Текст книги "На Тихом океане"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Часть первая
ГОСПОДИН АСЕССОР

Глава первая
ОПАСНЫЕ ЗНАКОМСТВА

Окидывая мысленным взором в часы уединения события моей жизни, каждый раз осознаю, сколь непостижимо их многообразие.

Видения холодного, застывшего Севера и раскаленного Юга, юного Запада и полного векового ужаса Востока столь ярки и убедительны, что мне приходится подчас прилагать усилия, чтобы упорядочить и отделить друг от друга все эти весьма различные образы.

Где бы я по прихоти судьбы ни оказывался, основное мое занятие составляло, с позволения сказать, собирание плодов, равным образом как материальных, так и духовных. Среди этих плодов ни один не может быть сравним со своими собратьями ни по форме, ни по цвету, ни по вкусу, не говоря уже о глубине духовного воздействия.

Но есть одно, присутствующее повсеместно; я ощущал это в норвежских фьордах и в безводной Сахаре, на Мараньоне [1]1
  Мараньон – одна из рек, составляющих великую южноамериканскую реку Амазонку.


[Закрыть]и Янцзы: всем правит великий, всемогущий, всеблагой и вездесущий Создатель, тот, кто занят не только вращением солнц в мирах, но и хранит червя, во прахе обитающего, назначает глубины морям и вершины горам, дыханием своим осеняет стебли трав и кроны пальм, глаголет нам в шуме водопада, реве бурь и огне вулкана; правит каплей, равно как и океаном, ветвью и дремучей чащей, и без чьего желания ни одна пылинка не явится зримою в лучах солнца, ни один лист не слетит с дерева и ни один волос не падет с головы человеческой.

Великая, вызывающая удивление, внушающая благоговение связь, лишь мигом единым являемая человеческому глазу в видимом своем воплощении, проходит через жизнь всего рода людского. Нет силы, способной этому противиться: все подвластны этой связи. Она соединяет разрозненные пространства, смешивает часы и столетия и являет нам Справедливость, глубины коей недоступны нашему пониманию в силу слабости последнего. Каждая былинка вызревает ее плодом; каждое деяние, направлено ли оно на отдельного человека, либо на целую нацию, предстает ростком ее благости.

Как часто ощущал я сию Справедливость, которая столь естественным, но в то же время и столь удивительным образом оказывалась следствием деяния, кое либо было забыто, либо осталось не замеченным людьми, а свершивший сие был в давние времена, а может, в дальних странах встречен Тем, о коем рек псаломщик: «Где избегну Духа твоего и где от Лиха твоего укроюсь. Взойду ль на небеса; зрю! – Ты здесь; низвергнусь в чистилище, – и здесь Ты также; сотку ль крыла из утренней лазори – лететь за море – десница твоя удержит и проведет меня».

Когда я в очередной раз оказался на родине, то посетил широко известное предприятие одной из вестфальских угольно-литейных компаний, где провел несколько дней. В день отъезда, окончив необходимые приготовления, сел в дрожки и направился на вокзал, находившийся в изрядном удалении от города.

Добравшись наконец до цели, я увидел поезд, отходивший от перрона; войдя в кассовый зал, обнаружил кассира спящим.

– Скоро ли поезд на Дюссельдорф? – спросил я контролера.

– Он только что отошел.

– Какая жалость! Когда отправляется следующий?

– Очень поздно. Через три часа пятьдесят минут.

– Стало быть, в четыре пятнадцать. В таком случае, позаботьтесь о моем багаже.

Я направился в зал ожидания, размышляя, воротиться ли мне в город или коротать время на вокзале. Едва успев устроиться поудобнее, я заметил контролера, направлявшегося ко мне.

– Прикажете купить вам билет до Дюссельдорфа?

– Буду крайне признателен. Что ж, впредь мне наука – не буду опаздывать.

Он ушел. Я огляделся: в помещении, кроме меня, находилась лишь дама, которая была настолько увлечена чтением газеты, что мое появление осталось ею не замеченным. По прошествии некоторого времени она отложила газету и взглянула на часы. Затем как бы в замешательстве поднялась и тут заметила меня.

– Pardon! Быть может, вам известно, когда ожидается поезд на Дюссельдорф?

– В четыре пятнадцать, mademoiselle.

– Quel horreur! [2]2
  Какой ужас! (фр.).


[Закрыть]За чтением я совсем забыла о времени! Что же делать?

Ее взгляд сочетал в себе некоторую нерешительность с некоторой же почтительностью.

Немного помолчав, она спросила:

– Что же, нет никакой другой возможности выбраться отсюда? Должен же быть еще какой-нибудь путь.

– Здесь столько путей, что ваши размышления относительно правильности какого-либо из них грозят стать бесконечными, да к тому же, выбрав одну из этих дорог, вы рискуете добраться до Дюссельдорфа не раньше, чем если бы потратили три часа на ожидание поезда.

– Но это ужасно!

– Вне всякого сомнения, к тому же я убедился в этом на собственном горьком опыте.

– Что вы имеете в виду?

– На этом же поезде должен был ехать и я.

Едва приметная улыбка мелькнула на ее губах.

– Мои соболезнования. Но схожесть наших злоключений меня успокаивает…

– Возможно; это заложено в характере, я бы даже сказал – в свойстве души. Схожесть судеб рождает сочувствие, кое, в свою очередь, смягчает давление обстоятельств.

– О, вы хотите сказать, что сочувствуете мне?

– Обладать этим чувством не возбраняется ни одному человеку, но, вздумай я выразить его словами, вы бы нашли их более смелыми, нежели приличествует в данных обстоятельствах.

– Известно ли вам, что женщинам импонирует смелость?

– Так же точно, как нас приводит в восхищение красота, и мы готовы добровольно отдаться ее власти.

– Неужели? В таком случае, вы могли бы считать меня красивой, а я вас смелым, и таким образом мы недурно проведем время в ожидании поезда.

– Согласен. Прошу принять мою визитную карточку.

– Благодарю. А вы примите, пожалуйста, мою.

Мы представились друг другу, после чего я предложил ей кресло. Она села.

«Адель Тресков, певица, Берлин» – было аккуратно, мелким почерком выписано на ее карточке; несомненно, только актриса была способна столь непринужденно согласиться на знакомство с мужчиною, абсолютно ей неизвестным. Мне уже не нужно было «считать» ее «красивой», ибо она была воплощением самой красоты, хотя и той надменной, призрачной красоты, которая возникает на сцене и сценой же поощряется.

Фамилия Тресков была мне достаточно хорошо знакома; она восходила к древнему княжескому роду. Истинно ли обязана она своим происхождением этому роду? По зову ли души или под гнетом обстоятельств вынуждена была пойти на сцену? Впрочем, я приметил некоторый польский акцент, с коим она говорила.

Наша беседа, едва начавшись, стала весьма оживленной и позволила раскрыть мою нечаянную знакомую как личность весьма яркую и интересную. Беседа то была полна глубокого чувства, то становилась наивно-кокетливой; мягкий незлобивый характер шуток или несколько сентиментальный тон позволял сглаживать острые углы нашей внезапной близости. Наблюдая за собеседницей, я не мог не восхищаться ее виртуозностью, когда малейшие паузы – и те были ею выдержаны, тем не менее, в ее задушевном, но вместе с тем и своенравном обаянии угадывались непорочная женственность, глубочайшая мудрость и дар нежности, что, впрочем, отнюдь не исключало таящегося в них обмана.

– Вы, насколько я могу судить, тоже музыкальны? – спросила она меня, едва наша беседа коснулась музыки.

– Ровно настолько, чтобы меня это устраивало.

– И вы владеете, к примеру, фортепиано?

– Опять же лишь для себя. До-мажор, соль-мажор, фа-мажор. Хотя, говоря между нами, с диезами и бемолями [3]3
  До-мажор, соль-мажор и фа-мажор – простейшие для исполнителя мажорные гаммы; первая – без ключевых знаков, в гамме соль-мажор в ключе имеется один диез, в гамме фа-мажор – один бемоль.


[Закрыть]мы питаем глубокую взаимную антипатию.

Она рассмеялась, кивнула.

– Охотно верю! А хотите, я докажу, что вы не отличите до-диеза от до?

– Каким же образом, желал бы я знать?

– Посредством одного предложения, которое я хотела бы вам сделать.

– В чем же оно состоит?

– Если не ошибаюсь, в нашем распоряжении еще добрых два часа?

– Вне всякого сомнения!

– Ну так вот: вчера я побывала в кафе N и в одной из верхних комнат приметила довольно-таки сносный инструмент. Не угодно ли будет прогуляться в город и немного помузицировать, или опасаетесь, что ваши руки, не предупрежденные заранее, уличат вас в бахвальстве?

Конечно же, я без колебаний принял ее предложение, сулившее мне пусть кратковременную, но забаву. Мы покинули здание вокзала и буквально через несколько минут уже входили в показавшуюся столь знакомой комнату в кафе; и новый сюжет: мы сменяем друг друга за клавиатурой.

Признаться, она относилась к тем пианистам, что вымучивают многодневно одну вещь до степени блестящего исполнения, и их исполнение являет собой лишь предел прилежания.

В один из моментов наших музицирований в комнату вошел какой-то господин, попросивший позволения где-либо присесть. Господин был высок, хорошо сложен, весьма прилично одет, лицо его внушало доверие и симпатию и позволяло составить мнение о нем достаточно приятное; к тому же я заметил полную упитанной респектабельности копилку, имевшую достаточно сносное сходство со своим четвероногим прообразом, которую он имел несомненное удовольствие держать под мышкой.

Не успела певица закончить одну из своих пьес, как за дверью послышалось:

– Фрейлейн фон Тресков!

Она обернулась, я тоже. В дверях стоял молодой господин, продолжительность пребывания коего на свете на первый взгляд могла быть приближена к тридцати годам. Его внешность с полным правом могла служить зримым воплощением словосочетания «сливки общества». Казалось, он был ошеломлен присутствием здесь этой женщины, которая, впрочем, была, как я заметил, озадачена не меньше.

– Господин асессор! [4]4
  Асессор – слово это имело во второй половине прошлого века ряд значений: заседатель в суде; член городской управы; титул для лиц с высшим образованием определенных специальностей – юристов, учителей и т. п.; составная часть одного из чинов российской табели о рангах (коллежский асессор).


[Закрыть]

– Вот так оказия. Вы здесь!

– И вы! Но каким образом?

– Я следую из Берлина, и здесь у меня пересадка.

– А мне пришлось испрашивать отпуск с целью навестить мою тетку в Дорсене. Теперь же я следую обратно в Дюссельдорф и надеюсь, что следующим поездом мне удастся уехать. Впрочем, господа! Познакомьтесь же, наконец!

Асессора звали Макс Ланнерзельд. По его словам, он был страстным почитателем певицы. В этот момент к нам приблизился господин, появившийся ранее. Он, как оказалось, посчитал, что долг его, как нашего случайного соседа, требует представиться нам; кроме всего прочего, он так же, как оказалось, направлялся в Дюссельдорф. Этот скотопромышленник, именно так он определил род своих занятий, был родом из Кельна, а в данный момент следовал из Польши, где заключил ряд выгодных сделок. Выглядел он весьма компанейски, и был охотно принят в наш круг.

На столе распластался журнал, который нервно листали тонкие розовые пальцы певицы. Как бы нехотя она кинула взгляд на открытую страницу и вдруг воскликнула:

– Боже, асессор, что я вижу! Панкерт схвачен в Ганновере и посажен в тюрьму.

– Панкерт, известный игрок в три карты?

– Именно он. Прочтите сами.

Асессор взял журнал и пробежал глазами указанное место.

– Точно, он! Это дело интересует меня, помимо многого, еще и потому, что мне довелось как-то самому допрашивать его; этот тип оказался настолько изворотливым, что было абсолютно невозможно вывести его на чистую воду. Уверен, он будет вновь отпущен.

– Игрок в три карты? – спросил скотопромышленник. – Я много читал и слышал про этот сорт мошенников, однако мне не приводилось с ними встречаться. Скажите, сложно ли обучиться их ремеслу?

– И да и нет; все зависит от ловкости.

– Они предпочитают французские карты? А может, немецкие?

– Для них это абсолютно безразлично. Берутся три, иногда даже четыре карты, смотря какого уровня мастерства достиг тот или иной игрок. Он показывает одну из трех карт, затем бросает на стол все три определенным образом и просит указать искомую карту. Кто ее находит – выигрывает, в противном случае – разоряется.

– Тогда я смело могу утверждать, что угадаю, – в этом нет никакой сложности.

– Вы заблуждаетесь. Я так же смело могу уверить вас, что вы окажетесь в проигрыше.

– Ба! Я готов даже предложить пари.

– Будь я менее выдержан, согласился бы принять его. Но, к сожалению, я весьма поверхностно знаком с приемами этой игры, чтобы согласиться с вашим предложением.

– Ну, не стоит так прибедняться, асессор, – возразила певица, – я прекрасно помню вечер после одного из концертов, когда вы демонстрировали весьма забавные карточные фокусы.

– Неужели? – промышленник не желал сдаваться. – Наш брат частенько попадает в ловушку подобных мошенников, и потому не вредно хотя бы иметь представление об этом предмете. Вы-то, сударь, знаете эту игру? – обратился он ко мне.

– Нет.

– В таком случае мы все-таки попросим господина асессора дать нам некоторые пояснения. А карты сейчас будут.

Кельнера рядом не оказалось, и промышленнику пришлось самому спуститься вниз. Некоторое время спустя он уже входил в комнату с колодой карт в руках, которую торжествующе передал асессору.

– Я не могу, – последовал ответ, – игра запрещена, а в моем положении…

– Положение! – воскликнула певица, передразнивая асессора. – Насколько я понимаю, кроме нас, здесь больше никого нет; а наше желание лишь ознакомиться, я подчеркиваю – лишь ознакомиться, с правилами игры не влечет за собой никаких дурных последствий… А что касается вашего положения, можете не беспокоиться.

Она встала и подошла к дверям.

– Гарсон, нам бы не хотелось, чтобы мешали нашему уединению. Если что-нибудь понадобится, мы вас позовем.

Она захлопнула дверь и закрыла на засов.

– Весьма обязан, фрейлейн! – пробормотал асессор и взял карты.

Все происходило настолько естественно и, я бы даже сказал, невинно, что любые подозрения казались неуместными. Несмотря на это, я с каждой минутой утверждался в мнении, что имею дело с мошенниками. Дама, назвавшаяся певицей, безусловно, была сообщницей; о том, что она опаздывала на поезд в Дюссельдорф, не могло быть и речи; напротив, по словам контролера, она отнеслась к моему опозданию с большим вниманием и постаралась использовать его, в этом у меня не было сомнений. Непосредственным «исполнителем» был так называемый асессор, и в то время, как скотопромышленник разыгрывал неосведомленность, первый приложил все усилия, дабы дать этому фарсу дальнейшее развитие.

Ловкость асессора действительно поначалу могла сравниться с ловкостью новичка, поскольку и певица и промышленник постоянно отгадывали карты. В итоге последние стали делать ставки, которые, в чем, впрочем, я и не сомневался, они выигрывали.

– Не желаете ли присоединиться? – спросила меня – но нет, не певица! – сама невинность.

– Почему бы нет?

Поставив пять грошей, я один раз проиграл. Мои спутники стали неожиданно весьма азартны; ставки их начали возрастать. Усилились и насмешки над моими мизерными ставками.

Я поставил талер [5]5
  Талер – среднеевропейская серебряная монета, чеканившаяся в XVI–XIX веках. После денежной реформы 1871 года в Германии талер был приравнен к трем золотым маркам и стал постепенно изыматься из обращения. Возможно, здесь слово «талер» употреблено в значении монетного эквивалента для бумажных денег, но скорее всего автор называет «талерами» американские доллары (название денежной единицы США произошло именно от названия популярной европейской монеты).


[Закрыть]и выиграл; остался на этой ставке и вновь выиграл; я продолжал «стоять» на одном талере, и выигрыш мой составил восемь талеров.

– Эта игра действительно в высшей степени интересна, – заметил я.

– Вам сопутствует удача, – улыбнулся асессор. – Не угодно ли продолжить?

– Ну, разумеется!

Поставив пятиталеровик, я вновь выиграл. Так продолжалось до сорока талеров.

Наконец я достал из кошелька три банкноты по пятьдесят талеров – все мое состояние, коим намеревался распоряжаться во время поездки.

– В случае моего выигрыша, я поставлю на кон и эти сто пятьдесят талеров! – возвестил я, будучи уверен, что так называемый асессор обязательно клюнет на такую крупную приманку.

Я знал, что должен был выиграть; однако, не удержавшись, бросил мимолетный взгляд на его лицо.

– Итак, вы парируете эти сорок? – спросил он.

– Да.

– Прекрасно, итого на кон ставится восемьдесят талеров.

Он добавил свои сорок и взял карты.

– Туз червей. Внимание. Где он?

– Здесь! – отвечал я, указывая на искомую карту.

Он открыл – я выиграл.

– Дьявольское везение! – раздались голоса. – Что же, теперь черед ста пятидесяти талеров!

Однако я забрал свой выигрыш и вместе с вынутыми ранее деньгами положил в кошелек.

– Не стоит лишний раз испытывать судьбу, господа, она может изменить нам. Играйте далее вы. – Тон мой был совершенно спокоен.

– Вы намереваетесь ретироваться? Вы же обещали поставить на кон сто пятьдесят талеров, а порядочный человек имеет обыкновение держать данное им слово.

– Так оно и будет, но, быть может, я сказал, когда собираюсь их поставить?

– В этом нет никакого сомнения, сейчас же, разумеется!

– К вашему сожалению, на этот счет наши мнения несколько разнятся. Безусловно, я буду вынужден, поскольку сам первым обозначил сумму ставки, поставить эти деньги, однако тогда и там, где и когда меня это более устроит; быть может, в Дюссельдорфе или в Кельне, конечно же, если вам будет угодно туда за мной последовать.

– Вы вынуждаете меня требовать, чтобы ставка была сделана сейчас же!

– Требовать? Это следует понимать, что вы мне приказываете?

– Именно так! Вы рискуете стать посмешищем!

– Интересно, кем рискуете стать вы? Впрочем…

Не дав им опомниться, я выскочил в гостиную, заперев за собою дверь.

– Хозяин!

Из-за соседнего столика поднялся и подошел ко мне невысокий мужчина.

– Вам знакомы люди, с которыми я находился в этой комнате?

– Нет.

– Это мошенники, которые хотели меня ограбить.

– Да ну? Ну-ка, ребята, посмотрим, что это за птицы!

Он кликнул еще нескольких кельнеров, распахнув дверь… Комната была пуста; лишь слегка еще покачивались створки окна.

– Сбежали? – рассмеялся хозяин и выглянул наружу. Вокруг не было ни души. – Вы что же, играли с ними?

– Да.

– Ну и как, оказались в проигрыше?

– Напротив, я выиграл.

– Вот это славно! А, впрочем, это была лишь приманка: протяни вы чуть больше, и вас обобрали бы как липку. Вы-то, как я погляжу, не здешний?

– Нет. Через четверть часа я уеду отсюда.

– Тем лучше для вас; тем более, птички-то упорхнули. Поезжайте! А уж я оповещу полицию, и можете быть уверенным – мы эту компанию из-под земли достанем.

Я внял его совету и уехал. Чуть позже мне пришла мысль, что хозяин состоял с беглецами в сговоре и старался избавиться от меня, чтобы персона моя не стала для сей достойной компании сколь-нибудь опасным препятствием.

Случай, описанию которого посвящу я дальнейшие строки, произошел примерно через месяц. Вновь оказался я в Дрездене и был настолько занят, что крайне редко выпадал мне свободный час. Стоит ли говорить, что здоровье мое было немало тем ослаблено, так что врач вынудил меня отдохнуть. (Самое меньшее – один день!) И мне не оставалось ничего другого, кроме как предпринять, дабы не быть уличенным собою же в сибаритствовании, поездку в Саксонскую Швейцарию [6]6
  Саксонская Швейцария – так называется исключительно живописная местность, расположенная вдоль реки Эльбы в районе Дрездена, главного города одной из германских земель – Саксонии.


[Закрыть].

Хотя меня и «осудили» на четыре дня отдыха, все существо мое настолько было проникнуто мыслями о работе, что, едва минул третий полдень, я уже собрался обратно. Должен заметить, что в то время я работал в типографии и именовался редактором. В привычку мою вошел ежевечерний обход всех цехов, каковой намеревался я провести и в ночь своего возвращения, несмотря на то, что суматошно проведенный в дороге день еще продолжал жить во мне.

Взяв основной ключ и пройдя через входные ворота в пристройке, я оказался во дворе, прилегающем к флигелю, в котором и располагались цеха. Далее я прошел в котельную, где, как и ожидал, не нашел никаких признаков беспорядка. Отсюда вела дверь в цех отливки стереотипов. Внимание мое привлек легкий шорох, послышавшийся за этой дверью. Я открыл ее.

Чуть ли не вся тесная, полная чада подвальная комната была освещена языками пламени, выплескивающимися из печи. Работа, без сомнения, была в разгаре; но где же отливщик?

Я начал поиски. В углу стояло несколько бочек с гипсом. Между ними и стеной я заметил чьи-то ноги.

– Выходите!

Никакого ответа. Тогда, вооружившись ведром с водой, я аккуратно вылил его содержимое за бочки.

– У-ух!

За бочками зашуршало, и человек вылез. Им оказался ученик наборщика.

– Вы?! Что вы здесь делаете?

Он отряхнулся от воды, состроив самую жалкую мину, какую мне доводилось когда-либо видеть.

– Хочу научиться литью стереотипов.

– В такое время? Как вы сюда попали?

– У меня ключ работника.

– Он отдал вам его сам?

– Нет, я его стащил, – неохотно признался он.

Молодой человек жил у работника, которому к тому же приходился племянником.

Именно это обстоятельство и позволило ему украсть этот злосчастный ключ.

– Иными словами, чтобы проникнуть сюда, вам пришлось открыть двери ключом, и, стало быть, сейчас он находится у вас. Отдайте его.

Ключ был извлечен из недр кармана и протянут мне.

– Как могло случиться, что, возымев желание освоить что-то полезное, вы не сообщили об этом мне?

– Я думал, что вы мне не разрешите.

– Почему же?

– Потому… потому что вы всегда строги со мной.

В этом он был прав; впрочем, он заслуживал еще большей строгости, поскольку был ленив и ненадежен; к тому же, несмотря на молодость и бедность, испытывал пагубную тягу к танцевальным залам и людям, чье воздействие на него иначе, как вредом, назвать нельзя.

– Неужели же и другие считают меня излишне строгим? Вы единственный, кому я не по душе; тем не менее, я буду весьма рад, если вы действительно вознамерились стать дельным человеком. Впрочем, нельзя сказать, чтобы ваш сегодняшний поступок заслуживал одобрения. Как вы собираетесь овладеть печатью со стереотипов без наставника?

– Я очень часто видел, как это делается, и решил сам хоть раз попробовать.

– Но этого недостаточно, подобное радение приведет лишь к трате материалов. Подайте вашу просьбу, и, может статься, ваши старания не окажутся тщетны. А теперь погасите огонь.

Он выполнил и это, а я между тем спросил:

– Вы уже что-нибудь сделали?

– Нет, я только собирался начать.

– И с чего же?

– С этой передовицы.

Я видел, что он лжет, поэтому откатил в сторону бочку, возле которой он стоял, и обнаружил… заготовки для визитных карточек, причем не только на мужское имя, но и на женское.

– Эта работа была заказана?

Он молчал.

– Вы заведомо мне солгали. Скажите же правду!

Кто вам сделал этот заказ?

– Один иностранец.

– Его имя?

– Эмиль Вильмарс, как здесь написано.

– Кому предназначены остальные карточки?

– Его знакомым.

– Вы что-либо еще выполняли для него?

– Нет.

Это «нет» было произнесено несколько странно, что дало мне основание для новых подозрений.

– Идемте в наборный цех!

Он стоял в замешательстве. Это укрепило мою уверенность в необходимости дальнейшего расследования.

Мы покинули цех и, пройдя котельную, оказались на лестнице, вступив на которую он принялся кашлять, причем столь громко и, я бы даже сказал, демонстративно, что мне стало ясно: скорее всего, наверху находился его сообщник, коего он вознамерился предостеречь.

– Если вы еще раз кашлянете… – угрожающе сказал я. Ведите себя абсолютно спокойно и так же абсолютно спокойно подымайтесь по лестнице!

Окнами наборный цех выходил в сад; находясь во дворе, я не мог видеть, освещены ли они; однако, уже будучи в коридоре, явственно различил шум, который был мне хорошо знаком. Он исходил от ручного пресса, когда им пользовались наборщики. Через замочную скважину пробивался тонкий луч света. Я попытался открыть дверь, но она была заперта изнутри.

– Здесь вы пользовались тем же ключом? – обратился я к ученику.

– Да, – выдохнул он, дрожа всем телом.

– У вас был оговорен с этим типом внутри какой-нибудь условный знак?

– Да.

– Какой?

– Стучать. Сначала один раз, затем два раза, а потом три.

– Вы с ним уже работали здесь до этого?

– Только вчера.

Я постучал условным стуком. Дверь открыли, и я вошел.

Послышалось какое-то восклицание, и человек, оказавшийся передо мною, отпрянул. Поначалу я полагал, что дверь мне откроет кто-то из моих наборщиков, но присмотревшись, убедился, к немалому своему удивлению, что напротив меня стоял не кто иной, как мой давешний знакомый – именно он, асессор Макс Ланнерзельд.

– Ах, добрый вечер, господин асессор! Вы явились, чтобы напомнить мне о моей ставке? – спросил я.

Он не ответил, но неожиданно схватил молоток и бросился на меня. Я попытался удержать его, но ящик, оказавшийся под ногами, помешал. Воспользовавшись этим, он нанес мне удар в голову. Но до двери ему добраться не удалось; я обхватил его и повалил. Я был ненамного сильнее его, но он обладал такой вызывающей удивление изворотливостью, что мне удалось одолеть его не иначе, как сдавив ему горло. По полу были раскиданы шнуры и бечевки; связав «асессора», я поставил его, подобно статуе, возле пресса.

Потом позвал наборщика, который, как я наивно полагал, ожидал исхода нашего поединка; однако же не получил никакого ответа. Бросился на лестницу, затем в вестибюль – никого. Внезапно я обнаружил, что мой ключ пропал. Что делать? Единственный выход из создавшегося положения – шум. Я кричал и кричал до тех пор, пока в пристройке не открылась дверь и работник не вышел во двор.

– Кто там кричит?

Я назвался и спросил его, не видел ли он своего племянника.

– Этот бездельник опять куда-то запропастился и до сих пор не являлся домой.

– Прошу вас, взгляните на входные ворота, а после откройте дверь здесь!

Некоторое время спустя он вернулся.

– Что за оказия? Ворота открыты, а в замке торчит ваш основной ключ.

Он поднялся ко мне и был немало удивлен, обнаружив пленника. Выслушав мой рассказ, он, не заботясь далее о моем попечении, выскочил вон. Я последовал за ним, заперев предварительно псевдоасессора. Ученик был застигнут дома, откуда он пытался скрыться, захватив платье, бритвенные принадлежности и наличные деньги своего дядюшки.

Работник был настолько разъярен, что сам позвонил в полицию.

Явившись, полиция забрала моего ночного противника и исчезла. Расследование показало, что господин «асессор» был польским типографским наборщиком, долгое время работавшим в Берлине. Позже он предпринял ряд поездок, назначение коих весьма туманно и не представляет для моих любезных читателей никакого интереса. Единственный важный пункт, связанный с этими поездками: в поездках его сопровождала приятельница, уроженка Польши.

Об «актрисе» более ничего не известно. В любом случае не вызывает никакого сомнения, что она, будучи предупреждена учеником наборщика, скрылась из города.

А господин «асессор» был на долгое время водворен в тюрьму…