Текст книги "Про любовь одиноких женщин"
Автор книги: Катерина Шпиллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Наверное, нормален такой вопрос: а как я отношусь к чужим запахам, к тому, что другие люди источают? Нормально отношусь, спокойно. Я только себя в этом смысле категорически не переношу.
Кстати, ещё кое-что… Лет до сорока я не выпускала изо рта жвачку. Потому что боялась… да нет, не боялась, а была уверена, что у меня изо рта несёт гнилью. Почему? Не знаю. Это со мной случилось тогда же, в тот же момент жизни, когда к нам пришли эти грёбаные гости… С той поры у меня всегда повсюду были адские запасы жвачки: в ящиках стола, в портфеле, в сумочке, даже в карманах. Дожевав пластинку до состояния клёклой безвкусной субстанции, тут же закидывала себе в пасть следующую. Когда ситуация не позволяла походить на жвачное животное (уроки, лекции, театр, светская беседа и прочее), я скатывала жвачку в шарик и медленно и аккуратно перекатывала его между щёк. Иногда чуть-чуть посасывала… В общем, стала асом в профилактике неприятного запаха изо рта. Хотя, как выяснилось, я боролась с фантомом, превратив борьбу в совершенно откровенную фобию. Примерно лет в тридцать пять меня вдруг затошнило от вкуса и запаха этой проклятой резины и внезапно, в одночасье я выплюнула гадость изо рта и из своей жизни, распотрошив и выбросив все запасы жвачки в мусоропровод.
И ничего не случилось. Оказывается, я вовсе не была огнедышащим драконом, никто даже не заметил перемены, несмотря на то, что как курила я лет с двадцати, так и продолжала это занятие. Тогдашний мой мужчина не заметил ничего… По крайней мере, расстались мы вовсе не по этой причине и намного позже. И устроила наше расставание я, а не он. Впрочем, я опережаю события в повествовании, да и вообще, зачем, зачем я всё это пишу? Мне ж нужно про Лиду…
"Аркадий Семёнович в свои пятьдесят пять был уже десять годков как свободен, то есть, разведён. Его бывшая, о которой он никогда ни с кем не говорил, которую не обсуждал и которая вообще была фигурой умолчания для всех его коллег и приятелей, беззаботно жила все эти годы на то, что давал Аркадий: он поднял их детей – сына и дочь, обоим дал прекрасное образование – в Лондоне, и предоставил возможность их матери, не работая, вести ту жизнь, к которой она привыкла в браке. Что там у них случилось когда-то – бог весть. Мужчина был в этом смысле кремень: никому и ничего, ни полслова. На него за это злились часто, обижались, но и уважали: редкий случай в наши дни – мужик не сплетник и не болтун. Не вываливает свои обидки и недовольство «этой стервой», для детей делает вообще всё возможное. Хотя, кто знает, кто там был виноват? Может, он, Семёнович, натворил таких дел, что теперь придётся до конца жизни зализывать? Может, его жена – жертва, а он – чудовище? Когда ему как бы в шутку намекали на то, о чём могут подумать из-за его упорного молчания, он лишь усмехался и пожимал плечами, что означало явное «да думайте, что хотите, мне плевать, не получится спровоцировать».
Он мог себе позволить плевать на всё, что угодно. Он был Мозгом. Инженером божьей милостью. Его талант ценили при "совке", а когда началась свистопляска "постсовка", те лихие ребята, что сражались за заводики-предприятия и хотели всё-таки заниматься производством, а не только купи-продай, крепко держались за Аркадия: в своём деле он считался асом из асов. Потому никогда не нуждался в средствах: его тянули в разные стороны, переманивая деньгами и возможностями, лишь бы пришёл работать. Один его мозг заменял целый отдел с десятком инженеров. Плюс руки, которые тоже росли, такое ощущение, что прямо из мозга и могли вполне заменить точнейшего японского робота-манипулятора. Тогдашние ребята в малиновых пиджаках не умели жить без кликух, поэтому к Семёновичу приклеилось "Аркаша-Головач".
Он стал очень состоятельным уже в самом начале девяностых и существовал спокойно всё бешеное десятилетие: при любом раскладе, даже при гибели предприятия, его тут же подхватывало другое, спешно предлагая еще лучшие условия, чтобы никто не успел перехватить. Конечно, он был никакой не Левша, а большой талант с лучшим советским образованием. И в новые времена Аркадий сделался очень небедным человеком. Таким, кто мог позволить себе многое, очень многое, но предпочитал продолжать жить спокойно и без излишеств, а деньги в виде конвертируемой валюты складывать в банки, ценные бумаги и куда там ещё их пристраивают умные и небедные? Далеко не Плюшкин! Машина – БМВ, квартира – в тихом центре, дети, как уже говорилось, в Лондоне. Но в то же время никаких идиотских трат на яхты, модельных баб и золотые унитазы. Аркадий насмешливо наблюдал в 90-е за безумством вчерашних нищих и ментальных холопов. Надо сказать, что эти люди его не любили – они грамотно умели считывать "не те" взгляды, и других каких "ботаников" и яйцеголовых могли за такое же пристрелить. Но не Аркашу-Головача. Он им был нужен, хотя те же персонажи, что терпели его насмешливую снисходительность, за спиной у него отрывались и говорили всякое грязное, что только могло прийти в их с детства набитые пакостью головы.
Аркадий Семёнович – ангел? Вот уж нет. Он был непостоянен в отношениях с женщинами, они ему быстро надоедали. И главной приметой того, что он намерен вот прям сейчас закончить роман, всегда была покупка для дамы круиза по Средиземному морю. С прицелом, с расчётом, что у дамы завяжется что-нибудь новенькое. Иногда так и случалось. Когда номер не проходил, и дама возвращалась к Аркадию ещё и преисполненная благодарностью за чудесно проведённое время, он становился жёстким и довольно резко сообщал про изменение своих жизненных планов. А к женским слезам и воплям был обидно равнодушен. Женщины уходили с болью. Нехорошо… Но ему плевать.
Аркадий презирал благотворительность, видел в ней что-то жульническое, шулерское, унизительное. Когда уж сильно припекала "общественность" и на него смотрели десятки пар глаз, приходилось доставать бумажник и "отстёгивать". Мысленно он матерился, и многое отражалось на его лице, в мимике и уж точно во взгляде умных серых глаз. В общем, чувства, обуревавшие мужчину, окружающими считывались верно. Его считали скупердяем и сухарём.
У Аркадия были приятели, но не было близких друзей. Всем было очевидно, что Головач и не стремится их иметь. Да и окружающие тоже не шибко мечтали войти в его "ближний круг", побаиваясь его скрытности, желчности, сухости. Да и что там был за ближний круг, никто толком и не знал. А он состоял всего из двух его старых приятелей – одного со школьной скамьи, другого институтского. И никого больше Аркадию не было нужно. С ними он встречался иногда у кого-то из них дома, порой в кафе или ресторане. Иногда вместе ходили на выставки – все трое увлекались живописью, изредка в театры. И им было о чём поговорить. Чисто по-русски – побазлать всласть о политике, повспоминать прочитанные ещё в молодости книги. Современность не дарила ничего великого, в том числе в литературе, оставалось только вспоминать, перечитывать, восхищаться умом, прозорливостью и талантами авторов прошлого. Не такого уж и далёкого, но всё же ушедшего безвозвратно.
А всё остальное время занимала работа, любимая, тяжёлая, трудная, но и прекрасная. Иногда дети… Но оказалось, что выросшие дети не такая уж радость, скорее боль. Всё-таки ему пришлось расстаться с ними и оставить матери, какой бы она женщиной ни была. В конце концов, однажды он сам её выбрал.
Да, не ему привелось воспитывать своих детей, формировать их характер и отношение к жизни, к людям. Всё сделала она. Виновата в этом? Да нет же. Ведь он мог остаться, никуда не уходить из семьи, никто его не выгонял. Мог…, но не смог. Смириться и продолжать жить, будто ничего не случилось? Нет, увольте. Не для его натуры такие компромиссы.
В каком-то смысле он был человеком прошлого…Впрочем, ерунда: можно подумать, что в некоем буколическом прошлом все были удивительно верные, порядочные, семейные, а вот новое время – бах! – и испортило нравы. Чушь. Всегда существовали люди порядочные и морально грязные. Другое дело, в какое время что в чести и в моде. А мода диктует нравы и поведение, отнюдь не только длину юбок и фасон пиджаков. Есть те, кто неподвластен духу времени и моды в морали, в нравственных устоях и отношении к жизни. Для таких не существует понятия «сегодняшняя мораль» или «современные нравы». Для них белое всегда белое, а чёрное не меняет своего цвета в зависимости от технического прогресса или количества потребляемой в единицу времени информации. Вписаться в жизнь они вполне способны, тем более, когда есть талант и востребованность их профессионализма, но, даже вписавшись, такие люди существуют в обществе, чуточку отсвечивая своим беловороньим цветом, часто многих этим раздражая и даже выводя из себя.
Аркаша откровенно презирал модный образ жизни, хихикал над российскими мужланами, изо всех сил стремящимися быть похожими на персонажей из фильмов "Однажды в Америке" и "Крестный отец" – по крайней мере, во внешних своих проявлениях. О его презрении знали все, несмотря на то, что он никогда не выражал его словами. Но довольно было замечать его взгляды и ухмылки, а также "слышать" его оглушительное молчание, когда, к примеру, руководящие пацаны "сбрасывались" на сауны или устраивали загородные выезды целыми конторами, называя обычное блядство красивым словом "корпоратив". Никогда Аркадия не было ни в саунах, ни на корпоративах. Понятное дело, что любить его не могли, а терпеть приходилось.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
