающую фокусы обезьянку. Со мной так всегда. Если мне кажется, что над моей выходкой посмеются, я обязательно это сделаю. Поэтому я и швырнула ботинок в мистера Бернарда. Таро вовсе не изменило мою репутацию, а просто укрепило ее.

– Погадай мне, – просит Нив. – В последний раз ты гадала мне в среду.

– Твой расклад не мог так уж сильно измениться за два дня, Нив. Все равно я оставила карты в Душегубке.

– А вот и врешь, Мэйв. Не оставляла ты их в Душегубке. Они здесь. – Мишель достает их из моего блейзера, висящего на спинке стула.

Что?

– Это ты их туда положила? – недовольно спрашиваю я. – Ты что, роешься в моих вещах?

– О боже, нет. Чего ты так бесишься? – огрызается она. – Нам просто скучно.

– Я не могу все время подряд раскладывать одним и тем же людям, – ворчу я и считаю, что на этом дело закончено.

– Ты еще не раскладывала Лили, – говорит Мишель.

– Она и не спрашивала.

Лили сидит на своем обычном месте, в первом ряду слева. Она уткнулась в одну из тех странных книг, от которых я отговаривала ее на первом курсе. Все это время Таро, казалось, совершенно ее не интересовало. Мне кажется, что отчасти потому, что эта тема ее пугает, а отчасти потому, что она не хочет больше разговаривать со мной.

– Лили не хочет, чтобы ей раскладывали Таро.

– Конечно, хочет, – говорит Нив и поворачивается к Лили. – Эй! Лил! Ты хочешь, чтобы Мэйв погадала тебе на картах?

– Лил! – кричит Нив снова, и поскольку Лили как бы не совсем слышит нас, та встает со стула и пересекает класс.

– Привет, – говорит Лил. – В чем дело?

– Да мы просто хотели спросить, не хотела бы ты проконсультироваться с Таро.

– Что за желание такое?

– Потому что ты единственная на нашем курсе, кто еще не консультировался. Думали, тебе будет интересно.

Вообще-то Нив не все время такая стервозная. Обычно она даже неплохая. Но, как и во всех девочках, в ней заложен потенциал «большой стервы», который очень легко просыпается поблизости от таких доступных целей, как Лили.

Лили заправляет волосы за свое глухое ухо – обычно она так поступает, когда нервничает. Как будто она сразу вспоминает обо всех своих слабостях, и ее охватывает непреодолимое желание показать их, как собаки показывают свой розовый живот.

– Нет, не интересно, – говорит она.

Она до сих пор не посмотрела на меня. Она поворачивается в мою сторону, только если это неизбежно.

– Видишь? – спрашиваю я Нив. – Она не хочет. Так что перестань.

– Ты что, боишься? – дразнит ее Нив.

Да, фраза ужасно избитая, но она работает.

Губы Лили дергаются.

– Нет, – говорит она.

– Тогда выбери три карты. Любые три, – говорит Нив, хватая со стола карты из Душегубки.

Лили осторожно выбирает карты, держа их между кончиков указательного и большого пальцев, словно стараясь свести контакт с ними до минимума. И кладет их лицом вниз на стол.

– Перевернешь их, Мэйв? – спрашивает Лили с неожиданной твердостью в голосе. – Тебе же нравится отворачиваться от одних и поворачиваться к другим.

Слышны громкие вздохи удивления. Лили только что обвинила меня.

Теперь на нас как будто обращены все взоры в классе. Даже Фиона отложила телефон и сбросила с себя вид «я выше всего этого», который она напускает на себя во время занятий.

Невозможно понять, что можно ожидать от Лили. Я краснею, вспоминая о вчерашнем вечере, когда закрыла глаза и ожидала поцелуя от ее старшего брата. Неужели он рассказал ей? Они настолько близки? Год назад они не особо разговаривали по душам, но вдруг все изменилось. В конце концов, оба они странные.

Я переворачиваю первую карту Лили. Пятерка кубков, на которой изображена женщина, плачущая над лежащими у ее ног перевернутыми кубками.

Лили глядит прямо на меня.

– И что это значит?

Я вдруг испытываю страх перед ней. Где та скромная, ребячлевая Лили, которую я знала? Та, которая просила меня рассказать ей истории о привидениях, но плакала, когда они оказывались слишком страшными?

– Печаль, – отвечаю я, поморщившись.

В младшей школе мы с Лили вдвоем ходили на занятия для отстающих. Нам было по шесть лет, и мы складывали по буквам слова «К-О-Т» и «К-И-Т». Узнав, о том, что мы живем рядом, наши мамы подружились. Так началось замечательное время. Мы ночевали друг у друга, посещали семейные праздники, бегали по парку, пока наши мамы сидели и болтали в кафе часами. Дополнительные занятия закончились, а мы стали лучшими подругами.

До того, как пошли в среднюю школу, где вдруг стало очень важно, кто твои подруги.

Или, по меньшей мере, мне так казалось.

– Печаль, – скептически повторяет Лили. – Как-то уж слишком неопределенно.

– В каком смысле?

– Люди постоянно печалятся. Печалиться можно по самым разным поводам, – холодно говорит она. – А почему печалюсь я?

Потому что я тебя бросила.

Я слышу, как Нив и Мишель недовольно вздыхают – им уже стало скучно от того, как медленно все происходит. Помнят ли они, что мы когда-то были с Лили подругами?

– Ты печалишься, потому что… – я переворачиваю следующую карту.

Тройка мечей. Сердечная рана.

– Потому что тебя бросили.

Кто-то хихикает.

– О бооооже, – тянет Мишель. – Так у тебя был БОЙФРЕНД?

– Какое поразительное достижение, Лили, молодец, – говорит Нив покровительственным тоном.

Лили краснеет. На мгновение я почти не сомневаюсь в том, что она сейчас выскажет все, что знает про меня, и та сомнительная популярность, которую я обрела в последние недели, окончательно развеется. Даже если мы не общались за последний год, наши мамы до сих пор часто говорят друг с другом.

Никто и никогда не смотрел на меня с той ненавистью, с которой смотрит на меня Лили О’Каллахан прямо сейчас. Меня охватывает такое чувство, будто мои кости разъедает кислота.

– Переверни последнюю карту, Мэйв, – сухо говорит она.

Я переворачиваю. Поначалу буквы никак не складываются в осмысленное слово. Несколько секунд я мысленно проговариваю их, возвращаясь к тому времени, когда была шестилеткой и проговаривала каждую букву в слове «лодка».

ДОМОХОЗЯЙКА

Я открываю и закрываю рот в потрясении. Откуда тут взялась карта Домохозяйка, если я точно помню, что оставляла ее в ящике своего стола? Совершенно точно вынимала ее из колоды.

– Что это значит? – спрашивает Лили, тоже заметно обескураженная.

Гнев ее тут же пропал. Она всегда верила во всякие магические вещи. Особенно ее очаровывали и ужасали истории про волшебные крепости фей, оборотней, ведьм, банши. Она невольно стремилась ко всему таинственному, но пугалась своей веры. Скорее всего, она бы ни разу не попросила меня разложить ей карты Таро, даже если бы мы оставались подругами. Она слишком уважает все оккультное, чтобы так запросто обращаться с ним.

– Не знаю, – говорю я, и она точно чувствует, что дрожь в моем голосе реальная. – Это дополнительная карта.

– Скажи, что она означает, – говорит Лили, не сводя глаз с картинки, на которой изображена женщина с ножом в зубах и паршивой гончей у ног. – Она плохая, правда? Скажи, что она значит, Мэйв.

– Плохих карт не бывает! – вмешивается Фиона, которая, очевидно, наблюдала за нами все это время. – Разве ты не так все время говоришь, Мэйв? Плохих карт ведь нет?

– Ну да, – хрипло говорю я. – Плохих карт нет.

Лили выглядит так, будто вот-вот разрыдается.

– Скажи мне, Мэйв. Я же не ребенок, чтобы мне ничего не говорили.

– Я не знаю, что она означает, – повторяю я.

Лицо Лили багровеет, ноздри раздуваются. Чистый гнев охватывает ее и пересиливает тревогу. Она ненавидит меня за то, что я так с ней поступаю. За то, то выставила ее на посмешище, за то, что заставила бояться чего-то – того, чего, по моему мнению, она точно испугается.

– Как это похоже на тебя, – огрызается она, и на нас смотрят даже те девочки, которые до сих пор оставались в стороне.

– Ты истинная Мэйв, – цедит она сквозь зубы.

– Лили, – я пытаюсь говорить тихо, чтобы успокоить ее.

Но, помимо паники и чувства вины перед Лили, меня охватывает ужас от того, что я вижу карту, которую совершенно точно вынимала из колоды.

– Постой. Я действительно не знаю, что она означает, понятно?

Но Лили не намерена останавливаться. Гнев в ней нарастает медленно, но когда нарастает, то ее уже не остановить.

– Ты сделаешь все, что угодно, ради внимания, правда, Мэйв? Но потом, когда все смотрят на тебя, тебе нечем доказать свои слова.

Девочки вокруг нас громко охают, и я даже слышу «мяу!» со стороны двери.

– Не могу поверить, что мы когда-то дружили, – говорит Лили, по-прежнему не сводя глаз с Домохозяйки. – Ты плохая подруга, Мэйв.

Фиона морщится от такой грубости, в ее взгляде прослеживается жалость ко мне. За ее плечом я вижу, как между собой переглядываются Мишель и Нив. Они как бы говорят: «Если даже такая лузерша не хочет дружить с ней, то с какой стати с ней общаться нам?»

Нет, нельзя позволять Лили так обращаться со мной, не на глазах у всех. Нужно ей как-то ответить.

– Жаль, что мы вообще когда-то дружили, – огрызаюсь я. – И вообще, Лили, я хочу, чтобы ты исчезла.

Лили смотрит на меня так, как будто я прищемила ей пальцы дверцей автомобиля. Она делает шаг назад и со слезами на глазах прикусывает губу.

Звенит звонок, и все отправляются на последний в этот день урок. У меня сейчас граждановедение. У Лили география. После занятия я оглядываюсь по сторонам в поисках ее, покусывая ногти. Ведь еще можно все отменить, правда?

Как я могла заявить Лили, что жалею о том, что дружила с ней? Ведь я даже не смеялась – по-настоящему, до боли в животе – с той поры, как мы перестали быть подругами. Я скучаю по ней, и уже давно. Даже еще до того, как я порвала с ней окончательно в прошлом году, я начала отдаляться от нее после того, как мы перешли в среднюю школу. Мне казалось, это нормально. Нормально расти по отдельности, нормально сожалеть об отдалении. Это была здоровая грусть, грусть, которую испытываешь по поводу кукол Барби и игрушечных пони, когда становишься слишком взрослой, чтобы играть с ними. Но Лили – это не игрушка, которую можно закинуть в дальний угол ящика. Она человек. И очень замечательный.

После школы я не могу найти ее, как и не вижу Ро в автобусе.

Все выходные я беспокоюсь о ней и как бы невзначай спрашиваю маму, не общались ли они в последнее время с миссис О’Каллахан. Оказывается, что нет, не общались. Мама с папой отправляются в воскресенье вечером в Лиссабон, и мы с Джоан заказываем еду и поглощаем ее за просмотром реалити-шоу «Певец в маске».

Часов в десять свет вдруг выключается, и комната погружается во тьму. Я подпрыгиваю, поскуливая, как собака во время грозы.

– О боже, Мэйв. Успокойся. Это лишь пробки вылетели.

– Знаю. Извини. Просто испугалась.

Наш дом старый, и проводка в нем никуда не годится, так что подобное происходит часто. Джо встает на стул в прихожей и щелкает переключателем в электрическом щите. Свет тут же загорается, но телевизор не включается. Джо начинает было возиться с ним, но быстро понимает, что ничего не соображает, и сдается. Мы сидим перед ним, не зная, что и думать.

– Наверное, сломался, – говорит она неубедительно. – Отец целый день будет ворчать: «Стоило вас одних на две минуты оставить» и т. д, и т. п.

Я смотрю на наши отражения в темном блестящем экране. Две сестры, совершенно не похожие друг на друга. Джоан выглядит и двигается как профессиональная теннисистка. Она поджарая и мускулистая, с выступающими скулами и относительно «скандинавской» внешностью. Светлые волосы всегда собраны в хвостик. Вид у нее всегда здоровый, как у человека, питающегося морковными палочками. У меня же внешность, о которой мама говорит: «Прямо из Армады» – то есть у меня темные, похожие на проволоку волосы и «монобровь», которую приходится выщипывать каждое второе утро, если я не хочу привлекать к ней внимание. Мой брат Силлиан тоже так выглядит. «У Мэйв и Силлиана средиземноморское сложение», – говорит мама, что странно, потому что с любой стороны все родственники у нас только из Ирландии и ниоткуда больше.

– Все нормально? – спрашивает Джоан, тыкая меня палочкой для еды.

Ей вдруг захотелось поговорить после нескольких часов добродушного молчания.

– Ты за все выходные ни слова не сказала.

– Все нормально, – без выражения отвечаю я.

– Хочешь попрактиковаться на мне в своем Таро?

– Нет, спасибо. Я как бы уже завязала с ним.

– Завязала? Уже?

Может, я преувеличиваю. В конце концов, Лили шестнадцать лет, как и мне. Возможно, за последний год она заметно повзрослела. Может, она переросла свое слишком богатое воображение и свои страхи, но я не могу забыть, с какой яростью она упрекнула меня во время расклада. Высказала все, что думала, и заставила воспринимать ее как равную, а не как давнюю подругу детства. Как будто с тех пор, когда я разговаривала с ней в последний раз, в ней поднялся целый океан. Океан, который заставил нас еще дальше отплыть друг от друга.

Мне становится плохо всякий раз, как я гляжу на карты. Я пару раз перебрала их, чтобы вынуть карту Домохозяйки, но она исчезла. Может, ее взяла Лили? Неужели она в возбуждении положила ее к себе в карман?

В понедельник я извинюсь. И даже прекращу «Консультации Таро». Буду вежливо вести себя с Лили, и потом, возможно, мы подумаем о том, чтобы снова стать подругами. Теперь, когда мы подружились с Ро, мы можем тусоваться все втроем.

Но в понедельник Лили не приходит в школу. И во вторник тоже не показывается.

И только в среду появляется полиция.

9

Первой о полицейских сообщает Нив, которая видела, как они утром ждали у кабинета сестры Ассумпты.

«Горячий коп, – пишет она в группу WatsApp. – Это не учебная тревога. В здании настоящий секси-полицейский».

Как и следовало ожидать в католической школе для девочек только с одним мужчиной-учителем – если мистера Бернарда и в самом деле можно назвать мужчиной, – все буквально сходят с ума. Все тут же сразу начинают печатать: «ФОТКИ!»

Нив посылает фотографию двух полицейских в светоотражающих куртках. Одна из них – светловолосая женщина, коренастая, с коротким хвостиком на шее. Другой, очевидно, и есть тот самый «секси-полицейский»: очень высокий, стройный мужчина лет тридцати пяти с темно-рыжими волосами.

«Нив, это, по-твоему, секси-полицейский? Нужно серьезно поговорить о твоих вкусах», – печатает Мишель.

«А зачем они вообще пришли в школу?» – печатаю я, но никто не отвечает. Мишель и Нив заняты разгорающимся спором по поводу того, кого считать привлекательным мужчиной.

«Подойдешь к нему, Нив?» – спрашивает кто-то еще.

«Не только, подкачу».

Несколько смеющихся эмодзи.

Я печатаю тот же вопрос Фионе. Без ответа. На этой неделе она занята с какой-то труппой, которую создали ее старшие приятели из театральной студии. Весь вчерашний вечер она публиковала ингстаграм-сториз в военных чулках в сеточку.

Я продолжаю печатать сообщения в группу, но не отсылаю. Я боюсь выразить то, что у меня на уме: что дело тут в Лили и том, что она отсутствует несколько дней.

Утренние уроки проходят один за другим. Сначала математика, потом география. Мы проходим оползни. «Смещение масс горных пород по склону». Слова на странице сливаются с моими внутренними предчувствиями, и меня охватывает чувство, как будто меня сейчас раздавит какая-то тяжелая бесконечная масса.

А потом начинается. За десять минут до конца урока раздается стук в дверь. Входит мисс Харрис в сопровождении «горячего копа» и «копа-блондинки».

– Здравствуйте, девочки, – говорит она как можно более бодрым тоном. – Это детектив полиции Сара Гриффин и инспектор Мэтью Уорд. Я знаю, что вы хотите побыстрее пойти на утреннюю перемену, но они зададут вам всего лишь пару вопросов. Про Лили.

Я физически ощущаю на себе взгляды двадцати одной пары глаз. Не думаю, что кто-то до этого по-настоящему обращал внимание на отсутствие Лили. Скорее всего, к вечеру пятницы большинство учениц и забыли про карту Домохозяйки. Но теперь, услышав имя Лили, начали догадываться, что к чему.

– Доброе утро всем, – говорит Гриффин. – К сожалению, ваша одноклассница Лили О’Каллахан отсутствует еще с воскресного вечера. Подробностей мы здесь сообщать не будем, но ее родные очень беспокоятся, и мы были бы благодарны, если кто-нибудь, кто хорошо знает ее или видел ее на прошлой неделе в школе, рассказал бы об этом. Даже самые незначительные сведения могут оказаться очень полезными для нас.

Отчетливо слышно, как все девочки одновременно задерживают дыхание. А потом напряженно выдыхают через зубы.

Глаза Гриффин бегают по классу. Видно, что она мысленно фиксирует происходящее. То, что позже запишет в свою записную книжку. Взгляд ее перескакивает от одной девочки к другой. Наверное, думает, кого вызвать, если никто не поднимет руку.

Тут заговаривает полицейский, понравившийся Нив.

– Только вы ни в коем случае не паникуйте, – говорит он добродушно. – В большинстве случаев девочки возраста и описания Лили обычно просто убегают из дома. Как правило, они возвращаются сами по себе. Но мы хотим убедиться, что с Лили все в порядке, так что если вдруг кому-то что-то известно про ее друга или подругу – или… организацию, в которой она могла состоять…

Детектив Гриффин вдруг очень строго смотрит на своего коллегу, как будто они не договаривались произносить при нас слово «организация».

Многие школьницы переглядываются. Некоторые толкают друг друга и смотрят на меня. Если я не скажу что-нибудь сейчас, то меня все равно быстро вычислят. Гриффин проследит за их взглядами и поймет, что в их центре всегда оказываюсь я. Я поднимаю руку.

Глаза мисс Харрис расширяются. Она работает здесь лишь пару лет. Не думаю, что ей известно о том, что раньше мы с Лили были подругами.

– Мэйв?

– Мне кажется, я могу что-то знать про Лили, – медленно говорю я.

Все трое взрослых моргают, смотря на меня, и переглядываются с выражением: «Не думали, что будет так легко».

– Мне кажется, это я виновата, – говорю я.

И меня выводят из класса, под взгляды остальных, обжигающие, как дыхание дракона. К счастью, я уже оказываюсь в коридоре, когда у меня из глаз начинают течь слезы.

Меня приводят в кабинет сестры Ассумпты – светлое просторное помещение, в котором принимают богатых родителей и бывших выпускниц, когда хотят получить пожертвование на ремонт крыши. Я никогда раньше не была в этом помещении, хотя, конечно, видела его лимонного цвета стены и супермягкий диван с обивкой – обычно, когда проходила мимо по дороге в гораздо менее шикарный кабинет мисс Харрис.

А теперь я нахожусь здесь и не знаю, что делать. Никаких же правил по этому случаю нет, правда? Стоять мне? Сесть? Если меня будут наказывать, то мой инстинкт подсказывает мне, что лучше стоять, но все смотрят на меня с такой озабоченностью, что колени у меня подкашиваются. Мои кости стали словно полупустые бутылки из-под шампуня, которые обычно бросают в душе.

– Итак, Мэйв, – говорит мисс Харрис, дотрагиваясь до моей руки и садясь на диван. – Присядь рядом со мной, возьми салфетку и просто подыши несколько секунд.

Я опускаюсь рядом с ней. Слезы до сих пор струятся по моим щекам. Боже милостивый. Что она обо мне подумает? Сквозь слезы я вижу, как она хмурится. Все это ее смущает. Наверное, у нее в кабинете есть список «чувствительных» девочек, и я очень сомневаюсь, что в нем присутствует мое имя.

Но я все равно беру бумажную салфетку и опустошаю в нее содержимое носа. Хватаю другую. И еще одну. Уголком глаза я вижу, как в кабинет, прихрамывая, входит сестра Ассумпта во всем своем великолепии.

Про сестру Ассумпту шутят, что ее держат в этом кабинете с отключенным телефоном, потому что это дешевле, чем отсылать ее в дом престарелых. Конечно, это не очень хорошая шутка, но ее сочинили задолго до того, как я поступила в школу Святой Бернадетты, и ее будут пересказывать, пока сестра Ассумпта не умрет. Что, похоже, она пока не планирует делать. Как представители любой человеческой цивилизации считают, что станут свидетелями Апокалипсиса, так и все девочки, каждый год поступающие в школу, убеждены, что они-то уж точно станут свидетелями ее кончины.

Сестра Ассумпта – крошечная женщина. Ей где-то между шестьюдесятью пятью и ста тремя годами, в зависимости от погоды. Зимой она кажется самым старым человеком на земле, облаченная в слои вязаных изделий и термоноски, которые прикрепляет к завязкам на руках.

В первый месяц нашего с Лили обучения здесь мы с ней во время обеденного перерыва как-то зашли в пустой класс. И пока мы там сидели, сестра Ассумпта неожиданно распахнула дверь с энергией, которую я с тех пор не видела ни у одной пожилой женщины, и указала на нас пальцем.

– Вы, обе. Пойдем со мной.

Мы были совсем новенькими и не понимали, вдруг мы нарушили какое-то школьное правило. И еще мы думали, что сестра Ассумпта обладает какой-то властью, что тоже было не так.

Мы проследовали за ней во двор, где под деревом был припаркован ее «Фольксваген-Жук» 1963 года небесно-голубого цвета.

– Она что, до сих пор водит? – прошептала Лили.

Я подавила смешок.

– А это вообще законно?

Когда она открыла дверцу, нам предоставилась возможность заглянуть внутрь, и мы быстро поняли, что этим чудесным маленьким «Жуком» давно не управляли. Окно было слегка опущено, а вся машина набита опавшими листьями, некоторые из которых были оранжевого цвета старой тыквы, а некоторые зеленые, как сигнал светофора. Машина определенно не покидала территорию школы много лет.

Сестра Ассумпта открыла багажник и показала на три старых полусгнивших картонных коробки.

– Занесите их внутрь, – сказала она кратко. – Поднимайте снизу, присев. Вы хорошие, сильные девочки. Вот так.

Мы проследовали за ней до школы и поставили коробки в помещении, которое позже стало кабинетом мисс Харрис, но тогда было просто большой кладовкой. Как только сестра отвернулась, я открыла коробку и вынула бархатную шкатулку для украшений. Всего таких шкатулок было штук двенадцать, может, больше. Я открыла ее и увидела целую кучу дешевой декоративной бижутерии. Пластиковые «жемчужины», стеклянные «бриллианты». Вещи, которые, возможно, по отдельности стоили немного, но вместе могли бы сойти за пару сотен евро.

Мы обсуждали этот случай месяцами. «Фольксваген-Жук», заполненный листьями, куча дешевых украшений, скрюченный палец. Ощущение, что мы были маленькой частью какого-то большого плана нашей директрисы, который, возможно, еще не закончился. Мы сочиняли об этом рассказы. Лили начинала с двух предложений, затем передавала бумажку мне, и я писала еще два предложения. Вскоре у нас получилась целая сага, эпический роман о бывшей монахине и бразильском графе. Каждый раз после этого, завидев сестру Ассумпту, мы начинали хихикать, но никому не говорили почему.

Когда же я увидела сестру Ассумпту сейчас, эту причудливую старушку, бывшую монахиню, с носками на руках и в темно-синей юбке до колен, то поняла, что дело серьезное.

Лили пропала. Целая жизнь воспоминаний, понятных только нам шуток и прозвищ – все это развеялось, как утренний туман, и винить следует только меня. Неужели мой расклад Таро в пятницу настолько рассердил ее, что она не захотела появляться в школе в понедельник? Неужели она и вправду сбежала из дома?

Я снова начинаю реветь. Оказывается, раз уж начала плакать, то перестать очень трудно. Сестра Ассумпта всматривается в меня сквозь свои огромные совиные очки, крайне изумляясь.

– Это личный кабинет, – говорит она, явно раздраженная. – Я не разрешала приводить сюда полицейских.

– Я знаю, сестра, – говорит мисс Харрис. – Но обстоятельства довольно специфичны, поэтому я подумала, что вы не станете возражать.

– Здесь плачет девочка, – говорит сестра А. – Почему здесь плачет девочка?

– Это связано с Лили О’Каллахан, сестра, – отвечает мисс Харрис, стараясь сохранять деловой вид. – С пропавшей девочкой.

– С кем?

– Послушайте, – произносит наконец детектив Гриффин. – Мы не можем принять показания от Мэйв без присутствия ее родителей или опекунов, и она очевидно расстроена. Что, если подвезти ее домой и поговорить с ее родителями и с ней там? Где ей будет комфортно?

– Это разве не сестренка Харриет Эванс? Младшая? – снова вступает сестра Ассумпта.

– Нет, сестра, – отвечает мисс Харрис, отчаявшись.

Она поворачивается к Гриффин.

– Думаю, это хорошая мысль.

Так мы и поступаем. Мы выходим во двор, направляясь к парковке за зданием. Сейчас все на утренней перемене, и девочки моего года коварно бродят вдоль стен или между покрытыми мхом и плесенью скамейками. Увидев меня в сопровождении двух полицейских, они встают на цыпочки и вытягивают шеи.

Во дворе воцаряется гробовая тишина. Все замирают. Не слышно даже звука скакалки, с которой играют девочки помладше.

А потом я слышу чей-то одинокий голос, раздающийся словно выстрел ружья в пустыне.

– Ведьма!

Гриффин настораживается.

– ВЕДЬМА!

Гриффин озирается по сторонам, стараясь определить источник звука. Но уже поздно. Голосов уже много.

– ВЕДЬМА! ВЕДЬМА! ВЕДЬМА! ВЕДЬМА! ВЕДЬМА!

И они не замолкают, пока мы не садимся в полицейскую машину и не отъезжаем от школы Святой Бернадетты.