Текст книги "Против света"

Автор книги: Кеннет Грант

«Третья нечистая жаба» собиралась произвести на свет потомство. Я знал, что это дух, родственный «цзинь цзань кю», появляющемуся в обличье гигантской жабы или лягушки. Аврид вскормила такое существо в своей лачуге в Фрэмлингеме, – об этом говорилось в описаниях ее деяний в хрониках Вайрдов из Брандиша. Это был просто зоотипический вариант культов Окбиша, Хефралоидов, Крокодила, – вот что я инстинктивно понял, когда Ли рухнула передо мной в спазме, изогнувшем ее с головы до пят. Внезапно кто-то схватил меня за руку. Доктор Блэк, глядя в сторону, собирался утащить меня прочь, – вне всякого сомнения, еще глубже в преисподнюю. Я не двигался с места, буквально парализованный разворачивавшейся передо мной картиной. Ли висела в воздухе, слегка покачиваясь на вертком шаре астрального огня. Мне вдруг нестерпимо захотелось пасть ниц и молиться этому жуткому идолу из пламени и фантазий, лобызать пальцы на ее ногах, вокруг которых сновали безумные огоньки, насыщая электричеством каждую частицу ее астральной атмосферы. Шоа, Злая Женщина, точно лоа, что вселяется в своего коня, овладела Ли. Я видел шлем, пылающий огнем Криксквора. Ворон устремился вниз, и очертания Ли исказились, раскалившись, когда птица прошла путем Огненной Змеи и вышла из ее влагалища зеленым дымчатым жуком. Люк открылся под ногами Ли, и прежде, чем рухнуть вниз, я заметил Аврид, смотрящую на меня бесстрастно из окошка на северной стене святилища, точно моя кузина, которую я когда-то видел за окном уэльского Брандиша. Я полетел навстречу плещущимся волнам. И обнаружил, что стою на гниющих балках верфи, спиной к заброшенному складу в китайском квартале. Дядя Фин приближался в ялике.

Желтый, приземистый и демонический, плотоядно расхохотался. Он выглядел гротескнее, чем Фо-Хай. Не толстый и вялый Фо-Хай, но тощий, костлявый идол, сидящий в зеленой заводи китайского квартала и измученный укрощением страстной мечты о покрытых маками долинах Хунаня, куда он вернется, нагруженный золотом, вырученным от зловещей транспортировки человеческих душ. Синь-Синь-Ва собственной персоной. В его учтивой праздности было что-то от Будды, но нечто звериное крылось в том, как его пальцы, похожие на клешни, поднимались из глубоких складок богато расшитых одежд. Был он одноглаз, и птица на его плече одноглаза, они дополняли друг друга, поскольку у сидящего на корточках был правый глаз, а у птицы – левый.

Смутные мысли плавали у меня в голове: китайцы – единственный народ, боготворящий смех, и Желтый был тому хорошим примером. Выглядел он величественно, более того – устрашающе: существо, что неуклюже вскарабкалось на гниющую пристань и стряхнуло с себя маслянистые воды, подмывавшие разрушенные здания возле древней реки. Облепленный жуткой ряской, он, несомненно, был Древним, родственником великого Ктулху, и в то же время предком Себека, Хефры и Гекаты.

Дядя Фин пытался что-то сказать, но его попытки объясниться были удручающе неудачны. Он безмолвно указал на свиток, который Желтый извлек из складок своего просторного одеяния. Развернув свиток, я вновь увидел печати, которые Остин Спейр набросал на портрете Клэнды, отыскавшемся при лунном свете на призрачном чердаке.

Изогнутый коготь Желтого указал на конус, завершавшийся острием.

– Нет точки острее Бесконечности, – произнес он с расстановкой.

Меня поразило, что он цитирует Бодлера. Острие уходило в основание другого конуса, где были запечатлены печати; расшифровать я их не мог, только понимал, что они таят важнейшие секреты. Я видел в конусе шлем, сверкающий светом Криксквора, и знал, что пирамида, на которой высился трон, проецировалась в зал ложи и орошала своими волнами восьмерых прислужников, окутанных снотворным туманом, исходящим от погруженной в транс Ли. Восемь детей Ню-Изиды, пронизанных Криксквором, скопили силу в своих магических одеяниях. Они были покрыты тенью птицы-Изиды, что поворачивалась в восемь сторон Пространства и сочеталась с мужчинами и женщинами, рассеивая Свет, который, соприкасаясь с воздухом, становился невидимым, но мог оплодотворить всех, на кого падал.

Я вновь увидел в шаре то, что давно уже пыталась показать мне Маргарет Лизинг: склеп в Кандлстоне был прототипом, копией и истоком святилища ложи, где я стал свидетелем апофеоза Птицы Криксвора. Странные спутники были у Аврид, но ничуть не удивительней крылатого кошмара, что метнулся из заплутонных бездн за краем снотворного тумана. Так что моей первейшей задачей стало постижение участи Неспящих, поиск Восьми Углов Тифонианского драконьего – семени, восьми центров пагубы, принесших «свежий жар с небес», как Ангел сказал Кроули. Воплощенные прототипы этих восьми углов пространства спрятались под масками ведьмы Аврид, миссис Бомон (урожденной Элен Воган), миссис Паттерсон, Бесзы Лориель, Клэнды Фейн, Кэтлин Вайрд, а теперь и Маргарет Лизинг. У меня не бьио возможности поименовать иные воплощения; возможно, мне только предстояло с ними встретиться. Оттого, что сам я был магическим потомком Аврид, мне без труда удавалось опознавать иные ее аватары.

Огюст Буше мечтал о посланцах, призванных на землю Детьми Изиды. Сидящий на Корточках – тот, что носил желтую маску Сета, был также и Ктулху! Лавкрафт видел его рыло; доктор Блэк узрел паукообразное существо, чью Книгу попытался сочинить во время работы с Маргарет Лизинг в Ложе Новой Изиды. Сет, неясный зверь пустыни, был также Хло-Хло, страшным пауком, прославленным лордом Дансейни – нетрудно вообразить объединенные возможности двух этих сил, Сет-хло-хло или Ктулху, гигантский земноводный ужас глубин. И образ Маргарет с Крик-свором на голове навеки отпечатался в моем сознании, словно проник щупальцами в сеть дрожащих, спутанных лучей. Только сейчас я вспомнил, что Свет этот падал и прежде. Поспешно покидая лабиринт улочек Старого Каира, я думал только о том, как спрятаться в туннелях между ними. Я понимал, что мои преследователи готовы выблевать свое нутро к моим ногам в любую секунду. Я вспоминал также, что «Дом Бесчестья» в Каире был одним из многих зданий, в кладке которых покоились внешние камни Великой Пирамиды, украденные после сильного землетрясения, разрушившего Эль-Фостат. До сих пор заметен редкий иероглиф, высеченный в циклопическом блоке кладки. Говорят, это единственная известная надпись, связанная с той Пирамидой. Теперь ее можно заметить на одном из камней, встроенных в дом на рю Рабага, – странная закорючка, не похожая на другие египетские иероглифы и озадачившая ученых: искаженный символ; точно такой же я обнаружил на штукатурке Кандлстонского склепа в Землях Моргана.

Вот, что я имею в виду, заявляя, что Ложа Новой Изиды породила Детей Изиды, и что я присутствовал при родах. И тот факт, что восемь лучей Света Крисквора в тот день упали на Землю, необъяснимым пока образом связан с самыми древними постройками на нашей планете – в этом у меня нет ни малейшего сомнения.

Поток образов пронесся в моей голове. Я вспомнил встречу с Бесзой Лориель, чью историю я изложил в «Звездной жиле», и в ужасе сообразил, что слово «Пирамида» буквально означает Огонь, Свет. Я принялся раздумывать над древним именем Эль-Кахиры, Каира, – Эль-Фостат или Фестат, как это потрясающе подходит к Слову чуждого Зона, который, по словам Кроули, последует за эоном бога Гора. Этот Зон проявится в далеком будущем, – по подсчетам Кроули, примерно через 2000 лет после нашей эры.

Я не мог изучить Камень, поскольку Маргарет Лизинг исчезла из моего нынешнего окружения, и мне пришлось положиться на каббалистические предсказания. По наитию я обозначил Каир точкой, где Кроули получил сообщение Айвасса, а Фратер Ахад открыл тринадцати-буквенную формулу «манифестации» с древним именем Каира (Фестат) в центре тайны эонов. Число слова «manifestation» равно числу слова «Арун», означающего «врата». Именно эта связь пленила мое воображение, пробудив необъяснимое ощущение, сравнимое с трепетом перед встречей с Детьми Изиды. Способ их вызывания был затаен в Звездном Камне из тринадцати лучей и углов, как продемонстрировал Фратер Ахад: проставь буквы слова «manifestation» в определенной последовательности в углах Звезды и соедини линиями углы, чтобы получился звездный камень с 438-ми гранями. Эти грани склоняются к сердцевине. Дядя Фин обнаружил, что если начертить в воздухе эту фигуру заостренным жезлом, обратившись на север, звезда пробудит Свет Криксквора. Таким образом, с поворотом Ключа Сета (Мани), Зон (Ион) Детей Изиды складывается в mani-festat-ion.

Эти соображения пронеслись в моем сознании мгновенно; чтобы изложить их, понадобилось гораздо больше времени. Тень Сета парила надо мной, пока я пытался постичь тайны крокодила, дракона глубин, который олицетворял в древнем Кеме змеевидный поток, сформировавший основу магии Кроули. Мне стало ясно, что почти все зоотипы, связанные с этим арканом, в разных местах и в разное время представляли различные формы космической энергии: жук, летучая мышь, гриф, паук, лягушка, шакал, гиена… ведь я же сам разглядывал их, стоящих на полках на скорбной выставке в магазине Буше. И ведь сам я покинул здание в кошмаре почти тропической жары, в полдень, унося с собой – и не ведая о том – изображение Дьявола.

В этот момент дядя Фин прервал мои раздумья. Он привязал ялик к тумбе. Я заметил с тревогой, что она заметно шатается. Поймав мой взгляд и прочтя мои мысли, он лишь вздохнул:

– Нет ничего стабильного в этом мире сновидений; все течет, как вода. – Он завязал сложный узел. – Не стоит размышлять так громко. Половину своего путешествия я провел в окружении нильских чудищ, сделанных куда хуже, чем у модельеров древнего Кема или даже у нашего друга Буше. Должно быть, этому человеку снились жуткие кошмары!

Больше не прислушиваясь к дядиным шуткам, я стал размышлять о слове Фостат или Фестат. Один из его нумерологических эквивалентов, 126, соответствовал kunim, священным облаткам света, предложенным Изиде как Королеве Небес и Бесконечного Пространства. Таким образом, Фестат объединял Глубинных, хранящих тайну Времени, и Внешних, хранящих тайну Пространства. Дядя Финеас напомнил мне, что Фестат также равнялся 517-ти, числу безбрежного подземного океана, именуемого Нар Маттару. Кроме того, что Фестат символизировал изгибами своих проулков и подземелий, лабиринтом тоннелей и проходов, разворачивающихся, точно змей, под Городом пирамид, он был еще и странным образом Патуки, рыбы с лягушачьими лапками, от которой произошел человек, ужасным Образом, который почитали множество эонов назад, еще до Р'льеха, обиталища Ктулху.

Разумеется, дядя Фину было известно, что Алистер никогда не объяснял абсолютно все! Но я узнал, благодаря Маргарет Лизинг или ведьме Аврид, что в мою кровь влился сам Криксквор, Свет новой и неведомой человечеству планеты Изиды. Я утратил надежду постичь хоть и туманные, но ослепительные откровения, исходящие из шара Маргарет, Звездного Камня. Она сама пыталась доплыть до меня из его глубин, среди потоков звездной пены. Только лишь когда дядя Фин с невозмутимостью и достойным восхищения здравомыслием поймал шар и элегантно извлек его из вод, мучения Маргарет сменились восторгом, отчаяние – покоем.

– Смотри, что она принесла из пучины! – воскликнул он, торжествуя, но таким обыденным тоном, что я поневоле счел его проявлением циничной, бесчувственной ennui1. Я знал, что он все это видел задолго до того, как мне удалось полностью постичь значение собственной истории.

Что же Маргарет принесла из пучины? Я стал всматриваться в Камень, зажатый в его руке. Поначалу я видел только цепкие пальцы, похожие на клешни, и облаком нависшую над дядей тень Желтого.

– Ты распознал лишь восемь из Ее проявлений, – загадочно произнес Желтый, – и думаешь, что осталась лишь одно! Но скажу тебе: существуют еще три, которым только предстоит явиться.

Я понимал, что постичь смысл его слов мне не удастся. Но также знал, что странный дух появился в ответ на магический призыв, посланный отчаявшимся магом из Америки незадолго до смерти Кроули. И американская жрица Маат провела операцию, которую она назвала «Работа Одиннадцатиконечной звезды»…

Вода, покачивающая ялик дяди Фина, забурлила; мой мозг внезапно освободился от стремительного потока размышлений. Лицо доктора Блэка окаменело, только в глазах теплилась жизнь. Затем он приложил палец к губам, точно карликовый бог молчания. За плеском волн я различил звук, прервавший его речь на полуслове: одинокий напев флейты, далекий, но щемящий. Я соскользнул в двам, музыка нарастала и полностью подчинила меня; последним впечатлением зримого мира были маслянистые воды, кипящие у бортов крошечного ялика, которым дядя пытался управлять. Зловещая тьма, затем послышался протяжный мотив, взмывавший и затихавший в унисон со стенаниями флейты. От этих звуков кровь застыла у меня в жилах, мне вспомнилось переплетение улочек и Дьявольский Дом в Фестате:

 
Bismillah ar-Rahim, ar-Rahim!
Ya Allah! Audhubillahi min ash-Shaitan ar Rajim!
 

 
(Во Имя Милосердного и Сострадательного Бога!
О Аллах! Я скрываюсь с Аллахом от Каменного Сатаны!)
 

Это был крик, который я слышал от Драгомана, сопровождавшего меня – по моей же просьбе! – в тот омерзительный Дом. Дом располагался в том же мире духов, что и дом на фешенебельной Эшли-стрит в Лондоне возле Пиккадилли, дом на задворках китайского квартала, адский дом, где Элен Воган перешла в царство своих спутников, дом, знакомый Маргарет Вайрд веками раньше. Я помнил, словно в тумане, тот же Камень, изрезанный чертами зла, до смерти напугавшими девочку Рейчел, чью историю упоминает Мейчен; тот же камень безмерной древности, изображающий самого первого бога, явленного человеку – бога Сета, черного бога пустынных песков, зверя из Бездны, олицетворенного Омбосом с головой ящера. Всем этим был Он, и пребывает ныне.

Древний мифолог и историк Солин объяснял, что имя его «Шестидесятикаменный», hexecontalitho, высеченный монолит, возле которого скачут уродцы нижнего царства, изъясняющиеся на шипящем наречии змей. Кроули отмечал, что язык их «странен и ужасен».

Ткань жизни соткана из неисчислимых нитей, и когда эта жизнь умножена бесконечно в различных измерениях, помнится только отрывками, а хронология искажена, неизбежный распад сознания представляет собой феномен уникальный и устрашающий. На такие мысли навело меня нескончаемое разложение дяди Фина.

Когда сеть мрака и древнего Влияния ответвилась из бездн земли и червем проползла по тоннелям и переходам, спутанным с моей собственной родословной, останки доктора Финеаса Блэка, точно разбросанные конечности Озириса, съежились и застыли рубцеватым монументом, увековечивая его извращенное бессмертие. Свет Криксквора играл на нем, воссоздавая его; точно также играл он на страницах древнего Гримуара, запечатлевшего воплощение единственной искры, недолговечной крупицы сознания, некогда оплодотворившей земное существо. Искривленное генеалогическое древо, выросшее после этого смешения рас, отбросило инородную ветвь, в шестнадцатом веке породившую ведьму. С тех самых пор Влияние процветало в темной почве шотландского клана, давшего имя Гримуару, на который я случайно наткнулся в валлийском склепе. Вот простой, однозначный факт: несколько сильнейших магов, в том числе Алистер Кроули, пытались через меня получить доступ к этим странным записям, о которых, – пока кузина не сообщила мне, что Гримуар, возможно, существует, – я знал только по смутным слухам.

В самый последний раз, когда я воспользовался профессиональными услугами Маргарет Лизинг, состоялся почти банальный сеанс, типичный в своем роде. Я намеренно сказал «почти», ибо сеансы, предшествовавшие ему, – заключительным, так сказать, отпрыском которых он стал, – были посвящены встречам с призраком моей матери. Можно сказать, что получился образцовый сеанс, знакомый бесчисленным клиентам.

Шар вспыхнул и озарился ореолом света, возник образ моей матери. Она спускалась по лестнице дома, где я провел детство. Увидев ее, я удивился, и в то же время ощутил ужасную душевную боль. В правой руке мама несла шерстяную кофту, в левой – книгу; я было решил, что она собирается читать в саду, но заметив, какой ветхий и растрепанный это том, присмотрелся. На обложке был изображен Сфинкс из Гизы. Сердце мое дрогнуло; то было одно из моих первых книжных сокровищ, антология рассказов для мальчиков, – в основном, о заморских странах. Противоборство чувств, обуревавших меня, вызвало мгновенное помутнение в шаре. Я постарался взять под контроль воздействие нахлынувших воспоминаний. Герой рассказов был весьма похож на дядю Фина, даже имя созвучно, – правда, вспомнить его я не смог. Среди рассказов в книжке был один о большом, точно парк, саду, под которым скрывалась мерзкая трясина, вроде болота в «Мальвах». Статуя из песчаника раскрошилась, так что напоминала сфинкса и стертые черты дяди Фина. Были истории о волшебниках и ведьмах, и герою приходилось бороться с их плутнями всевозможными уловками и хитростями, – например, чертить в воздухе странные знаки, описанные автором столь точно, что я нарисовал их цветными карандашами на широких полях. Я снова почувствовал, как карандаш царапает толстую, похожую на пергамент, бумагу. Одна из иллюстраций была совсем жуткая: злобная ведьма в нелепом чепце, стиснувшем голову так, что ее глаза налились кровью и вылезли из орбит, изо рта у нее исходил розоватый свет. Папа рассердился, увидев мои волнистые рисунки на полях. Он сказал, что книги нельзя портить, к ним следует относиться с уважением.

Помню еще один солнечный день, когда нас навестил дядя Фин. – я показал ему книгу и попросил снова мне ее прочитать. Он похвалил мои рисунки и спросил, как я догадался, какие выбрать цвета, потому что они очень точны, хоть и не описаны в книге. Некоторые иллюстрации, если открыть том, поднимались и становились трехмерными сценами, но у меня было несколько похожих книг, и эта не так уж мне нравилась, пока дядя Фин не показал одну картинку, изображавшую домик в лесу: она выглядела совершенно иначе, если смотреть на нее против света. Тогда появлялись страшные лица, таращившиеся из окошек, а на покосившейся трубе возникала жуткая черная птица-крокодил, напоминавшая самого дядю Фина. Еще он сказал, что, если смотреть долго, увидишь, как кто-то выходит из домика. Но тут в комнату заглянул папа, дядя Фин рассмеялся, захлопнул книгу и сказал отцу:

– Он славный малый, и вскоре будет читать книги посложнее этой.

Довольно скоро дядя Фин ушел, и я много лет его не видел.

Отец читал мне разные книги: он любил читать вслух, а мне нравилось слушать и смотреть, как он изображает истории в лицах. Я часто просил его почитать книжку со сфинксом на обложке, она была даже увлекательней Робина Гуда, но папа отказывался. Но и Робин был моим любимым героем; я разревелся, когда он умер и книга закончилась, и папа со смехом объяснил, что Робин не умер по-настоящему: стоит только вернуться к началу книги, и там Робин будет живой и невредимый, окруженный своими молодцами. Он снова начал читать с начала: меня это так увлекло, что я не мог поверить, что Робин взаправду умер. Такова была моя первая встреча с реинкарнацией, или, если быть точным, «вечным возвращением»; позднее, познакомившись с теориями Успенского, я обнаружил, что мой опыт поименован и подтвержден. Но что же с домиком в лесу, который был так похож на лес в саду дяди Фина, с болотом за «Мальвами»? На картинке в книге из домика выходили две фигуры. Юная Элен Воган и испуганная Рейчел?

Так вот я обнаружил, что храню не только свои воспоминания, воспоминания Гранта, но и всей родословной моей матери, восходящей к ведьме Аврид. Конические шляпы волшебников из книги со сфинксом я считаю скрытым знаком бога Сета, тотемом которого был крокодил, которого я тоже заметил на картинке, изображавшей болото. Конусы появились и на «радужном» рисунке Остина Османа Спейра, который записал в них секретную формулу, отворяющую иные измерения, инопланетные пространства и времена, пока неведомые мне. Ибо я знал теперь, что все, попадающее в поле моего зрения, произошло, происходит или произойдет рано или поздно.

Крокодил напомнил мне склад Буше, и весь зверинец исторических или сказочных животных прошел перед моими глазами расплывчатой бесконечной вереницей. Вначале были жаба и странный напев из книжки со сфинксом, завороживший меня своими мрачными чарами:

 
Жаба желта, желта, желта —
Гвинейская луна в пруду у пса,
 

Теперь я вспомнил продолжение:

 
Скользящий крокодил, с глазами, что зеленее,
Чем у козодоя – леса золотой гиены;
Падаль воняет и трепещущие летучие мыши
С шумом проносятся сквозь шерсть и череп сфинкса!
 

Язык зверей был представлен в проникновенных символах, ставших сакральными благодаря их оккультной важности. Я отыскал ключ к загадке давным-давно. Крокодил (и собака) был Сетом, жаба – ведьминской луной, Гекатой, чье имя в древнем Египте, Hekat, означало «лягушка». Пожелтела она от древности.

Под Сфинксом, как всем известно, пролегают тоннели Сета, извивающиеся под пустынными песками. А под Эль-Фестатом кроется гейзер силы, хлещущий, точно фонтан Гекаты, поскольку Ведьма Хект – одна из Нечистых Жаб. Пруд, образованный фонтаном, отражает луну безумия, источник которой – Гвинея, Древняя Земля, родина расы, распространившей Оби и Буду по всей планете через лунные заводи ее верных прорицательниц. Сидящий на Корточках, Желтый шепотом бормотал эти стихи, прежде чем украсть у дяди Фина флакон Вина Шабаша, Vinum Sabbati, лунную заводь, способную даровать бессмертие, которого он страстно жаждал.

Мсье Буше старательно скопировал в глине алфавит богов и их магических сил, представленных Зверями. Я знал их всех: Сет-Крокодил и Изида-Жук в Фестате, жужжащие, точно пчелы, «огоньки» над Рэндлшемским лесом, близ Брандиша, где девочка Вайрд приковала внимание Внешних; карга-Геката в старом Лондоне, посвятившая Остина Спейра в таинства Криксквора; желтая жаба, присевшая на корточки; мой личный наставник, Алхимик, раздражавший Кроули, который отметил его земноводную внешность. Да, у Алхимика бьи этот «иннсмаутский» облик, который ему, как и доктору Блэку, достался ему от старого Обада Марша. И омерзительные насекомые – прежде всех, Дети Изиды и жуки, чье проникновение на землю описал Ричард Марш. Они также упомянуты в странном сообщении, которое Кроули получил от Айвасса в Каире, когда сменились зоны. Еще раньше жуки наводнили Болескин, где Кроули вызывал Демона, – об этом я уже упоминал. Весь зверинец нильской долины я встретил в различных формах в шаре Маргарет Лизинг. Я также встречал насекомых, связанных с тайными культами Китая, включаю Кю, среди зоотипов которого квазипаучья аномалия, возникшая от скрещивания клипо-тических личинок и пауков. И я помнил жуткую гипсовую статуэтку божества в образе летучей мыши, Камазотц, чьи посланцы порхали по гигантским заброшенным храмам в душных топях Гватемалы; и ужасающее подобие осьминога, прославленное Лавкрафтом, шевелящего щупальцами Ктулху, готового пробудиться от векового сна в глубинах Тихого океана. Все эти кошмары слились в один гигантский сплав ужаса в Рэндлшемском лесу, когда Маргарет Вайрд стала первой жертвой не известного даже Лавкрафту или Мейчену кошмара, хлынувшего, стоило мне найти Кандлстонский Гримуар.

Когда моя мать спускалась по лестнице в тот летний день, отраженная в шаре Лизинг, я все еще недоумевал, отчего дядя Фин не сказал, что Сфинкс хранит все тайны на свете. Однако книга, которая несла моя мать, была разодранной, выцветшей и заляпанной отпечатками детских пальцев. Мама не собиралась тратить время на чтение, как я, много лет назад, под ярким безопасным солнечным светом: книгу ожидала отхожая яма, клипот под Малькутом! Но все же дядя Фин был великим рассказчиком и творцом бессмертных снов, и когда он читал мне летними вечерами, смутные призрачные фигуры переплетались над затененным болотом в «Мальвах», диковинной заводью на дне его сада. И все, что он читал мне, было верно, потому что читал он из Гримуара, и Маргарет Лизинг оказалась не единственной, исчезнувшей, в конце концов, в сияющем шаре.