Текст книги "Оглянись - пришельцы рядом!"

Автор книги: Кайли Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Подарок есть подарок, и я с благодарностью кивнул. Сказать по правде, чудовищная война, отгремевшая в неизмеримой древности, не слишком меня занимала. Если верить Сенебу, который вел статистику моих темпоральных авантюр, мне довелось участвовать в сорока трех войнах, не считая пограничных стычек и грабительских набегов. Конечно, в сравнении с космическими битвами масштаб был не тот, но сути это не меняло: земные войны оставляли пепел на месте городов, космические – засыпанные пеплом планеты.

– Ты знаешь код моего портала, – произнес я. – Жду. Может быть, явишься прямо сейчас?

– Немного попозже, Андрей. Сейчас ты занят, готовишь отчет, не так ли? А кроме того, – Саймон таинственно подмигнул, – я здесь не один.

Женщина?.. – подумал я. Саймон любил женщин и часто менял подруг. По его словам, склонность к непостоянству перешла к нему от предков, но вот от каких? Народы во Вселенной так перемешались...

– Ты слышал о карнавале в Пятиградье? О том, что бывает каждый стандартный год в Долине Арнатов? – спросил я. – До него четыре дня. Встретимся там. Я буду со своей подругой, а ты приводи свою.

Саймон снова подмигнул мне.

– Я не с подругой, а с приятелем, и потому не возражаю, если девушек будет побольше. Видишь ли, приятель мой издалека. Очень любопытный! Интересуется всеми аспектами нашей жизни.

– Он что же, не человек?

– Человек. Во всяком случае, был им.

Скорчив загадочную мину, Саймон отключился. Пару минут я размышлял, кем может оказаться его приятель. Кто он такой? Инопланетное создание, в чей мозг имплантирован человеческий разум?.. Какой-нибудь оригинал с модифицированным телом, с обличьем кентавра, крылатого эльфа или гоблина?.. Некто, изменивший свою плоть в стиле и форме фантазий Зазеркалья?..

Покачав головой, я дал распоряжения Сенебу насчет вечерней трапезы (фрукты, сыр, грибы, рагу из овощей – Октавия не ела мяса) и вышел на галерею. Она охватывает внутренние помещения со всех сторон, с учетом того, что половина дома на Земле, тогда как другая – на Меркурии, у самой границы Сумеречной зоны. Дом, массивное квадратное сооружение, земной своей половиной выступал из высокого крутого утеса, меркурианской – из склона кратера Маринер-10. Холл и спальня глядели на скалы Джерата, а кабинет и комнаты гостей – на Море Калорис, пышущее зноем за силовыми экранами, в трех километрах к востоку от кратерной стены. Пара Туманных Окон, перекрывающих сечение галереи, позволяют обойти ее, не заглядывая в холл. Если начать с левого Окна, рядом с которым изображение стада жирафов, то до угла будет шестнадцать шагов, потом тридцать два вдоль фронтона, поворот и снова шестнадцать до правого Окна. Семнадцатый шаг уже не на Земле, а на Меркурии, и здесь все повторяется: поворот, прогулка вдоль фронтона, еще поворот, и к левому Окну. Шагая по галерее, я озираю свой бьон, свое поместье на границе двух миров: то бурые скалы и желтый песок под голубыми небесами, то выжженный обрывистый склон, багровые и алые камни, и над ними – краешек гигантского солнца Меркурия.

Но сейчас я не собирался мерить шагами галерею. Всему свое время: час любви сменяет отдых, а беседу с другом – труд. Во всяком случае, так заведено у нас, людей, и этим мы отличаемся от Носфератов, Галактических Странников, или, к примеру, от мыслящей плесени с третьей планеты Альтаира.

Не терплю работать в кабинете. Я полевой агент, меня, как волка, ноги кормят, и потому работа воспринимается мной как активное действие. Мыслительный процесс тоже связан с движением – для этого и существует галерея, тридцать два шага от угла до угла. Кабинет скорее дань традиции, символ достоинства магистра, нечто совсем не обязательное для реальных дел. В конце концов каждый из нас, музыкант ли, художник, историк или математик, работает с компьютерной сетью, а войти в нее можно в любой точке земного, околосолнечного или межзвездного пространства. Кабинеты для этого не нужны.

Оксинитовые стены галереи, раньше прозрачные, чуть потемнели, поглощая избыточный свет. Я сбросил одежду и обувь, щелкнул пальцами – дверь отъехала в сторону, и солнечное сияние поглотило меня. Каменные ступеньки под босыми подошвами были горячи, пара солнц, повисшее в небе и отраженное в стене, струили яростный жар на грудь и спину, ветер швырял песок в лицо. Полдень, самое пекло, самое страшное место Сахары... Ни один из психогенных носителей, в чьи тела я вселялся, не выдержал бы тут и трех часов; любой высох бы под этим солнцем, отдал бы воду жизни, как говорили ливийцы, мои соплеменники. Их тела – и тело Гибли, ливийского вождя, военачальника фараона Яхмоса – были не такими совершенными, как наши, не способными сопротивляться холоду и зною, ранам, болезням, старости и смерти.

Я вздрогнул – сработала защитная терморегуляция, на лбу выступил и тут же высох пот. Песок под ногами уже не казался обжигающе горячим, солнце грело, а не жгло, кровь не грозила закипеть и выплеснуться из жил, прорвав кожу. Когда с физиологией в порядке, начинаешь ощущать красоту пустыни: величие серых и красно-бурых скал, глубину знойного безоблачного неба, беспредельность усыпанных песком пространств, что тянутся от уэда Джерат на все четыре стороны – молчаливые, сверкающие бледным золотом. Когда-то здесь текли ручьи, и в саванне, обильной водами и травами, кипела жизнь, но нынче напоминают о ней лишь рисунки на скалах, те, что старше пирамид и всех иных рукотворных художеств, египетских или шумерских.

Мой дом окружен древними картинами, призраками и тенями минувшего. Слева от галереи, на серой с прожилками кварца скале – стадо жирафов, к которым подкрадывается леопард, а справа, где высится красноватый утес – два мощных быка с рогами, подобными полумесяцу. Дальше растянулся целый фриз: антилопы и слоны, львы, лошади и носороги, пальмы с перистыми листьями, страусы и смуглые люди с копьями. На каждой плоской поверхности что-то нарисовано, животные или птицы, сцены охоты, поклонения богам, ритуальных плясок, выпаса коров или доисторических любовных игр. Я побывал в том времени, когда создавались фрески Тассили – давно, за десять тысяч лет до новой эры, когда Сахара была цветущим садом. Древние охотники и пастухи, что населяли этот край, не имели отношения к ливийцам. Невысокие, изящные, темноволосые и темноглазые, со смуглой кожей, они являлись прародителями египтян. По мере того, как Северная Африка пересыхала, они мигрировали на восток и юг, к великим рекам, Нилу, Нигеру, верховьям Конго; те, что осели в долине Нила, смешались с пришельцами из Азии, образовав хамитскую подрасу. Их место на средиземноморском побережье и в засушливой саванне заняли другие племена, мигранты из Иберии и с островов, народ совсем иного склада – рослые, рыжие и белокожие, с серо-зелеными глазами. Жители Та-Кем называли их темеху и техени, римляне – либанос.

Ливийцы... Я собирался вернуться к ним – правда, не во плоти, а лишь в своих воспоминаниях.

Песок у лестницы, ведущей в дом, был испещрен следами ветра, гребешками мелких волн, с которых срываются и кружатся в потоках воздуха пылинки. Среди них, будто остров в миниатюрном океане, лежит шероховатый камень, большой базальтовый валун с округлой выемкой со стороны заката. Священный древний камень, трон вождя или жреца, а для меня – место раздумий и воспоминаний.

Я сел. Выемка была такой, что в ней свободно умещался взрослый человек. Твердый прочный камень подпирал мне спину и был горяч, но жар его казался приятным, словно тепло от ладошек Октавии. На миг я представил ее черты, и тут же перед мысленным взором закружились, замелькали другие лица – Саймона, координатора Давида, Гинаха, Егора и Витольда, моих коллег, подружек Тави с Тоуэка. Хоровод моих знакомцев из текущей реальности постепенно менялся, включая все новых и новых персонажей: Небем-васт с потупленным взором, сурового горбоносого Яхмоса, военачальника Хем-ахта, молодого Инхапи, рыжего Иуалата и других ливийских воинов – Усуркуна, Масахарту, Псушени, Осохора. Отличный способ сосредоточения – представлять их одного за другим, рассматривать эти надменные, грозные, хищные физиономии, более похожие на морды гиен, гепардов и волков, чем на обличье человека.

Пелена Инфонета всколыхнулась перед мной и раздалась, свернувшись серыми клочьями. Я был сейчас на грани двух миров, реальности и мниможизни Зазеркалья. Реальный мир включал Вселенную с ее полями и частицами, разумной жизнью и причинно-следственным законом; потоки времени текли в ней от Большого Взрыва и разбегания галактик до сжатия и неизбежного коллапса. Мниможизнь или Вселенская Инфосфера относилась к творениям разума, создавшего компьютерную сеть; в чем-то она отражала реальность, но, подчиненная людским желаниям, мечтам и воле, была несравнимо более гибкой и причудливой. В определенном смысле Зазеркалье являлось тем магическим континуумом, где происходят чудеса: время поворачивает вспять, рыбы парят в поднебесье и оживают мертвецы, давно рассыпавшиеся в прах.

Обычно я связываюсь с Инфонетом мысленным усилием, без интерфейсного обруча. Многим этот фокус не под силу – одним мешает лень, другим снобизм, а третьим – излишнее доверие к машинам. Машины, конечно, облегчают жизнь, но я привержен старым ценностям и полагаю, что технология, лежащая вне человека – вернее, вне его ментальных и физических возможностей – потенциально опасна. Это мудрый принцип; Носфераты, к примеру, обходятся вообще без машин.

Бестелесный, невесомый, выпавший из пространства и времени, я парил в пустоте, разглядывая гигантский лабиринт. Трехмерная структура переплетающихся, пересекающих друг друга линий и фигур словно уходила в бесконечность, напоминая источенную ходами гроздь алмазов, что заполняла Вселенную. Глаз привычно выхватывал знакомую фигуру, спираль, завиток кохлеоиды, эллипсоид, тор или кольцо; они приближались, повинуясь моему желанию, росли, заполняли мир Зазеркалья, начинали переливаться и сиять яркими красками, фонтанировать потоками образов, глифов, символов, испускать разноцветные лучи или целые протуберанцы, огромные колонны и арки пламени в ореолах миллиардов искр. Глиф Реконструкции Прошлого, двойная спираль, пронзавшая сферу, в которой угадывался земной шар, неторопливо наплывала на меня, разбрасывая блестки звезд и крохотных комет. Спираль являлась информационным мегалитом, хранившим совокупность данных о человеческой истории; искры, кометы и звезды были открытыми порталами для входа в мегалит, общественными форумами и магистралями, ведущими к другим информполям, архивами, еще подлежащими обработке, и личными сайтами членов Койна.

Искра, мерцающая желтизной песков и серым цветом скал, вспыхнула, точно невиданное солнце, разгорелась и заслонила спираль мегалита. Я – по-прежнему бестелесный дух среди призрачных конструкций – погрузился в ее сияние словно ныряльщик в воду. Тут же все переменилось; телесный облик, тактильные ощущения, привычная тяжесть, чувство времени и ограниченности пространства вернулись ко мне. Я стоял в точном подобии своего холла: слева – синтезатор, щель рециклера и проход в ванную, справа – камин, кресла, стол и двери в спальню, а в глубине – Туманные Окна. Все это, включая мои чувства и тело, являлось иллюзией, миражом; холл, преддверие моего сайта и в этом измерении чудес, мог выглядеть как угодно. Да и сам я обладал способностью к любой метаморфозе – скажем, мог обернуться десятиногой каракатицей и подключить свой разум к десяти информканалам.

Давно известно, что дом и бьон, где человек обитает годами, есть отражение его характера. Но в большей степени это относится к личному сайту, так как при его устройстве мы не ограничены практически ничем – ни вселенскими законами, ни условностями, принятыми в обществе, ни нормами морали. Надо думать, по этой причине многие личные сайты закрыты или снабжаются особой зоной посещений. И это правильно; то подсознательное, что овеществляется в наших фантазиях – вещь интимная, не предназначенная для чужого взгляда. Фантазии, тайные мысли и желания бесспорно часть человеческой души, но человек не равнозначен им – ведь есть еще сфера деяний и высказанных слов, пропущенных сквозь фильтр благоразумия.

Сам я не склонен фантазировать, ибо экспедиции в прошлое, моя медиана между реальностью и мниможизнью Зазеркалья, приносят массу сильных ощущений. Битвы, поединки, бегства и погони, раны и смерть, страх и ненависть, любовь и наслаждение – все это я испытал в телах своих носителей, а значит, не нуждаюсь в суррогатах. И тем не менее мой сайт закрыт в своей профессиональной части. Здесь я храню воспоминания о странствиях в горах, пустыне и у великой реки, о людях, которые дороги мне, и о своих поступках, естественных для той суровой эры, но непростительно жестоких, если смотреть глазами дилетанта. Не каждую деталь, не всякий штрих пережитого мною надо сохранить в тех записях, что будут со временем общедоступны, и только я решаю, чем поделиться с современниками. Только я, не Давид, не Гинах и не другие мои коллеги... Не слишком объективно? Да, согласен. Однако историческое знание субъективно по своей природе, так как преломляется сквозь восприятие очевидцев, затем – составителей летописей и их эпигонов. Я очевидец, летописец и комментатор в одном лице, но я описываю свою жизнь. Стоит ли упрекать меня за некоторую скрытность и пристрастность?

Не шевельнув ногой, я поплыл над полом мимо камина и кресел к той двери, что в реальном мире ведет в мою спальню. Она послушно распахнулась. Дань условности! Я мог попасть сюда, провалившись вниз, протаранив стену или потолок, пройдя сквозь Туманные Окна или щель рециклера.

Здесь жаркое солнце клонилось к закату, но небо, утесы и почва еще дышали зноем. Позади, на западе и юге, лежал Синай, Страна Син, Земля Луны и Бирюзы, как называли ее в благословенном Кемте – Синай, марш длиною в двести с лишним километров среди бесплодных скал и гор, что плавились днем под лучами светила, а ночью пугали непривычным холодом. Впереди, на севере, в двух днях пути, раскинулось море Уадж-ур, Великая Зелень, и там, на побережье, стояли великие города – Газа и Аскалон, Сидон и Тир, Библ и Арвад. Там была Страна Джахи – Палестина, а дальше – Страна Хару, Сирия. За горными хребтами, что громоздились на востоке, начиналась Страна Бехан, Аравийская пустыня, и прошедший ее попадал к двум рекам, не таким огромным, как священный Хапи, но тоже полноводным и большим. Реки казались странными – текли, в отличие от Нила, не к северу, а на юг, и по этой причине звались Перевернутой Водой. Восточнее них простиралась неизвестность, но не было сомнений, что мир огромен и чудесен.

Глубоко втянув сухой, пахнувший дымом и травами воздух, я улыбнулся и распечатал дверь, ведущую к моим воспоминаниям.

«Человечество взрослеет и стареет, и детские игрушки, дар технологии, искусства и собственной увядшей плоти, уже его не веселят. Приходит осень, за которой видится зима, и мир, предчувствуя ее, вдруг спрашивает: куда же мы идем?.. Куда мы уходили веками и тысячелетиями? Что там, за гранью жизни, за стенами вечной тьмы? Мрак, конец и полное забвение? Или иной мир, неощутимый и невидимый, пока не настанет смертный час и эфемерные души не улетят в последнее из своих странствий?..

Такие вопросы свидетельство зрелости цивилизации; их задают, когда реальный мир измерен, взвешен, оценен, и человек обращается к иным проблемам, более сложным и серьезным – к Великой Тайне Бытия, к Вселенной собственной души, к загадке жизни и загадке смерти. Цивилизация должна найти ответы и доискаться вечных истин, пока не угас ее творческий пыл, не иссякло мужество, и гедонизм не убаюкал ее в сладких снах. Ответ необходим, так как другая альтернатива – пустота. Бездумная и безысходная пустота золотого века, который медленно сползает в пропасть забвения...»

Михаил Ахманов «Солдат удачи»

«Через несколько минут, когда они разжали объятия и улеглись рядом, глубоко дыша, полные покоя и истомы, он поинтересовался:

– В твои плохие дни нельзя заниматься любовью? Когда они придут?

– Что придет? – проворковала Эри, слизывая с верхней губки капельки испарины. – Ты о чем, Павел?

– О месячных. О днях, когда у женщин бывают кровотечения.

Девушка застыла с полуоткрытым ртом. Затем, приподнявшись на локте, изумленно уставилась на него.

– Какие кровотечения? О чем ты говоришь?

– О менструальном цикле. Или?..

Она в растерянности помотала головой. Светлые волосы взметнулись львиной гривой, рассыпались по плечам и упругой груди.

– Никогда не слышала об этом мест... мест... словом, об этом цикле. Кровь течет у женщин и мужчин, если им шкуру попортить. Разве в твои времена было иначе?»

Михаил Ахманов «Среда обитания»

Глава 9. Реальное будущее

Бутылочное горлышко

В этой главе мы попытаемся представить уже не фантастическое, а реальное будущее. Конечно, воссоздать связную картину грядущего мира во всем его многообразии я не в состоянии, так как более простая система (современный человек и современное общество) не может детально промоделировать такую более сложную конструкцию, какой является общество будущего. Но мы все же предпримем эту попытку, отметив, что речь идет не о детальной, а о приблизительной модели – скорее даже, о ее фрагментах, позволяющих решить проблему, сформулированную в главе 3. Напомню, что мы хотим выяснить, почему пришельцы не вступают с нами в контакт. Мы проявляем интерес к земному будущему, имея в виду, что какие-то детали в поведении, обычаях, мировоззрении наших потомков, более близких к пришельцам, чем мы, позволят объяснить нежелание чужих контактировать с человечеством. Иными словами, нам нет необходимости видеть весь пейзаж – достаточно разглядеть стебелек, пару травинок и пару листков, чтобы стало ясно: все они зеленого цвета.

Если же говорить о сравнительной сложности обществ, имея в виду мир нынешний и мир грядущий, то человек, быть может, устроен сложнее, чем эти системы. Не потому ли развивается наша технология, совершенствуется культура, свершаются открытия? Ведь каждый миг мы моделируем более сложную систему, чем существующая, и создаем ее практически – это и есть движение в будущее через настоящее.

Итак, окрыленные надеждой, попробуем кое-что выяснить, но перед тем было бы неплохо убедиться, что будущее у нас вообще существует. В данный исторический период мы, все земное человечество, находимся в бутылочном горлышке или, если угодно, в суживающемся коридоре. Из-за наличия ряда губительных конфликтов горлышко может закончиться пробкой, а коридор – тупиком, и это будет означать конец цивилизации и, вероятно, жизни на Земле. К такому исходу может привести любое из глобальных противоречий, перечисленных в главе 7, так как все они – политические, расовые, социальные, демографические – приводят, в конечном счете, к экологическому конфликту между человеком и окружающей средой.

Насколько вероятен летальный исход? К сожалению, мы не владеем таинственными уравнениями Хари Селдона, которые придумал Азимов, и не можем рассчитать, станет ли горлышко таким узким, что в него уже не проскользнешь, или у нас все же имеются шансы на выживание. С одной стороны, хочется верить, что человек, будучи существом себялюбивым, эгоистичным и очень хитроумным, как-нибудь вывернется, но с другой, происходящее в мире не внушает оптимизма, и вера тут утешение слабое. Наша популяция чрезмерно велика и слишком давит на земную экосистему – ведь каждого человека надо накормить, одеть, обеспечить жильем, развлечь (туризм, охота, шоу-бизнес, спиртное, наркотики и т.д.) и защитить (военные разработки, расходы на армию, полицию, судебную и пенитенциарную системы). Возможно, планета стерпела бы такое разорительное общество, будь нас два или три миллиарда, но население Земли гораздо больше и продолжает расти – точь в точь как у племени дикарей, жирующих в богатых охотничьих угодьях. Что до механизма, регулирующего численность населения в общепланетном масштабе, то его не существует, и даже разговоры на эту тему не ведутся.

Я написал роман на тему «бутылочного горлышка», действие которого приурочено к нашим дням. Роман появится в «Лениздате» под названием «Заклинатель джиннов». Следуя ему, расскажу, как видится мне фантастическое решение проблемы «горлышка».

Мой герой, талантливый математик и программист, работает в Петербургском университете, занимаясь проблемой классификации и распознавания образов [32]32
  В этом нет никакой фантастики; наука о распознавании образов в самом деле существует, и я работал в этой области несколько лет.


[Закрыть] . Поскольку зарплата у него нищенская [33]33
  Это тоже не фантастика. Оклады моих близких друзей-физиков, почтенных профессоров Петербургского университета и Политехнического института, эквивалентны 200–250 долларам.


[Закрыть] , он также трудится на некую частную фирму, создавая программы для выявления поддельных банкнот. В результате этих увлекательных занятий герой вступает в контакт с интеллектом, зародившимся в компьютерной Сети. Этот разум нельзя считать искусственным; искусственной является среда его обитания (Сеть, интернет), созданная людьми, но сам разум (Джинн, как называет его мой герой) является продуктом стремительной эволюции программных и электронных систем, объединенных в рамках мировой компьютерной Сети. Джинн обладает невероятным могуществом, ибо ему доступны любая информация и любое устройство, до которого можно дотянуться по линиям связи, энергетическим кабелям или с помощью радиосигналов – от телевизоров и стиральных машин до боевых лазеров, ядерных ракет и психотронного оружия. Однако разум Джинна не похож на человеческий (это, в частности, полиморфная многопроцессорная структура). Сетевой интеллект иначе воспринимает мир, и люди для него – загадка; на первом этапе своего существования он не считает их разумными существами, и лишь контакт с моим героем позволяет Джинну отчасти «очеловечиться».

Герой, обнаружив Джинна, испытывает глубокий шок, но вскоре ему удается справиться с этим состоянием, и их отношения начинают интенсивно развиваться. После всевозможных авантюр и приключений герой убеждается, что стал едва ли не повелителем мира; в его распоряжении – электронный Джинн, и он способен творить с его помощью зло и добро, уничтожить человечество или облагодетельствовать великими открытиями. Единственное, чего Джинн не может, – изменить человеческую природу (сделать «плохих» «хорошими»); он также не собирается становиться Богом или надсмотрщиком при неразумном человечестве и не желает вмешиваться в сферу человеческих чувств.

Как истинный российский интеллигент, мой герой озабочен не столько собственным благополучием, сколько вечными вопросами о смысле жизни и предназначении человека. Размышляя над обретенным даром всемогущества, он приходит к выводу, что его контакт с Джинном следует использовать на благо миру. «Благо» он понимает в точности так, как мы с вами, дорогой читатель; это период долгого и стабильного развития нашей цивилизации и разрешения всех конфликтов, политических, экономических, экологических. Воодушевленный этой идеей, он предлагает Джинну такую задачу: составить долгосрочный прогноз развития земного общества – иными словами, базируясь на всей сумме информации о человечестве, которой располагает Джинн, предсказать его будущее [34]34
  Если угодно, это еще один вариант «решения» уравнений Селдона, введенных Азимовым.


[Закрыть] .

Сетевой интеллект справляется с этой проблемой, и мой герой опять в шоке, ибо во всех вариантах прогноза человечество регрессирует и гибнет. Срок – от пятидесяти до ста лет, причины разнообразные: экологическая катастрофа, пандемия, уничтожительная война, неспособность мировых держав противостоять напору сравнительно слабых, но агрессивных и фанатичных стран, создавших ядерное оружие. Ужаснувшись, герой ставит перед Джинном новую задачу: спасение цивилизации и жизни на Земле. В результате электронный разум создает трансгрессор – устройство для мгновенного перемещения материи, которое открывает перед человечеством миры Галактики. При этом трансгрессор важен не сам по себе, а как средство разрешения земных противоречий: любой народ, социум или группа лиц получают возможность обитать в собственном мире, перебравшись туда со всеми своими городами, промышленными предприятиями, памятниками культуры и так далее. Это не решение всех существующих конфликтов, однако у человечества появляется запас времени в несколько сотен или тысяч лет, чтобы превратиться в по-настоящему стабильную и процветающую цивилизацию.

Утешительная история, не так ли? Но в реальности мы не можем рассчитывать на джиннов, Господа Бога или инопланетных пришельцев; наше спасение – дело нашего разума и наших рук. Ни я и никто другой не способны предвидеть, что ожидает нас через сотню лет: гибель в тупике или расширение коридора и новый этап позитивного развития. Несомненный парадокс! Мы не в силах прогнозировать сравнительно близкое будущее, но нам удастся кое-что различить в туманной дымке далекого грядущего – конечно, подпирая наши гипотезы всевозможными «если», «при условии», «в том случае, когда...»

Итак, примем в качестве постулата, что наш мир не погибнет, что коридор, пройдя критическую точку, все же начнет расширяться, что мы, рано или поздно, построим общество, которое можно назвать «счастливым завтра» или «автоэволюционной цивилизацией». Если этого не сделать, все дальнейшие рассуждения бессмысленны.