Текст книги "Последние часы. Книга II. Железная цепь"

Автор книги: Кассандра Клэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Ей доводилось прежде видеть, как танцуют влюбленные пары: в полном молчании они пожирали друг друга глазами, пользуясь редкой возможностью под благовидным предлогом побыть рядом, прикоснуться друг к другу. Нет, конечно, между ней и Мэтью не могло быть ничего подобного: ее фраза всего лишь смутила его, только и всего. «Что ж, очень плохо, – подумала она. – Ему уже давно следовало это услышать».

Он стоил тысячи таких, как Чарльз.

Музыка смолкла. Танцующие расходились, Мэтью и Корделия опустили руки.

– Увы, – произнес он знакомым легкомысленным тоном, – боюсь, мне придется отвести тебя обратно к нашим злоязычным дамам. Я бы пригласил тебя на следующий танец, но ты же знаешь, что холостым мужчинам не очень прилично танцевать несколько раз подряд с замужними женщинами. Предполагается, что мы должны увиваться вокруг юных девушек.

Корделия усмехнулась.

– Ничего страшного. Ты на целых десять минут избавил меня от их глупой болтовни. Мне уже от отчаяния хотелось зарыться лицом в блюдо с заварным кремом.

– Это была бы напрасная трата крема, – произнес знакомый голос, и Корделия, вздрогнув, увидела рядом Джеймса. В золотом свете множества свечей глаза его горели каким-то странным огнем.

– Неужели ты наконец вырвался из когтей родителей? – произнес Мэтью слегка неприязненным тоном. В следующий миг на губах его появилась обычная лукавая ухмылка, и Корделия решила, будто ей просто показалось. – Слышал насчет Чарльза?

Джеймс беззвучно присвистнул.

– Да уж. По этому поводу я мог бы много чего сказать, но сейчас… – Он повернулся к Корделии. – Миссис Эрондейл, могу ли я попросить вас пройтись со мной в первом туре вальса?

Корделия смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– Но мужьям нельзя… то есть обычно мужья не танцуют с женами.

– А этот муж танцует, – ответил Джеймс и увлек ее прочь.

Грейс,
1896

Джесс умирал долго и мучительно. Агония началась посреди ночи, и Грейс, ворвавшись в комнату брата, увидела жуткое зрелище: он метался среди окровавленных простыней и кричал, кричал, точнее, издавал какой-то дикий, звериный вой, выражавший невыносимое страдание. Грейс криками звала мать. Она знала, что существуют исцеляющие руны, что магия Сумеречных охотников могла бы им помочь, но она не умела чертить такие руны. Кроме того, у нее не было стило.

Она прижала брата к себе, его кровь пропитала ее сорочку… а когда она осторожно опустила его на подушки, он был уже мертв. Какая-то часть ее сознания отметила, что пришла Татьяна. Мать, содрогаясь от рыданий, поднесла к губам сына маленький золотой медальон. Грейс тогда не поняла, что это за вещь, но ей предстояло вскоре это узнать.

Грейс хотела, чтобы мать пришла, помогла ей, но почему-то почувствовала себя в ее присутствии еще более одинокой. У Татьяны началась истерика: она пронзительно вопила, выла, рвала на себе одежду, выкрикивала отчаянные молитвы и проклятия, обращенные к существам, неизвестным Грейс, молила спасти его, спасти ее мальчика. А когда его не стало, она рухнула на пол, долго сидела в нелепой позе обиженной маленькой девочки и жалобно хныкала. Все это время она словно не замечала присутствия Грейс.

В следующие дни слабые надежды Грейс на утешение в обществе матери окончательно развеялись. После смерти Джесса мать совсем ушла в себя; неделями не обращала внимания на Грейс, не смотрела на нее, не реагировала, когда дочь заговаривала с ней. Пока Грейс пыталась понять, как жить дальше после такой потери, мать разражалась проклятьями в адрес Сумеречных охотников, брызгала слюной, уверяя, что их единственная цель – разрушить ее жизнь, уничтожить ее, повторяла, что не намерена сдаваться без боя. Она почему-то обвиняла во всех своих несчастьях семью Эрондейл, хотя Грейс не видела никакой связи между этими людьми и смертью Джесса.

По правде говоря, ей и самой хотелось бы возложить на кого-нибудь вину за гибель брата, но она знала, что иногда Сумеречные охотники не выдерживали рун и гибли, если им пытались наносить Метки. Это было кошмарно, несправедливо, бессмысленно – но так случалось, и с этим ничего нельзя было поделать. И поэтому Грейс не могла найти утешения, обвиняя других в смерти Джесса.

Не лучше стало, когда мать начала надолго исчезать в подвале особняка и появлялась оттуда лишь под утро, бормоча какие-то заклинания на незнакомом языке. От ее одежды и волос несло серой. Татьяна разговаривала с Грейс только о коварстве и злобе нефилимов. Эти монологи начинались и заканчивались совершенно неожиданно; проходило несколько дней, и женщина, заметив в комнате Грейс, начинала предложение с середины, как будто читала ей одну бесконечную лекцию.

Грейс не считала Сумеречных охотников в целом каким-то «злом» – в конце концов, она провела среди них большую часть жизни, – но Татьяна иллюстрировала свои «лекции» живописными примерами. Она шарила в самых темных уголках Блэкторн-Мэнора и вытаскивала на свет божий всевозможные доказательства жестокости нефилимов. В подвале, в каком-то пыльном сундуке она нашла целую «коллекцию» трофеев, добытых у существ Нижнего Мира: зубы вампира, высохшую лапу оборотня, нечто, напоминавшее гигантское крыло бабочки, плававшее в прозрачной вязкой жидкости. Татьяна признала, что тридцать лет назад приняли закон, запрещавший брать подобные трофеи, но до этого, на протяжении девятисотлетней истории нефилимов, убивать и калечить существа других рас считалось нормальным. Она показала дочери запись в дневнике, где подробно описывалось лишение Меток какого-то непослушного младшего сына.

«Они вышвырнули его в мир простых людей», – вслух читала Татьяна, – «ради блага его семьи и Конклава».

Но жемчужиной ее коллекции, спрятанной в кабинете Блэкторн-Мэнора, был кристалл алетейя, магический камень с множеством граней, который использовали для хранения воспоминаний. Естественно было предположить, что семьи держали в таких камнях воспоминания о счастливых событиях, но в этом камне содержалась лишь одна короткая кровавая сцена, произошедшая сто лет назад. Инквизитор подвергал нестерпимым пыткам некую Аннабель Блэкторн, чье преступление заключалось в любовной связи с существом Нижнего Мира. В конце концов женщину приговорили к пожизненному заключению в Адамантовой Цитадели.

– Вот каковы они, нефилимы, – говорила Татьяна, убирая кристалл в тайник, – вот те, кто жаждет нас раздавить и уничтожить. Это они убили нашего Джесса.

Она снова разразилась рыданиями и бессильно опустилась на пол, а Грейс, догадавшись, что мать забыла о ней, осторожно выскользнула из кабинета и скрылась в своей комнате. Но она еще много часов не могла уснуть: как только она закрывала глаза, перед нею вставало лицо той девушки, которая умерла в темнице много лет назад. Ее беспомощность. Ее ужас. Аннабель приняла одно-единственное роковое решение и поплатилась свободой, потеряла все, что имела. И тогда Грейс пришло в голову: может быть, показывая Грейс злосчастный кристалл, мать хотела преподать ей некий особенный урок? Может быть, она хотела намекнуть, что саму Грейс ждет страшная участь, если она покинет Татьяну и ее мрачный особняк?

Однажды поздно вечером, через несколько дней после смерти Джесса, к особняку подкатила черная карета, и Грейс было приказано открыть ворота. Хлестал дождь, под ногами хлюпала грязь, но она повиновалась, прошла по покрытой лужами гравийной дорожке и с трудом распахнула тяжелые железные ворота. Ворота жалобно скрежетали – их открывали очень редко. Карета въехала в поместье, и Грейс пошла следом к крыльцу, с любопытством разглядывая экипаж. На стенках кареты были вырезаны странные символы – это не были руны Сумеречных охотников, она никогда в жизни не видела подобных знаков.

Карета остановилась у дверей дома, и когда Грейс догнала ее, пассажир спрыгнул на землю. Это был мужчина. Она помнила, что он был очень высокого роста, хотя, возможно, впечатление было обманчивым, ведь она была еще ребенком. На нем был черный плащ с капюшоном, скрывавшим лицо.

– Мне нужна Татьяна Блэкторн.

– Это моя мать, – быстро ответила Грейс. – Я сейчас найду ее. Как мне вас представить…

– В этом нет нужды, – перебил ее неизвестный хриплым, неприятным голосом. – Она меня ждет.

Отстранив Грейс, он вошел в дом и свернул в первый из боковых коридоров, как будто хорошо здесь ориентировался.

Грейс сначала хотела последовать за черным человеком, но обнаружила, что дрожит всем телом и не может сделать ни шага. Она обхватила себя руками, пытаясь согреться, но у нее зуб на зуб не попадал. Лишь через несколько минут она обнаружила, что в состоянии идти, и поднялась в свою комнату. Огонь почти догорел, и она подбросила в камин еще поленьев, но так и не смогла согреться до самого утра.

После смерти Джесса время текло иначе, прежняя жизнь утратила смысл. Грейс просыпалась по утрам, занималась обычными делами, как автомат, а вечером погружалась в глубокий сон без сновидений. Деревья в парке пожелтели, колючки разрослись. Татьяна блуждала по дому, погруженному во мрак; теперь она постоянно молчала и часто бесцельно и подолгу смотрела на сломанные часы – их было множество и все они показывали без двадцати девять.

Они не утешали друг друга. Грейс знала, что отныне всегда будет одинока, совершенно одна на всем белом свете, поэтому не удивилась, когда у нее начались галлюцинации. Она видела Джесса. Однажды она проснулась посреди ночи, судорожно хватая ртом воздух. Он был в ее комнате, в той самой одежде, которая была на нем в ночь смерти. Он парил над полом где-то на краю ее поля зрения, в дальнем углу комнаты. Внезапно он очутился рядом с ней – призрак, до мельчайших деталей походивший на ее умершего брата; от него исходило едва заметное свечение, и он улыбался, так же, как улыбался ей при жизни.

Это было уже слишком, это было невыносимо; сначала судьба жестоко посмеялась над ней, отняв единственного друга, а теперь она сходит с ума. Она закричала.

– Грейс! – услышала она встревоженный голос брата. – Грейс, не бойся! Это я. Это я, поверь мне.

– Это сон, видение, ты не настоящий, – ошеломленно пробормотала Грейс. Потом заставила себя посмотреть ему в глаза.

– Почему же не настоящий, – несколько обиженным тоном ответил Джесс. – Я призрак. Разве ты не знаешь, что призраки существуют? И это были не галлюцинации, когда ты видела того дядьку, пьющего кровь. Он был вампиром.

Грейс издала какой-то звук, похожий не то на смех, не то на всхлип.

– Во имя Ангела, – вырвалось у нее. Татьяна строго запрещала детям употреблять это выражение, но сейчас она совершенно забыла о Татьяне. – Ты настоящий. Только настоящий Джесс может меня так дразнить.

– Прошу прощения. Наверное, мне трудно сочувствовать твоему горю, потому что я здесь, собственной персоной.

– Ты здесь, но в виде призрака, – возразила Грейс. Она помолчала, пытаясь осмыслить этот факт, и через несколько мгновений, когда в голове немного прояснилось, она с любопытством оглядела привидение. – Так ты был призраком все это время? Почему же ты не пришел ко мне сразу?

Джесс помрачнел.

– Я не мог. Я пытался, но… ты не слышала и не видела меня. До сегодняшнего дня. – Он с несколько озадаченным видом покачал головой. – Может быть, когда человек умирает, его призрак не сразу получает возможность вернуться. Может быть, где-то там, в какой-то канцелярии, надо заполнить соответствующие бумаги.

Грейс помолчала.

– Может быть, – прошептала она. – Знаешь, Джесс… Мама что-то затевает. Что-то нехорошее. Я не знаю, что у нее на уме, но она ищет черные книги в подвале и во всех углах, и еще какой-то человек приезжал, чтобы… помочь ей. Кто это был?

– Я не знаю, – задумчиво ответил Джесс. Потом рассеянно протянул руку и погладил Грейс по лицу, волосам. Его прикосновение было реальным, но едва ощутимым – как будто его руки были сотканы из паутины. Она подвинулась к нему, желая, чтобы он обнял ее, утешил.

– Но я это выясню, Грейс, – пообещал он. – Теперь я могу приходить и уходить, когда мне заблагорассудится.

– И маму мы больше не разбудим, – грустно сказала Грейс. – Возвращайся поскорее, Джесс. Я по тебе очень скучаю.

Проснувшись на следующее утро и вспоминая эту встречу, она подумала, что, скорее всего, это был сон, порожденный ее больным рассудком, сломленным горем. Но с наступлением сумерек Джесс вернулся, пришел он и на следующую ночь. Однако он приходил только после захода солнца. Наконец, явившись к Грейс в пятый раз, он кое-что объяснил.

– Матушка теперь тоже может видеть меня, – произнес он странным голосом, лишенным какого бы то ни было выражения. – Она намерена вернуть меня из царства мертвых.

Сердце Грейс переполняли противоречивые эмоции. Она прекрасно понимала, почему ее мать решилась на такой опасный шаг: ведь мысль о возвращении Джесса переполняла ее саму невыносимым счастьем и надеждой. И все же…

– Тот человек, который приезжал сюда… это был некромант?

– Да, это чародей, искусный в черной магии, – мрачно ответил Джесс. – Мое тело… сохранили при помощи некромантии, чтобы уберечь от тления, – произнес он с отвращением. – Для этого она и наняла его. В подвале стоит стеклянный гроб, там лежит мое тело, точно такое, как при жизни, как будто я… вампир. На груди у трупа… у меня… лежит медальон, в котором заключен мой последний вздох.

Грейс не знала, что должна сейчас испытывать, облегчение или тревогу.

– Итак, у нее впереди много лет, чтобы… попытаться вернуть тебя в наш мир.

– Да, – подтвердил он. – А тем временем я остаюсь в неопределенном состоянии, на пороге между жизнью и смертью, между светом и тьмой. По ночам я просыпаюсь и брожу по дому, а с восходом солнца исчезаю. После заката я снова открываю глаза и обнаруживаю, что весь день спал в гробу.

Грейс даже не могла себе представить, как это жутко, отвратительно – проснуться в гробу, еженощно видеть собственное безжизненное тело.

– Я пребываю в этом состоянии только благодаря черной магии. Рано или поздно чары утратят силу, и тогда… Я уйду. Навеки.

Она знала, что Джесс прав. Но все равно ее сердце дрогнуло от счастья, смешанного с чувством вины. Видеть Джесса, хотя бы по ночам, хотя бы в качестве бесплотного духа, было намного лучше, чем вечно оставаться одной. Одной с безумной матерью в темном, холодном доме.

7
Ступай легко

«Привиделась мне вереница лиц,

Фигуры сквозь туман брели за мной,

Так призраки блуждают по ночам

И стонут, не найдя пути домой.

На кладбище, среди могил, стояла я,

Прислушиваясь к мертвым голосам;

И ветер ледяной мне прошептал:

«Ступай легко, ты – прах, подобно нам».

Джулия Уорд Хау,

«Мой последний танец»

Ариадна сразу заметила Анну, и сердце ее сжалось от приятного и одновременно болезненного чувства.

Приятного потому, что Анна сделалась во сто крат привлекательнее с того дня, когда Ариадна впервые увидела девушку с длинными темными волосами, сверкающими синими глазами и мрачным выражением лица, одетую в модное платье, совершенно ей не подходившее. Прошло время, Анна отбросила все лишнее и чуждое и стала самой собой. Теперь она была прекрасна: исчезли тонкие линии, прорезавшие лоб, на соблазнительных ярко-алых губах играла кокетливая улыбка.

И одновременно со счастьем Ариадна испытывала жестокую боль, потому что не имела возможности даже прикоснуться к своей возлюбленной. Анна была, словно крепостной стеной, окружена своими друзьями; как всегда, ее сопровождали высокий красавец Томас, Кристофер, юноша с тонкими, нежными чертами лица, так похожий на сестру, и этот павлин Мэтью, который носил только самые яркие и безвкусные тряпки. Если бы Джеймс и Корделия не танцевали вальс, они бы тоже сейчас стояли рядом с Анной. Кстати, Корделия выглядела сегодня как сказочный цветок, наверняка Анна помогала ей выбирать наряд.

Молодые люди подозрительно рассматривали приближавшуюся Ариадну, а Анна, казалось, не видела ее в упор: она стояла в небрежной позе, прислонившись к стене. В черно-белом мужском костюме, тесно облегавшем стройную фигуру, она казалась изящной, как кошка. Вот она откинула голову и рассмеялась над словами одного из своих друзей. Рубиновая подвеска, которая, как знала Ариадна, была чувствительна к присутствию демонической энергии, сверкнула у нее на груди.

– Здравствуй, Анна, – заговорила Ариадна.

Анна неторопливо повернула голову и пренебрежительно бросила:

– А, мисс Бриджсток… добрый вечер.

Ариадна расправила плечи и задрала подбородок, всем своим видом давая понять, что ее не так просто унизить. На ней было новое синее платье, волосы поддерживала лента из такой же ткани. Платье и лента цвета глаз Анны. Она знала, что ее возлюбленная это заметит.

– Не потанцуешь со мной?

Анна вздохнула и сделала знак своей «свите». Мальчишки с видимой неохотой отошли на небольшое расстояние.

– Снова в бой? – съязвил Мэтью и, окинув Ариадну пристальным взглядом, нагло подмигнул ей.

– Ариадна, – бесстрастно произнесла Анна, – ты действительно собираешься со мной танцевать? Здесь, в этом зале, перед всеми этими людьми?

Ариадна ответила не сразу. Прежде чем подойти к Анне, она подождала, пока ее родители удалятся в гостиную, но в бальном зале осталось немало друзей ее семьи. Разумеется, все они увидят этот танец и не преминут рассказать о нем Инквизитору, думала она. Роузвэйны, Уэнтворты, Лилиан Хайсмит, зоркая старая ведьма…

Но это не имело никакого значения. Ариадна решительно выпрямилась, ее глаза сверкнули. Сейчас для нее существовала только Анна.

Анна, заметив смущение и колебания Ариадны, лишь усмехнулась.

– Разумеется, нет. Ты на такое не способна. Ведь ты ничуть не изменилась, верно, Ари? Сколько еще раз ты намерена приглашать меня на танец, зная, что я не соглашусь и тебе ничто не угрожает?

Ариадна с вызывающим видом скрестила руки на груди.

– Тысячу раз, – ответила она. – Бесконечно.

Анна поставила бокал на подоконник.

– Это просто смехотворно, – процедила она, и Ариадна с изумлением увидела, что глаза ее лихорадочно блестят. – Что ж, идем.

Ариадна подобрала юбки и последовала за Анной; выйдя через боковую дверь, они очутились в столовой. Мебель была покрыта белыми чехлами – видимо, хозяева не пользовались этой комнатой. Анна уверенно прошла через столовую, открыла какую-то очередную незаметную дверь и исчезла за ней.

Переступив через порог, Ариадна обнаружила, что за дверью находится вовсе не жилая комната, а какая-то тесная каморка. Наверное, кладовая, промелькнуло у нее в голове, а потом Анна закрыла дверь, и наступила кромешная тьма.

От неожиданности Ариадна даже вскрикнула. Она услышала издевательский смешок Анны, а в следующую секунду вспыхнул колдовской огонь. Нет, не колдовской огонь: сияние исходило от красного камня, который Анна носила на шее. Ариадна не знала, что он способен светиться в темноте.

Она осмотрелась и поняла, что они действительно попали в кладовую. Однако полки были пусты, если не считать каких-то тряпок и ветоши для полировки паркета. На полу тоже ничего не было. В каморке оказалось очень тесно, и Ариадна нечаянно наступила Анне на ногу; ей пришлось отклониться назад, иначе они столкнулись бы лбами.

Она знала, что лицо ее пылает. Оставалось надеяться, что Анна не видит этого в полутьме. Ариадна сделала глубокий вдох.

Прежде Анна пользовалась лавандовой водой, но сейчас от ее одежды, волос и кожи исходил тяжелый, пряный аромат, смесь запахов табачного листа и сладких восточных благовоний. В алом свете рубиновой подвески изменился и цвет ее глаз: теперь они походили скорее на два аметиста, как у Кристофера. Свет подчеркивал ее высокие аристократические скулы. Ариадна не сводила взгляда с красиво очерченных, чувственных губ Анны, губ цвета раздавленной малины. У нее перехватило дыхание от волнения.

– Выслушай меня, – начала Анна. Она говорила не спеша, совершенно спокойно. Ариадна поняла, что ее не уговорить, не переубедить. Все было кончено. – Прошло четыре месяца с того дня, когда ты сказала, что завоюешь меня снова. Но меня нельзя завоевать, Ариадна. Любовь – это тюрьма, а у меня нет ни малейшего желания надевать на себя кандалы. Они испортят мне брюки.

– Но ведь я люблю тебя, – в отчаянии прошептала Ариадна, – и я не чувствую себя так, будто нахожусь в тюрьме.

– Однако любовь привела тебя в эту кладовку, похожую на темницу, – усмехнулась Анна.

– Зато я в этой темнице с тобой, – тихо сказала Ариадна. Она подняла руку – очень осторожно, словно перед ней дикое животное, которое нельзя спугнуть. Она коснулась щеки Анны, но та мгновенно перехватила ее руку и стиснула запястье. Хватка у нее была железная. Затем Анна отстранилась и взглянула на Ариадну сверху вниз; она была немного выше и носила мужские сапоги на каблуках.

– И я счастлива, – прошептала Ариадна.

– В таком случае ты очень глупа, – холодно произнесла Анна. – Хочешь узнать почему?

– Да. Скажи мне. Скажи, почему ты считаешь меня глупой.

Анна наклонилась к уху Ариадны. Она говорила шепотом; от ее горячего дыхания волосы на виске Ариадны шевелились, губы едва касались щеки молодой девушки.

– Потому, что я никогда не полюблю тебя снова, – говорила Анна. – Я никогда к тебе не вернусь. Никогда. У нас нет будущего. Ну так что, ты по-прежнему хочешь, чтобы я тебя поцеловала?

Ариадна закрыла глаза.

– Да. Да.

Анна впилась в ее губы. Это был страстный, почти грубый поцелуй. Ариадна издала сдавленный стон, когда Анна обхватила ее за шею, задела волосы на затылке, привлекла к себе. Ариадна никогда не целовалась с Чарльзом, если не считать нескольких приличных поцелуев в щеку при посторонних. До него она пыталась заставить себя полюбить других, целовалась с юношами, но это казалось ей бессмысленным занятием и не доставляло никакого удовольствия. Просто два человека бестолково тычутся носами друг другу в лицо.

С Анной тогда, прежде, все было иначе. И сейчас тоже. Как же вышло, что она почти забыла? Забыла горячие губы Анны, этот вкус, вкус сладкого вина и розовой воды. Ариадна приподнялась, прикусила нижнюю губу Анны, почувствовала, как руки возлюбленной сжимают ее бедра, отрывают ее от пола.

Подобно всем Сумеречным охотникам, Анна была сильной женщиной; она подняла Ариадну, как пушинку, и посадила ее на какую-то полку. Когда руки ее освободились, она с удвоенным рвением вернулась к своему занятию. Ариадна стонала, изогнув спину, а Анна продолжала целовать ее, раздвинула ее губы, ласкала, посасывала ее язык, слегка прикусывала его; она была так искусна в любви, что Ариадна окончательно потеряла голову и забыла обо всем.

Она не ошибалась, она была права, и тогда, четыре месяца назад, и сегодня. Ради этих мгновений стоило пожертвовать всем; за минуты с Анной она была готова заплатить любую цену. Она никогда не чувствовала ничего подобного ни с кем, кроме Анны. Она с нежностью вспоминала о том, как они впервые были вместе, какими неопытными они были тогда, как осторожно, неуверенно прикасались друг к другу, смеялись, пробовали ласкать друг друга, чтобы узнать, что именно нравится каждой из них.

Но для Ариадны в науке любви оставалось еще много неизвестного. Анна обогнала ее, подобно тому, как автомобиль обгоняет карету. Руки ее нашли колени Ариадны среди нижних юбок, скользнули вверх по бедрам, коснулись обнаженного тела над чулками и приподняли батистовую сорочку. Ариадна крепче вцепилась в волосы Анны. Она слышала собственные страстные стоны, похожие на всхлипы – пальцы Анны безошибочно нашли самое чувствительное место. Ариадна уронила руки, вцепилась в свою полку. Она чувствовала, что падает, падает, летит куда-то в бездонную пропасть. Потом она с трудом открыла глаза – ей отчаянно хотелось увидеть лицо Анны. В алом свете волшебного камня глаза возлюбленной показались Ариадне темно-синими; рот ее был слегка приоткрыт. Наверное, впервые за последние два года мысли ее были полностью заняты Ариадной.

Это было уже слишком. Ариадна издала судорожный вздох и задрожала всем телом; ей почудилось, что мир разлетается на мелкие осколки.

– Анна, Анна, Анна… – шептала она, уткнувшись лицом в сукно мужского пиджака. В какой-то момент она крепко прижалась к плечу Анны.

Ей нужно было лишь слегка повернуть голову, чтобы услышать биение сердца Анны. Оно стучало как молот.

Ариадна отстранилась и огладила сорочку на груди Анны, чувствуя сквозь тонкую ткань жар ее тела.

– Анна, иди сюда. Позволь мне…

– О, не беспокойся, я обойдусь. – Анна сделала шаг назад. – По правде говоря, Ариадна, ты меня удивила. Тебе следовало с самого начала сказать мне, что тебе нужно только это. Я могла бы оказать тебе эту услугу уже несколько месяцев назад.

Анна приоткрыла дверь кладовой, Ариадна поспешно поправила платье, спрыгнула с полки и пошатнулась: ноги не держали ее.

– Анна, мы не можем просто…

– Вернуться в бальный зал вдвоем? Согласна. Пойдут разговоры, – насмешливо ответила Анна. – Я появлюсь первой, а ты возвращайся через несколько минут и больше не подходи ко мне сегодня. Не хмурься, дорогая. Уверяю тебя, нас никто не видел.

Когда они с Джеймсом скользили по сверкающему паркету бального зала, до Корделии доносились перешептывания гостей. Но ей было все равно. Пусть себе шипят насчет того, как невоспитанно он себя ведет – танцует на званом вечере с собственной женой, хотя целыми днями может наслаждаться ее обществом у себя дома. Ее не волновало мнение других людей; она чувствовала себя на седьмом небе от восторга, чувствовала себя победительницей. Нет, она не была ветреной девчонкой, которая по глупости угодила в щекотливую ситуацию и при помощи шантажа женила на себе чужого, равнодушного юношу. Она была небезразлична Джеймсу.

Она знала это. Его пальцы были сплетены с ее пальцами, другая рука лежала на ее талии. Вальс был более чувственным танцем, чем полонез, и Джеймс не заботился о том, чтобы держаться на расстоянии от своей жены. Он прижимал ее к себе вплотную, так что поскрипывала его накрахмаленная сорочка, и улыбался уголком рта.

– Насколько я понял, Мэтью уже поделился с тобой новостью насчет Чарльза. Как тебе понравилось общение с матронами Анклава?

– Не очень… а сейчас они просто пожирают нас взглядами, – заметила Корделия. – Мне кажется, они потрясены и возмущены.

– Это все потому, что мужья бросили своих дам, чтобы пить портвейн и играть в бильярд.

– А ты разве не хочешь пить портвейн и играть в бильярд? – лукаво спросила она.

– Когда мужчина танцует так хорошо, как я, у него имеются обязательства перед светом; он должен подавать пример остальным, – усмехнулся Джеймс и закружил Корделию в танце. Снова очутившись лицом к нему, она рассмеялась. Он поймал ее, крепко обхватил за талию.

– Я узнал кое-какие подробности насчет того, что произошло с Амосом Гладстоном позапрошлой ночью, – продолжал он. – Беднягу нашли с перерезанным горлом. Окоченевший труп лежал в темном переулке. Ни ихора, ни других следов нападения демонов; хотя в тот день наступила оттепель, шел дождь, так что…

Корделия вздрогнула.

– Знаешь, мне почему-то страшно. В последний раз, когда в Лондоне гибли Сумеречные охотники…

– То были нападения средь бела дня, – поспешно перебил ее Джеймс. – А это нормально… по крайней мере, для нефилимов. Не вижу здесь ничего необычного. За последнее время мы здесь, в Лондоне, несколько отвыкли от трагедий, но увы – люди гибнут во время патрулирования, это неизбежно. Заметь, не то чтобы я одобрял тех, кто делает вид, будто ничего не произошло, потому что они уже оплатили ледяную скульптуру…

Он умолк. В дверях бального зала появились очередные гости, и Розамунда с Тоби поспешили им навстречу. Даже поверх голов танцующих Корделия узнала Чарльза по огненно-рыжей копне волос. Рядом с ним шла Грейс в кружевном платье цвета слоновой кости; сквозь кружева просвечивал небесно-голубой атлас юбки.

Бледная девушка долго смотрела на Корделию, широко раскрыв серые глаза. Через некоторое время она опомнилась и отвернулась.

– Я не думала, что Чарльз приедет на бал, – заговорила Корделия, изо всех сил притворяясь, будто происходящее ей в высшей степени безразлично. – Если я правильно помню, завтра он уезжает в Париж?

– Да, рано утром, вместе с моими родителями. Думаю, Чарльз твердо решил не терять лицо и сделать вид, будто ничего особенного не произошло.

Джеймс больше не смотрел на Грейс. У него было немало времени, чтобы научиться изображать равнодушие, подумала Корделия; им уже приходилось сталкиваться с Грейс в свете, хотя в последний раз они видели его бывшую невесту на своей свадьбе. Джеймс никогда не смотрел на нее дольше нескольких секунд, не подходил к ней, даже для того, чтобы поздороваться, но Корделия теперь лучше угадывала его настроение и чувствовала, когда он думает о другой.

– Прошу прощения – мы отвлеклись от танца.

– А ты как раз блестяще подавал пример другим мужьям, – подхватила Корделия. Джеймс рассмеялся, но его смех показался ей горьким. Корделия оглянулась. Розамунда жестом пригласила Грейс присоединиться вместе с ней к группе незамужних женщин, но Грейс лишь покачала головой и пристально посмотрела в лицо Тоби.

Тоби взял Грейс за руку и увел танцевать, а Розамунда даже не успела возразить и смотрела им вслед, растерянно приоткрыв рот. Чарльз пожал плечами и отошел.

Корделия невольно смотрела на эту сцену во все глаза. Нет, книги по этикету не запрещали танцевать с хозяином дома, и неважно, помолвлен он, женат или свободен. Но присоединяться к танцующим посередине вальса было странно, и Грейс очень рисковала, попросив об этом Тоби, – а она определенно пригласила его на танец! Таким образом она могла нажить себе врагов среди приятельниц Розамунды.

Выражение лица Тоби только ухудшало ситуацию. Он смотрел на Грейс, не отрываясь, как зачарованный, словно никогда в жизни не видел такой прекрасной женщины. Если поступок невесты и задел чувства Чарльза, он этого не показал; он целеустремленно шагал через весь зал к Алистеру, который в полном одиночестве стоял у колонны. Вид у Алистера был усталый.

– В чем дело? – прошептал Джеймс. – Маргаритка?

Какая ирония, подумала она, он словно читает ее мысли. Ей стало грустно. Однажды Джеймс оставил ее посреди танца, чтобы подойти к Грейс, и вот теперь она, Корделия, собирается точно так же бросить его. Несмотря на то, что больше всего на свете ей хочется остаться.

– Алистер, – пробормотала она, отняла у Джеймса руку и, не оглядываясь, поспешила прочь. Она бежала мимо танцующих пар, задыхаясь, задевая юбки дам, и остановилась только у противоположной стены зала.

Чарльз уже подошел к Алистеру и с небрежным видом стоял рядом, тоже прислонившись к колонне. У Алистера было совершенно бесстрастное лицо – точнее, оно показалось бы бесстрастным тому, кто его не знал. Но Корделия заметила, что он напрягся, застыл в неестественной позе, а руки, спрятанные в карманах, сжаты в кулаки. Она сразу же поняла, что брат зол как никогда.