Текст книги "На войне с Понтиаком, или Тотем медведя. Повесть о краснокожих и красных мундирах"

Автор книги: Керк Монро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Керк Монро
На войне с Понтиаком, или Тотем медведя. Повесть о краснокожих и красных мундирах

ГЛАВА

I

ДОМ ТАУТРИ

Заканчивался прекрасный день середины лета; жара спадала; высокие деревья, листья которых шелестели под прохладным ветерком приближавшейся ночи, бросали дрожащую тень на поверхность Лох Мег, и вся природа пребывала в покое. Маленькое озеро, носившее имя из Старого света, находилось в Новом свете, и было одним из множества лесных украшений, покрывавших земли западной части штата Нью-Йорк полтора века назад. Оно принадлежало в соответствии с патентом, выданным английским королем, его верному слуге, Грэму Хистеру, чья храбрость и раны, полученные в боях, сделали его майором Хайлендского полка, когда ему не было еще и сорока лет. Будучи столь щедро вознагражден, майор Хистер со своей молодой женой и полудюжиной верных последователей оставил Старый свет ради Нового и поселился в его глуши. Хотя сначала майор был несколько смущен тем обстоятельством, что ближайший белый сосед находился от него на расстоянии в несколько лиг, одновременно он доволен был тем, что соседом этим оказался его старый друг и товарищ, Уильям Джонсон, благодаря дипломатическим способностям которого сильный союз ирокезов, Шесть Народов, стал союзником англичан и жил с ними в мире.

На возвышенности, откуда начинался плавный спуск к озеру, которое майор Хистер назвал в честь своей жены, он поставил солидный блокгауз из обтесанных сосновых стволов. За ним по трем внутренним сторонам стояли бревенчатые строения, а в центре был выкопан глубокий колодец. Таким образом, приготовившись к войне еще в мирное время, собственник начал обживать свои владения с таким успехом, что в течение трех лет с тех пор, как было срублено первое дерево, несколько акров угрюмого леса превратились в прекрасные поля. Подрастал молодой сад, небольшое стадо паслось на берегу озера, и во всем видны были признаки процветания и благополучия.

Военные привычки хозяина заставили его вырубить все деревья на большом пространстве вокруг грубой крепости, защищавшей сокровища его жизни, но рядом с входом он оставил два могучих дуба. Они не только давали благодетельную тень, но и стразу стали признаком, по которому назвали это место жившие рядом индейцы. Поскольку они всегда называли его «домом с двумя деревьями», скоро это название превратилось в «Дом Таутри¹», под которым и стало известно от пресных морей до чистых вод далекого Шаттемука.

Дом Таутри не только охотно предлагал гостеприимство случайным охотникам, торговцам или путешественникам, которых дела или любопытство влекли в эту дикую местность, но и индейцам, которые все еще во множестве населяли эти леса и даже основали одно из своих селений недалеко от него. С ними, имея возможность убедиться в их верности слову и абсолютной честности, майор Хистер имел дружеские отношения, несмотря на их недовольство тем, что он поселился на их земле. В то же время и жена его благодаря своей доброте и готовности помочь больным и оказавшимся в трудной ситуации вызывала у них чувство глубокого уважения.

Хотя ирокезы были в мире со своими английскими соседями, долгая вражда не утихала между ними и французскими поселенцами из Канады – на протяжении жизни поколений продолжались столкновения между ними и племенами, жившими вдоль реки Святого Лаврентия и по берегам Великих озер. Самыми заметными из них были оттава, гуроны, или виандоты, оджибве и поттавватоми, которые объединились в союз против своих сильных врагов. Застарелая ненависть ирокезов, взращенная многими поколениями, подогревалась иезуитскими священниками, желавшими торжества своей веры, французскими торговцами, желавшими монополизировать все выгоды торговли с новым светом, и французскими солдатами, стремившимися любой ценой расширить владения своего короля. Так что, под тем или иным предлогом там постоянно проходили военные отряды, которые наносили поражения и сами их терпели, и все это заставляло всех, рискнувших поселиться на границе, жить за стенами из толстых брусьев.

В этих условиях и в этих обстоятельствах в 1743 году, когда дои Таутри еще пах смолой, сочившейся из пор недавно срубленных стволов, родился Дональд Хистер – такой же крепкий парень, как любой американец в то время, и герой этой повести.

В тот вечер в середине лета, с которого начался наш рассказ, майор Хистер и его супруга вышли, рука об руку, за палисад, ограждавший их укрепленное жилище, наслаждающей прекрасными видами окружающей природы и разговаривая о том о сем. Этот дом в дикой местности был им очень дорог, потому что долгие годы перенесенных ими трудов и лишений, теперь принесли свои плоды и были наследием их мальчика, которому было сейчас два года от роду, и который сейчас был у них за спиной под присмотром краснощекой шотландской няньки. Наслаждаясь тем, что их окружало, они строили планы на будущее и обсуждали детали предстоящих многочисленных улучшений. На заливе озера должна была быть построена мукомольная мельница, а низину следовало осушить, чтобы расширить пастбище для увеличивавшегося стада.

Пока они говорили об этом, из глубины леса послышался звук, который заставил их остановиться и прислушаться. Вечерний ветер донес до них звук выстрелов, и, похоже, они сопровождались криками, вырывавшимися из человеческих глоток.

– О Грэм! Что это значит? – воскликнули миссис Хистер, сжав руку мужа и инстинктивно оглянувшись, чтобы убедиться в том, что дитя ее в безопасности.

– Ничего, что могло бы тебя встревожить, дорогая, – спокойно ответил майор. – Просто у наших друзей-индейцев какой-то праздник – военный танец, или танец скальпа, или они обсуждают печальную судьбу своих новых пленников, или что-то еще в таком роде. Я помню, что больше недели назад Трумэн говорил о том, что в поход вышел еще один военный отряд. Я все же хотел бы, чтобы эти сенека перенесли свой поселок подальше. Мне всегда казалось, что пять миль – дистанция достаточная, но сейчас…

– Я бы хотела, чтобы это ужасное сражение закончилось, – перебила его миссис Хистер. – Придет ли время, Грэм, когда эти несчастные язычники прекратят свои ужасные войны и будут жить в мире, как цивилизованные создания?

– Как цивилизованные создания, дорогая моя? – улыбнулся майор Хистер. – Да, я могу совершенно определенно сказать, что, если настанет время, когда эти народы, которые мы называем цивилизованными, прекратят воевать, то даже краснокожие индейцы могут последовать их примеру. Что же до их методов ведения войны, то они всего лишь следуют практике, какой пользовались их предки на протяжении столетий; что же до обращения с пленниками, то они всего лишь делают то же, что делали цивилизованные римляне, средневековые рыцари и святая инквизиция. Не так уж давно в Англии, в Тибурне, была заживо сожжена Элизабет Гаунт за призывы к милосердию и предоставление убежища политическим противникам; крики тех, кто взывал к милосердию на поле Смитфилда², тоже пока на забыты. Расправа над ведьмами в Новой Англии – совсем недавняя история, а зверские расправы белых над индейцами не прекращаются со времен Колумба. Разве не Фронтенак приказал заживо сжечь воина ирокезов, чтобы запугать его товарищей? Разве…

Честный майор так увлечен был этой темой, что мог бы говорить еще долго, если бы его не прервали самым неожиданным образом.

Он со своей женой шли обратно к дому, и, как и прежде, шотландская служанка с ковыляющим предметом своей заботы была в нескольких шагах позади них. Они обернулись на громкий крик девушки, чтобы увидеть бегущего молодого индейца, выбежавшего из леса и упавшего у ног девушки. Тело его было покрыто ранами, и, судя по всему, он был без сил. Когда он упал, второй индеец, в правой руке которого сверкал смертоносный томагавк, выскочил из лесной тени и с торжествующим криком подскочил к беспомощной жертве. Сразу за ним бежали еще двое.

Пока девушка-шотландка застыла в ужасе, маленький Дональд, решивший, что все это – новая игра, специально для него придуманная, и с радостным лепетом побежал, а потом споткнулся и упал прямо на голову распростертого индейца. Если бы не это, смертоносное лезвие, уже опускавшееся для смертельного удара и вовремя остановленное, уже свершило бы свою кровавую работу.

С криком ужаса миссис Хистер подскочила к своему ребенку; но прежде нее, подскочив, словно пантера, майор Хистер оказался там первым и, схватив ребенка на руки и выпрямившись над телом молодого индейца, встал перед его разъяренными преследователями.

ГЛАВА II

МАЙОР НАХОДИТ ДРУГА И ПРИОБРЕТАЕТ ВРАГА

Несколько секунд три индейца, тяжело дышавшие после долгой погони по лесу, молча смотрели на белого, который, с ребенком на руках, не показывая страха, стоял перед ними. Потом тот, что был впереди, устрашающего вида дикарь по имени Манг (Ныряльщик), презрительным взмахом руки велев майору посторониться, сказал:

– Пусть белый сойдет с тропы Манга, чтобы он смог убить собаку-оттава, который думал избежать мести сенека!

Не стронувшись ни на дюйм, продолжая держать маленького Дональда, который, лопоча, с любопытством смотрел на индейцев, майор Хистер ответил:

– Даже если этого потребует все племя сенека, я не позволю, чтобы этот человек был убит в присутствии моей жены. Раз уж мой сын спас его, я не отдам его в ваши руки, обрекая на мучения. Он искал моей защиты, и он ее получит, пока не докажет, что не заслуживает ее. Пусть сашемы вашего племени пожалуются сэру Уильяму Джонсону. Если белый вождь решит, что этот пленник должен быть выдан, и прикажет это сделать, я выдам его, но не прежде. Ступайте теперь, пока мои молодые люди, которые уже идут сюда, не придут и не прогонят вас ударами плетей, как визжащих собак.

Дикарь, который достаточно хорошо владел английским языком для того, чтобы понять смысл сказанного, хмуро ответил:

– Кто дал право белому вставать между индейцем и индейцем? Эта земля – земля индейцев. Длинный дом, в котором живет белый, принадлежит индейцам, как и стволы деревьев, из которых он построен. Если индейцы скажут тебе оставаться, ты сможешь остаться: если скажут уйти, ты должен будешь уйти. Пусть кто-то из твоих юношей только поднимет руку на Манга, и земля, по которой сейчас ходит белый, больше никогда такой не будет. Его дом станет совиным гнездом, и скво сенека будут убирать урожай с его полей. Отдай Мангу его пленника, и тогда не будет крови между ним и его белым братом.

– Никогда, – ответил майор Хистер, достаточно понимавший язык индейцев, чтобы понять общий смысл сказанного.

Он не успел договорить, как Манг вдруг нагнулся и рванулся вперед, словно змея, собираясь своим отсвечивающим томагавком разбить голову своего все еще распростертого врага.

Словно молния, взлетела правая нога майора; тяжелый, подкованный башмак врезался под подбородок дикаря, так что тот оторвался от земли, а потом рухнул на спину, хастыв, словно мертвый.

Остальные дикари в первый момент рванулись, словно желая отомстить за нападение на своего соплеменника и, как им показалось, его смерть, но их порыв был прерван окликом , раздавшимся а их спиной. Бросив взгляд в том направлении, они увидели направленный на них длинный ствол ружья, которое держал белый, одетый в одежду из кожи, как принято было у тех, кто большую часть времени проводил в лесу. В то же время полдюжины работников, возвращавшихся с поля домой, заметили, что что-то происходит, и поторопились туда. Разумно рассудив, что в данных обстоятельствах благоразумие – лучшая часть доблести, сенеки взяли беспомощное тело своего товарища и, убежав так быстро, как могли со своим грузом, исчезли в лесу в сгущающейся тьме.

Взорам собравшихся предстала такая картина: высокий майор стоял над распростертым телом спасенного беглеца, держа одной рукой улыбающегося ребенка, а его дрожавшая жена вцепилась в другую его руку. Рядом с ними стояла на коленях перепуганная девушка, закрывшая ладонями горящее лицо, а в нескольких шагах позади стояла группа работников, вооруженных разными орудиями своего труда. Впереди был Трумэн Флэгг, охотник, белый по рождению, индеец по воспитанию и образу жизни, опиравшийся на ружье и молча наблюдавший за убегавшими дикарями. Когда они исчезли в лесу, он спокойно заметил:

– Это было отлично, майор, и этот мерзавец Манг получил по заслугам. Но если он такой мертвец, каким кажется, то я боюсь, что это втянет вас в неприятности с племенем, хотя он и не сенека по крови и пользуется у них большой любовью.

– Так ты его знаешь? – спросил майор.

– Не сказать так штоб знаю, но кое-что о нем слыхал.

– Очень хорошо; пойдем в дом, и ты расскажешь мне, что знаешь, пока мы будем обсуждать это дело. А вы, парни, отнесите этого бедолагу в сарай, там посмотрим, что с ним делать. А теперь, дорогая, нас ждет ужин, и я воздам ему должное с большим удовольствием, оттого, что это происшествие столь счастливо разрешилось.

– Я молю Господа, Грэм, о том, чтобы это происшествие действительно завершилось, – истово ответила миссис Хистер, забрав ребенка из рук мужа и прижав его к груди.

Вся эта драматическая сцена заняла не более пяти минут, и, когда люди приблизились к распростертому индейцу, оказалось, что он пришел в себя и может встать и идти с посторонней помощью.

Убедившись в том, что его жены и ребенок находятся в доме в полной безопасности, майор Хистер счел своим долгом посетить гостя, воспользовавшегося его гостеприимством при столь необычных обстоятельствах, и узнать о его состоянии. Он нашел его лежавшим на соломенной подстилке, поверх которой было наброшено одеяло, и поговорил с ним с помощью Трумэна Флэгга на языке индейца, незнакомом хозяину. Охотник промывал раны индейца так осторожно, что это совершенное не вязалось с его грубым обликом, и время от времени давал ему сделать несколько глотков холодной колодезной воды, которая сейчас была для него лучшим эликсиром жизни.

– Что бы в таком случае сделал? – спросил майор, глядя на Трумэна Флэгга, который одну за другой смазывал многочисленные раны индейца целебной мазью, сделанной из смеси медвежьего жира с ароматной смолой бальзамической ели. – Он выживет, как ты думаешь?

– Благодаря вам, майор, да! Он выживет, и все будет отлично, потому что хотя его раны выглядят плохо, опасности ни одна из них не представляет. Они заживут. Вот от жажды он едва не помер. Сами видите, его чуть ли не весь день пытали, и не давали ни глотка воды с последней его трапезы, а это был кусок соленого мяса накануне вечером. Он быстро будет в порядке. Все что ему сейчас нужно – еда и вода, и хороший сон, и он скоро будет как новенький. Потом он готов будет снова выйти на тропу войны, если так можно сказать. Это самый храбрый инджун из тех, кого я видел, а я уж на них насмотрелся, всяких видел. Если ему нужно, я останусь с ним на ночь, потому что его племя сейчас далеко. Но храбрость есть храбрость, что у белых, что у краснокожих, и мужчина, который считает себя мужчиной, будет это доказывать, кто бы ни стоял на его пути.

– Убеждение, которое я охотно разделяю, – ответил майор. – Храбрый враг всегда лучше трусливого друга. Но враг ли нам это индеец? К какому племени он принадлежит?

– Оттава, – был лаконичный ответ.

– Оттава! – воскликнул майор, совершенно сбитый с толку. – Но ведь оттава – самые верные союзники французов и самые непримиримые враги англичан. Ты уверен, что он – оттава?

– Абсалютна, – ответил охотник, усмехнувшись в ответ на такой испуг говорившего. – И это не все – но он еще и самый храбрый воин и лучший человек среди всех оттава. Они зовут его Сонга, Сильное Сердце, и я уверен в том, что сэр Уильям был бы рад хоть завтра обменять сотню фунтов королевскими монетами на его скальп.

– Так чего же ты отказался их заработать? – спросил его собеседник. – Ведь легче чем так эти сто фунтов получить не выйдет, а это не та сумма, от которой может отказаться даже такой независимый лесной бродяга, как ты.

Вместо ответа тот выпрямился во весь рост и, взяв в руку свечу, несколько секунд рассматривал собеседника.

– Ты так не думаешь, майор Хистер! Хвала Господу, ты ведь так не думаешь! Твое лицо лучше твоих слов говорит, что ты честный человек, – наконец произнес он. – Если б я решил, что ты вправду готов сделать то, о чем сказал, и принадлежишь к тем мерзавцам, которые готовы убивать ради золота, я никогда больше не сел бы за твой стол, ноги моей не было бы в твоем доме, никогда не посмотрел бы тебе в лицо и никогда не думал бы о тебе иначе, чем как о негодяе, от которого ждать можно только гадостей.

– Нет, Трумэн. Я не думал сделать то, о чем сказал, – ответил майор, пожав охотно протянутую ему руку. – Я сказал так просто из любопытства, чтобы услышать твой ответ, хотя и без того знаю, что характер у тебя из лучшей стали. Теперь я должен вернуться к жене, и если ты присоединишься к нам, когда сделаешь все что нужно для этого бедняги, мы вместе обсудим эту ситуацию, потому что мне кажется, что держать Сонгу из племени оттава пленником в чьем-то доме – не самое хорошее дело.

ГЛАВА

III

ИСТОРИЯ ТРУМЭНА ФЛЭГГА

Трумэн Флэгг был сыном одного из суровых семейств Новой Англии, осваивавших дебри на самом краю цивилизованных земель и отбивавших нападения французов и индейцев, то и дело вторгавшихся из Канады, словно стаи злобных северных волков. Во время одного из таких набегов его родители были убиты, а ребенка забрали с собой, чтобы вырастить его среди кохнауагов⁴, живших у реки Святого Лаврентия недалеко от Монреаля. С этими индейцами он прожил несколько лет, за это время полностью поняв их образ жизни и изучив язык не только этого племени, но и нескольких других северных племен, а также французский. Помимо этого, он так хорошо изучил лес и так совершенно усвоил индейские манеры и привычки, что, когда он снова был захвачен, на сей раз отрядом грабителей из племени макуа, или могауков, никто не признал в нем белого, пока в поселке ирокезов его не раздели, готовя к пытке. Когда его личность была установлена, последний его пленитель смыл с него раскраску кохнауагов, снова раскрасил и одел так, как это принято было у могауков, и относился к нему со всем уважением, как к сыну племени. Сменив таким образом одну индейскую жизнь на другую, Трумэн Флэгг оставался среди ирокезов достаточно долго для того, чтобы в совершенстве овладеть их языками, и получил имя Хоносагета, что означало человека со многими языками. Наконец он привлек внимание сэра Уильяма Джонсона, став одним из переводчиков генерала и советником по индейским вопросам. Когда же после недолгого знакомства лесного странника с цивилизованной жизнью (таковой в его понятии была жизнь в пограничных поселках, разбросанных вокруг Джонсон Холла в низовьях реки Могаук) ее условности и ограничения стали его тяготить, он с большим удовольствием принял приглашение майора Хистера, который в то время искал опытного проводника и охотника. С тех пор, помимо службы, которая заключалась в передаче посланий между домом Таутри и поселками вдоль реки, он был свободен и мог идти, куда ему вздумается, следя лишь за тем, чтобы его хозяин во всякое время года имел в достатке разнообразную дичь. Это давало ему возможность большую часть времени бродить по лесу, от одного индейского поселка к другому, ведя разговоры на интересующий их темы с членами этого дикарского сообщества, и присматривая своим орлиным глазом за безопасностью обитателей дома Таутри. Человеком он был простодушным, абсолютно честным и добронравным, что давало ему возможность получать все нужные ему сведения, подобно мху, впитывающему всю воду. Хотя сложения он был среднего, мускулы у него были стальные, глаз как у ястреба, а в меткости стрельбы он превосходил всех жителей приграничья, белых или краснокожих. В течение трех лет таких отношений, полезных для обеих, сильная дружба связала сына леса и старого воина, чей военный опыт и отвага на поле битвы были отмечены королем. Теперь же он с нетерпением ждал прихода охотника, чей совет помог бы ему составить план действий в сложившейся ситуации.

Когда Трумэн Флэгг появился и сказал, что его пациент уснул, хорошо поев, майор спросил, что он знает об этом молодом оттава, и услышал следующее:

– Насколька знаю, майор, Манг, тот парень, которого вы так хорошо уложили, джибвей, а Сонга – оттава, сын их верховного вождя или шамана, Митаи, который имеет большое влияние среди озерных племен. Недавно оба они, Сонга и Манг, ухлестывали за одной скво из джибве, про которую говорили, што она самая красивая девица во всем племени. Они из-за нее несколько раз здорово дрались, но выбрала она Сонгу, а другой остался с носом. Наконец Сонга на ней женился и повез ее в селение оттава. Тогда Манг решил им обоим отомстить, но, раз уж джибве и оттава добрые друзья, он присоединился к сенека, чтобы хоть так попробовать разделаться с Сонга. Оказалось, что его тотем – волк, сенеки его считают очень мильным, к тому же парнем он оказался смелым и хорошей драки не избегал, так что скоро он стал среди них прославленным воином и в любое время мог собрать отряд для набега на оттава. Много стычек с тех пор произошли при участии Манга, а, если белые в них вмешивались, то это было их дело. При всем своем уме с Сонга он ни разу не встречался, во всяком случае ему это не удавалось до последнего раза, когда он схватил его, его женщину и ребенка, когда те шли из одного селения оттава в другое. Говорят, Сонга был молодцом – сражался так, как до него никто другой, убил полдюжину воинов Манги и удерживал их, пока его женщины с ребенком не смогли убежать. Потом он сдался, и его принесли его к себе. Они подождали, пока он оправится от своих ран, а потом решили убить его, подвергнув самым жестоким пыткам, какие я в жизни видел.

– Не хочешь ли ты сказать, – перебил майор, – что ты наблюдал за тем, как его пытают, и ничего не сделал, чтобы это предотвратить?

– Канешно, майор. Работа у меня такая – смотреть на это все. А еще моя работа – мир держать, насколька можно, промеж белых и краснокожих, а он сразу рухнет, стоит мне помешать индейцам расправиться с их индейским пленником. Они исполняют свой закон, а я свой.

– Полагаю, ты прав, – согласился майор, – но я рад, что не оказался на твоем месте, и жалею о том, что дикарей только ободрило твое присутствие на их дьявольской оргии.

– Было много случаев, майор, когда я не мог помочь сам себе, – спокойно ответил охотник. – Правда, в тот день мое присутствие их не ободряло, потому что меня они не видели. Для этого я слишком хорошо спрятался. Ну, ладно, чтобы закончить этот рассказ, скажу, что они продолжали его мучить по-всякому, а он ни звука не издал, разве что ругал их и дразнил, и даже бровью не повел. Раз, когда они увидели, что он вот-вот от жажды помрет, то освободили ему руки и дали чашу с холодной родниковой водой, но, едва он поднес ее ко рту, они ее вышибли. Потом они другую чашу поднесли к его рту, но он им удовольствия не доставил – даже не шевельнулся, чтобы хоть глоток сделать.

Наконец они выложили вокруг него круг из сухого дерева и зажгли его. Тут я подумал, что бедняге конец пришел, и мучения его скоро закончатся. Едва я так подумал, как почувствовал, что кто-то осторожно пробирается через лес позади того места, где я прятался. Я только успел увидеть, что это женщина, как она, не скрываясь, выскочила из леса, словно молния, и, не обращая внимания на огонь, словно бы это были струи дождя, освободила Сонгу.

Он, как олень, перепрыгнул через огненный круг, в котором должен был бы медленно поджариться, сбил с ног двоих или троих воинов, оказавшихся на его пути, и рванулся в лес, и она побежала вслед за ним, и все это произошло прежде, чем кто-то понял, что происходит. Вслед ему было выпущено несколько пуль, но никто не попал, так что у них оказалось примерно ярдов сто форы, пока вся толпа не ринулась за ними. Манг был единственным, кто не упускал их из виду, и, когда на берегу озера они разделились и он побежал в одну сторону, а она в другую, он погнался за тем, кого ненавидел больше – за Сонгой.

– А как же ты смог все это увидеть? – спросил майор. – Ведь они должны были очень быстро пробежать мимо твоего укрытия.

– А, да я побежал за охотниками, – ответил Трумэн Флэгг. – Я решил, что вряд ли кто-то из них обратит на меня внимание. К тому же у меня все тело затекло, и я решил немного размяться.

– Да, они тебя так и не заметили, это ты верно решил, – похвалил его майор, – и я никогда не забуду, какое испытал облегчение, когда увидел тебя в тот критический момент. Я рад, что этот бедный юноша спасен и нашел убежище, хотя и не представляю, что теперь с ним делать. Всем сердцем хочу, чтобы он благополучно добрался в селения оттава. Но кто та женщина, что его спасла, и как ты думаешь, что с ней могло случиться?

– Он называл ее своей скво, – ответил охотник, – и если она там, где я с ней расстался, то сейчас сидит и смотри на него.

– Ты так не думаешь! – крикнул майор, вскочив на ноги. – Что с ней?

– Я так именно и думаю; она сидит рядом с ним, потому что я сам впустил ее полчаса назад, и, когда я уходил, она закрыла за мной дверь.

– Тогда пойдем со мной, я должен ее увидеть, – воскликнул майор, шагнув к двери.

– Подождите, майор. Не кажется ли вам, что Сонга заслужил несколько часов спокойного сна? – спросил охотник.

– Да, ты прав, так и есть, ответил майор и снова опустился на стул.

ГЛАВА

IV

ПОБЕГ ПЛЕННИКОВ

Миссис Хистер, уложив ребенка спать. Вошла в комнату как раз вовремя, чтобы услышать завершение истории охотника, которую сочла чрезвычайно интересной. Как и ее мужа, ее обуревало желание увидеть храбрую женщину, которая, пожертвовав всем ради мужчины, которого любила, смогла одна, без посторонней помощи, избавить его от ужасной участи. Вместе с тем она понимала, что было бы жестоко беспокоить гостей, столь нуждавшихся в отдыхе. Подумав, она решила, что следует дождаться утра, прежде чем навестить тех, кого судьба заставила воспользоваться их гостеприимством. Тем временем нужно было решить, что с ними делать, и кто они –гости или пленники? Обсуждение этого вопроса было долгим и оживленным, пока майор, наконец, не поставил точку, сказав:

– И то и другое. Этой ночью они наши гости. Утром я выставлю у них охрану, для их безопасности и заодно для нашей. Тогда они превратятся в пленников. Если к тому времени, как воин оттава залечит свои раны и будет готов отправится в путь, я не получу иных указаний от Джонсона, я отпущу его, и да пребудет его судьба в руках господа. Если же я получу приказ продолжать удерживать его, или даже передать его тем, от кого он убежал, что было бы противно воле господа, то я не вижу никакой иной возможности, кроме как выполнить этот приказ.

– О Грэм! Ты не должен, не можешь предать этого замечательного индейца и его отважную жену той страшной участи, которая их ждет! – воскликнула миссис Хистер.

– Я не думаю, что придется выдать женщину, да этого никто и не потребует, потому что она военнопленным не является, но с мужчиной дело другое. Он вождь племени, которое зарекомендовало себя как самый непримиримый враг Англии и, судя по тому, что сказал мне Флэгг, человек он выдающихся способностей. Его смерть может в будущем спасти жизни сотен белых – мужчин, женщин и детей. Если позволить ему уйти, это может втянуть нас в войну. Любое решение может иметь далеко идущие последствия, и я благодарен, что не мне его принимать. Что бы ни приказал Джонсон, это будет исполнено, невзирая на наше личное мнение, потому что здесь он – законный представитель короля, да благословит его господь, которому все мы служим. В любом случае, этой ночью мы можем спать спокойно, а у этих двух все еще впереди, потому что, даже если сенеки пожалуются губернатору, пройдет несколько дней, прежде чем я получу его указания.

– О, дорогой! – вздохнула миссис Хистер. – Я полагаю, что ты прав, Грэм, но обстоятельства слишком опасны, чтобы оставаться просто наблюдателями. Я думаю, что лучше бы мне дойти до того, чтобы помочь этим беднягам бежать, пусть даже это будет вызовом губернатору, чем отдать их в его руки; я ведь знаю, что жена разделит судьбу своего мужа, какой бы она ни была.

– Не думаю, дорогая, что тебе стоит это делать; подумай сначала, как может твой поступок в будущем повлиять на судьбу твоего собственного мальчика, – хмуро ответил ее муж.

Перед тем, как отойти ко сну, майор и Трумэн Флэгг осторожно подошли к сараю, и, остановившись у единственного его открытого окна, которое было всего лишь узкой щелью, прорезанной в толстых бревнах в задней стене и должно было служить бойницей для мушкета, явственно услышали тяжелое дыхание, что убедило их в том, что их пленники пребывают в полной безопасности. Потом майор пожелал своему товарищу доброй ночи, и они разошлись по своим комнатам. Он прошел всего несколько шагов, когда охотник нагнал его и протянул ему ключ от сарая, сказав, что ему будет спокойнее, если этот ключ останется у хозяина. Когда они снова разделились, он заметил, что очень устал и боится, что завтра будет спать допоздна.

Несмотря на это, Трумэн Флэгг поднялся за час до рассвета. Он зажег маленький потайной фонарь и при его свете, двигаясь очень осторожно, в разных местах нашел оружие, одежду и еду.

– Это то, что майор в глубине души хотел бы сделать, эта точна, – прошептал он про себя, – и то, что мадам никогда бы мне не простила, если бы я это не сделал. Я видел это на ее лице.

Закончив эти приготовления, охотник пересек плац, как майор называл незастроенный участок, и открыл дверь сарая, которую незаметно отпер перед тем, как отдать ключ майору Хистеру. Едва он вошел внутрь, как обитатели сарая проснулись и со страхом уставились на него. В нескольких словах, сказанных шепотом, он объяснил Сонге его положение, добавив, что, хотя белый вождь не имеет власти, позволяющей ему освободить пленника, ему очень не хочется, чтобы тот, кого спас его сын, был отдан тому, кто наверняка его убьет.

– Так что, – продолжил охотник, – он хотел бы, чтобы ты убежал, пока темно, взяв эти подарки. Он хотел бы, чтобы ты никому не говорил о том, как ты убежал, и чтобы ты помнил, если в твоих руках окажется английский пленник, что жизнью и свободой ты обязан английскому ребенку.

– Тебе, – добавил он, обращаясь к отважной жене Сонги, – передает привет белая скво, привет от одной храброй женщине другой, столь же храброй. Она желает тебе доброго пути, добраться со своим мужем до селений своего народа и сохранить ее для своего ребенка, который мог бы остаться без отца.

Когда молодой оттава с помощью жены медленно поднялся на ноги и с рудом выпрямился – тело его, истерзанное пытками, отзывалось болью на каждое движение – он просто ответил: