Текст книги "На краю одиночества (СИ)"
Автор книги: Карина Демина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 16
Анна слышала море.
Неужели добралась? Оно шелестело. Набегало и отступало. Дразнило близостью, запахом воды и камня, водорослей, которые раскладывала на берегу мотками зеленых нитей. Оно звало Анну голосами чаек. И замолкало.
А потом море исчезло.
И запах. И все исчезло, осталась лишь темная комната и смутно знакомый мальчишка, сидящий напротив. Он забрался на табурет с ногами, руки вытянул и теперь развлекался покачиваясь взад-вперед, при том норовя усидеть.
– Где я? – тихо спросила Анна.
– У нас, – мальчишка ответил, правда, покачнулся и едва не сверзся с табурета. – Мастер сказал смотреть. Я смотрю.
– Ты кто?
– Не помнишь? Илья. Шлюхин сын, – он прищурился, пытаясь уловить в выражении лица Анны что-то такое. – Моя мать была шлюхой.
– А моя меня прокляла.
– Тоже прикольно, – кивнул мальчишка.
Конечно. Как Анна могла забыть его? Но это потому, что в ее голове поселилось море. А оно гораздо смывать воспоминания, которые полагает лишними.
– Не упадешь?
– Не должен. Я хотел вором стать. А придется некромантом.
– Тоже прикольно, – Анна попыталась сесть, но голова кружилась.
– Ага… – он все же слез и поинтересовался: – Пить хотите? Мамашка моя с похмелья всегда сушняком маялась.
– У меня не похмелье.
– Но пить хотите?
– Хочу.
– Воды? – на всякий случай уточнил Илья.
– Воды.
Вода была тепловатой и пахла колодцем, но Анна пила, не способная напиться. И когда стакан опустел, Илья наполнил его вновь.
– Зачем ты хочешь убить Богдана? – Анна все же сумела справиться с жаждой, но головокружение не прошло. И она легла. Диванчик был жестким, в спину впивалась выскочившая пружина, а пара мрачноватых пейзажей грозила свалиться Анне на голову.
И она закрыла глаза.
– Кого? А, графинчика… а чего он выпендривается? – Илья нисколько не удивился вопросу. – Самый умный, типа…
– А он умный?
– Умный, – подумав, согласился мальчишка.
– И за это его следует убить?
Молчание.
Не ответит? Он и не должен. Кто такая Анна, чтобы задавать подобные вопросы.
– Не-а, – Илья допил воду. – И не стал бы я его… небось, не дурак, чтобы в работный дом да с запертым даром. Это так, чтоб не зазнавался больно. И вообще, поглядим через год, кто и кого… у меня, небось, собственного учителя не было. И книг не было. И хрена ли с того, что я не знаю, где у скоттов самая южная точка. Или Берег слоновой кости… вот на кой ляд он мне сдался?
Его возмущение было вполне себе искренним, и Анна улыбнулась.
– А вдруг поехать захочешь?
– Так… заплачу, пускай везут.
– А если повезут не туда?
Илья задумался и поскреб в затылке. Потом опомнился и руку за спину убрал.
– Вы не бойтесь, вшей у меня давненько вывели. А это так… по привычке.
Он поерзал на стульчике и сказал:
– Я честно читаю… только все одно не больно-то понятно.
– Думаю, – Анна все же села. – Тебе просто нужен хороший учитель. И все получится.
Ей самой хотелось верить в это.
Костер разложили во дворе.
Огонь горел ровно и ярко, волны жара покалывали лицо, плясали искры, кружился белый пепел. В рыжем пламени плавилась луна, которая опустилась ныне низко.
– Ты бы пошел, что ли, к невесте, – Земляной сидел на земле и разбирал ветви. Еловые, натесанные в ближайшем лесочке, лягут на землю, укрывая ее.
Поверх кинут рябину.
Раньше свадьбы справляли по осени, когда на рябиновых ветвях повисали гроздья алых ягод, а ныне с ветвей облетали лишь лепестки.
Глебу трусливо подумалось, что, возможно, это знак.
И ритуал не возьмется.
Ведь случается, что даже при дотошном исполнении всех условий, ритуал не выходит.
– Объяснился бы…
Черные свечи, в которых была изрядная толика человеческого жира.
Походный алтарь.
Чаши.
Клинок.
Мальчишки, которым позволено было присутствовать, и они замерли, приоткрыв рты от любопытства. Казалось, они и дышать-то позабыли, лишь жадно следили за руками Алексашки. А тот не спешил, словно издевался.
А идти надо.
Разговаривать.
И говорить придется много, потому что промолчать Глеб не имеет права.
– Иди, иди, – Земляной потянул толстую нить. – Пока дед не явился.
– Дед?
– А ты не почуял? – нитка цеплялась за пальцы, обвивая их паутиной. – Здесь он… его сила проклятье связала. Прячется. Только я уже не та бестолочь, чтобы проворонить. Ну да… сам знает, как оно лучше.
Вздохнул.
Поскреб ногтем кончик носа и произнес:
– Иди уже, а то время.
Анна сидела у окна. Она забралась на старое кресло, укрылась старым же гобеленом, который гладила, будто пальцами разглядывая всех этих запылившихся рыцарей и поутративших красоту дам. Она смотрела в окно, за которым догорал закат.
– Вечер добрый, – сказал Глеб. – Илья, свободен.
Мальчишка, который устроился у ног Анны с ножиком в руке, вскочил. И ножик спрятал.
– На стол положи, вредитель.
Илья вздохнул, но перечить не стал.
– У нас посуды и без того не хватает, а вы еще портите, – Глеб сказал это нарочито громко, не сомневаясь, что где-то поблизости скрывается Арвис. И собственная неспособность почуять этого мальчишку раздражала.
Не только она.
– Вечер добрый.
– Добрый, – ответила Анна.
– Сиди… тебе удобно? И мне жаль.
– Мне тоже, – она кивнула так серьезно и ладонь потрогала. Осколки стекла Земляной вытащил, а раны обработал дезинфектантом, весьма эффективным, но вот довольно едким. – Что это было?
Глеб присел на пол.
На то самое место, которое облюбовал мальчишка.
– Анна, тебе придется выйти за меня замуж.
– Что? – она удивилась.
Не испугалась. Не отвернулась. Просто удивилась.
– Проклятье никогда не уходит от человека полностью. Вернее, как бы сказать, в том, кто передал его тебе, осталась частица, и между этой частью и твоим проклятьем осталась связь.
– Я знаю.
Она прикусила губу и пальцами пошевелила.
– Болит?
– Немного. Но… оно опять ожило, да? Только утром… я…
– Дед?
– Что?
– Это дед Земляного, да и вообще… самый старый мастер в Империи. Говорят, давно уже разменял третью сотню лет. Некоторые вообще уверены, что он бессмертен и стоит у трона со времен его основания. Но это несколько преувеличенно…
– На бессмертного он не похож, – согласилась Анна. – Правда… я не уверена, что знаю, как выглядят бессмертные.
– Я тоже не уверен, что знаю. Но сотню лет он точно разменял. Да и что остального касается… когда-то Алексашкин предок заключил договор с тьмой. И он, и потомки его обрели редкий по силе дар, способности оперировать с чистой силой… создавать… в общем, многое они могут. И живут куда дольше обычных людей. Только говорить об умениях своих не больно-то любят, да и понимаю, почему. Не всякое знание идет на пользу.
Глеб взял ее ладонь.
Теплая.
Хрупкая. Пальцы будто полупрозрачные. И тонкие шрамы на них кажутся узором. Стереть бы его, но вместо этого Глеб осторожно гладит, будто пересчитывает.
– Земляной-старший служит короне. И Алексашка… у них и выбора особого нет. Впрочем, все не то… в общем, если кто и способен снять твое проклятье, то только дед. И я рад, что он появился. Человек он не самый приятный, но коль уж взялся за дело, будь уверена, доведет до конца.
Ногти розоватые.
Короткие.
А на тыльной стороне ладони шрамов нет.
– Он… – Анна сглотнула. – Сказал, что не сумеет, что нужна кровь… как я поняла, моей матери.
– Нужна, стало быть, добудет, – Глеб вздохнул. Небо за окном стремительно темнело. Так только у моря бывает, чтобы еще недавно прозрачная легкая синева вдруг загустела, вывернулась наизнанку, выплеснув выводок созвездий.
А говорить следовало вовсе не про Земляных.
– На твое проклятье воздействовали, – Глеб поцеловал раскрытую ладонь. – И пока у нас получилось блокировать это воздействие, но… магия крови весьма многообразна.
– И поэтому мне нужно выйти замуж?
– За меня, – уточнил Глеб. – Или за любого другого мастера Смерти. По древнему обряду, о котором только и осталось, что пара описаний.
От ее кожи пахло химией.
– Мы смешаем кровь. И ритуал объединит ее. Моя тьма признает тебя…
…если все пройдет так, как нужно.
– …и станет защитой.
…или сожрет.
Молчание.
Анна не спешит задавать вопросы, просто ждет. И ожидание это мучительно, как и необходимость говорить.
– Однако ритуал далеко не безопасен. Иногда тьма… то есть, мастер не справлялся с ней, и она брала то, что полагала своим. Нас, конечно, будут страховать, но это… скорее дань традиции. Отчасти поэтому мы и предпочитаем обыкновенное венчание.
– И давно этот ритуал не используют?
– Давно. Еще до войны от него отказались. Полагаю, многие были не уверены в себе. Вот и… вышло. Сейчас он почти забыт, а когда-то, если я правильно понял, позволял разделить на двоих… тьму.
И безумие.
И удержать на краю.
И порой становился единственной нитью, которая не позволяла превратиться в чудовище. Хотелось бы верить, что именно в этом смысл.
– Мой отец знал о ритуален, но не рискнул проводить. Впрочем, у него был брак договоренный, возможно, поэтому… я нашел дневники. Знаешь, как-то не слишком приятно читать родительские записи, будто подсматриваешь за чужой жизнью.
Анна высвободила руку и коснулась волос. Пальцы ее замерли и исчезли, чтобы вновь одарить прикосновением. Она провела по щеке и тихо сказала:
– Какой ты… бестолковый.
– Какой есть. Так вот, он выбрал матушку, потому как счел ее дар достаточно сильным, а ее саму крепкой, чтобы принести потомство. В этом он не ошибся, – Глеб запрокинул голову. Говорить, не глядя в глаза, было легко. – Я не знаю, были ли они счастливы. Отец больше писал о делах, чем о любви. Его беспокоила война, которая уже ощущалась. И то, что он слишком долго тянул с продолжением рода, что ждал любви, а ее не случилось. Он отправил матушку в поместье, писал, что надеялся, что пары ночей хватило, чтобы… их и вправду хватило, но родилась девочка. С войны он вернулся другим. Записи стали редкими. И странными… я сжег дневник.
– Это было. Это прошло.
– И осталось. Он сходил с ума постепенно. Сперва эта одержимость родом… ему нужен был наследник.
– А ты?
– Я родился четвертым. Он… теперь я понимаю, что он не позволял матушке отдохнуть, за одним ребенком следовал второй, третий. И когда я появился, я был слаб.
– Не удивительно.
– Безумие, оно не всегда заметно. Для прочих отец до последнего оставался нормальным. Герой войны. Примерный семьянин. Заботливый хозяин. О нем до сих пор вспоминают с теплотой и… многие верят, что я виноват в случившемся.
Пальцы Анны гладили щеки, губы. Касались лба, будто желали вытянуть, стереть ту отравленную память.
– Я был слаб. Слишком слаб. Недостаточно старателен. Недостаточно сообразителен. Неумел. Я был не надеждой рода, а его позором. И поэтому отец до последнего старался получить нормального наследника. Когда матушка больше не смогла рожать, он обратил внимание на сестер. Вспомнил, что некогда… давно… во времена совсем дикие… отцы и вправду брали дочерей в жены, усиливая дар. Правда, те рода, которые баловались подобным, отчего-то вымерли. Но у безумцев своя логика.
– Ты…
– Пытался его остановить. Но видишь ли, мне не верили. Жестокость? Обучение темных всегда жестоко. Сама суть тьмы такова, что без боли этим путем не пройти. Только как отделить боль необходимую от той, которая просто доставляет удовольствие наставнику?
Сказанное повисло в воздухе.
И ответа на этот вопрос не было.
– А что до остального, так… кто поверит? Мои выпады… нет, от них не отмахивались. Приезжали с проверкой, только приезжали те же приятели отца, с которыми он воевал. Которые знали его другим… и мать молчала. Не только она. Все молчали. Все притворялись, что не понимают, о чем речь. И выходило, что я лгал, оговаривал отца. Из злобы? Из зависти? Из слабости своей? Меня презирали. Мне было шестнадцать, когда я сбежал. Просто понял, что еще немного и меня просто-напросто убьют. Подписался на границу, там встретил Алексашку. Он тоже сбежал, но от деда… у нас много общего. Потом оказалось, что не только у нас, что…
В ее глазах отражается комната.
И он, Глеб, почти как в зеркале. Зеркала, признаться, Глеб недолюбливал, было в них что-то… неправильное, пожалуй.
– Правда, ему сложнее. У меня свободы в любом случае больше, вот…
– Ты не о том сказать хотел.
– Не о том, – согласился Глеб. – Я не могу избавить тебя от проклятья. Как не уверен, что вообще смогу защитить, хотя полог тьмы дает свои преимущества. Возможно, что мы оба не переживем обряда. Или сойдем с ума после. Или сойду лишь я, а ты сперва не заметишь, а потом не сможешь уйти…
– Как романтично.
– У меня и кольца-то нет.
– А оно нужно?
– Нет. Кровь нужна.
– Кровь… – Анна провела пальцем по израненной своей ладони. – Кровь нужна… что ж, я согласна.
– И тебе не страшно?
– Страшно, – она подала руку, и Глеб ее принял. Он поднялся первым, чувствуя, что время и вправду уходит, что осталось его слишком мало и надо спешить. – Мне давно уже страшно. Сперва было страшно жить. Потом умирать. А теперь… теперь даже не знаю. Но пугаешь меня не ты. И не твой обряд. Да и вообще… может, я всю жизнь мечтала стать графиней.
– А ты мечтала?
Сумерки сгустились. Небо черничного цвета, и тонкие полосы сусального золота по облакам. В темноте это, наступившей как-то вдруг, уютно.
– Нет.
От Анны по-прежнему пахнет дезинфектантом, и еще землей, и… и она стоит близко, слишком уж близко, чтобы остаться равнодушным к этой близости. Глеб слышит ее дыхание, и чувствует ее тепло, и тьма его тянется к Анне. Она считает эту женщину своей и не понимает, отчего Глеб, капризный мальчишка, медлит. Неужели не понимает он, насколько это важно – успеть до рассвета.
Укрыть.
Укутать.
Защитить.
Тьма умеет защищать то, что ей дорого и…
– Значит, ты согласна?
Анна высока, и не получается смотреть на нее сверху вниз.
– Согласна, – она кладет голову на плечо Глебу. – Но… я постараюсь не мешать тебе жить.
Тьма смеется.
Какая забавная женщина. Пожалуй, с ней будет интересно.
Глава 17
Горел костер.
Ярко так. Он растянулся на еловых лапах, обнял смолистые дрова, которые потрескивали, а порой и шипели, выплевывая в пламя капли смолы. Пахло дымом.
– Вы… вы что-то не то задумали, – Ольга стояла на границе огня. Ее лицо покраснело, а волосы растрепались, и потоки теплого воздуха шевелили кудри. – Определенно, не то… я… мне дед рассказывал об этом обряде. Он опасен! Он очень опасен, и поэтому его перестали использовать…
На темный плащ Ольги садились искры.
И гасли.
Одна за другой.
– Разве это недостаточно романтично и безумно? – поинтересовался Александр. Он оседлал круглый чурбан, и вытянул ноги, едва не сунув их в пламя. Чурбан покачивался, и Анна не могла отделаться от ощущения, что, стоит слегка подтолкнуть его, и Земляной полетит в пламя. – Вы должны ценить романтику и безумие.
– Но не такую же! – возмутилась Ольга. – И вообще, я не понимаю, что я здесь делаю… Анна, представляете, ко мне в окно влез мальчишка с запиской от этого… ненормального.
Земляной довольно зажмурился и сделал вид, что говорят не о нем, совсем не о нем.
– Что вам нужна моя помощь!
– Она и вправду нужна, – Александр сунул в огонь длинную палку. – Невесту следует подготовить, а тут как бы особо и некому…
– Вы ведь не всерьез, – тихо спросила Ольга.
– Боюсь, что всерьез.
А Глеб молчал.
Он ни слова не произнес больше, и в этом молчании Анне виделся упрек. И чувство вины, которого она давно уже не испытывала, ожило. Зашептало, что она, Анна, не имеет права связывать себя с узами брака.
Она проклята.
А если и выйдет проклятье снять, то… то все равно бесплодна. И значит, не может считаться в полной мере женщиной.
– Другого варианта нет, – тихо сказал Земляной. – А если бы и был…
– Анна, – Ольга вцепилась в руку. – Вы ведь разумная женщина. Вы…
Глеб выпустил руку, и Анна ощутила себя невыносимо одинокой, будто бы ее вот просто взяли и бросили. Здесь.
Сейчас.
Бросали всегда и…
– Так правильно, – она нашла в себе силы справиться с паникой, и с жалостью к самой себе. – Что нужно сделать?
– Ничего особенного, – Земляной вытащил горящую ветку. – Переодеться… иногда… бывает тяжело. Кровь там идет. Платье испачкает. Да и… ритуалы, они не любят отклонений.
И Анне протянули платье.
То есть, она точно не знала, платье ли это, просто ком ткани, казавшийся в сумерках темной.
– Украшения снимите. Амулеты тоже. Белье. И обувь.
– Господи, – Ольга закатила глаза. – А она чем не угодила? У вас тут, между прочим… крапива в траве!
– Ничего страшного, – Анна огляделась. Возвращаться в дом желания не было, как и переодеваться на глазах у всех.
А людей прибыло.
Молодой человек, который прятался в тени, но ветер его нашел и теперь игриво касался взъерошенных волос. Он приносил Анне запах, старого железа и еще дерева, и дыма, который будто бы пропитал этого вот человека до самых костей, как и того, другого, уродливого и знающего о своем уродстве.
– Может, я позову…
– Нет, – Анна не позволила Глебу договорить. На собственной свадьбе, какой бы она ни была, Анна меньше всего желала бы видеть сестру Глеба.
Та таилась в кустах старого шиповника.
Наблюдала.
Улыбалась ли? Ветер ее обходил стороной. Ветер определенно не желал связываться с этой женщиной.
– Мы справимся, – ответила за двоих Ольга и, подхватив Анну под руку, проворчала: – Мужчины… им бы только покомандовать… вот скажите, зачем вам это?
– Чтобы не умереть раньше времени, – честно ответила Анна.
Не дом.
Старая беседка, затянутая одичавшими розами. Кусты разрослись, затянули и решетчатые стены, и крышу. Внутри было влажно и пахло тленом, и Ольга вновь пробормотала:
– Идиот.
– Кто?
– Этот… ваш… Земляной… сказал, что и от меня обществу польза быть должна. Как будто сам очень тут полезный… давайте помогу. Вы все-таки понимаете, что можете не пережить обряд? Дед… он говорил, что бабушка, она с трудом прошла его. И что, если бы он знал, насколько ей будет плохо, то никогда и ни за что не решился бы.
Платье соскользнуло на пол.
А вот с бельем пришлось повозиться. В темноте. Почему-то ни самой Анне, ни Ольге не пришло в голову сотворить светляка, будто бы здесь, в беседке, не было места и этому рукотворному свету.
– Что ж, возможно, я и вправду… не перенесу обряд, – Анна пожала плечами и прижала к себе жесткую ткань.
Лен?
Под пальцами чувствовалась вышивка, вновь же грубая, крупные стежки, толстая нить. И узор наверняка со смыслом, вот только Анне он не известен.
– Тогда… зачем?
– Чтобы выжить. Меня пытаются убить.
– Кто?
– Если бы я знала…
…женщина, подарившая Анне жизнь? Или кто-то, кто стоит рядом с ней, кто знает правду и… и что? Анна терялась. Ее воображение рисовало одну невозможную картину за другой, щедро приправляя их догадками. Вот только правды в том не было.
– Если так… а может… в полицию?
– Полиция не спасет.
Анна сняла чулки. И платье натянуло. Оно вдруг показалось невероятно тяжелым, будто и не льняное, серебряное, как минимум.
А Ольга молчала.
Долго молчала.
– Дед… он после бабушкиной смерти не хотел жить, я знаю. Он и говорить о ней не любил. Не потому, что не любил, а как раз наоборот. Я видела, как он меняется… и снимки, целый альбом снимков. Я бы вам показала, но он куда-то подевался. Стойте смирно. Волосы тоже надо привести в порядок.
– Что там приводить.
Пальцы Ольги разбирали прядки.
…какие-то нелепые у нее, у Анны, свадьбы. Та, первая, вспоминалась с удивлением, будто бы все, что происходило, происходило вовсе не с Анной.
Храм.
Запах ладана. Голова, которая ныла после бессонной ночи. Госпожа Лазовицкая в своем наряде казавшаяся еще более подавляющей, нежели обычно. Она поджимала губы и всем видом своим показывала, сколь недовольна выбором сына.
Родня.
Чужие люди. Куда ни глянь, чужие люди, которые разглядывали Анну, оценивали ее и, признав не годною, качали головами. Ощущение потерянности. И желание сбежать. Рука тогда еще не мужа единственной опорой. И голос священника. Тогда в какой-то момент Анне показалось, что их с Никанором отпевают…
…сейчас вот ткань пахла пылью и еще немного лавандой. Платье это хранилось в чьем-то сундуке, и хранилось бережно. А теперь его достали для Анны.
– Он мне все равно нравится, – тихо произнесла Ольга.
– Кто?
– Лешка…
Пальцы замерли.
– То есть… вы поняли… я даже сказать никому не могу. Мама… она категорически против, чтобы я с некромантами связывалась… она… с дедом в последние годы они даже не разговаривали. И знаете, я не понимаю, почему… когда он умер… тихо умер, во сне… он даже как-то сказал, что ему недолго осталось, силы ушли… так вот, на бабушкину годовщину. А мне не сказали. Я в пансионате жила… девушке нужно приличное образование.
Ольга тихо всхлипнула и звук этот разбудил кузнечиков.
– Я… приехала на каникулы… они бы меня и на каникулы оставили, но… это ведь неприлично. Слухи и все такое. Матушка всегда панически боялась, что слухи пойдут. А так… приехала и узнала, что деда больше нет. Похороны? К чему меня отвлекать.
Это Ольга произнесла с непонятной злостью.
– Правда, добраться до денег у них не вышло. Олег пытался уговорить меня на доверенность, только хрен ему, а не доверенность… мама ругалась. Комнаты дедушкины отремонтировали. В них ничего не осталось. Совсем ничего. Я бы… на память, а они… сказали, что избавились от рухляди, да.
Анна коснулась руки, утешая.
– Так вот… я видела, что он бабушку любил… мне потом сказали… его слуга сказал, ему, к слову, тоже отказали от дома, вроде как за ненадобностью… он умер с портретом бабушки в руках. Так и похоронили… я… отписала ему дом. Этому человеку. И мама опять же ругалась, что я так глупо распоряжаюсь имуществом. Только это ведь мое имущество… правда, основные капиталы мне будут доступны только через пару лет, но мне и без того хватает. А мама бесится. Я не о том говорю?
– Не о том, – согласилась Анна. – Но… какая разница?
– Я в детстве мечтала о такой любви, чтобы… до смерти и после нее… говорят, тьма сплетает души так, что и вечность становится не страшна. Но, наверное, неправда, да? Если бы так… многие бы захотели.
Она отступила.
Вздохнула.
И очень тихо добавила:
– Или нет? Мама… она сказала, что этот обряд… что он нужен лишь темным, чтобы не сходили с ума. Правда, я не знаю, сколько в этом правды.
Даниловский держался в тени.
Он сменил один черный костюм на другой, и на сей раз рубашка тоже была черной, как и пуговицы на ней, и галстук, и потому сам Даниловский почти растворялся в темноте, лишь лицо его белело, и эта белизна гляделась неестественной.
– Я проверил кровь, – сказал он словно бы в сторону. – Мальчик мой.
– Поздравляю.
Осторожный кивок был ответом.
Две руки сплелись над тростью, обняв ее. Пальцы погладили серебряные узоры. И лишь перстень блеснул черным глазом камня.
– Мне необходимы будут его документы.
– Как таковых их нет, – вынужден был признать Глеб. И поморщился. У половины мальчишек единственным документом была выписка из приходской книги, у второй половины и того не имелось. – Сами понимаете, далеко не всех детей вносят в реестр.
– И что мне делать? – вполне искренне удивился Даниловский. Он замолчал, глядя на пламя, и молчал довольно долго. – Достаточно ли будет ходатайства с моей стороны о признании этого ребенка моим сыном?
– Полагаю, достаточно. У нас есть человек, к которому можно обратиться с просьбой. Не думаю, что будет сложно выправить нужные бумаги.
– Я внесу изменения в свое завещание.
– Хорошо.
– И вам следует.
– Я как бы пока не собираюсь, – тьме не нравилось присутствие другой тьмы, посторонней, слишком… спокойной?
Структурированной.
Связанной неизвестными правилами и ритуалами, которые был вынужден соблюдать Даниловский.
– Планирование собственной смерти не представляется целесообразным ввиду большого числа внешних факторов, игнорирование которых не приведет к значительному ослаблению их воздействия на существование субъекта. В то же время появление зависимых от данного субъекта элементов дестабилизирует систему в целом и может привести ее к коллапсу вследствие физической гибели упомянутого субъекта.
– Я вас понял, – поспешил заверить Глеб.
И вправду стоит озаботиться завещанием, хотя бы для того, чтобы сама идея школы не канула в пропасть вместе со смертью Глеба.
Да и Анна…
Тьма отозвалась на это имя недовольством, причем отнюдь не сама Анна была причиной его. Скорее раздражал тот факт, что ее забрали.
Увели.
…а если…
Что они знают об этой женщине, кроме имени? Зачем было вообще звать эту Ольгу? Доверять ей…
– Мой прадед нашел женщину, с которой установил кровную связь, – успокоившись, Даниловский говорил почти нормально. – В его дневнике упоминается, что эта связь в значительной мере ослабила внутреннее давление тьмы на разум. Однако в то же время сам характер его жены также претерпел изменения. Полагаю, речь идет о перераспределении общего давления на два объекта, что, в свою очередь, дает определенные преференции. Вместе с тем следует отметить, что личностные качества второго объекта подвергаются испытанию. Из того, что мне удалось найти, уровень смертности в подобного рода обрядах колебался от семи до девятнадцати процентов.
Сколько?
Девятнадцать, это… это каждая пятая.
Нельзя проводить ритуал.
– Вернее, следует отметить обратную тенденцию. После введения обязательного перечня требований уровень удалось снизить.
– Какого, мать его, перечня?
Даниловский посмотрел с укоризной.
– Уровень дара не ниже среднего по шкале Ветковского, – он загнул один палец. – Как и в роду, не менее, нежели в пяти поколениях. Возраст старше двадцати трех лет, что связано, полагаю, с физиологическими особенностями формирования женского тела, поскольку большая часть неудач связана было именно с особами юными, не вполне отдающими отчет в своих действиях.
Даниловский замолчал, позволяя Глебу обдумать услышанное.
Ритуал не состоится.
Не здесь.
Не сейчас.
Глеб не позволит так рисковать. Должен быть способ… хотя бы медицинский сон. Именно, как он сразу-то не подумал? Глубокий медицинский сон, в который вводят тяжело раненых. Анна тоже ранена. Она уснет, а потом, когда Глеб разберется с проклятьем, она вернется.
– Не думай даже, – Земляной любил подкрадываться со спины. – Вот… некуда отступать.
– Сон.
– Я тоже прикидывал, только… можешь гарантировать, что у нее просто-напросто сердце не остановится? Или что она во сне не сойдет с ума? Связь разума и тела ослабевает, а проклятье, как ты и сам знаешь…
– Анна не выдержит.
– Или выдержит, – Земляной подбросил на ладони уголек. – Дар у нее имеется, возраст тоже подходящий… что до рода, то, поверь… просто поверь, тут не о чем беспокоиться.
– Что ты знаешь?
Земляной отвел взгляд.
– Я пока не уверен, но… мы же говорили. У человека простого не хватит возможностей перевести проклятье. Так что ее семья… в смысле, настоящая семья, весьма родовита. А если так, то и дар у них будет.
Почему-то показалось, что Земляной врет.
– Смотри, – он ткнул в бок. – Если ты отступишь, она тебе не простит.
И сейчас Глеб поверил.
Анна шла.
Казалось, она плывет по черной траве. Белый наряд оказался несколько коротковат, и Глеб видел не только узкие ступни, но и хрупкие ледяные будто бы лодыжки. Серый лен обнимал ноги, а в рунной вышивке по подолу поблескивали нити силы.
Они вспыхивали одна за другой, и узор оживал.
– Никто не проводил статистического исследования о процентном соотношении аномального поведения одаренных в браках разного типа, – задумчиво произнес Даниловский.
Анна остановилась по ту сторону костра.
Она смотрела сквозь огонь, и пламя окрашивало ее во все оттенки красного. Это было пугающе. Но главное собственная тьма Глеба вдруг затихла. Она тоже любовалась.
Она чуяла скорые перемены.
– Что ж, – Земляной поднялся и кое-как вытер руки о штаны.
В белой мятой рубашке, в которой отсутствовала пара пуговиц, босой, со съехавшими подтяжками, он все одно как-то умудрялся выглядеть вполне солидно.
– Мы собрались здесь, чтобы провести старинный ритуал… и видит Бог, я надеюсь, что у нас получится, потому что…
Тьма потянулась к огню.
– Короче, жених подойди к невесте. Можно и наоборот…
У Анны горячие руки.
Полупрозрачные, и, кажется, будто огонь горит уже внутри нее, будто сама она – пламя живое, то, которого так не хватало, чтобы согреться.
– Ты еще можешь отказаться, – шепотом произнес Глеб.
– Как и ты.
– Ни за что, – и тьма согласилась с ним.
Было бы сущим безумием отпускать эту женщину. Их женщину.
– Я не самый лучший выбор, – Анна прикусила губу.
– Как и я.
– Мы оба, выходит, не самый лучший… и мне страшно.
– Как и мне.
– Вы там… не особо отвлекайтесь, – Земляной, кажется, несколько смутился, что было совсем даже удивительно, ибо прежде Глеб не замечал за приятелем подобной тонкости чувств. – Подойдите. И протяните руки.
На алтарь сооружение из старого столика для игры в ломбер, поверх которого накинули не менее старую скатерть, походило менее всего. Но места хватило и для свечей, и для чаши, и для ритуального ножа.
Его, Глеба, ножа.
– Теперь… самое сложное, – Земляной стал предельно серьезен. – Я буду страховать.
– Мы, – поправил Даниловский, закатывая рукава. – Статистические данные утверждают, что при определенной толике умения использование двух и более типов силы обладает способностью увеличить потенциал любого заклинания, вне зависимости от наличия формы.
– Заткнись уже, ладно? У меня от тебя мозги болят.
– Может, – эта девушка обнимала себя, будто боялась потеряться. – Все-таки не надо? Может… есть другой способ?
Нет.
И… тьма не позволит отступить.
– Руки… Анна, смотрите, сейчас я сделаю надрез. Больно будет, но самую малость. Вам ли бояться боли? Мне нужна толика вашей крови. И Беловской тоже. Кровь смешается. Потом вы ее выпьете… понимаю, что это противно, однако такова суть ритуала. Затем вас разведут на разные лучи звезды. Если взглянете…
…смотреть нужды не было, Анна и без того ощущала эту звезду, вычерченную на земле. Она была словно клеймо, которое земля хотела стереть, но терпела.
Ради нее, ради Анны.
– Дальше наше дело… свечи, дым и все такое… мы просто уменьшим напряжение границы. А вот что будет после, тут я не скажу. Описаний немного сохранилось. Смысл в том, чтобы вы отыскали друг друга, и чтобы его тьма вас приняла. Как это будет выглядеть, я не знаю. Но у вас получится.
Он не верил.
Говорил и не верил. Сволочь он, Земляной.
– Я буду страховать вас. Я умею выходить на ту сторону, но мое присутствие может помешать. Поэтому вам придется самой. Если вдруг покажется, что вы заблудились, что… вы что-то видите, ужасное, пугающее… в общем, зовите, я вытяну. Во всяком случае, постараюсь. И еще… сам я способен держать границу около получаса. Вдвоем… думаю, на час хватит, а там… постарайтесь уже.
– Анна… – Ольга дернула за рукав. – Это же безумие, Анна…
Полное.
И Анна протянула руку. Боли она, к слову, почти не ощутила, так, легчайшее прикосновение. А вот кровь выглядела нарядной. Алые нити на запястье.
