Текст книги "Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг."

Автор книги: Карл Абсхаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 9
Испанская шарада

Наряду с переговорами между Канарисом и Гейдрихом о разграничении компетенций их ведомств, продолжался процесс расширения и совершенствования всех звеньев абвера. Канарис старался создать условия для того, чтобы в любое время быть в состоянии представить руководству вооруженных сил Германии как можно более полную и правдивую картину о военном, политическом и экономическом соотношении сил с вероятным противником. В связи с некоторыми публикациями последних лет в обществе получила распространение точка зрения, будто Канарис сознательно и систематически в ущерб немецким военным усилиям скрывал важную информацию, поступавшую от агентуры и из отделений абвера на местах или же направлял ее в соответствующие инстанции вермахта в искаженной, фальсифицированной форме. И в книге Гизевиуса «До горького финала» есть высказывание, которое можно интерпретировать в этом смысле. Однако лица, наблюдавшие за деятельностью спецслужб на протяжении ряда лет, называют подобные утверждения абсолютно неверными. Как правило, в Генеральный штаб сухопутных войск, а также оперативному руководству военно-воздушными и военно-морскими силами передавали информацию в том виде, в каком она поступала в отделы абвера, с указанием при необходимости характера и надежности источника. Именно это руководство и соответствующие инстанции Генерального штаба, а вовсе не абвер, были обязаны анализировать и оценивать обстановку на основании сведений, поступивших из управления Канариса, в совокупности с разведывательными данными, полученными другими путями: в результате радиоперехвата, допросов военнопленных и т. п.

Разумеется, Канарис, докладывая Гитлеру или Кейтелю и стремясь как-то повлиять на принятие решений, направив их в благоразумное в его понимании русло, мог особо выделять сообщения, поддерживающие его точку зрения, и обходить молчанием сведения, которые были в состоянии подкрепить уверенность Гитлера в правильности вынашиваемых им планов и идей. Но и в подобных случаях речь, разумеется, шла о выборочном подходе к материалам, в полном объеме находившимся всегда в распоряжении служб, непосредственно ответственных за оценку военной ситуации. Моральным оправданием этих маневров и хитростей Канарису служило сознание, что ему как шефу разведки лучше, чем кому-либо другому, была видна вся пагубность осуществляемой Гитлером внешней политики. Тем нужнее, по его мнению, было правдивое и полное информирование руководства вермахта по всем аспектам внутренней и международной обстановки. В первые годы деятельности Канариса во главе абвера вооруженные силы не были подвержены сильному влиянию нацистской партии. Однако военачальники, подобные Бломбергу и Рейхенау, слишком усердно старались идти навстречу желаниям Гитлера. Правда, Канарис рассчитывал, что командующий сухопутными войсками фон Фрич, начальник Генерального штаба и некоторые другие высшие военные чины не допустят полного контроля НСДАП над вермахтом. Помочь этим людям в силу своих служебных возможностей сохранить традиционную независимость армии Канарис считал своим священным долгом. В своей повседневной работе он вовсе не был мелочным бюрократом и действовал всегда, не особенно придерживаясь границ своей компетенции, когда видел возможность предотвратить беду или исправить несправедливость.

Когда осенью 1935 г. началась война в Абиссинии, симпатии Канариса целиком и полностью принадлежали абиссинцам. Он инстинктивно сочувствовал слабейшей стороне. Кроме того, он достаточно рано распознал опасность авантюры Муссолини, ибо не сомневался, что Гитлер непременно последует примеру дуче и ввергнет Германию в еще более рискованные предприятия. При всем расположении к итальянскому народу Канарис и тогда, и после был против военного союза с Италией. Он невысоко оценивал итальянский военный потенциал и отлично понимал, что оба диктатора, объединившись, станут взаимно подстрекать друг друга на опасные авантюры. Проявленная Великобританией во время абиссинского конфликта нерешительность разочаровала Канариса, который полагал: стоило англичанам закрыть для судоходства Суэцкий канал, и военные действия в Абиссинии быстро закончатся. Однако он не ожидал, как и Гитлер, что Англия в любой ситуации будет ограничиваться лишь словесной перепалкой и никогда не пойдет на серьезное столкновение. В последующие годы Канарису еще не раз придется разочаровываться, глядя на нерешительную внешнюю британскую политику, хотя это ничуть не изменило его общее отношение к Великобритании. На протяжении всей своей жизни он испытывал чувство симпатии и уважения к англичанам. Его восхищали гибкие методы, с помощью которых им удавалось сохранять целостность своих обширных заморских владений. Принцип устройства Британской империи Канарис считал образцом для организации будущих межгосударственных отношений в континентальной Европе. Ему нравилось английское упорство в достижении цели, и он был убежден, что, несмотря на явные слабости британских вооруженных сил, Гитлер никогда не справится с таким противником.

Опасения Канариса, связанные с удавшимся Муссолини захватом Абиссинии, слишком скоро оправдались. Ввод немецких войск в Рейнскую демилитаризованную зону был ответом Гитлера на соглашательскую политику западных держав в отношении Италии. За несколько дней до этих событий Канарис разговаривал с советником посольства Эрихом Кордтом, с которым не был знаком близко, но знал о его неприязни к существующему в Германии режиму. Не упоминая прямо предстоящее вступление войск в Рейнскую область, он без обиняков спросил советника: «Как вы полагаете, Франция объявит всеобщую мобилизацию?» Не выдавая ничем своего удивления этим вопросом, Кордт ответил, что ему самому не ясно, решатся ли западные державы на энергичное противодействие или же позволят ввести себя в заблуждение миролюбивыми заявлениями, которыми Гитлер намерен сопровождать свое вторжение в демилитаризованную зону. Канарис дал понять, что и он не очень-то верит в решительные контрмеры Англии и Франции. Свое мнение Канарис изложил осторожно и тщательно выбирая слова, но в такой манере, что у его собеседника не осталось никаких сомнений: перед ним противник не только задуманного Гитлером военного выступления, но и всей системы нацистского правления.

Если Канарис был против занятия Рейнской зоны в нарушение Локарнских договоров, то это вовсе не означает, что он также не желал скорейшего восстановления полного суверенитета Германии. Просто Канарис не мог согласиться с гитлеровскими методами одностороннего отказа от договоренностей, незадолго до этого официально признанных нацистским правительством как безусловно обязывающие. По его глубокому убеждению, немногие оставшиеся условия Версальского мирного договора, урезывающие права Германии, можно было бы устранить путем переговоров. Канарис не без основания опасался, что каждый новый успех силовой политики Гитлера будет подталкивать его на новые нарушения международных соглашений. Поступающий в абвер со всех концов света обширный разведывательный материал свидетельствовал о том, что так называемые внешнеполитические успехи Гитлера дорого обходятся Германии, теряющей доверие мирового сообщества и возбуждающей ненависть к немцам в странах, начавших избавляться от настроений Первой мировой войны.

В этот период Канарис все яснее сознает: сопротивление нацистской системе – его нравственный долг. Но еще не пришло время для того, чтобы эти размышления вылились в конкретную форму заговора с целью свержения Гитлера. Еще во главе вермахта стояли такие люди, как Фрич и Бек, через голову которых действовать Канарис чувствовал себя не вправе. Пока речь шла лишь об отдельных стычках с пороками существующего режима. Канарис был в курсе неустанной борьбы Остера с СС и гестапо и исподволь в ней участвовал. Особую активность он проявил в гуманитарной области. В эти годы многие сотни людей, большей частью евреи, преследуемые партийными организациями и гестапо, смогли, благодаря шефу абвера, благополучно миновать границы Третьего рейха и выехать за рубеж.

Серьезную угрозу Канарис видел и в том, с какой легкостью попадались на удочку нацистской пропаганды ответственные государственные мужи других стран. Стараясь им помочь узнать истинное положение вещей, он приглашал зарубежных деятелей, на чью наблюдательность и благоразумие рассчитывал, на различные мероприятия – Олимпийские игры 1936 г., съезды НСДАП, – давая им возможность хорошенько оглядеться в Германии в надежде, что они, невзирая на пропагандистскую трескотню, составят себе верную картину о деспотизме и дилетантстве нацизма. Больших успехов в этом плане он не достиг.

В 1936 г. произошло одно важное событие с далеко идущими последствиями. В Испании в ответ на убийство полицией правого политика Кальво Сотело против правительства Народного фронта взбунтовались военные. Так началась гражданская война, продолжавшаяся три года и закончившаяся победой армий генерала Франсиско Франко. В первый период войны удача сопутствовала правительственным войскам, которые, вне всякого сомнения, жестоко подавили бы мятеж, если бы не помощь Франко со стороны Италии и Германии. Как известно, существенную роль при оказании немецкой помощи испанским фалангистам сыграл Канарис. Это обстоятельство послужило причиной многочисленных нападок и обвинений в его адрес. И в самом деле, на первый взгляд кажется необъяснимым противоречием тот факт, что Канарис, боровшийся с авторитарным режимом нацистов в Германии, не только безоговорочно выполняет приказы Гитлера и вышестоящего начальства, но ревностно, по внутреннему убеждению, поддерживает испанскую разновидность фашизма.

Разобраться с этим противоречием невозможно, не уяснив тогдашнее отношение Канариса к политическим проблемам в целом. В юные годы он горячо интересовался вопросами внешней политики. Весьма деликатное и хрупкое европейское равновесие занимало молодого морского офицера в такой же мере, как шахматные ходы царской России и Великобритании в Передней Азии и на Ближнем Востоке, как борьба британских и североамериканских промышленных групп в Мексике, которую он перед Первой мировой войной наблюдал непосредственно на месте. Вопросы же внутренней и социальной политики и все, что с ними связано, оставались за пределами его поля зрения. В родительском доме, как мы уже говорили, редко касались политики. Среди офицеров кайзеровского военно-морского флота не было принято обсуждать внутриполитические проблемы. И сухопутные войска, и военно-морские силы традиционно держались в стороне от политических распрей. Революция и гражданская война 1918–1919 гг. могли изменить эту позицию, однако эти события – что, по крайней мере, касается Канариса – почти не оказали никакого влияния. Пожалуй, остались лишь глубокая неприязнь к коммунистическим идеям и сильная подозрительность к большевистской России, и эти чувства сохранились на всю жизнь. Многократные контакты с политиками различных направлений во время службы при штабе Гвардейской кавалерийской дивизии в Берлине, затем в адъютантуре Носке и в период пребывания с миссией в Веймаре ничуть не прибавили ему уважения к парламентской системе правления вообще и к депутатам всех мастей в частности. Они же (эти контакты) отбили у него всякую охоту глубже вникать во внутриполитические проблемы.

Другими словами, Канарис никогда не был убежденным демократом, не считал демократическо-парламент-скую форму государственного правления наиболее совершенной и безусловно повсеместно применимой. По восприятию вопросов практической политики он, скорее всего, принадлежал к умеренным консерваторам. Канарис был необычайно гуманным человеком. Его сопротивление Гитлеру было не столько плодом политических размышлений, сколько выражением отвращения к жестокостям и беззаконию, творимым нацистами. Английский парламент восхищал его царившим в нем свободомыслием, своей гибкостью при принятии решений и умением приспосабливаться к меняющейся объективной обстановке. По мнению Канариса, в английском парламенте разумно сочетались демократические и аристократические элементы, отражающие многовековой практический опыт и национальные традиции. Вместе с тем у него были сильные сомнения по поводу возможности и целесообразности использования английской модели в других странах, у других народов и в иных условиях.

Более того, у Канариса вызывало серьезную озабоченность направление развития парламентаризма во многих западноевропейских государствах, особенно во Франции и в Испании перед началом гражданской войны. Он взирал на правительства Народного фронта в обеих странах с большим недоверием. Что касается коммунистических партий Франции и Испании, то уже в 30-х гг. Канарис не питал никаких иллюзий, считая их секциями Коминтерна, полностью подчиненными Москве. По его мнению, буржуазные традиции во Франции были еще достаточно прочны, чтобы предотвратить полную большевизацию страны в ближайшем будущем, а вот относительно Испании, которую он хорошо знал и любил, у него такой уверенности не было. Канарис рассматривал ситуацию в этой стране с чисто человеческих позиций, без идеологических очков. Анализируя последние события, он невольно приходил к выводу, что, при всех недостатках, правление Примо де Риверы принесло Испании и ее народу больше пользы, чем последующие республиканские правительства. Крупные успехи Салазара в управлении соседней Португалией после десятилетий бесхозяйственности парламентской республики служили ему дополнительным свидетельством того, что на Пиренейском полуострове, по крайней мере в данное время, нет политических и социальных предпосылок для жизнеспособной демократической системы и что в иной политической и духовной атмосфере Юго-Западной Европы авторитарные режимы не обязательно должны приобрести уродливые черты и сделаться похожими на тирании Сталина или Гитлера. Канарис и позднее придерживался мнения, что, не будь влияния и примера Гитлера, Муссолини вел бы себя более сдержанно. В Испании его особенно беспокоили признаки растущего влияния Кремля, который оказывал идеологическую, пропагандистскую и финансовую помощь коммунистической партии, вытеснявшей с политической арены традиционных испанских левых радикалов: анархистов и синдикалистов. При дальнейшем развитии этого процесса существовала, как полагал Канарис, реальная опасность возникновения в юго-западном уголке Европы полностью подчиненного Москве большевистского анклава, что представляло бы прямую угрозу Франции и всем находящимся между Советской Россией и гипотетической советской Испанией странам, да и латиноамериканским государствам.

Дальнейший ход событий в республиканской Испании как будто подтверждал правоту Канариса. Очень скоро вооруженные отряды левых организаций вышли из-под контроля парламента Народного фронта. Умеренные члены республиканских партий в бессилии взирали на происходящее, не имея возможности что-либо предпринять. В действиях левых формирований все отчетливее проступали большевистские тенденции. Убийства заложников из числа представителей верхних и средних слоев населения и католических священнослужителей воскрешали в памяти историю революции в России и вызывали резкую критику даже в симпатизировавших республиканской Испании общественных кругах Западной Европы.

Но как уже говорилось, Канарис еще до начала гражданской войны с недоверием и неприязнью воспринимал испанское правительство Народного фронта и испытывал теплые чувства лично к Франсиско Франко. Кроме того, все его друзья, с которыми он познакомился во время прежних многочисленных поездок в Испанию, принадлежали к лагерю каудильо или, по меньшей мере, находились в оппозиции к Народному фронту. У Канариса с первых же встреч сложилось о Франко весьма высокое мнение, и оно не изменилось до самого конца. Канарис чрезвычайно ценил умение Франко трезво, без прикрас, оценивать формирующуюся военную ситуацию; причем эта способность проявилась не только во время гражданской войны, но и позднее, в период Второй мировой войны. Даже когда в Германии и повсюду было модно представлять каудильо довольно ограниченным и ничего не значащим человеком, Канарис продолжал считать Франко государственным деятелем крупного масштаба. Прежде всего, Канарису нравились его человеческие качества: чувство собственного достоинства и отвращение ко всякой показной помпезности. Ему были по душе чисто крестьянская сметка и способность этого галисийца [7]7
  Генерал Франко происходил из испанской провинции Галисия, жители которой славятся своей смекалкой и трезвым умом.


[Закрыть]твердо стоять на почве реальных фактов. Отвечая на стремление некоторых политиков и журналистов принизить Франко сравнением его с Санчо Пансой, Канарис напомнил, что именно прототип этого смекалистого и разумного испанца, а вовсе не какой-нибудь Дон Кихот, должен был в тяжелые 30-е годы возглавить страну, чтобы не допустить ее гибели под ударами превосходящих вражеских сил.

Все действия Канариса в период гражданской войны в Испании были продиктованы заботой о том, чтобы предотвратить распространение большевизма на Юго-Западную Европу. Один из бывших сотрудников Канариса, долгое время работавший под его началом, объясняя его поведение в то время, сказал: «Он не только боролся с коричневым большевизмом у себя дома, но считал своим долгом противостоять большевизму красному повсюду, где тот представлял опасность».

Канарис никогда не говорил, при каких обстоятельствах он впервые встретился с Франко. Вряд ли такое могло произойти в период первого пребывания Канариса в Мадриде в 1916–1917 гг., иначе об этом было бы известно его знакомым по «Мадридскому этапу». Вместе с тем можно с уверенностью предположить, что оба знали друг друга еще до начала гражданской войны. Не исключено, что они встретились в середине 30-х гг., когда Франко возглавлял Генеральный штаб при военном министре Джиле Роблесе, руководителе католической партии. Все говорит за то, что оба были уже знакомы, когда Франко поздним летом выяснял в Германии возможности воздушной транспортировки в Испанию дислоцированных в Марокко воинских частей. Двое живших в Тетуане немецких коммерсантов, Бернхардт и Лангенхейм, прибыли по поручению Франко в Берлин, где вели переговоры с генералом Вильбергом из министерства авиации. Геринг, которого информировали о переговорах, поначалу к просьбе Франко отнесся холодно. Хотя он и был заинтересован продать немецкие самолеты за валюту, да и возможность испытать новые модели в условиях, приближенных к боевым, тоже казалась заманчивой, однако вероятность полномасштабного военного мятежа представлялась ему минимальной, чтобы слишком откровенно ввязаться в это дело.

Примерно в это же время к Канарису явились два испанца, прибывшие через Париж, чтобы заручиться его поддержкой планов Франко. И Канарис, в отличие от Геринга, взглянул на проблему не с точки зрения материальных и технических выгод, а с политических позиций, сформировавшихся под влиянием описанных выше его взглядов и убеждений. Поняв из отдельных высказываний испанцев, что параллельно предпринимались шаги заручиться поддержкой Италии, Канарис счел целесообразным переговорить со своим итальянским коллегой, тогдашним полковником Роаттой, для чего вылетел в Рим. Между обоими начальниками разведывательных служб сложились довольно теплые отношения, хотя, по крайней мере со стороны Канариса, эта дружба сочеталась с осторожностью. После совещания со своим вышестоящим военачальником и личной встречи с Муссолини Роатта смог в присутствии Джианоса заверить Канариса в том, что Италия крайне заинтересована в содействии замыслам Франко.

Когда Канарис вернулся из Рима, он был официально подключен Кейтелем к переговорам, которые вела в Берлине группа представителей соответствующих германских ведомств. Сначала Канарису пришлось доложить Герингу о результатах совещания в Риме. По распоряжению Геринга он затем доложил обо всем Гитлеру. На этой встрече были определены основные контуры плана помощи франкистской Испании. По мнению Канариса, самое лучшее было бы – направить в Испанию представителя вермахта. Для этой миссии избрали полковника Варлимонта, который затем был аккредитован при Франко в качестве полномочного представителя трех видов вооруженных сил Германии; основанием послужило письмо, исполненное на испанском языке и подписанное военным министром Бломбергом. Последующие месяцы Канарис и Варлимонт работали в тесном взаимодействии; вместе с ним и в одиночку Канарис неоднократно летал в Испанию. Первый беспосадочный полет на старом «Юнкерсе» на большой высоте через Францию был сопряжен с немалым риском, при этом пассажиры сидели на канистрах с бензином: все лишнее оборудование салона сняли для уменьшения веса самолета. Позднее, для согласования необходимой немецкой и итальянской помощи, Канарис отправился в Испанию вместе с Роаттой на итальянском пароходе.

Итогом переговоров с Франко стало образование легиона «Кондор», первым командиром которого назначили генерала Шперле. На протяжении гражданской войны командование легионом менялось дважды; как и Шперле, набраться опыта руководства воздушными соединениями в боевых условиях имели возможность также генералы Фолькманн и Рихтгофен, которые одновременно могли оценить летное мастерство сражавшихся на стороне республиканцев французских и советских военных пилотов.

В Германии ответственность за дела в Испании была возложена на имперское министерство авиации. Несмотря на ощущаемую Герингом ревность, он для поддержания бесперебойной связи с Франко нуждался в Канарисе. Приходилось вновь и вновь пользоваться его знаниями страны, особенностями характера испанского народа, его личными связями среди влиятельных общественных и государственных деятелей Испании. Всякий раз, когда нужно было преодолеть возникавшие трудности, сглаживать шероховатости, обговаривать новые условия, Канарис срочно выезжал в Испанию. Любые претензии к немецким помощникам Франко предпочитал высказывать лично Канарису, принимавшему их со смешанными чувствами, поскольку это не прибавляло ему популярности в германских ведомствах.

Канарис пользовался у Франко неограниченным доверием, и многие договоренности, которые иначе завязли бы в болоте бюрократической волокиты, быстро реализовывались после разговора шефа абвера лично с Франко, который всегда проходил без переводчика. Приходилось решать самые разнообразные проблемы. Дело не сводилось лишь к отправке немецких «добровольцев» и к поставкам самолетов для легиона «Кондор». Необходимо было через немецких агентов закупать за границей, например в Чехословакии и Америке, – оружие; деньги на это в большинстве случаев выделяла немецкая сторона, переводя через банк в Лондоне, где Франко удалось заручиться содействием в финансовых трансакциях. Переговоры по этим вопросам частично велись в испанском посольстве в Берлине с послом Варгасом, а позже, во время гражданской войны, с присланным Франко военным атташе Роккаморой, с которыми Канарис находился в тесном контакте. Конечно, он занимался не всеми вопросами, но зато – чрезвычайно важными. Помимо легиона «Кондор» была создана руководимая Бернхардтом крупная экономическая организация под часто упоминавшимся в мировой печати названием «Нисма», которая не только играла значительную роль в испанской внешней торговле, но и способствовала стабилизации курса песеты.

Частые поездки в Испанию были для Канариса приятной обязанностью. Он любил страну и ее народ. Однако это не означает, что он уделял слишком много внимания испанскому ландшафту. Его никогда не увлекали красоты природы, городские картинки и архитектурные достопримечательности, будь то в Испании или в какой-нибудь другой стране. Знания Канариса о городах, которые он посещал во время своих заграничных поездок, обычно не распространялись дальше гостиниц, где он останавливался. Иногда Канарис, правда, заходил в ту или иную церковь, в одну или несколько аптек. Особенно притягивали его католические соборы. Порой случалось, что он, неохотно гулявший в одиночку, потихоньку ускользал из гостиницы в какую-нибудь церковь. Так, однажды спутники Канариса, сильно обеспокоенные его долгим отсутствием и опасавшиеся за его жизнь, обнаружили шефа абвера под мрачными, едва освещенными сводами готического собора Бургоса глубоко погруженным в свои мысли. Частые визиты в аптеки объяснялись тем, что в вопросах собственного здоровья Канарис был выраженным ипохондриком. Его карманы постоянно переполняли всякие безобидные «патентованные» лекарства, которыми он также пичкал своих спутников.

Особенно нравилась Канарису в средиземноморской Испании общая «атмосфера» как в прямом, так и в переносном смысле. Музыкальность речи испанцев благотворно влияла на его настроение, с большим удовольствием воспринимал он ароматы здешних рынков, маленьких ресторанчиков и тесных улочек. Канарис любил испанскую кухню, и можно было не сомневаться: его первая трапеза на испанской земле непременно включает чесночный суп. Чрезвычайно приятно ему было ехать в автомобиле по высокогорному широкому плато Кастилии. Ночевать он предпочитал не в роскошных гостиницах, а на государственных постоялых дворах – парадос.

В таких поездках по Испании прирожденное чувство юмора адмирала проявлялось в беседах со спутниками особенно отчетливо. Его шутки имели, как правило, глубоко скрытый смысл, и часто спутники – за исключением Пикенброка [8]8
  Он участвовал в поездках Канариса по Испании лишь после окончания гражданской войны.


[Закрыть], отличавшегося необыкновенной сообразительностью, – лишь много позднее начинали понимать, о чем, собственно говоря, шла речь. Нередко юмор принимал форму язвительной насмешки: однажды Канарис, например, призвал сопровождающих его лиц каждую из встречавшихся им многочисленных овечьих отар приветствовать по-нацистски поднятием руки. При этом он деловито заметил: «Нельзя знать заранее, не находится ли в их среде кто-то из высших руководителей». Порой, однако, Канарис пускался в отвлеченные философские рассуждения, совершенно непонятные его спутникам.

Шансы Франко на победу в гражданской войне Канарис с самого начала оценивал довольно высоко. В отличие от многих специалистов он не позволил сбить себя с толку известиями о медленном продвижении националистических войск. Ему, например, но не Гитлеру, было понятно, что Франко поступал именно так потому, что стремился уберечь Мадрид, столицу государства, которым надеялся в недалеком будущем руководить, от серьезных разрушений. Исход гражданской войны подтвердил правильность точки зрения Канариса.