Текст книги "Адов Пламень (фрагмент)"

Автор книги: Кайл Иторр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

* * *

Хризвальд, чаще прозываемый в округе просто Грызем, был не особо высок, но сложением громиле-Йэну не уступал. Давно облысевший и гладко выбритый, ниже шеи он почти весь зарос темной шерстью. Местами на торсе и руках светились подпалины – и то ведь, с огнем да железом играя, трудно от таких уберечься. А кузнец еще и разгуливал голым по пояс – жарко, видать, ему было. Особенно у наковальни. – Бригантина, значит, – протянул Хризвальд. – Муторная это штуковина, а на тебя так вообще... попробуй лучше вот это. Йэн не без сомнений посмотрел на кузнеца, однако отказываться не стал и попробовал влезть в предложенный жилет. Удивительно, в плечах обновка оказалась как раз, и даже чуть длиннее, чем нужно. Прочная кожа, усыпанная мелкими железными пластинками, давала хорошую защиту от любого оружия, ничуть не хуже византийской кольчуги или альмейнской "дощатой" брони. Не чета полным латным доспехам, понятно, ну так нельзя ведь все сразу иметь. – Это кто ж такого росту-то сыскался? – спросил Малыш Йэн. – А сам не докумекаешь? Леорикс, кому еще. Это была его запасная... я подлатал чуток, пару бляшек заменил да скрепы в поясе. На, возьми еще шлем. Нахлобучив войлочный колпак, Йэн надел сверху и вторую обновку. Железная шапка немного сжимала виски, но была определенно удобнее той хреновины, которую он обычно одалживал у Тромма. Кстати, о Тромме... – Грызь, а щита какого и палицы у тебя не найдется? – Ща глянем... булава точно была, – волосатые руки кузнеца извлекли из сундука маленькую, метательную палицу, затем добрались и до оружия посолиднее. – Держи. Щит есть, но он не очень... Каркас там уже старый, если что – долго в бою не продержится. – Все лучше, чем ничего, – Йэн сунул булаву и небольшой круглый щит в мешок. – Ну, спасибо. Выручил. Жаль, болтов нет. – Сделать-то я мог бы, да ведь тебе сейчас... – Не мне. Ну, неважно. Если чего нужно – свистни, всегда помогу. Еще раз обменявшись рукопожатием, способным сплющить подкову, они распрощались. Малыш Йэн неспешно зашагал на окраину Тристрама, к опушке леса; место встречи было назначено именно там. Хризвальд-Грызь задумчиво запустил пальцы в заросли шерсти на груди, почесался, хмыкнул и скрылся в кузне.

* * *

– Не, я туда не пойду, – отказался Алан. – Мы с Миком тут приглядим за порядком, пусть Ротт развлекается. А, Хельми? Ты все жаловался, что я самые интересные дела перехватываю, ну так вот тебе работенка. Бывший атаман хмуро взглянул на хитрого менестреля единственным здоровым глазом (мелочь, на днях с Йэном выясняли, кто на дубинках лучший) и увидел, как и ожидал, весьма ехидную ухмылочку. Не было никаких сомнений, его опять перехитрили. Впрочем, Вильхельм не возражал. Приключения – вот главное, ради чего он вообще вел "неправедную" разбойную жизнь. Не из-за денег, их-то за чертову дюжину лет Ротт скопил достаточно, чтобы выкупить у какого-нибудь разорившегося тана из Вестфалии или Фризии небольшой замок. Придет день, так он и поступит. Лет где-нибудь через двадцать. А пока что – следовало идти навстречу всякому событию, какое только могло приключиться, пусть даже это почти наверняка окажется очередная неприятность. "Приключиться", по мнению Вильхельма, весьма далекого от тонкостей италийской лженауки "линхвистики", значило совершенно не то же самое, что "произойти", и относилось только к вещам, попадавшимся далеко не на каждом шагу. Ни повеление Святоши Яна и епископа Хюммеля, ни ситуация в Тристраме к таким не относились – даже если Марион, по своему обыкновению, все чуть-чуть приукрашивает (чтобы не оскорблять ее словами "нагло врет"). Само поручение, тщательно скрываемое от остальной шайки, саксу не нравилось чрезвычайно, но уж коли за него пришлось взяться – получить от этого надо все что только возможно и невозможно. – Добро, – бросил Ротт. – Тогда ватага пока побудет на тебе. В крупные дела не ввязывайтесь, а по мелочи – сам смекнешь, не маленький вроде как. Мари, ты остаешься? – Еще чего! – раздалось из шалаша. – Попробуй только меня туда не пустить – прирежу, клянусь всеми святыми! – Выскочив наружу, Марион обвела прищуренным взглядом толпу разбойников (кое-кто ухмылялся, кое-кто откровенно гоготал, но перечить ей не стал ни один; себе дороже). Девушка успела переодеться, на ней теперь поблескивала кольчужка – несколько месяцев назад шайка Робина "раздела" византийский обоз, и Марион в счет своей доли добычи позаимствовала у раненого оруженосца его броню (юнец, понятно, не соглашался, однако приставленный к горлу нож быстро растолковал будущему византийскому "паладину", что жизнь, она будет немного ценнее кошелька и доспехов). Подходящие для женщин кольчуги встречались нечасто, посему приобретением своим Марион весьма дорожила и надевала отнюдь не в каждую "экспедицию". Как раз теперешняя затея, впрочем, была не "каждой"... – Ну, вырядилась, – фыркнул Алан, брони не признававший и считавший поэтому всех закованных в доспехи жалкими трусами (в первую очередь сие касалось рыцарского сословия). – Прямо-таки картинку рисовать можно. – Хочешь – рисуй, – отрезала девушка, – не возражаю. Напомнишь как-нибудь потом. Менестрель покачал головой.

Раз у тана брабантского, Роя,

Умыкнули жену два героя.

Утром воры к ногам

Его бросились – тан,

Мы не вынесем этого воя!

Стишки Алана, может, и не были образцами изящного искусства, но народу нравились. Сама Марион не выдержала и рассмеялась, разбойники же просто легли от хохота.

* * *

– Это старое место. СТАРОЕ, Робин. Под собором – подземные коридоры, проложенные теми, кто старше человека... – Черви. – Не знаю, да и тебе не советую доискиваться. И в глубине этих коридоров что-то упрятано. А может быть, КТО-ТО. Мне ведомо многое, но не это. Прими совет: когда почувствуешь, что впереди ждет разгадка – беги со всех ног! – Трусостью не одержать побед, Адрея, – заметил Тромм. Ведьма скрестила руки на груди. – Только идиот лезет на рожон. – Или герой, – усмехнулся Робин. – А это одно и то же. Герой – это идиот, которому посчастливилось вернуться живым и выдумать сказку о своем подвиге. Я, знаешь ли, не могу ожидать, что мне каждый раз повезет настолько. Конечно, если ты каждый раз на трех игральных костях выкидываешь девятнадцать, тебе мои советы не нужны. – Все-все, сдаюсь! – поднял руки вверх Робин. – Чем ты еще можешь нам помочь? Историей этих подземелий пусть летописцы занимаются, нам она едва ли пригодится. – Полезным может оказаться все, ну да речь не о том... Достаточно ли крепка в тебе вера, Тромм? Монах, поджав губы, покосился на ведьму, однако решил ответить честно. – Не знаю. Своих обетов я не нарушаю, а уж о заслугах моих судить только Господу. – Я тебе не мать-исповедница. – Адрея вздохнула, покопалась в поясном кошеле и извлекла самую обычную на вид костяную иголку. Скажи лучше, удержишь ли ты в себе дар, который может оказаться спасителен, если применять его с умом, но может и принести немало вреда, если попадет не в те руки? – Я никогда не предавал чужих тайн! – Повторяю, я тебе не исповедница. Ты обладаешь даром, способным пригодиться ТАМ, внизу. Он сможет сохранить жизнь и тебе, и кому-то из твоих друзей, а то и нечто большее, чем жизнь. Но нужна твердость и вера, иначе этот дар станет проклятьем. Тромм почувствовал, что во рту у него начался пожар, как утром после большой попойки; в голове застучало, но голос монаха звучал по-прежнему спокойно. – Можешь показать? Вместо ответа ведьма выбросила вооруженную иголкой руку вперед и больно кольнула Тромма в грудь, против сердца. – In nomine Uni mori sanctum est! "Умереть во имя Единого – свято." – эхом отозвалось в ушах монаха. – Что за... – он было отскочил, но сразу же понял, ЧТО. Знание теперь было с ним... да оно, по правде говоря, всегда было с ним. Даже до того, как община в Вестмюнстере приняла в свои ряды молодого послушника. – Только против тех, кого уже нельзя вернуть обратно, – с нажимом проговорила Адрея. – Иначе станешь таким же.

* * *

Когда гости ушли достаточно далеко, ведьма небрежно выплеснула "варево" в речку – ничего опаснее лютиков, подорожника, ржавчины, песка и мела она в котелок не подсыпала. Сейчас – нужды не было. И так все видно. Лучше бы не видеть, конечно, да только это ничем не поможет, а так – кто знает? В пустом котелке тоже можно многое увидеть. Хотя бы о тех, кого потянуло воспользоваться ее услугами. Вот – "Добрый Робин", последний из рода Лох-Лей, – рыжий лис с двумя белыми полосками вдоль пушистого хвоста; вертит им туда-сюда, следы заметает. Пока от гончих да охотников уходить надобно, все в порядке, но стоит в ловушку угодить – и прости-прощай шкурка родная, пойдет на теплый воротник чьей-нибудь жене... А капкан уже снаряжен, зубьями железными в кустах скалится – и ты, дурень-лис, ведь прямиком к нему бежишь, думая, что сам выбираешь свой путь!.. Вот – Забияка-Отшельник Тромм, большой, но осторожный еж, бродит в утреннем тумане и ждет непонятно чего. Направо пойдет – обрыв, налево – тоже, а вперед боязно. Иголки встопорщил, попробуй только тронь! – а не понимает, дурашка, что никому и трогать-то его не нужно, в ручей спихнул ногой – и вся недолга. Если помешает, если слишком задержится на тропинке, где многие ходят босиком и опасаются наколоться...

* * *

Скелеты подобрались бесшумно. Мертвецы, даже ходячие, вообще не болтливы, но эти еще и умели очень тихо передвигаться. То ли при жизни они были кем-то вроде охотников или следопытов, то ли получили подобное умение, став теми, кем стали, – для прояснения этого премного важного вопроса не оставалось ни времени, ни желания. Людей беспокоила более насущная проблема – как бы уцелеть. Марион приходилось труднее всего: девушка умела драться, и сабля ее не раз уже доказывала этот факт сомневающимся. Вот только с ходячими трупами ни ей, ни остальным сталкиваться еще не приходилось, и никто не мог подсказать Марион, что острый клинок и фехтовальное мастерство против скелетов мало что значат. Но кольчуга предохранила ее от ран, позволив продержаться, пока Вильхельм и Йэн не покончили со своими противниками и не пришли ей на подмогу. Топор Ротта – тяжелый, односторонний, на длинной рукояти, оказался не менее надежным аргументом в драке, чем посох Йэна или булава Тромма (монах и Робин, двигаясь бок о бок, пробивали дорогу, остальные прикрывали им спину). "Бывают аргументы весомые, а бывают – увесистые," – шутил иногда Алан, когда слышал подобные утверждения. А слышал он их часто – чуть ли не на каждом привале компания архаровцев (то бишь "горных орлов" на языке Загорья) обсуждала, шумно и "в лицах", насколько действенно то или иное оружие во всех возможных ситуациях... Покончив с отрядом скелетов, они остановились передохнуть. – Мне это кажется, или тут становится темнее? – заметил Ротт. – Пес его знает, – ответил Йэн. – Ну, если темнота – самое худшее, что нас ждет... – Не худшее, – проворчал Тромм, снова поднимая булаву. Откуда-то вывалилась фигура, очень похожая на предыдущих скелетов – но облаченная в остатки панциря из кожи и полос металла, и помахивающая секирой и круглым щитом. В глазницах мертвеца тускло мерцали багровые искры. Секира поднялась и указала на Вильхельма. – Вызов на поединок? – хмыкнул Робин. – Пусть, – буркнул Красный Хельми, отталкивая Йэна. – Он хочет драки – он ее получит. Секира мертвеца рванулась вперед, целясь в основание шеи; Ротт отклонился, ударил сбоку, но наткнулся на вовремя подставленный щит. Мертвец ловко развернулся, уводя оружие противника в сторону, выпустил секиру, скользнул рукой к поясу и всадил между ребер разбойника нож. Сакс покачнулся, отмахиваясь топором, однако мертвец отскочил и подхватил свое оружие еще до того, как у Вильхельма окончательно подкосились ноги. – А, раздроби кости твоей плешивой мамаши святой Дунстан! – выкрикнул монах, швырнув булаву в мертвого бойца. Тот легко уклонился, но тут с ладони Тромма сорвался сгусток голубовато-белого света и разнес мертвеца даже не на части – в пыль. Щит, зазубренная секира и ржавый, помятый панцирь офицера храмовой стражи одно краткое мгновение висели в воздухе, потом с лязгом упали на каменные плиты. Марион первой подоспела к упавшему. Ротт оказался жив, даже сознания не потерял; рана была болезненной, однако не смертельной. Только сил у могучего разбойника оставалось отчего-то меньше, чем у котенка... – Выбираемся наверх, живее, – приказал Робин. – Мари, указывай дорогу. Йэн – неси его, мы прикроем тыл.

* * *

Над вычерченной в песке схемой зависли тощие руки с обломанными ногтями. Несколько камешков-фишек пришлось выбросить, но в резерве оставалось еще достаточно. Более чем достаточно. Игрок покосился на кучку мелкой речной гальки и хихикнул. Здесь на любое войско хватит, да только нет войску хода в Тристрам. Не заметит его, мимо по дороге пройдет. На пергаментах – все как полагается, вот он, городок Тристрам из Страсбургской епархии, вот chartea всего района, вот список обо всех податях, Тристрам везде там отмечен как полагается; обоз купеческий будет проходить, путник какой, один или с компанией – все честь по чести, городок как городок. Маленький, бедный, почти что деревня, ну так и место ни для перекрестка торговых путей не годится, ни для постройки цитадели – край оборонять... А будет мимо войско идти – не увидит ничего. Речка течет, развалюха какая-то на островке стоит – и все. Удачное место. Не зря сюда Тристрам из Лионесс сквозь саксонские армады пробивался. Пробился. И не ушел. Удачное место... Подброшенный медный грош завертелся в воздухе и упал на середину схемы. Изображение почти стерлось, но еще можно было разобрать голову римского орла и выбитую дату – DXXIV Anno Domini.

* * *

Пепин понял все сразу, не понадобилось ничего объяснять. – Клади на лавку, осторожнее... девочка, ты останься, поможешь, остальные – пшли вон отсель! Марион спорить не стала, хотя весьма не любила, когда ее звали "девочкой". Впрочем, лекарю простительно – лет ему было, похоже, хорошо за семьдесят, он Огдена-трактирщика не постеснялся бы назвать "пареньком". Хотя руки Пепина не дрожали, сутулость не выглядела печальным следствием преклонного возраста, а морщин на узком лице насчитывалось немногим больше, чем у того же Ротта, лекарь был явно стар. На голове почти не оставалось волос, жидковатая бородка белела свежевыпавшим снегом, а бледно-зеленые, чуть навыкате глаза... Не то чтобы они были "источниками вековой мудрости", как порой выражались сказители, но говорили о возрасте своего хозяина больше, нежели все остальное вместе взятое. Скупыми, выверенными до мелочей движениями Пепин разодрал кусок полотна на полосы, окунул одну в резко пахнущий спиртом прозрачный раствор и бросил через плечо: – Вынимай нож, только медленно! Марион послушно потянула за рукоять. Ротт захрипел, сжимая края лавки, но не пошевелился. Когда острие вышло из раны, лекарь присыпал ее каким-то порошком и приказал раненому: – А теперь стисни покрепче зубы – и не попусти тебя святой Эгмонт даже вздохнуть, пока не скажу! Вильхельм кивнул, и тогда Пепин запустил в рану палец, обернутый проспиртованной полосой ткани. Ноги Ротта дернулись, лицо исказилось от боли; лекарь осторожно вытащил окровавленный палец, показав вцепившийся в полотно осколок металла. – Теперь все хорошо. Перевязывай, девочка – а ты можешь возблагодарить своего покровителя, что жив остался. Знаю я эти клинки, будь они прокляты... Еще когда служил в войсках Магнуса, у меня друг умер от такой раны. Пока Марион бинтовала грудь сакса, Пепин швырнул ткань в камин, на тлеющие угли. С шипением полыхнуло пламя, затем в камине вновь остался лишь ровный, красно-серый жар. – Кто... – выдохнул Вильхельм, закашлялся, сплюнул и вновь заговорил: – Кто делал такие клинки? – Храмовые ордена. Говорят, италийцы этому у мавров научились, но думаю, врут. "Перст Господа" называется – у такого ножа хрупкое острие, оно от удара обламывается и остается в ране. Если не извлечь сразу же, уйдет вглубь и пропорет все, что только можно. Человек и умирает, а храмовники с соболезнованиями кивают: Господня кара, мол... Ротт скривился, потом озабоченно нахмурился. У Марион округлились глаза, рука сама собой потянулась ко рту – подавить рвущийся наружу возглас. Обоим им живо представилась фигура воина-скелета в панцире офицера ордена храма...

* * *

– Хватит, – Робин рубанул воздух ребром ладони. – Никакого мне больше геройства. Двигаем напролом, как таран, крушим всех и вся. Тромм, ежели вдруг что – не стесняйся... ну ты понял, о чем я. – Верно! – поддержал Йэн. – Мари, а ты бы лучше вовсе не высовывалась – укрывайся между нами да из лука бей. Небось там не только мертвяки шастают... Ротт фыркнул. – Одно сражение видел, так уже великим тактиком себя возомнил! – Почему вдруг одно? – притворно обиделся Малыш. – И вовсе даже не одно, а целых три! Штурм Донаркейля, битва под Рейнхембахом и заварушка в Зеленой лощине, или как ее – ну, еще когда Алан там жил... Вполне приличные сражения – скажешь, нет? Вильхельм махнул рукой. Переспорить гэла, если тот твердо намеревался стоять на своем, мало кто мог. Даже если повод для препирательств – разбитая скорлупа выеденного два года назад гусиного яйца. ...Темные помещения собора дышали тяжкой угрозой, воздух словно был полон незримых глаз, хлеставших по спинам тех, кто вновь посмел осквернить своим присутствием это некогда святое место. Тьма становилась все гуще и осязаемее, и хотя на пути их не попадался пока ни один ходячий скелет или кто-то в этом же роде – Тромм уже почти готов был взять назад свое недавнее заявление, что тут ожидает нечто похуже темноты. То есть монах не сомневался, что такое "нечто похуже" вполне возможно – ему казалось, что если это самое Нечто вылезет наружу... Додумать эту мысль он не успел. Было по-прежнему темно. Витавший в переходах давний запах тлена и пыли не исчез и даже не стал слабее, но к нему добавился новый. Весьма знакомый, по правде говоря. Так могло бы вонять на заброшенной скотобойне. Смрад крови и гнили ударил потоком. Марион вскрикнула и пустила стрелу. Почти сразу, словно цель находилась шагах в десяти, раздался звук входящего в плоть наконечника и раздраженное ворчание. – Yin Lles! – раздалось непонятно откуда. Люди оказались в центре светового колокола, шагов пятнадцати в поперечнике и восьми – в высоту. За чертой света, едва различимое в полумраке, высилось Нечто. Живущие в темноте обычно не любят даже неяркого освещения, однако это создание было исключением. Все так же ворча, Оно сделало пару шагов вперед – и остановилось, давая пришельцам возможность насладиться созерцанием Его облика. Поскольку, по Его мнению, сие зрелище было последним, что они увидят в этой жизни... – Назад! – хлестнул по нервам приказ Ротта. Ноги кормят не только волка, но и его друзей-приятелей – лесных разбойников. Вряд ли сами чемпионы легендарной Олимпии в состязаниях по бегу смогли бы одолеть полторы сотни шагов по коридорам быстрее, чем это проделали Робин и его компания. Существо, невзирая на габариты, вовсе не отличалось неуклюжестью, и восьми шагов форы мчавшемуся последним Тромму едва-едва хватило, чтобы проскользнуть в захлопывающуюся перед носом Существа решетчатую дверь. Йэн с лязгом задвинул засов, люди почувствовали себя почти в безопасности. Когтистые лапы, выглядевшие достаточно мощными, чтобы разодрать пополам взрослого быка, сомкнулись на железных прутьях и потянули. Раздался жалобный скрип; строивший эту дверь мастер, похоже, не готовил ее к подобным испытаниям. – Ну все, – заявила Марион, – ты меня достал. Натянув лук до отказа, она всадила в грудь Существа стрелу. Та утонула в красно-бурой плоти на пол-древка; Существо раздраженно рыкнуло, почесалось, словно после комариного укуса, и снова принялось раздвигать решетку. – А ну, вместе! Вторая стрела ударила в морду, похожую на помесь свиного рыла с помятой ослиной задницей. Марион метила в глаз, но промахнулась и раскроила Существу нос и скулу (конечно, если это были именно нос и скула – на человеческие они походили весьма мало). Робин полоснул мечом по одной лапе, Ротт всадил топор в другую – лезвие частично ударило по решетке и получило несколько зазубрин, но и Существу явно досталось. Отдернув лапы, Оно задумчиво вылизало раны длинным, более чем в локоть языком (кровь остановилась чуть ли не мгновенно); и пока Марион доставала из колчана следующую стрелу, в правой лапе Существа возникло неприятное оружие вроде мясницкого топорика-секача – предназначенного, вероятно, для разделки цельных китовых туш. Марион выстрелила опять, поразив на сей раз шею Мясника. Тот не обратил на это никакого внимания, занес свой секач – и с размаху рубанул по двери. Решетка простонала, раскроенная чуть ли не наполовину. Еще два таких удара – и... – Йэх-хха! – выдохнул Йэн, успевший незаметно выбраться сквозь пролом (для него дыра была достаточно широка), и обрушил свой посох на "ногу" Существа, в район колена. Удар такой мощи сметал закованного в латы рыцаря либо с лошади, либо вместе с лошадью. У Мясника не хватило наглости устоять на ногах, и Он покачнутся, едва не рухнув. Секач вновь взмыл в воздух, целясь уже в Малыша Йэна, но тут вновь сказала свое " тванг" тетива лука Марион – и стрела пронзила запястье Существа, пройдя навылет. Жуткое оружие выпало из руки Мясника; Йэн ударил вторично, в ту же ногу. На этот раз Существо грузно повалилось – и тогда выскочивший следом Ротт, раскрутив на бегу свой топор, всадил лезвие Ему в затылок. Мгновением позже подоспел Робин, вонзивший клинок куда-то в спину Мясника. Даже демон от такого подох бы на месте. Существо, истекая вонючей слизью, начало приподниматься. Булава Тромма с треском врезалась в раскроенный затылок, но Мясник словно не заметил и этого. Малыш Йэн въехал концом посоха Ему в физиономию; клыки Существа сомкнулись и зажали тяжелый дрын, будто в тисках. Дубовый посох в ладонь толщиной хрустнул как гнилая палка. Опять поразили цель топор Вильхельма, булава монаха и меч Робина, опять Мясник проигнорировал новые раны. Тромм уже было собрался УДАРИТЬ, однако тут Йэн воткнул обломок посоха в горло Существа – как раз туда, куда угодила одна из стрел Марион, – и с силой провернул его там. Раз, и еще раз. Жуткие когти Мясника, почти сомкнувшиеся на плечах Малыша Йэна, пробороздили Леориксову броню – и бессильно опустились. Испустив последнюю порцию вони, тело осело наземь.

* * *

– Взят первый. Счет открыт. – Не будешь спорить, что чистой тут победу не назвать? – Не буду; никакого договора я не желал об этом заключать. – И полагаешь, им пройти удастся до самого конца? – Навряд ли, Из. Но пусть пока идут. Уж разобраться сумеем мы, кого отвергнет НИЗ...

* * *

Темнота не то чтобы исчезла вовсе, но как-то боязливо попряталась по углам-закоулкам. К победителям Мясника никто и подойти не смел, даже если какая-то нечисть в соборе еще обитала (в последнем, впрочем, вряд ли усомнился бы сам Тома Неверующий). Однако у исследователей почему-то не возникало никакого желания положиться на миролюбие здешних... жителей. Оставшийся без оружия Йэн выломал из сломанной решетки два железных прута в полтора пальца толщиной. Трофейный секач годился разве только "на похвастаться" при случае: баланс для двух рук у него отсутствовал вовсе, а чтобы орудовать им одной рукой, нужен был кто-то посильнее Малыша Йэна. Раз этак в шесть или семь. Правда, бросать трофей на съедение одной из внебрачных дщерей Сатаны, Ржавчине, Йэн не пожелал, и с помощью веревки и собственного пояса закрепил зловеще-бесполезное оружие за спиной. Здоровенному гэлу этот груз особых неудобств не доставлял... Верхние помещения собора не содержали более ничего интересного. Строительство завершилось лишь наполовину, в том смысле, что от Храма Господня тут была разве что оболочка. И то – лишенная драгоценной мишуры, которая, быть может, сама-то святостью не обладает, зато весьма способствует созданию ореола таковой. Во время оно альмейнская ветвь святой церкви, ревностная блюстительница заветов патриарха Ария, яростно боролась против превращения Божьих обителей в ларцы с золотыми побрякушками, и требовала от священнослужителей соблюдения, прежде всего, обетов бедности и смирения (частенько взирая сквозь пальцы на нарушение ими же обетов воздержания и целомудрия). Но после того, как четыре разнородные ветви христианства сплелись, так сказать, в цельный венок, помпезная пышность италийских и, особенно, византийских церквей возобладала над простыми и почти аскетичными привычками альмейнских священников; так что к моменту крещения языческого Лоррейна (что произошло на двенадцатый год после воцарения Магнуса на престоле франков) любая Обитель Господа – от последней придорожной часовенки до кафедрального собора, – просто обязана была смотреться сияющей монеткой среди навозной кучи всех прочих строений округи. Теперь, полных три четверти века спустя, трудно назвать причины добавления сего неписанного правила в каноны церковной архитектуры, но соблюдалось оно тщательнее многих старых традиций. Включая десять заповедей, не говоря уж о менее известных законах. изложенных в тексте Завета. Тем более странно, как-то отстраненно размышлял Тромм, видеть эти стены голыми. Храмы неоднократно грабили, невзирая на посулы кары Господней на головы еретиков, предания проклятью самих воров и их потомства до семьдесят седьмого колена, анафемы и другие подобные меры духовного воздействия, не говоря уж о воздействии физическом... Но эти стены смотрелись не ободранными, а именно голыми, на них никогда не было вызолоченных и посеребренных барельефов со сценами из жития святых; никогда не стояли тут фигуры ангелов, Христа и мадонны из слоновой кости и красного дерева, никогда не оживляли скупую внутренность собора просветляющие душу рисунки-витражи из цветного венецианского стекла... Он остановился. Поскольку монах шел впереди, как бы указывая дорогу, остановились и остальные. Робин медленно, осторожно осмотрелся, не заметил ничего подозрительного, перемигнулся с Роттом, получил в ответ молчаливое пожатие плечами и вопросительно пихнул в бок монаха – что такое, мол. – Усыпальница, – выдохнул Тромм. – Ну конечно же! Идиот, как я сразу не догадался! – Думаешь, там... – Робин не закончил фразы – ему тоже вспомнилось увиденное в ведьмином котле. – Так, всем приготовиться. Монах, тебе персонально. ...Алтарь представлял собой скорее простой жертвенник языческих времен – даже равносторонний крест, грубо вырезанный на верхней его части, значительно сильнее походил на схематическое изображение солнца. В Галлии и Арденнах, в особенности на западе, где доселе почитают родовых гэльских богов, этот символ знаком всем, да и Лоррейн узрел свет Истинной Веры не настолько давно, чтобы потерять возможность видеть что-либо помимо этого света. Тромм привычно перекрестился, вознеся краткую молитву святому Дунстану – и вместо хотя бы малой толики небесной благодати ощутил холодное презрение, исходящее... – Осторожно! Но Йэн уже открывал двери усыпальницы.

* * *

Кровь смывает и позор, и доблесть.

В смерть, как в жизнь, нагими входим мы.

И химера, что зовется "совесть",

И седой укоры старины,

Не слышны они за той чертою,

Что нельзя живому пересечь.

Что нас ждет – мгновение покоя,

Или вечность новых страшных сеч?

Все, что нами пережито прежде,

Все, что нам готовят впереди,

Это нить по имени Надежда,

Что ведет нас дальше по Пути.

Кровь смывает радость и невзгоды,

Память тонет в алой глубине...

Смерть пришла, приняв у жизни роды,

Получая павших на войне...

* * *

Ржавый двуручный клинок с хрустом переломился, когда встающий из открытого гроба скелет попытался поднять грозное оружие. Нимало не огорчившись этому обстоятельству, страж гробницы встретил незваных гостей со сломанным мечом в костлявой деснице – как видно, он был полностью солидарен с первым паладином и полководцем Магнуса, Браном О'Доннелом, часто заявлявшим, что лучше сломанный клинок, чем вовсе никакого. – Это же... – прошептала Марион. Меч Леорикса все они видели в деле – но оружие, пусть даже это довольно редко встречающийся тяжелый двуручник альмейнского образца, мало что доказывало. Куда важнее был массивный обруч, непонятно каким образом державшийся на черепе стража-скелета. Широкий обруч из нарочито тусклой, как бы покрытой копотью бронзы, с вызолоченными львиными лапами, приходящимися хозяину на виски точнее, туда, где должны быть виски, в голове стража там зияли два отверстия... – Клянусь распятием, Корона Льва!.. – воскликнул Лох-Лей. Марион эхом отозвалась: – Леорикс!.. Скелет остановился. Опустил обломок меча. Медленно, поскрипывая суставами, шагнул вперед и склонился над Робином – ростом он превосходил Малыша Йэна на добрую ладонь, именно таких размеров (при жизни) был Король-Лев. Вожак разбойников убрал меч в ножны, опустился на правое колено и покорно наклонил голову. Этого короля он был готов приветствовать по всем правилам этикета, жив он там или мертв. Марион последовала его примеру, Йэн и Вильхельм ограничились неловкими поклонами. Тромм также решил поклониться, однако все же был готов в любой момент воспользоваться новообретенным умением. Живого Леорикса он уважал, и весьма, но с мертвецами сходиться ближе необходимого нисколько не собирался. Скол меча уперся в каменные плиты и процарапал черту. Еще одну, и еще. Наконец скелет отступил назад, к гробу, и скрестил лишенные плоти руки на груди. – "COLPA", – прочел монах, – "Рази"?.. Тромм перевел взгляд на Короля-Льва (теперь-то он был абсолютно уверен, перед ними стоял именно владыка Лоррейна). Тот кивнул с какой-то мрачной торжественностью. – Requiescatis in pacem, Rex Lorraines, – вздохнул монах и нанес удар. – Amen.

Разрыв. Коронация

Верден гудел, как пчелиный улей, только вместо меда и воска тут копили слухи и предположения. То есть никто особо не сомневался в том, что на престол сядет принц Ян, также известный в народе как Святоша. Сомнения рассеивали не личные достоинства принца (пожалуй, Ян был спокойнее и рассудительнее своего сводного брата Леорикса, однако во всем прочем Льву значительно уступал), и не отсутствие других претендентов (даже если подтвердятся печальные слухи о гибели юного Альбрехта-Львенка, да упасут от такого все святые, – оставалось еще немало прямых потомков Лотара Хромого, приемного сына Магнуса, не упоминая уж обо всех прочих братьях и сестрах Яна, единственным общим изъяном которых было разве только отсутствие свидетельств о заключении официального брака между их отцом и матерями). Точку в борьбе за лоррейнский престол ставила неприкрытая поддержка Яна его светлостью епископом Хюммелем и ее величеством королевой Изельде, третьей и последней женой Лотара Святомордого (сей эпитет официальным прозвищем отца предыдущего правителя Лоррейна не стал единственно по причине слабого соответствия традиционным канонам хронистов, потому как иначе старого короля не звали даже его собратья-правители из Альмейна, Италии, Галлии и Арденн). Не то чтобы кто-то полагал, будто мать не будет всячески помогать любимому и ненаглядному сыночку и не убедит своего любовника – ах, простите великодушно, верного и преданного друга, – сделать то же самое... Вопрос был скорее не "кто", а "как". Взойти на престол, принять на себя звание рикса – значит, в частности, принять в свои руки символ своей власти. А тут наличествовали некоторые проблемы. Цепочка которых тянулась уже лет так триста... Вкратце, дело было так. Самая древняя из регалий лоррейнских владык, скипетр Серебряной Руки, была украдена ловким арденнским воришкой, и когда шпионы незадачливого Хильдебранда-Растяпы (это прозвище в летописи все-таки вошло) схватили похитителя, Рука Ноденса уже оказалась перепродана в Альбион, таинственному племени Рожденных-под-Звездами, которых гэлы называли эльфами, служители церкви – демонами, а прочие вообще старались лишний раз не поминать. Разумеется, вора прилюдно и устрашающе казнили, но скипетра это не вернуло. Хильдебранд заказал у италийских мастеров новый скипетр, из драгоценного горного хрусталя, однако уже его дочери Катрин вновь довелось выбирать для Лоррейна символ власти – из-за небрежности слуги от скипетра осталась лишь жалкая кучка осколков (виновника, естественно, запороли насмерть, но это уже ничего не могло поправить). Катрин избрала Солнечный венец, и обруч чистого золота с орнаментом в виде солнечных дисков и лучей служил лоррейнским правителям полтора столетия, пока меч Магнуса не разрубил его вместе с черепом Ивина Дальнозоркого – сверхъестественное умение рикса прозревать находящееся вдали не предупредило его: ты совершишь роковую ошибку, о король, предав Магнуса Франкского в его походе против саксов. Конечно, кампанию Магнус проиграл, однако обрушившись затем на вероломного соратника силами чуть ли не всех франков и альмов, присоединил к зарождающейся Новой Империи почти весь Лоррейн, за вычетом горной Аосты (впрочем, несколько лет спустя император франков и ее включил в состав вассального королевства, официальным наследником которого сделал малолетнего Лотара, сына Ивина). Новая Империя мирно распалась после смерти Магнуса, не сразу, но довольно быстро. Лотар Хромой положил символом Возрожденного Лоррейна царя зверей, льва, и вручил мастерам самолично сделанные эскизы нового герба, знамени и короны. От Лотара Хромого трон перешел к старшей его дочери, Элен, а от той к единственному ее сыну, Лотару, отцу Леорикса и Яна (а также полудюжины незаконных детей обоего пола). И вот теперь Корона Льва, разделив судьбу прошлых регалий лоррейнских монархов, похоже, канула в небытие вместе с Леориксом... Будь на месте Яна не отличавшийся особой фантазией, зато воинственный Леорикс, можно было бы ожидать, что новым символом власти в Лоррейне станет меч или рыцарская пика. Но с детства готовившийся в монастырь Ян... что взбредет в голову ему? Нестройно прогудели трубы. Ворота дворца отворились, приглашенные почтить своим присутствием коронацию устремились внутрь. Устремились и не приглашенные, однако алебарды гвардейцев быстро образумили тех, кто слегка обнаглел. Охотников переть грудью прямо на острия в толпе не оказалось, чему гвардейцы откровенно порадовались. Кому оно нужно, побоище в день восшествия на престол нового владыки?..