355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Казис Сая » Эй, прячьтесь ! » Текст книги (страница 7)
Эй, прячьтесь !
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 21:28

Текст книги "Эй, прячьтесь !"


Автор книги: Казис Сая



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Закупоренный улей согревало добродушное утреннее солнце, и глина, которой был залеплен леток, побелела, стала походить на штукатурку. Из улья не доносилось ни звука, – никто не гремел, не скребся и не звал на помощь. В тусклое окошко Гедрюс разглядел только залитые воском рамы и спящую ночную бабочку.

"Неужто ОНИ сумели удрать?!" – встревожился Гедрюс и, протерев очки, снял крышку улья.

Вместе с пылью взлетела испуганная моль, донесся слабый запах меда, и в уголке улья Гедрюс увидел сидящего на раме Мудрика. Ученый, по-видимому, нарочно углубился в чтение и не хотел даже смотреть на Гедрюса,

– Эй! – негромко окликнул тот. – Ты тут один?

– Нет, – ответил Мудрик. – Еще мышь есть. Любопытно, почему ты замуровал леток? Ночью нам было душновато.

– Ничего, сейчас проветрится! – ответил Гедрюс, поискав взглядом мышь.

Ах, вот она где! С одной стороны рамы высовывался длинный хвост, а с другой поблескивал крохотный, с каплю дегтя, глаз да испуганно дрожал ус.

– Мне хотелось вас Януте показать, – стал оправдываться Гедрюс. – Она хорошая девочка...

– Вот как, тебе хотелось... – горько усмехнулся Мудрик. – А если мне не хочется?

– С тобой же ничего не случится... Я тебе три ореха принес и меду на листке... Если чего хочешь – скажи, мигом сбегаю.

– Хочу, чтоб ты сейчас же открыл леток и выпустил нас!

Гедрюс все-таки положил на раму все принесенное с собой и еще раз попытался оправдаться:

– Я у Дилидона просил, объяснял ему, что хочу вас показать двоюродной сестре Микаса... Дилидон, можно сказать, пообещал...

– Знаешь, что... – захлопнув книгу, сказал Мудрик, – было бы лучше, если ты вообще нас не видел и про нас не знал. Я сам в этом виноват и за это теперь посижу... Всем нам будет наука...

– А мне-то что с того?! – воскликнул Гедрюс. – Я вижу, а другие мне не верят, вруном обзывают!

– Всем нам будет наука... – еще раз пробормотал Мудрик и снова углубился в книгу.

Гедрюс почувствовал себя неуютно, закрыл улей и посмотрел на солнце. Поскорей бы пробило двенадцать!

Двенадцать пробило раньше, чем Гедрюс управился с делами. Ему еще оставалось подать завтрак соне Расяле, а чего она не съест отнести курам и Кудлатику. Надо было нарвать свекольной ботвы и подбросить в корыто свиньям, привязать на другом месте выгона корову, начистить на обед картошки и снять с веревки белье, – но только если начнет моросить.

Небо заволакивали тучи, и Гедрюс, долго не ожидая, стащил с веревки белье, упросил Расяле начистить картошки, а сам помчался к волшебному колодцу.

Когда-то здесь была усадьба. Судя по каменному фундаменту, посреди сада стоял просторный дом, в шесть комнат, с террасой. В саду росли не только фруктовые деревья, но и серебристые ели, туи, высоченные тополи. Но в войну людей не стало, избу снесли, яблони перемерзли, и остался только глубокий колодец, несколько вишен, которые каждый год обрывали дети со всей деревни; туи, обломанные для кладбищенских венков, прибывшие издалека серебристые ели и красавцы тополи, пустившие побеги у самой земли.

Януте он увидел еще издали – она умостилась на верхушке тощей вишенки, стараясь достать последние, изъеденные осами, ягодки.

– Ты совсем как белка! – похвалил Гедрюс, с завистью глядя на ее ковбойские джинсы. – У колодца была?

– Была, – ответила она. – А ты насочинял. Он совсем не отвечает, как ты говорил.

– Да, – согласился Гедрюс. – Он не всегда и не каждому отвечает... Сейчас попробуем вместе!

Януте выплюнула косточки, одна из которых угодила Гедрюсу за шиворот, не торопясь, слезла с дерева, отряхивая испачканные джинсы, и пошла за Гедрюсом к позеленевшему срубу.

В жутковатой глубине, как живой, сверкнул водяной глаз. Гедрюс почему-то застеснялся крикнуть имя Януте и, наклонясь, укнул:

– У!

– У! – ответил колодец.

– Ну-у... – разочарованно протянула Януте. – А ты говорил – и длинные слова, даже несколько слов повторяет...

– Януте! – расхрабрившись, крикнул Гедрюс.

– ...уте! – откликнулось в глубине.

– Гед-рюс вру-нишка! Гед-рюс вру-нишка! – запела в колодец Януте.

– ...нишка, нишка, – подтвердил колодец.

– Вот видишь! – обрадовался Гедрюс. Он откашлялся, чтоб голос звучал басовитей, попросил Януте подержать его за ремень и, перевесившись через край сруба, заревел:

– Януте!

– Януте... – ответил колодец.

– Ты... – продолжал Гедрюс.

– ...Ты...

– Очень, очень!

– ...чень, чень... – гремело в колодце.

– Хорошая! – кое-как закончил он.

– ...ошая!.. – откликнулся водяной глаз, и в тот же миг что-то булькнуло.

– Очки уронил... – как о большом несчастье сообщил Гедрюс.

– Что ж теперь будет? Ты, правда, без них не видишь?

– Вижу, но... Ты понимаешь, я гнома поймал! А теперь все...

– Ну так пойдем, покажешь. Почему все?

– Без очков ты его не увидишь, вот и все...

– Он такой малюсенький?

– Он не малюсенький, – все мрачнел Гедрюс. – Понимаешь, тут такое дело... Эти гномы любому не показываются. Нужны особые очки...

– Ну, знаешь!.. Все-то ты врешь.

– Честное слово! – бил себя в грудь Гедрюс. – Увидеть, может, и не увидишь, но хоть услышишь, как я с ним разговариваю. Пошли, а?

И он повел сомневающуюся Януте на свой хутор.

Возможно, Мудрик и не стал счастливее от того, что весь свой век корпел над книгами, но знания, которые он почерпнул, помогали ему одолевать страх и никогда не лишаться присутствия духа. И на веселом пиру весны, и в мрачную осеннюю слякоть ученый был одинаково невозмутим. Вот и теперь, угодив в ловушку, Мудрик ничуть не растерялся...

"Если б я растерялся, – трезво рассудил узник, – то мне от этого было бы только хуже..." Он огляделся, поискал, нет ли какой-нибудь дыры или щели. Вроде не видать... Какого-нибудь инструмента, чтоб продолбить стенку улья, тоже нет. Что же остается делать? Ждать товарищей и, не тратя зря время, читать свою книгу. Вот, пожалуй, и все.

Нет, не все. "Мудрик, поразмысли!.." – сказал себе ученый и принялся мыслить.

В улье были еще мышь, несколько личинок моли и толстая, упитанная гусеница, полосатая, как кошачий хвост, с черными, красными и желтыми ворсинками. Такой яркой расцветке самый что ни на есть полосатый позавидовал бы. Но гусеница была на диво унылой, она ползла по раме улья и все вздыхала:

– Умру... Вот чувствую, умру! Успеть бы напрясть себе ниток...

– Не умрешь, – уверял ее Мудрик, но гусеница не слышала. А если и услышала, не поверила бы.

– И покрывала уже не наткать... – стонала полосатая гусеница. – Вот обмотаюсь потеплее и умру. И вечный мне упокой... Аминь!

– Да, ты обмотаешься своими нитками и превратишься в кокон... За зиму ты вся переменишься, а летом твой шелковый кокон лопнет, и ты возродишься вновь. И станешь прекрасным мотыльком!

– Ах, конечно, все кончено... – хныкала гусеница.

Так и не успела листья на деревьях объесть, так и не успела...

"Ничего ты не знаешь! – думал Мудрик. – Тебя еще ждет удивительное лето, цветы, сладкий нектар и всевозможные приключения. Только взберись, глупышка, повыше, чтоб тебя мышь не достала. Ну, не ленись, работай, шевелись... И постарайся напрясть побольше ниток. Зима будет холодная – а улей пустой – хорошенько закутайся..."

И ученый снова уткнулся в толстую книгу, где как раз были описаны различные стадии развития животных – от яичек до мотылька. В один прекрасный день мотылек, быть может, опустится на щеку девочки, и ей приснится такой удивительный сон, что она не забудет его всю жизнь. А через много-много лет, когда эта девочка станет взрослой, этот мотылек и этот сон, быть может, согреют ее душу именно тогда, когда это тепло будет нужно еще кому-то...

"Все, что мы видим вокруг, – вычитал в своей книге Мудрик, – все, от песчинки, камешка до зеленого листа и от листка до мотылька, от мотылька до птицы, от птицы до лисы, льва, гнома и человека – все связано между собой, переплетено и все вместе греется в лучах одного солнышка. От песчинки и букашки до человека. Получается, что камешек и гора, карлик и великан – как бы братья. Соловей или Живилёк – не такая уж большая разница... Может быть, в замечательной книге удастся найти способ, как им, шестерым, вернуть в свой отряд самого маленького и самого любимого седьмого гномика?"

Пока Мудрик размышлял, мышь-полевка, забравшаяся в улей полакомиться воском и поохотиться за ночными бабочками, и тоже попавшая в заточение, принялась катать по полу и грызть орехи, что принес Гедрюс.

Ученый поморщился – от этой мышиной возни он потерял нить рассуждений. Но истинный мыслитель всегда должен найти добро и во зле! Пусть мышь разгрызет один орех, а другой только надкусит и отдаст его Мудрику, "А потом, – мелькнула у Мудрика мысль, – пусть она лакомится медом и постепенно грызет стенку улья. Может, прогрызет. Вот и будет выход для обоих". На том они и порешили.

Ученый окончательно успокоился, съел орешек и снова углубился в свою книгу.

– Ты к улью не подходи, – шепнул Гедрюс, – стань вот тут и слушай. Сейчас я с ним заговорю.

Януте кивнула. Гедрюс снял крышку и заглянул в улей. Но теперь он ничего не увидел – только мышиный хвостик и две пустые ореховые скорлупки. Гедрюс знал, что сбежать Мудрик не мог, и, притворившись, что видит его, немного свысока спросил:

– Ну как? Орехи понравились?

Мудрик молчал.

– Что же ты не отвечаешь? Может, еще чего надо?

Снова тишина.

– Если будешь молчать, я подумаю, что ты сбежал, и не буду носить тебе еды! – мягко погрозил Гедрюс и этим выдал, что он не видит Мудрика.

Но тот и теперь не ответил.

– Эй! – рассердившись, крикнул Гедрюс. – Я тут с Януте пришел. Она хорошая девочка. Скажи ей что-нибудь!

– Где он? – не выдержав, наклонилась над ульем Януте.

– Да где-то тут... Раньше вон в том углу сидел и читал, положив на колени книгу.

– Куда же он делся?

– Я же говорил... Я бы тебе очки дал... – стал объяснять Гедрюс. – Понимаешь, эти очки были как бы волшебные...

– Опять врешь! – сказала Януте.

– Честное слово! – уверял Гедрюс. – Кому бы я орехи принес? И мед – кому?

– А вот мышь! Бр-р, боюсь!..

– Правда, мышь... – сказал Гедрюс, как будто только что ее увидел. Он хотел объяснить Януте, как мог исчезнуть гном. – Ты понимаешь... эти гномы – не простые гномы. Скорее всего они происходят от мышей. Мой дедушка так объяснял. Мыши стали работать, ходить на задних лапках и постепенно превратились в гномов. А этот посидел взаперти, без работы – р-раз! – и опять мышь...

– Да будет тебе врать-то! – не поверила Януте и даже головой покачала. – Так я и думала... Поймает он... гнома.

– Ты подожди, побудь еще... – хватал ее за руку Гедрюс. – Он еще со мной заговорит, вот увидишь! Он непременно что-нибудь скажет...

– Все мальчишки – вруны, – отняв руку, ответила Януте. – А ты врун-врунишка-завирушка!

– Ты подожди, Януте... Ну подожди, пожалуйста!.. – просил Гедрюс, провожая ее через сад. – Если хочешь – у Расяле спроси. Давай ее поищем, увидишь ее ногу, посмотришь, как она с костылями ходит... Януте!

– Отстань! – сердито ответила девочка и сбежала с горки на берег озера.

Гедрюс почувствовал себя так, словно его коза наземь повалила: ни заплакать, ни за козой гнаться. Постоял, пнул в сердцах ногой белый как творог гриб-дождевик и вернулся к улью.

– Ты слышал?! – крикнул он невидимому Мудрику. – Теперь я из-за тебя вруном стал! Трудно было слово сказать? Эй! Пока не заговоришь, я тебя отсюда не выпущу. Так и знай!

– Не ори, – спокойно отозвался Мудрик. – Считай, что меня здесь нет. Так будет лучше и для тебя и для меня.

– Но я же знаю, что ты тут! Я тебя слышу!

– Если знаешь, значит, ты не врун...

– Как не врун? Не только Януте – никто мне не верит.

– Пускай не верят. Главное – самому знать, что говоришь правду, а не ложь.

– Ну и что? И так, и так все надо мной смеются...

– Если боишься насмешек, не рассказывай того, что тебе известно. Знаешь, вот и ладно. Запомни: правда требует большего, чем дает сама. Бывало, людей за нее даже на костре сжигали.

– А что же она дает? Ты ведь говоришь – правда дает...

Мудрик почувствовал, что в своих рассуждениях очень уж далеко зашел, и задумался, как бы Гедрюсу все объяснить.

– Вот, скажем, у меня, – не то в шутку, не то всерьез сказал он, – если я чего-то не знаю, сразу начинает чесаться макушка. И не только у меня – многие ученые оттого и облысели, что им хочется побольше правды узнать...

– Вот и неправда! – ответил Гедрюс. – Наверное, не потому...

– Может, и не потому, – согласился Мудрик. – Из правды, как из одежки, вырастаешь и шьешь себе новую. Некоторые, конечно, обходятся вообще без одежды...

– Дикари?..

– Да... Так и с правдой. Без нее мы стали бы дикарями. Понял что-нибудь?

– Понял, – ответил Гедрюс. – Но пока ты не согласишься при людях поговорить или стихи прочитать, я тебя не выпущу, и все тут.

– Нет! – отрубил Мудрик. – Я не раб, и ты не заставишь меня делать то, что я не хочу.

– Заставлю!

– Нет!

– А что ты сделаешь, если я тебе есть не дам?

Мудрик молчал.

– Пчел напущу! Дымом удушу!

Мудрик молчал.

– Хоть ты и ученый, и все знаешь, все равно я тебя сильнее!

Мудрик молчал...

Ко всем выдумкам Гедрюса, из-за которых Януте, обидевшись, убежала домой, прибавилась и еще одна неприятность: на опушке леса она сорвала несколько поздних переспелых земляник, всыпала ягодки в рот и перекусила вонючего лесного клопа.

"Во всем этот хвастун Гедрюс виноват!" – окончательно рассердилась Януте и всю дорогу до дома отплевывалась. Зачем она пошла к этому похвальбушке? Вот вернется домой и скажет мальчикам, кто прошлой ночью лисят выпустил... Раз Гедрюс такой врунишка – не грех и ей соврать.

А мальчики дома рыскали по сараям, лазили на чердаки и ласково звали кота Черныша. Микас-Разбойник не выдержал и стал сосать сало, которое взял на приманку, а о коте – ни слуху ни духу.

– Хитер зверюга! – сказал Джим и бросил тряпку, которую они собирались накинуть на кота, едва тот возьмется за Микасово сало.

– На воре шапка горит, – добавил Разбойник. – Если не виноват, не прятался бы.

А кот между тем шмыгнул из малинника, в котором он, по-видимому, отсыпался, и прямо к Януте... Она девочка ласковая, если не угостит, то хоть погладит. Да еще в шею клещ впился, зудит немилосердно, хорошо бы кто почесал...

– Дженни!

– Януте! – наперебой закричали мальчики. – Держи!

– Хватай! Не выпускай!

Если бы не клоп и не вранье Гедрюса, Януте ни за что бы не послушалась. "Беги, котик!" – сказала бы да еще в ладоши захлопала. А теперь присела, погладила, почесала Чернышу загривок, а потом хвать! – обеими руками и держит.

Черныш, почуяв недоброе, перестал мурлыкать и попытался заглянуть Януте в глаза. Сомнений не было: добрая Януте предала Черныша. А сколько раз он ей мурлыкал!.. Сколько раз ластился к ногам!..

Поздновато Черныш выпустил когти. Джим и Микас уже притащили торбу, в которую они складывали улов, и, как кот ни царапался, он все равно оказался в мешке, где уже лежал припасенный заранее камень.

ЭЙ, ПРЯЧЬТЕСЬ!

Завязывая торбу бечевкой, Джим почувствовал боль в руке и увидел, что Черныш в кровь его исцарапал. Микасу-Разбойнику тоже досталось, и он обзывал Черныша гадиной и дьяволом. Они бы тут же его и утопили, но из избы вышла Микасова мама и позвала всех на молодую картошку с грибами.

Оставив торбу с обреченным котом под кустом жасмина, дети умчались в избу. Януте, напомнив мальчикам, чтоб помыли руки, стала рассказывать, что Гедрюс развел в улье мышей, а хвастается, что держит там гномов.

Между тем кот в сумке созвал на помощь всех своих знакомых со двора. Услышав, что истошно мяукает "серый камень" (так ему поначалу показалось), к сумке осторожно приблизился петух. Вслед за ним прибежали две курицы.

– Ко-ко-ко-о! Кот! – сообщил им довольный петух.

– Поддай ему! Поддай!.. – заорала одна горластая курица.

Тут и Хромуша пришла глянуть, с чего это раскудахталась крикливая соседка.

Ах, это кот в мешке... "Да, этот Черныш – темная личность", подумала она, но по доброте сердечной посоветовала курам оставить кота в покое – и так его дни кончились.

Когда все трое после сытного обеда вышли во двор, чтобы осуществить казнь, то заметили, что вместе с картошкой и грибами они, видно, съели и ненависть к Чернышу. Мало того, увидев, что вокруг мешка толпятся и злобно кудахчут куры, им стало очень жалко кота. Но ни один не посмел в этом признаться.

Януте, сказалась уставшей – кота топить она не пойдет. Она попросила их нести мешок аккуратно, не размахивать, а взять снизу, чтоб камень не отдавил Чернышу хвост или лапку.

Микас так и сделал. Кот устроился удобнее и, осоловев от запаха рыбы, которым была пропитана торба, даже дружелюбно замурлыкал.

Поначалу они направились к озеру, но Микас напомнил, что в озере котов не топят и что отец велел бросить его в торфяное болото. "До болота порядочный кусок, – думал Разбойник. – Пока доплетемся, может, что-нибудь придумаем". Сперва кота понесет он сам, потом передаст Джиму, тот увидит, какой Черныш теплый и ласковый, и обронит доброе слово, Микас подхватит, и еще все может быть... Возьмут да и решат вообще Черныша не топить.

"Хм... – ломал голову и Джим. – Можно хвастать, если поймал лису, попал из лука в ворону или даже в воробья, а утопишь кота – и не похвастаешь..." Но, увы, приговор вынесен, преступник пойман, и Джиму, как предводителю, стыдно показаться перед Микасом бабой и слюнтяем.

– Знаешь, – сказал он, вспомнив, что рассказывала Януте, когда они мыли руки. – Давай пустим Черныша в Гедрюсов улей! В этот гномятник... Вот будет потеха!

– Вот это мысль!.. – изобразил удивление Микас. – Давай только вечера дождемся. Теперь там Расяле со своими костылями.

Но где оставить торбу с Чернышом, чтобы кто-нибудь не выпустил кота? Пожалуй, придется взять лодку, прихватить кота, поудить, а потом уж...

Микас с Джимом захихикали: вот удивится Гедрюс, когда завтра утром принесет своим мышам завтрак...

Ворон сидел высоко, под сенью густых еловых лап, бесстрастный и равнодушный ко всему, словно чучело из живого уголка. Но Ворон был начеку и слышал даже шорох муравейника внизу, а по запахам, которые приносил ему ветер, мог определить, что ели сегодня на обед у Микаса и что у Расяле с Гедрюсом.

С таким часовым гномы, собравшись в ложбинке, где недавно отдыхала косуля, могли спокойно поговорить о несчастьях, преследовавших в последнее время их отряд. Не столько спокойно, сколько просто в безопасности – потому что совещание обещало быть бурным.

Едва Дилидон спросил:

– Кого предлагаете в председатели?

Бульбук тотчас выкрикнул:

– Только не тебя!

Малость поспорив, они выбрали Оюшку, который ни разу еще председателем не был. Сегодня лишь он сохранял сравнительное спокойствие, а остальные гномы так и кипели: каждый хотел высказать свои предложения, упреки, а то просто вылить скопившуюся за лето горечь.

Парикмахер оказался ой-ой-оюшки каким красноречивым председателем!

– Дорогие гномы! – торжественно начал он. – Сегодня нам предстоит разобрать два весьма сложных и злободневных вопроса. Первый из них особенно затруднителен, я бы даже сказал, взлохмачен... До сих пор наша скромная деятельность основывалась на известном изречении Дилидона: "Делай добро, и будет хорошо". Но сейчас всем уже ясно, что получилось просто ой-ой как плохо... Живилька нашего нет как нет, а достопочтенный Мудрик, как мы сегодня узнали, попал в неволю. Но ужаснее всего, мои дорогие друзья, что все эти злосчастия от нашей доброты сердечной!

– Давай короче! – нетерпеливо прервал Бульбук. Но оказалось, что Оюшка за словом в карман не полезет.

– "Короче, еще короче!" – крикнул лысый боровик парикмахеру, а тот – чах! – и срезал ему шляпку... – Бросив эту остроту, председательствующий продолжил: – Итак, сегодня предстоит обсудить, как же нам жить дальше рядом с могущественным и часто несправедливым человеком. И если, конечно, хватит пороху, предстоит решить еще один вопрос – как спасти Мудрика. Вот и все. Если никто не желает чего-нибудь добавить...

– Я желаю! – Бульбук сегодня явно решил верховодить. – Предлагаю выбрать нового командира!

– Но ведь командир избирается общим собранием гномов, – не согласился председатель. – А здесь, как видите, не хватает Живилька и Мудрика.

– А мы их никогда не увидим, если будем слушаться Дилидона. Требую слова!

– Слово предоставляется Бульбуку, – сказал Оюшка и сел на еловую шишку.

– Дело до того уж ясное, – заговорил Бульбук, поглядывая на Дилидона, – что и объяснять, пожалуй, не надо. Разве что Дилидону, ведь из-за него мы погубили Живилька! Вздумал, благодетель этакий, подарить мальчишке очки!.. Волшебные! Такие, в которых он бы нас разглядел, а разглядев, – поймал да засунул в улей. Может, и не поймал бы еще – Мудрика ведь в лесу так просто не возьмешь, – но наш командир позвал его с собой, и оба потащились в сад. Нашел Дилидон спящего очкарика и давай дергать его за ухо... Мол, вставай, дружище, освободи несчастных лисят (тоже нашел нам друзей!..). А Гедрюс, оказывается, давно их поджидал – дурачков-добрячков. А как же! На такого несмышленыша интересно и самому посмотреть, и другим показать. Вся беда в том, что в неволю угодил не Дилидон, который это заслужил, а самый умный, самый незаменимый гном нашего отряда, знаток иностранных языков и мыслитель Мудрик.

– Давно ты его стал ценить? – не вытерпев, спросил Дилидон.

– Пусть говорит, – сказал парикмахер. – Каждому дадим слово.

– С этой минуты, – разглагольствовал Бульбук, – я предлагаю всех крупных животных, в том числе и человека, считать своими врагами! А в друзья запишем лишь тех из двуногих, четвероногих или там шестиногих, которые слабее нас или под стать нам.

– Не слишком ли много врагов получается? – спросил Оюшка. – С врагами-то ведь надо бороться.

– Вот и будем воевать! Как пчелы. Сам погибай, но жалом врага пронзи! Но я еще не кончил!.. Вместо благодеяний пора начать тренировки. Мудрик как-то поведал одну историю... В лесу жил человек, и случилась у него беда: сгорел хлев, а волки задрали корову. Осталась маленькая телка, которая пряталась в кустах. Человек боялся, как бы волки не утащили и ее, и каждый вечер брал телку на спину и заносил на чердак. Прошло два года, телка превратилась в корову, а человек как ни в чем не бывало продолжал заносить ее по вечерам на чердак...

Гномы фыркнули.

– Не верите? – рассердился Бульбук и огляделся, собираясь подтвердить свои слова делом. Хотя ближе стояли Дайнис и Мураш, Бульбук подошел к Дилидону, обхватил его за талию, поднял и отшвырнул на несколько шагов на мох,

– Вот! – сказал он остальным. – Теперь видите, что значит тренировка! Если бы все мы начали носить ранцы и каждый день подкладывали в них по камешку да по камешку... Через год мы бы шутя опрокинули улей.

– Значит, это и есть твое серьезное предложение? – спросил Оюшка.

– Конечно серьезное! А как только освободим Мудрика, сразу же выбираем нового командира. И еще, пора сочинить другой марш. "Дили-дили-дилидон впереди ведет отряд..." – насмешливо пропел Бульбук и, плюнув, закончил свою речь.

– Ой-ой-оюшки... – покачал головой парикмахер, осуждая Бульбука за грубость, и увидел, что руку поднял Дайнис. – Слово нашему поэту. Попросил бы говорить без этой вольной борьбы – даже если сила так и прет...

Дайнису это замечание было ни к чему. Он говорил не без ехидства, но спокойно и даже улыбался.

– Я не мог понять, почему Бульбук хочет все свалить на одного Дилидона, и подумал, что Бульбук сам желает стать нашим командиром! Признаюсь, – тут Дайнис усмехнулся, – я немного испугался... Я словно увидел себя и своих друзей с грузом камней в ранцах, а вокруг нас – столько врагов, что не знаешь, кого первого жалить. Нет, нет! подчеркнул Дайнис, – ты не сердись, Бульбук, но заранее говорю – за тебя я голосовать не буду.

– Эх ты... – покачал головой Бульбук. – Одно слово – поэт...

– Благодарю тебя, – ответил Дайнис. – А ты – тяжелоатлет. Но хорошо бы ты иногда тренировал и свою память. Тогда бы не пришлось напоминать, что ты говорил о Гедрюсе весной...

– А что ты сам предлагаешь? Что? – нетерпеливо прервал его Бульбук.

– Прежде всего надо обсудить твое предложение, – ответил Дайнис. – Если послушаться Бульбука, всех, кто сильнее нас, мы должны объявить врагами, а других одолеть и стать властелинами жуков, воробьев и мух, так? А на мой взгляд, один человек не похож на другого! Как и птица на птицу, да и гном на гнома. Вспомним хоть дедушку с контрабасом или Расяле, которая никогда не делала нам ничего дурного.

– И хорошего тоже! – снова не выдержав, вмешался Бульбук.

– Или вот давайте поднимем глаза и взглянем на Ворона. Вы же знаете – пока он там сидит и молчит, мы можем здесь смело кричать. Наши добрые дела, да и вообще добро – семена, которые всходят не сразу. Несмотря на все несчастья, я стою на своем: делай добро и будет хорошо. А если выйдет не очень хорошо – надо постараться сделать еще лучше. Такая уж наша гномья доля... Благодарю за внимание!

Хоть Дайнис и завершил свою речь весьма изящно, председатель остался недоволен.

– Если тебя слушать, получается, что нам и собираться не стоило. Значит, продолжать в том же духе, и ладно? Петь старую песню?! А? Так тебя понимать?

– Насчет марша, – ответил Дайнис, – беру вину на себя – мне так написалось. А Дилидон даже сердился...

– Сперва сердился, потом согласился! – крикнул Бульбук.

– Ладно. Надоел этот, сочиним другой...

Потом слова попросил Мураш, который все время молчал и беспокойно щипал мох.

– Я – коротко, – сказал он. – Надо учиться у природы, а эти наши споры – просто, чтобы лясы поточить... Любая тварь при виде человека убегает и кричит каждому, кого встретит: "Эй, прячьтесь!" Кто ни крикнет – зверь или птица, большой или малый – эти слова понятны всем: "Эй, прячьтесь!" Ясно же, что с человеком не повоюешь, а дружить с ним – все равно, что служить ему.

– Можно словечко? – крикнул Дайнис.

– Пожалуйста, – разрешил Оюшка.

– Смотря как служить, – Дайнис подчеркнул слово "как". – Даже канарейки, не говоря уже о лошадях, собаках, кошках да пчелах, делают людей друзьями. Не всех, конечно, но некоторых людей именно животные делают людьми!

– Не знаю... – развел руками Мураш. – Если нам хочется стать канарейками, то Мудрик, пожалуй, добился своей цели, и нам незачем его спасать. Но для меня нет ничего страшнее, как видеть птицу или белку, или другого зверька в клетке. Лучше погибнуть, чем своими мучениями радовать того, кто тебя пленил.

– Верно! – крикнул Бульбук, да так громко, что даже Ворон на вершине ели вздрогнул.

– Ну что ты кричишь?.. – пожурил Бульбука Оюшка. – Хочешь, чтобы, услышав тебя, звери задрожали и закричали: "Эй, прячьтесь!"?

– Вот именно!.. – подхватил Мураш. – Бульбуку порой хочется, чтобы все его боялись. Я предлагаю держаться середины: давайте по возможности делать добро, но не забывать и о лозунге: "Эй, прячьтесь!"

Мураша поддержал Дилидон, – он сказал, что ему нечетко добавить. Гномам следует соблюдать осторожность, но для освобождения Мудрика все-таки стоит воспользоваться услугами Расяле. Кто, как не она, откроет замурованный леток?

– Нет! – запротестовал Бульбук. – Мы не вправе больше рисковать своими. Завтра смастерим какой-нибудь инструмент, призовем на помощь Ворона, Ежа и, как только стемнеет...

"...в поход!" – хотел добавить Бульбук, но наверху неожиданно каркнул Ворон:

– Эй, прячьтесь!

Повторять не пришлось. Когда по лесной тропе приблизились Джим и Микас, несшие в торбе кота, гномы уже скрылись в чаще. Одни бежали, испугавшись неожиданного крика, другие радуясь, что подвернулся случай кончить надоевшие споры.

СКАЗКА О ДВУХ КОРОЛЯХ

После резкого разговора с гномом, Гедрюс в тот день больше не подходил к улью, и Мудрик призвал всех узников немедленно взяться за работу. Полосатая гусеница перестала стонать и прилежно пряла нить для своей постельки, а мышь сгрызла еще орех и принялась за стенку улья. Доска попалась толстая, но из мягкого дерева, и, по расчетам ученого, до утра, самое последнее до полудня, мышь должна была прогрызть ее насквозь.

И вот вечером, когда по крышке барабанил дождь, а в улье кипела работа, Мудрик неожиданно услышал шаги и таинственное шушуканье. Это были Микас с Джимом. Они сняли крышку улья и принялись вытряхивать туда из торбы пленника. Кот Черныш, которому понравилось в мешке, царапался, мяукал и долго не давался. Наконец они закрыли улей крышкой и, хихикая, убежали. Кот, даже не осмотревшись, куда он попал, завыл и заметался между рамами.

– Ой, полегче! Ты здесь не один! – предупредил его Мудрик, потому что кот одним ударом хвоста вышиб у него из рук книгу. Черныш в ответ подцепил когтем гнома за шиворот и, ощерившись, процедил сквозь зубы:

– А ты кто такой?

– Сам видишь... – ответил Мудрик. – И не вздумай срывать злость на нас!

– А вот и вздумаю!.. – пригрозил кот.

– Пусти! – повелительно сказал гном. – Мы такие же узники, как и ты.

– Но меня-то за что? За что меня сюда упрятали? – вопил кот, в отчаянии заглядывая в леток. – Сколько себя помню, все меня уважали и ласкали. Никаких пакостей я людям не делал... Эй ты, малявка! Слышишь, что тебе говорят?

– Слышу. И не кричи так, пожалуйста. А то уши лопнут.

– И пускай лопнут! Хорошо тебе, если знаешь, за что сидишь... Эй, на по-омощь! Лю-юди! – выводил Черныш.

Вопил он, однако, не теряя достоинства. В его завываниях слышалась нотка горечи, и, как всякий хороший певец, Черныш завершил свою арию душераздирающим воплем:

– По-моги-ите! Не вино-вен я...

– Браво! – захлопал в ладоши Мудрик. – Брависсимо!

– Тебе-то хорошо, – снова сказал кот. – Видать, знаешь, за что сюда попал.

– Если тебе от этого станет легче, – ответил ученый, – я могу сказать, в чем можно тебя обвинить...

– Неужели... – не то удивился, не то пригрозил кот.

– Говоришь, любили тебя, ласкали... – стал объяснять Мудрик, заслонив собой сомлевшую от страха мышку. – Спрячь-ка для начала когти и скажи, уважаемый, любил ли ты сам хоть кого-нибудь?

– Люби-ил... – нетвердо протянул кот.

– Правда?.. Всех людей и животных побольше себя ты делил на полезных и бесполезных. А всех, кто тебя меньше, – на съедобных и несъедобных. Разве не так?

– Сейчас я тебе отвечу, отве-ечу... – пообещал кот и поточил о раму когти.

– Наловчился мурлыкать, – продолжал Мудрик, – да ластиться, чтобы хозяйка налила тебе молока или чтоб Микас почесал за ухом. А если кто брал тебя за лапу, она казалась такой мягонькой, даже мягче хвоста.

– Мне приходилось втягивать когти! – крикнул Черныш. – Я любил людей и буду любить – только б меня выпустили!

– Только б выпустили да молоком угостили... А вылакаешь мисочку – хвост трубой, и любви конец. Мурлычащий моторчик выключен – и все.

Тут Черныш даже рассмеялся – очень уж точно Мудрик его описал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю