355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кен Элтон Кизи » Порою нестерпимо хочется... » Текст книги (страница 31)
Порою нестерпимо хочется...
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 01:02

Текст книги "Порою нестерпимо хочется..."


Автор книги: Кен Элтон Кизи



сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

– Счастлив лицезреть вас одетой по последнему писку моды, – произнес я, когда мы отсмеялись, – но, боюсь, э-э… вам придется обратиться к вашему портному, чтобы он немного ушил это. – И я продвинулся еще на ярд в комнату.

Она подняла руки и изучающе посмотрела на гигантские рукава.

– Вы так думаете? Может, стоит выстирать и посмотреть, не сядет ли?

– Да. Лучше подождать; как бы не оказалось потом слишком узко.

Мы снова рассмеялись, и я продвинулся еще на несколько дюймов.

– Вообще-то у меня есть халат, но я никогда его не ношу, – объяснила она. – Кажется, мне его подарили, да, точно, подарили – Хэнк на день рождения вскоре после того, как я сюда переехала.

– Ну, наверное, это еще тот подарочек, если вместо него ты предпочитаешь носить эту палатку…

– Нет. Он совершенно нормальный. Для халата… Но, понимаешь… у меня была тетя, которая дни напролет ходила в халате, с утра до вечера, за весь день ни во что не переодеваясь, если ей только не надо было ехать в Пуэбло или куда-нибудь еще… и я пообещала себе: Вивиан, сказала я, дорогая, когда вырастешь, ходи лучше голой, но только не в старом халате!

– По той же причине я не ношу смокинга, – ответил я, сделав вид, что отдался неприятным воспоминаниям. – Да. Дядя. То же самое испытывал по отношению к его одежде. Вечно в проклятом старом твиде, роняющий пепел с сигар в шерри; вонь на весь дом. Отвратительное зрелище.

– От моей тети ужасно пахло…

– А как пахло от моего дяди! Люди с непривычки просто задыхались от этой вони.

– Гноящиеся глаза?

– Никогда не мылся: гной неделями скапливался в углах глаз, пока не отваливался сам, размером чуть ли не с грецкий орех.

– Жаль, что они не были знакомы, моя тетя с твоим дядей: похоже, они были созданы друг для друга. Жаль, что она не вышла замуж за такого человека, как он. Курящего сигары, – задумчиво промолвила она. – Моя тетушка пользовалась такими духами, которые вполне гармонировали бы с запахом сигар. Как мы назовем твоего дядю?

– Дядя Мортик. Сокращенно – Морт. А твою тетю?

– Ее настоящее имя было Мейбл, но про себя я ее всегда называла Мейбелин…

– Дядя Морт, позволь тебе представить Мейбелин. А теперь почему бы вам двоим не пройти куда-нибудь и не познакомиться поближе? Ну будьте послушными ребятками-.

Хихикая, как глупые дети, мы принялись махать руками, выпроваживая выдуманную парочку из комнаты и уговаривая их не спешить назад – «Голубки…» – пока торжествующе не захлопнули за ними дверь.

Завершив нашу прогулочку, мы на мгновение умолкли, не зная, что сказать. Я опустился на мореное бревно. Вив закрыла книжку.

– Ну, наконец одни… – промолвил я, пытаясь обратить это в шутку. Но на этот раз реакция была натужной, смех – совсем не детским, а шутка – не такой уж глупой. К счастью, мы с Вив умели дурачиться друг с другом, почти как с Питер-сом, балансируя на грани юмора и серьеза, что давало нам возможность смеяться и шутить, сохраняя искренность. При таком положении вещей мы могли наслаждаться своими взаимоотношениями, не слишком заботясь об обязательствах. Но система, безопасность которой гарантируется юмором и шутливым маскарадом, всегда рискует потерять контроль над своей защитой. Взаимоотношения, основанные на юморе, провоцируют юмор, и постепенно становится возможным подшучивать надо всем – «Да, – откликнулась Вив, стараясь поддержать мою попытку, – после столь долгого ожидания», – а эти шутки то и дело оказываются слишком похожими на истину.

Я спас нас от участи словесного пинг-понга, напомнив, что прежде всего визит мой вызван тем, что я хотел спросить. Она ответила, что таинственный звонок понятен ей не более, чем мне, Хэнк только заглянул к ней и сказал, что ему надо прокатиться до лесопилки, выловить из реки пару-тройку друзей и соседей, но не упомянул, кто они такие и что делают там в столь поздний час. Я спросил ее, есть ли у нее какие-нибудь соображения на этот счет. Она ответила, что никаких. Я сказал, что действительно странно. Она ответила – несомненно. А я сказал – особенно так поздно ночью. И она сказала – учитывая этот дождь и вообще. И я сказал, что, наверное, все узнаем утром. Она ответила – да, утром или когда вернутся Хэнк с Джоби. И я сказал – да…

Мы немного помолчали, и я сказал, что, похоже, погода не улучшается. Она ответила, что радио сообщило о циклоне, идущем из Канады, поэтому так продлится еще, по меньшей мере, неделю. Я сказал, что это, безусловно, радостное известие. И она ответила – не правда ли, хотя?..

После этого мы просто сидели. Жалея, что так расточительно израсходовали все темы, понимая, что предлоги исчерпаны, и теперь, если мы заговорим, нам придется погрузиться в проблемы друг друга – единственная оставшаяся общая тема для разговора, – а потому лучше помолчать. Я поднялся и поплелся к двери, предпочтя такой выход, но не успел я договорить «спокойной ночи», как Вив предприняла решительный шаг.

– Ли… – Она помолчала, словно что-то обдумывая, и наклонила голову, изучающе рассматривая меня одним голубым глазом, выглядывавшим из воротника. И вдруг спросила прямо и просто: – Что ты здесь делаешь? Со всеми своими знаниями… образованностью… Почему ты тратишь время на обвязывание тупых бревен старыми ржавыми тросами?

– Тросы не такие уж старые, а бревна вовсе не тупые, – попробовал я схохмить, – особенно если подвергнуть анализу их истинный глубинный смысл как сексуальных символов. Да. Ты, конечно, никому не говори об этом, но я здесь нахожусь на стипендии фонда Кинзи, осуществляя исследования для сборника «Кастрационный Комплекс у Трелевщиков». Страшно увлекательная работа… – Но она задала вопрос всерьез и ждала серьезного ответа.

– Нет, действительно, Ли. Почему ты здесь?

Я принялся хлестать свой мозг за то, что не подготовился к этому неизбежному вопросу и не был вооружен доброй, логичной ложью. Черт бы побрал мое идиотское высокомерие! Вероятно, эта порка мозгов вызвала на моем лице довольно болезненное выражение, так как Вив вдруг подняла голову и глаза ее наполнились сочувствием:

– Ой, я не хотела спрашивать о чем-то… о чем-то, что для тебя…

– Все о'кей. В этом вопросе ничего такого нет. Просто…

– Нет есть. Я же вижу. Правда, прости, Ли; я иногда говорю не думая. Я просто не понимала и решила спросить, я совершенно не хотела ударять по больному месту…

– По больному месту?

– Ну да, задевать неприятные воспоминания, понимаешь? Ну… знаешь, в Рокки-Форде, где мой дядюшка управлял тюрьмой… он обычно просил меня, чтобы я разговаривала с заключенными, когда приношу им пищу, потому что им, – он такие вещи хорошо понимал – беднягам, и без моего высокомерия приходится несладко. В основном бродяги, шлюхи, алкоголики – Рокки-Форд был когда-то крупным железнодорожным городом. И он был прав, им и без меня было плохо. Я слушала их рассказы о том, как они попали за решетку и что собираются делать дальше, и меня действительно это занимало, понимаешь? А потом это увидела тетя – пришла ко мне ночью, уселась на кровать и заявила, что я могу дурачить этих бедняг и дядю сколько угодно, но она видит меня насквозь. Она знает, какая я на самом деле, сказала она шепотом, сидя в темноте на моей кровати, и заявила, что я – хищница. Как сорока или ворон. Что мне нравится ковыряться в кровоточащем прошлом окружающих, сказала она, нажимать на больные места… и что она мне покажет, если я не одумаюсь. – Вив взглянула на свои руки. – И иногда… я, правда, еще не совсем уверена, мне кажется, что она была права. – Она подняла голову: – Ну, в общем, ты понял, что я имела в виду? про больное место?

– Нет. Да. Да – в смысле понял, и нет – своим вопросом ты его не задела… Просто я не могу ответить, Вив… Я действительно не понимаю, что я здесь делаю, сражаясь с этими бревнами. Но знаешь, когда я был в школе и сражался со старыми скучными пьесами и стихотворениями старых скучных англичан, я тоже не понимал, что я там делаю… и только притворялся, что я хочу, чтобы сборище скучных старых профессоров вручило мне диплом, дающий возможность преподавать ту же тухлятину более молодым, которые в свою очередь тоже получат дипломы, и так дальше, до скончания века… Тебе интересно? В свете обвинений твоей тетушки?

– Ужасно, – откликнулась она, – пока, по крайней мере.

Я снова опустился на бревно.

– Знаешь, хуже пут не придумаешь, – произнес я таким тоном, словно неоднократный опыт в этой области сделал меня всемирно признанным авторитетом. – Когда ты оказываешься в ситуации «и так, и так плохо». Например, в твоем случае, ты должна была ощущать вину и слушая заключенных, и отказываясь их выслушать.

Она терпеливо слушала, но, кажется, мой диагноз произвел на нее не слишком сильное впечатление.

– По-моему, мне доводилось испытывать нечто похожее, – улыбнулась она, – но, знаешь, меня это не очень долго волновало. Потому что я кое-что поняла. Мало-помалу до меня дошло: что бы там тетушка с дядюшкой обо мне ни думали, на самом деле они решали собственные проблемы. Тетя – ты бы видел! – она накладывала такой слой косметики: начинала в среду и, не моясь, продолжала до воскресенья, каждый день добавляя все новые и новые слои. В воскресенье она чуть ли не сдирала все это, чтобы сходить в церковь. После чего становилась такой благочестивой, что буквально ходила за мной по пятам, чтобы застать меня за губной помадой и устроить большой скандал. – Вив улыбнулась, вспоминая. – Она, конечно, представляла собой нечто особенное; помню, я мечтала, чтобы она проспала воскресенье – проснулась бы только в понедельник, – потому что, если бы всю эту косметику не смывать две недели, она бы просто превратилась в статую. Особенно при тамошней жаре. О Господи!

– Она снова улыбнулась, потом зевнула и потянулась. Ее худые девчоночьи руки обнажились, выскользнув из рукавов. – Ли, – произнесла она все еще с поднятыми руками, – если мой вопрос не покажется тебе излишне навязчивым, тебе всегда было скучно учиться? Или что-то произошло, что лишило занятия смысла?

Я был настолько увлечен ее безмятежным словоизлиянием, что это внезапное возвращение ко мне и моим проблемам снова застало меня врасплох; и, заикаясь, я промямлил первое, пришедшее мне в голову. «Да», – сказал я. «Нет», – сказал я.

– Нет, не всегда. Особенно в первое время. Когда я начал открывать миры, существовавшие до нас, сцены из других времен, я был настолько увлечен, мне это казалось настолько ослепительно прекрасным, что хотелось прочитать все, когда-либо написанное об этих мирах, в те времена. Пусть меня научат, чтобы потом я мог учить этому других. Но чем больше я читал… через некоторое время… я понял, что все они пишут об одном и том же, все та же старая скучная история «сегодня – здесь, погибло – завтра»… и Шекспир, и Мильтон, и Мэтью Арнольд, даже Бодлер, и этот котяра, как его там, написавший «Беовульфа»… одно и то же, движущееся по тем же причинам и приходящее к одному и тому же концу, – Данте ли это со своим Чистилищем или Бодлер… все та же старая скучная история…

– Какая история? Я не понимаю.

– Какая? Ой, прости, меня куда-то понесло. Какая история? Вот эта – дождь, гуси, кричащие о своих невзгодах… вот именно этот мир. Все они пытались сделать с ним что-нибудь. Данте весь свой талант вложил в создание Ада, так как Ад предполагает Рай. Бодлер курил гашиш и обращал свой взор внутрь. Но и там ничего не было. Ничего, кроме грез и разочарований. Их всех гнала потребность в чем-то еще. А когда потребность иссякала, а грезы и разочарования меркли, все они возвращались к одной и той же старой скучной истории. Но, понимаешь, Вив, у них было одно преимущество, они обладали тем, что мы потеряли…

Я ждал, когда она спросит, что я имею в виду, но она сидела молча, сложив руки на черном плаще.

– …У них было безграничное количество «завтра». Если мечту не удавалось воплотить сегодня, ну что ж, впереди было еще много дней и много планов, полных страстей и будущего: что из того, что нынче не вышло? Для поисков реки Иордан, Валгаллы или падения воробья, предсказывающего особую судьбу, всегда было завтра… мы могли верить в Великое Утро, которое рано или поздно наступит, у нас всегда было завтра.

– А теперь нет?

Я взглянул на нее и ухмыльнулся.

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что, вероятнее всего… завтра в половине пятого прозвонит будильник, и я спущусь вниз готовить блины и кофе точно так же, как вчера.

– Конечно, вероятнее всего. Но, скажем, Джек неожиданно возвращается домой с больной спиной, разъяренный на стальных магнатов, совсем без сил, и застает Джекки и Берри, занимающихся тем самым в его кресле… Что тогда? Или, скажем, Никита принимает лишний стакан водки и решает: какого черта? Что тогда? Говорю тебе: шарах! – и все. Красная кнопочка – и шарах. Так? Эта-то кнопочка и отличает наш мир; мы не успели научиться читать, как «завтра» для нашего поколения стали определяться этой кнопочкой. Ну… по крайней мере, мы отучились обманывать себя Великим Утром, которое когда-нибудь наступит, если ты не можешь быть уверенным в зтом «когда-то», какого черта тратить свое бесценное время и уговаривать себя об этом «Утре».

– Так все дело в этом? – тихо спросила она, снова рассматривая свои руки. – В неуверенности в завтрашнем дне? Или в неуверенности, что ты кому-то нужен? – Она подняла голову, обрамленную черным воротником.

Лучшее, на что я был способен, это ответить вопросом на вопрос.

– Ты когда-нибудь читала Уоллеса Стивенса? – спросил я, как второкурсник на вечеринке с кока-колой. – Подожди. Я тебе сейчас принесу.

Я бросился в свою комнату, чтобы восстановить силы. В свете луча из щели я нашел книгу, раскрытую на стихотворении, которое я читал до того, как заснуть. Я заложил его, но возвращаться не торопился. Задумчиво замерев посреди комнаты и все еще ощущая мягкое сияние ее лица, я, как Никита, хвативший слишком много водки, решил: «Какого черта!» – и быстро на цыпочках подошел к щели в стене.

Она сидела все в той же позе, но на лице появилось выражение недоумения и тревоги за соседа-придурка, который прыгает из комнаты в комнату, то страстно отчаиваясь, то немея от скованности. Укрывшись за надежной стеной, я почувствовал, как ко мне возвращается самообладание. Еще мгновение, и я смогу вернуться с такой же невозмутимостью, с какой Оскар Уайльд выходил к чаю. Но одновременно с успокоением до меня донесся шум моторки. У меня хватило времени лишь на то, чтобы вбежать и указать ей стихотворения, которые надо прочитать: «Не спеши со Стивенсом, не форсируй его, надо попасть под его влияние», – и вернуться обратно, как на лестнице снова раздались тяжелые шаги босых ног, возвращающихся обратно. Несколько часов я пролежал без сна, надеясь, что еще один телефонный звонок даст мне возможность снова остаться с ней наедине.

Однако с каждым днем вероятность этого все уменьшалась и уменьшалась, атмосфера в доме становилась все неприятнее, пока не стало очевидно, что, если я не поспособствую нашей новой встрече, она не состоится никогда. «Теперь мне представляется случай, – написал я Питерсу, отковыряв еще кусочек грифеля, – и единственное, что надо сделать, – это набраться мужества и воспользоваться этим случаем. А я все еще колеблюсь. Неужто мне недостает мужества? Может, из-за этого мой страж и предупреждает меня? В наши дни, когда признак мужества болтается у мужчины между ног и поддается такому же легкому прочтению, как температура на градуснике, неужто я колеблюсь лишь потому, что в решающий момент меня пугают древние сомнения мужчин? Не знаю, действительно, я просто не знаю…»

А Вив в своей комнате с книгой Ли в руках пытается осознать странные ощущения, которые накатывают на нее, как рассеянный свет.

– Не понимаю, – хмурится она, глядя на страницу. – Я просто не понимаю…

На склоне холма Хэнк отходит от шипящей кучи горящего мусора и прислушивается к небу. Над лесом низко летит еще одна стая. Он бросается за ружьем и тут же останавливается, чувствуя бессмысленность своего движения. Какого черта… Разглядеть гуся сквозь такой дым и дождь нет ни малейшего шанса. Уж не говоря о том, чтобы попасть в него. К тому же все происходящее, после этого собрания с родственниками – скандалы днем, гусиный крик по ночам, – довело меня уже до такого состояния, что я готов как сумасшедший просто палить в небо, есть там кто или нет…

На следующий день после собрания Джо Бен проснулся рано и в прекрасном настроении. Он тут же взялся за приготовление патронов, потому что, «похоже, это уж точно его день «. Я высказал предположение, что, учитывая сегодняшний туман, он напрасно тратит время, но он ответил, что, может, к вечеру туман прибьет дождем, и раз сегодня нам будет помогать вся команда с лесопилки, то мы вернемся рано и у него будет возможность пострелять. Он был прав насчет тумана, но домой мы вернулись отнюдь не рано; явилось лишь две трети ожидавшегося народа – остальные, как они мне сообщили, были ужасно простужены, – так что ко времени, когда мы тронулись домой, было уже ни зги не видно.

Вечером, пока мы ужинали, позвонила еще парочка сообщить, что у них температура и выйти завтра они не смогут, и я сказал Джоби, что на следующий день он может рассчитывать лишь на утреннюю охоту. Он оторвался от своей тарелки, пожал плечами и сказал, что, когда святые предзнаменования выстраиваются в таком порядке, большего ему и не надо; в нужное время гусь сам свалится ему на голову, сказал Джо и, вернувшись к тарелке, продолжил уничтожение картошки, чтобы укрепиться духом к грядущему явлению предзнаменований.

(Весь ужин Ли сопит и трет глаза. Вив говорит, что ему надо смерить температуру. Он отвечает, что чувствует себя нормально, просто это выделяется излишняя влага, как у собаки, когда у нее потеет нос. Перед тем как лечь, Вив поднимается наверх и приносит ему градусник. Онберется за газету, засунув градусник в угол рта, как стеклянную сигарету. Вив смотрит на градусник и говорит, что ничего катастрофического… Он спрашивает, нельзя ли ему горячего чая с лимоном – его мама всегда давала ему горячий чай с лимоном, когда он заболевал. Вив делает ему чай. Он сидит у плиты в гостиной и потягивает чай, читая ей вслух стихи из своей книги…)

Судя по всему, на следующий день предзнаменования опять выстроились для Джо не так: было не только туманно, как никогда, но и на работу на этот раз вышла всего лишь треть людей. На другой день было еще хуже, и через день еще хуже – Джоби уже намеревался сдаться, и вдруг к концу недели ночью опять подул сильный ветер, снова полетели стаи, а наступившее утро было таким холодным и ясным, что через кухонное окно отчетливо виднелись машины, идущие по шоссе на другом берегу. Дождь шел, но не слишком сильный, и даже в темноте было видно небо, так что вполне можно было вывесить стяг с заказами для бакалейной лавки.

– Это именно то самое утро, Хэнк, вот увидишь. Все как надо; ветер, куча криков ночью и туман как опустился… Да, все как надо!

Он стоял у стола, смазывая ружье, и весь сиял от возбуждения (что-то смешно), пока Вив готовила завтрак. (В этом опять есть что-то смешное.)

– Знаешь, – продолжил он, – я просто чувствую, как там бродит бедный одинокий потерявшийся гусь – зовет-зовет своих братьев, а те не откликаются. Нет, ему просто надо помочь выбраться из этого безвыходного положения… (Я поворачиваюсь и оглядываю кухню. Вив у плиты. Джэн режет ветчину для бутербродов. Старик вышел куда-то через заднюю дверь, откашливаясь и сплевывая. Я прерываю размышления Джо Бена:

– А кстати, о братцах-гусях: где наш мальчик? С минуту все молчат. (Что-то смешное.) Потом Джо Бен говорит:

– По-моему, с Ли все в порядке: я крикнул ему, когда шел мимо.

– Он еще не встал? – спрашиваю я.

– Ну… он одевался, – отвечает Джо Бен.

– Что-то он с каждым утром поднимается все тяжелее и тяжелее.

– Он сказал мне, – вмешивается Вив, – что сегодня не очень хорошо себя чувствует…

– Ах вот в чем дело! Мы с Джо вчера до полуночи мордовалисъ с фундаментом, а Ли себя неважно чувствует! Интересно…Все молчат. Джо Бен садится, Вив подходит с кастрюлькой. Она берет лопатку для блинов и вылавливает мне на тарелку сосиски. Я принимаюсь за еду. На кухне жарко, и все окна запотели. Джо Бен включает свой транзистор. Хорошо бы остаться дома, почитать газету… приятно.Ли вошел, когда я уже вставал из-за стола.

– Пошевеливайся, Малыш, – сказал я.Он ответил «о'кей», и я пошел надевать сапоги. Что-то происходит, только я не могу понять что, вернее, что-то должно произойти, и никто еще точно не знает что…)

– Да, сэр! – говорит Джоби и пару раз щелкает затвором своего 12-зарядного «Хиггинса». – Знаешь, как я понял, что это мой день? Потому что сегодня я бросил пить кофе – давно уже собирался. – Брат Уолкер говорит, что это грех. Так что я завязал и готов подстрелить своего гуся.

На этот раз Джоби оказался почти прав: все шло к тому, чтобы он добыл своего гуся. Все было тип-топ, как он и говорил. Пока Ли ел, я отправился заводить лодку и понял, почему так ясно. Холод и дождь словно сбили дымку с неба. Туман опустился на реку и стоял густой, как снег, фута четыре в вышину. Я даже не мог различить лодку, а когда я в нее залез, мне пришлось заводить мотор на ощупь. Из дома вышли Ли и Джо, и мы отправились, продираясь сквозь туман, – казалось, лодка идет под водой, а наши головы торчали, как перископы. Джо без умолку болтал, какая толстая жизнь ждет его впереди, и дело даже не в гусе, которого он собирается подстрелить, – что касается гуся, то можно было считать, что он уже в духовке, решенное дело, теперь он стремился к новым победам.

– Впереди толстые времена, – повторял он. – Да. Не так уж много нам осталось ездить в этой лодке. Ты как считаешь, Хэнк? День-другой, потом уборка – и кончены наши поездки в холоде и темноте, чувствуете, парни? Еще пара дней, и мы распрощаемся с этими джунглями. Через пару дней будем разгуливать по парку, как по проспекту, и спиливать легкие толстые стволы, словно мы туристы, собирающие чернику.

– Я посмотрю, какая это черника после десяти часов вращания ворота, – заметил я. – Со всеми этими чертовыми запретами, которые они налагают на нас, работать в этом парке будет все равно что вернуться на сотню лет назад.

– Это да, но зато, – он поднял палец и подмигнул, – уж там по крайней мере не придется бороться с лебедкой; согласись, уже одно то, что не будет лебедки, должно нас радовать.

– Не буду я ни с чем соглашаться, пока не попробую. Ты как считаешь, Малыш?

Ли поворачивается ко мне и слегка улыбается:

– Если единственное преимущество заключается в отсутствии современной техники… Что-то меня это не слишком радует…

– Современной техники? – взвивается Джо. – Ты бы попробовал поработать с этим чудовищем, которое ты называешь «современной техникой», Ли. Эта зараза сносилась и устарела еще тогда, когда старый Генри был мальчиком! Вы не хотите видеть положительную сторону. Запомните: «У меня не было обуви, и я жаловался, покуда не увидал безногого».

Ли качает головой:

– Джо, если у меня нет обуви и я попадаю на баскетбол, это все равно не решает мою проблему…

– Нет, не решает… – На мгновение он задумывается и вдруг весь заливается радостью. – Но, согласись, баскетбольная встреча может ненадолго отвлечь тебя от твоих проблем!

Ли смеется, уступая:

– Джо, ты неподражаем, просто неподражаем…

Джо говорит «спасибо» и приходит в такой восторг от похвалы, что молчит всю дорогу, пока мы не добираемся до лесопилки.

Туман вокруг лесопилки стоит такой же густой, как и вокруг дома. Однако света стало уже больше и видимость лучше, отчего туман становится еще больше похожим на снег. Я направляю лодку туда, где, по моим предположениям, должен находиться причал, надеясь, что с тех пор, как я был здесь в последний раз, с ним не произошло никаких изменений. На причале в одиночестве стоит Энди – вид у него усталый. После ночи, когда Ивенрайт пытался развязать бревна, Энди регулярно сторожит лесопилку. Это была его идея. Я дал ему спальный мешок, фонарь и старую восьмикалиберную пушку, которую Генри заказал в Мексике еще в те времена, когда оружие менее десяти калибров считалось незаконным. Дьявольское оружие – патрон чуть ли не с пивную банку, а приклад надо было пропускать под мышку и упирать в дерево или камень, чтобы отдачей не сломало плечо. Я сказал Энди, что даю ему это страшилище вместо чего-нибудь более удобного не потому, что думаю, что ему придется убивать кого-нибудь, защищая свое место, а лишь для того, чтобы в случае нападения он палил в воздух, и на помощь соберутся все. Не удивлюсь, если явится весь Пентагон со своими ракетами.

Энди ловит канат, который ему бросает Джо, и подтягивает нас к причалу. Сначала я решаю, что у него такой опущенный вид, потому что он плохо спал, но потом понимаю, что дело не в этом. Он один как перст.

– Эй! – кричу я, поднимаясь в лодке. – В чем дело? Где Орланд со своими парнями? Греют жопы на лесопилке, пока ты тут мокнешь?

– Нет, – отвечает он.

– А что? Решили ехать с Джоном на грузовике?

– Ни Орланд, ни остальные не выйдут сегодня на работу, – произносит Энди. Он стоит, держась за канат, уходящий в туман к лодке, как большой застенчивый ребенок, схвативший в руки что-то непонятное. – Еду только я. И…

– И? – Я хочу, чтобы он договорил.

– Орланд звонил и сказал, что у него и парней азиатский грипп. Он сказал: в городе очень многие больны – Флойд Ивенрайт, Хави Эванс и…

– Плевать я хотел на Флойда Ивенрайта и Хави Эванса, – сообщаю ему я.

– А наша команда? Маленький Лу? Он звонил? А Большой Лу? Гори этот Орланд синим пламенем, что ты окаменел? А как насчет Джона? У него, наверно, любовная горячка и он тоже не сможет вести грузовик?

– Не знаю, – отвечает Энди. – Я только снимал трубку и выслушивал. Орланд сказал…

– А Боб? У него, я полагаю, вросший ноготь или что-нибудь еще…

– Я не знаю, что у него. Я сказал ему, что по этому контракту мы должны сделать еще массу бревен, а Орланд ответил – не считаем же мы, что больные люди…

– Ладно, плевать. Многовато их, а? Сначала Большой Лу, потом Коллинз, потом этот чертов зять Орланда, который все равно ни к черту не годился. Теперь Орланд со своими парнями. Черт побери, никогда бы не подумал, что они так быстро увянут от дождичка и работы.

– Таны бегут от нас, – произносит Ли и еще какую-то чушь в том же роде.

– Дело тут не только в дожде и работе, Хэнк, – говорит Энди. – Понимаешь, в городе очень многим не нравится…

– Плевать я хотел, что им нравится, а что нет! – обрываю я его несколько громче, чем хотел. – А если они считают, что таким образом заставят меня не выполнить контракт, то, верно, думают, что я совсем дурак. А если еще кто-нибудь позвонит сообщить, как он болен, скажи, что все отлично, просто прекрасно, потому что дядя Хэнк обсчитался и мы прекрасненько управимся вчетвером или впятером.

– Не понимаю, – поднимает голову Энди. – Нам надо этот плот закончить и еще два связать.

– Один, – подмигивает Джо Бен Энди. – Нас голыми руками не возьмешь. Мы с Хэнком уже давным-давно таскаем бревна из трясины, которая за домом, – по паре штук цепляем к моторке. Так что им придется еще здо-о-рово попотеть, чтобы прижать нас.

Энди наконец улыбается, и я велю ему залезать в лодку. Я вижу, как он рад, что у нас есть припрятанный плот и что нам таки удастся выполнить контракт. Искренне рад. И это наводит меня на мысль о том, скольких людей это известие разочарует. Чертовски много. И, прикинув, сколько людей действительно хотят сорвать этот контракт, я вдруг развеселился. С минуту я просто спокойно смотрел на швартовы и дальше, за лесопилку, где были свалены плоты. И вдруг меня охватило идиотское желание – не знаю почему, но мне позарез потребовалось снова увидеть эти плоты, хоть убей – мне надо было их видеть! До крепивших их свай было двести – двести пятьдесят ярдов, укутанных туманом, словно огромным одеялом грязного снега. И под этим одеялом лежали бревна, плоды четырех месяцев кровавой работы с неразгибающейся спиной, миллионы кубических футов леса, тысячи бревен, скрытых от глаз, поскрипывающих, царапающихся и трущихся друг о друга, подталкиваемых бегущим под ними течением, так что их жалобное бормотание, похожее на гул большой людской толпы, примешивалось к звуку мотора и мерному шуршанию дождя.

Никакой необходимости проверять их не было. Так я себе и сказал. Несмотря на туман, я знал их наперечет. Я видел их еще деревьями, когда впервые приехал в лес, чтобы прикинуть размер сделки. Они стояли пушистые и зеленые, словно огромный кусок шерстяной материи, сотканной «в елочку». Я видел, как они подпирали небо. Я валил их, чокеровал, складывал и грузил. Я слушал, как, издавая деревянный звук, стучал молоток, когда я приколачивал изогнутое «S» к спилу каждого из них; я слышал, как они грохотали, падая с грузовика в реку… И все же, прислушиваясь к ним теперь и не видя их, я усомнился в своем знании. Мне хотелось схватить этот туман за край и сдернуть его на мгновение, как сдергивают ковер, чтобы рассмотреть рисунок на паркете. Мне надо было взглянуть на них. На одну секунду увидеть. Словно я нуждался в поддержке, в подтверждении – нет, не того, что они на месте, но того, что они… что? Все такие же большие? Может быть. Может, я действительно хотел убедиться, что они не стали меньше от постоянного трения и стачивания.

Энди устроился в лодке. Я передернулся, пытаясь стряхнуть это дурацкое наваждение, и повернулся к мотору. Но только я начал его заводить, как Джо Бен зашипел как змея и, схватив меня за рукав, указал вверх.

– Вон, Хэнк, вон, – зашептал он. – Что я тебе говорил?

Я взглянул. Как и предсказывал Джо, прямо на нас летел одинокий гусь, отбившийся от стаи. Все замерли. Мы смотрели, как он приближается, поворачивая свою длинную черную шею из стороны в сторону, словно оглядываясь, и выкрикивает один и тот же вопрос: «Гу-люк?» – помолчит, прислушается и снова: «Гу-люк?»… не то чтобы испуганно, нет, совсем не так, как кричат потерявшиеся гуси. Иначе. Почти по-человечески: «Гу-люк?.. Гу-люк?..» Этот звук был похож… я вспомнил… так кричала Пискля, дочка Джо, – бежала от амбара и кричала, что ее кот лежит на дне молочного бидона, утонул и «где все?». Она не плакала и не сердилась, просто кричала: «Мой кот утонул, где все?» И она не успокоилась, пока не обежала весь дом и не сообщила об этом всем и каждому. То же самое послышалось мне в крике потерявшегося гуся: он не столько спрашивал, где стая, сколько хотел понять, где река, где берег и все остальное, с чем связана его жизнь. Где мой мир? – вот что он хочет знать. – И где я, черт побери, если я не вижу его? Он потерялся и теперь изо всех сил пытался обрести себя. Ему нужно было быстро сориентироваться и все расставить по местам, как Пискле, потерявшей кота, как мне, горящему желанием снова взглянуть на бревна. Только, что касается меня, я не мог сказать, что я потерял: по крайней мере, не кота и вряд ли стаю… и уж точно не дорогу. И все же мне было знакомо это чувство…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю