Текст книги "Вдова Его Величества (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 18

Гроза не унималась. Она катала ветер по крыше, пробуя ее на прочность, и дом то вздрагивал, то скрипел, то постанывал, жалуясь на непогоду.

Стало вдруг холодно.

И сыро.

И даже постель, в которую сунули грелку, так и осталась ледяной.

– Сиди ровно, – Джио сама взялась за щетку.

– Я их обрежу. Завтра.

– И будешь дурой.

– Почему?

– А зачем резать?

– Не знаю. Мешают. И тяжелые… иногда мне кажется, что еще немного, и голова просто-напросто оторвется.

На подоконнике блестела лужица воды. И к утру она разрастется, а может, даже сбежит на пол. Надо будет сказать, чтобы тряпки принесли. Или сразу таз?

Дождь Катарина не любила.

Генрих в дождливые дни становился ворчлив и как-то особенно подозрителен. Его раздражало все. И сколь бы незаметной ни старалась быть Катарина, все одно ее находили, чтобы упрекнуть. А еще в дождь узоры на руках наполнялись силой, и Катарина их чувствовала этакими колодками, от которых не избавиться при всем ее желании.

– Оторвется – прибьем, – щетка скользила по волосам. И только Джио умела разбирать их вот так, мягко, не причиняя боли, не выдирая пряди, даже когда те путались или вот попадали во что… в воск, что вдруг оказался в постели.

Или в деготь.

– А ты… и вправду была там?

– В колониях? Была.

– И… остальное тоже правда? Джунгли, город, храм…

– Правда.

– Ты не хочешь об этом говорить? Тогда зачем вообще…

– Потому что тоже дура, – Джио легонько шлепнула щеткой по голове. – Я была молода, когда встретилась с твоим отцом. И наивна. Я верила, что любовь преодолеет все, и главное доверие. А потом оказалось, что не следует доверять всем подряд. А любовь – это такая сказка, которая позволяет мужчине получить власть над женщиной.

– Он… обманул тебя?

– Не меня одну, – пальцы Джио застыли в волосах. Катарина видела в зеркале отражение ее лица, задумчивого, мечтательного даже. И сквозь знакомые уже черты будто проглянули другие. – Но да, и меня тоже…

– Клятва?

– И она… он забрал кое-что мое, без чего я не могу вернуться домой.

– Что?

– Флейту.

– Флейту? – как-то не увязывалось в представлении Катарины Джио и флейта. – Я не знала, что ты умеешь играть.

– Умела. Когда-то. Не важно. Моей флейты больше нет, как и многого другого. И это уже не не имеет значения… – косу она плела быстро и ловко. – Твой отец всегда мечтал о власти и богатстве. Он весьма гордится древностью рода, но забывает рассказать, что в его молодые годы кроме древности этой гордиться было больше нечем. Это теперь он богатейший человек в Британии.

Это было сказано с легким оттенком презрения.

– И те камни…

– Не только они. К тому времени он имел достаточно денег, чтобы расплатиться с долгами, выкупить родовой замок и заплатить за невесту. Но ему показалось мало…

Катарину отпустили.

Она обернулась и, поймав руку Джио, прижалась к ней щекой.

– Спасибо.

– За что?

– За все… сперва ты меня пугала… и нарочно, да?

– Мне это казалось забавным.

– Понимаю, – Катарина гладила темные пальцы. – Тогда меня пугало буквально все… я совершенно не годилась на ту роль, которую он выбрал. Он ведь купил Генриха, так? Тот любил развлечения, а казна вечно была пуста. Все удивлялись, откуда он узнал обо мне. Я ведь не покидала дома, и вдруг приглашение ко двору… встреча… свадьба… все быстро, слишком быстро… дело в деньгах?

– И в них тоже.

Странно, но Катарина не испытывает обиды на мужа. Ей его даже жаль. Толстого. Запутавшегося. Некогда великого, но давно уже превратившегося в пародию на самого себя. Его боялись и в то же время презирали. А вот отца только боялись.

– Король должен был умереть много раньше, – Джио присела на край кровати. – Его рана в ноге, несмотря на все усилия целителей, то затягивалась, то вновь воспалялась. А еще он был весьма неумерен в еде и питье, что сказалось на сердце. Его печень была столь велика… впрочем, кому я рассказываю. Ты сама все знаешь.

Катарина вздохнула.

От мужа пахло. Кислым потом. Болезнью. Гноем. И еще чем-то, особенно неприятным. И запах этот вызывал тошноту, которую приходилось скрывать.

Хорошая жена должна любить мужа.

Восхищаться.

И принимать любым.

Стать хорошей женой у Катарины так и не получилось.

– Отец предложил ему не только деньги. Не обманывайся, богатых невест в Британии хватает… твой отец предложил исцеление. Не полное, нет. Но венец из желтых камней продлевал жизнь и снимал боль. Мы знали это точно, ибо именно этот венец и не позволил Дживасу продержаться три дня. Три треклятых дня. Тот зверь переломал ему хребет и вскрыл живот, вывалил внутренности. Он отступил перед моим огнем, но недалеко. И тогда Дживас, поняв, что умирает, попросил подержать венец. Примерить перед смертью. Сказал, что, коль подыхать, то по-королевски. И твой отец не отказал. Тогда он еще думал, что умеет быть другом. Хотя это и не помешало ему переспать с женой Дживаса. Сказал, что если друг не знает, то и возражать не станет. Да…

Джио откинула одеяло и похлопала по кровати.

– Ложись давай, а то утро завтра будет ранним.

И Катарина послушно забралась в постель.

– Стоило его примерить, и Дживас перестал умирать. Отступила бледность. И он сказал, что ему больше не больно. Чудовищная рана на животе стала затягиваться. И даже черные кишки не были тому помехой. Дживас запихал их внутрь… и на третий день поднялся. Понимаешь?

– Невозможно.

– Я бы тоже сказала, если бы сама не увидела. А на четвертый твой отец проломил ему голову камнем.

Джио поправила одеяло.

– Закрывай глаза…

– После всего?

– Можно подумать, ты ничего страшнее в жизни не слышала.

– Слышала, – вынуждена была согласиться Катарина. – И видела. К сожалению.

– Вот и я о том. Мне он приказал молчать. Думаю, если бы он не понимал, что без меня не выберется, он бы и мне. Потом приказ стал строже. Я не могла говорить о том путешествии… ни с кем, кроме него.

– Но…

– Он смешал нашу кровь. И связал жизни. А ты не давала ему никаких клятв. Да и кровь твоя… ты ведь его дочь, плоть от плоти… разница есть, но не столь и велика.

– Этот венец…

– Должен был исцелить Генриха.

– Но не исцелил, – Катарина нахмурилась. – Если ты говоришь, что он… а вместо этого…

Джио развела руками.

– Я не слишком хорошо разбираюсь в теории. Скорее всего дело в расстоянии. Мы не так далеко отошли от храма, когда Дживас попался тому тигру. Или изначальных сил хватало лишь на одно исцеление. Или в том, что камней вдруг осталась лишь половина?

– А…

– Другую он оставил безутешной вдове. И вовсе не из доброты, – Джио коснулась шеи, показывая, что клятва все-таки осталась, хотя и поизносилась изрядно. – Правда в том, что этому ублюдку снова повезло. Пусть Генрих не исцелился полностью, но боли перестали его беспокоить. До свадьбы он маялся подагрой так, что никто-то из целителей не мог облегчить его страдания. Да и мужскую силу он, поговаривали, утратил полностью, как и интерес к жизни. Все полагали, что ты станешь вдовой много раньше.

Но Генрих прожил пять лет.

Пять проклятых долгих лет, которые в памяти Катарины слились в один бесконечный день.

– Он зависел от отца… и поэтому… даже когда я оказалась в башне… его не казнили… – Катарина обняла себя, с трудом сдерживая дрожь. – И мой муж… отец понял, что от него наследника не дождется… и договорился с Джоном, так?

– Думаю, ты права.

– И Джон взял в жены мою сестру, но не сразу… нет… отец умеет планировать, верно?

Джио склонила голову.

– Думаешь, он… знает, где я?

– Не знаю. Действительно, не знаю, девочка моя. Но не бойся. Я не позволю ему тебя обидеть.

Катарине очень хотелось бы верить.

Очень. И она послушно закрыла глаза. Возможно, ей повезет с ночью без снов. Они не слишком-то жалуют грозы.

В гостевых комнатах было сыро, прохладно и попахивало болотом. И главное, Кайден не мог понять, появился ли этот запах в силу общей неустроенности дома, или же его принесли те, кому в доме человеческом делать было нечего. Он трижды обошел комнату, не поленился отодвинуть массивный комод, заглянул под кровать, потревожив крупные клубки пыли, сунулся в старый шкаф, дверцы которого отчаянно заскрежетали.

– Успокойся, – Дугласу досталась соседняя комната, стену которой помимо пары батальных полотен украшали весьма живописные разводы плесени.

– Пахнет!

– Еще как пахнет, – он слегка оперся на комод, но вовремя убрал руку.

Почти вовремя.

Комод все-таки хрустнул, покачнулся и медленно, не теряя достоинства, поехал влево. Правда, тут же был остановлен Дугласом.

– Что смотришь? Помогай.

– Чем? – Кайден заглянул под комод, отметив, что две из четырех ножек отломались и не факт, что сейчас. – Погоди…

Он обломал оставшиеся, и комод грохнулся на пол.

– Нехорошо, – Дуглас вытер ладони о шторы, ни ладони, ни шторы не стали чище, впрочем, как и грязнее. – Имущество чужое портить.

– Нехорошо, – согласился Кайден. – Но мне здесь не нравится.

– Домой вернемся?

– Гроза же.

– Это ты своей златовласке рассказывай, как гроз боишься, – Дуглас отодвинул тяжеленную портьеру и чихнул. – Воняет здесь и вправду изрядно. Дом лет десять как не проветривали, если не больше…

Кровать он сперва рукой проверил, после все-таки решился присесть.

– Я тут с магом побеседовал. Молодой, но из простых, сила есть, а связей не хватает, вот и не нашлось места в столице. Да и тут к нему приглядываются пока. Очень нашей хозяйкой восхищался.

Кайден застыл, пытаясь вспомнить, как выглядит этот самый маг.

– И красива, и робка, и тиха, и в магии понимает.

Ветер попробовал на прочность окно. Стекла в нем потемнели от времени, а рамы давно уж рассохлись, и потому окно это не выглядело хоть сколько бы надежной преградой.

– Что-то она ему присоветовала по рунным потокам, да… – Дуглас наблюдал за подопечным, который, опустившись на четвереньки, старательно обнюхивал стену. – А вот тетушка ее магу не понравилась.

– Мне тоже. Ни она… ни эти…

Кайден прижался щекой к полу. Доски. Паркет был дубовым, а потому сохранился вполне себе неплохо. Его бы отчистить, отполировать и снова оживет. А что поскрипывает слегка, так это характер такой.

– Верю. Ты им тоже не больно по душе.

Кайден фыркнул.

Еще бы.

Он тогда хорошо Кевина в дерьмо макнул. От всей широты души. И братцу его досталось, хотя тот всегда проявлял похвальную сдержанность, под руку не лез, но в тот раз не удержался.

– Сами виноваты.

– Никто не спорит. Но ты же понимаешь, что люди в целом более склонны верить другим людям.

– Я тоже теперь людь. Иногда.

– Вот именно, что иногда, – тяжко вздохнул Дуглас. – По всему у парней к кузине интерес весьма определенного склада. И с полного одобрения их матушки.

Интерес Кайден тоже заметил. Он выполз из-под кровати, где пахло уже не столько болотом, сколько пылью, и запах был едким, раздражающим.

– Руки переломаю.

– Верю. Но надеюсь, что ты сдержишься. Подумай хорошо.

– О чем?

Кайден сел на пол, по которому тянуло холодным ветром. Сквозняк крался к двери, которая закрывалась весьма неплотно.

– Не сделаешь ли ты хуже.

– Кому?

– Девочке этой.

– Чем? – Кайден нахмурился. Он никому не делал хуже. Он вообще не обижал своих женщин. И подарки им дарил.

И ей тоже подарит.

Когда найдет подходящий.

Дуглас же вздохнул, потер щеку и сказал:

– Ты ведь не собираешься на ней жениться, так? Как обычно, поиграешь, а потом любовь пройдет и все, отыщешь себе новую игрушку. А с ней что будет?

– Что?

– Понятия не имею. Я у тебя спрашиваю. Чтобы ты подумал. Она чужая здесь. Ни друзей, ни знакомых, ни связей, которые закроют рты. О вашем романе скоро станет известно в городе. И будь уверен, ее в отличие от других, щадить не станут. Обсудят и осудят со всех сторон.

Кайден заерзал.

– И эта стервочка Луиза, если я хоть что-то в людях понимаю, все силы приложит. Нет, пока ты с ней, будут помалкивать, дураков нет. А потом?

– Я…

– Каждого не заткнешь.

Может и так, но если постараться…

– Нельзя убивать людей из-за слов. И калечить тоже нельзя. Тем более, если говорят правду и не о тебе. Так что пойми для начала, репутацию девочке ты изрядно подпортишь. А значит, нормального мужа она не найдет.

– Зачем ей вообще муж? – Кайден нахмурился и встал-таки, потому как на полу воняло уже не столько болотом, сколько кошачьей мочой. И кажется, этот вот ковер, несколько протертый и местами даже слегка поеденный молью, хранили вовсе не в сундуках.

– Семьи ради. Дети там. Жизнь тихая. Не дуйся, – Дуглас примиряюще поднял ладони. – За штаны я тебя держать не стану. Но раньше твои приключения и вправду были не во вред. А с ней нам жить рядом.

Стук в дверь избавил от необходимости отвечать, и потому Кайден эту дверь открыл с немалой радостью, чтобы нос к носу столкнуться с человеком, которого он видеть не желал.

– Вечера доброго, – Гевин изобразил поклон. – Мне вот подумалось, может, посидим, выпьем, выкурим сигару-другую?

– Со мной?

– Кевина матушка призвала, а одному как-то не так, что ли… заодно поговорим. Вспомним прошлое.

И Кайден оскалился во все зубы. То прошлое, в котором он совал Гевина в бочку, где бродило конское дерьмо, он был готов вспоминать с немалым наслаждением.

Глава 19

В курительной комнате было темно, сыро и холодно. Влажно хлюпнул ковер под ногами. Заскрежетало старое кресло, отодвигаемое Гевином. И единственный огненный камень задрожал, намекая, что сил в нем осталось не так и много.

Кайден коснулся поверхности его и поморщился: камень покрывала тонкая липкая пленка пыли.

– Я помню этот дом другим, – Гевин развернул и столик, так, чтобы видеть и окно, и дверь. – Более живым, что ли…

– Вы давно здесь не появлялись.

– А с чего бы? – он покачал столешницу и, убедившись, что столик не собирается рассыпаться, водрузил на него бутыль. – Нас здесь не особо жаловали.

– Может, потому что вы вели себя как два засранца.

К бутыли прибавились бокалы и плоская коробка с сигарами.

– А то ты лучше был.

– Не лучше, – вынужден был признать Кайден. – Что вам здесь нужно?

– Деньги, – Гевин сам наполнил бокалы. – Мой братец нервничает. Ему кажется, что все кончено, что ты заморочишь нашей сиротке голову и увезешь в закат, и ладно бы только ее, но ведь и наследство тоже…

Бренди. Темный. Выдержанный. Неплохой, судя по тонкому букету ароматов, но Кайден все одно не притронулся.

– Думаешь, отравлю?

– Думаю, что на меня алкоголь дурно влияет, – а вот нюхать его Кайдену нравилось.

– Тогда да…

– А наследство большое?

– Несколько миллионов.

– Изрядно, – оценил Кайден. – И ты не боишься… вот так…

– Не боюсь, – Гевин вытащил тонкую темную сигару. – Нам уже не по десять лет, ума прибавилось. Надеюсь.

– И я надеюсь.

Дым поднимался к потолку, который казался темным, почти черным.

– Значит, вы хотите жениться на Катарине?

– Не сказать, чтобы особо, но последние годы были не так, чтобы удачны для торговли. Я предупреждал отца, что не стоит покупать те акции, но… увы, увы… потом связался не с теми людьми и стало совсем плохо. Корона готова простить дурака, только, сам понимаешь, стоит прощение немало. Ко всему матушка не желает сокращать расходы. Привыкла считать себя первой дамой нашего захолустья, а теперь и на столицу нацелилась. Братец просто бестолочь. Ему интересны лишь карты и скачки.

Терпкий запах дыма заполнял комнату.

И теплее стало.

И кристалл, напоенный силой Кайдена, разгорелся. В бледном свете его лицо Гевина казалось тоньше, изящней. Женщинам такие лица нравятся.

– А ты, выходит, без греха?

– Кто здесь без греха? – хмыкнул Гевин. – Я люблю удобную жизнь. Тех же лошадей. Или вот своего портного… хорошего портного найти ничуть не проще, чем толкового сапожника. Мне нравится интересное оружие. А еще искусство… ты не представляешь, сколько всего интересного привозят из колоний. У меня неплохая репутация сложилась, да…

Он прикрыл глаза.

– И я подумал, что в целом вариант неплохой. Она не так молода, чтобы в голове осталось место для всякого рода любовной ерунды. Но и не так стара, чтобы не выносить ребенка. Не уродлива, пусть и не совсем в моем вкусе.

Кайден заставил себя вернуть стакан на стол.

И руки за спину убрал.

Так оно надежней. Нельзя убивать людей просто так… или не просто так, но всяко повод должен быть более веским, чем обыкновенный разговор.

– Сдержана. Неплохо воспитана. И в столицу, что характерно, не рвется.

– А это плюс?

– Мне в столице делать нечего. Но матушка огорчится, да… хотя я не собираюсь позволить ей лезть в мою жизнь.

– Ты уже все решил?

– Кому-то надо, – Гевин пожал плечами. – Я многое о тебе слышал. Ты в чем-то похож на моего братца. Не способен усидеть на одном месте. Сегодня здесь, завтра там… контрабандные тропы перекрыл к огорчению многих достойных людей.

– Сейчас раскаюсь.

– Не стоит. Но во многом благодаря тебе стало спокойней. И за это другие достойные люди тебе благодарны. Но дело не в том. Ты не женишься в ближайшем будущем. Такой уж характер. И деньги тебя не соблазнят. У тебя собственных хватает. Да и… сколько тебе в позапрошлом году предлагали за малую услугу? С четверть миллиона…

– Не такую уж малую.

История была… неприятной. И закончилась кровью, отчасти даже его, Кайдена. Рана в плече, помнится, затягивалась долго, чем несказанно злила.

– Да ладно, всего-то нужно было не совать свой излишне длинный нос на чужие корабли… но мы ведь не о том, верно? Мы о Катарине, которая для тебя интерес представляет, но отнюдь не матримониальный, – Гевин покачал бокал, и бренди расползлось по дну его желтоватой лужицей. – Она достаточно ярка, чтобы привлечь твое внимание, но вот удержать… и нас ждет роман.

– Нас?

– Кевин придет в ярость, что мне на пользу. Ничто так не обнажает истинный характер мужчины, как ревность, – он поднял бокал. – Матушка оскорбится. А я пойму… и не только пойму. Я отступлю, чтобы вернуться, когда она тебе надоест. И когда поймет, что свадьбы ждать не стоит, что существа, подобные тебе, для семейной жизни не созданы.

Кайден сцепил пальцы, и заставил себя улыбаться.

Улыбаться и думать о хорошем.

О том, что в его поместье до сих пор стоят бочки, в которые собирают конское дерьмо, чтобы, залив водой, оставить его бродить. Хорошие бочки. Крепкие. И достаточно большие, чтобы влез этот напыщенный индюк.

– Злишься? Поверь, ты мне будешь благодарен. И она тоже. Я умею утешать несчастных женщин. Возможно, мы даже будем счастливы.

А если не в бочку?

Болото ведь рядом… и вряд ли кто найдет, если завести подальше и притопить поглубже.

– Полегче, – со смешком произнес Гевин. – Мы ведь сошлись на том, что выросли.

– Зачем ты мне все это… рассказываешь?

– Чтобы ты знал. Я не собираюсь тебе мешать. И ей тоже.

– А если я захочу жениться?

– Назло мне? – тонкая бровь приподнялась. – Поверь, нет мотива хуже. Да, наследство ты получишь, а с ним и жену, которая вряд ли будет снисходительно смотреть на твои приключения. Особенно те, которые с другими прелестными дамами. А значит, неизбежны слезы, скандалы, упреки. Ты станешь сбегать из дома. Она злиться. Кому это надо?

Самое поганое, что и он, и Дуглас были правы. И от этого в душе кипела обида. Неужели он, Кайден, в самом деле настолько предсказуем?

Бестолков?

– Она будет жаловаться твоей бабушке, та упрекать тебя, а заодно выговаривать, что следовало бы найти другую жену, посговорчивей. И более родовитую, да…

Он вернул бокал на стол. И сигару погасил. Убрал остатки, смахнул пепел на пол. Потянулся.

– И еще. Я попытаюсь удержать матушку и брата, но, боюсь, в данном случае мои советы могут быть не восприняты. Кевин всегда отличался несдержанностью. Но он мне все-таки брат. И надеюсь, ты вспомнишь об этом, когда решишь от него избавиться.

Камень мигнул, и на долю мгновенья воцарилась темнота, такая невероятно хрупкая, какая бывает лишь на границе миров. Прислушайся, и услышишь, как тихо шелестит мертвый песок, а затем, к этому звуку, едва уловимому, но все же явному, добавляются иные.

Скрежет когтя по стеклу.

Хруст этого самого стекла, которое того и гляди рассыплется, выпуская тварей с той стороны. Скрип конечностей и влажноватое чавканье.

Пахнуло… той стороной.

И все вдруг оборвалось.

– Конечно, – Кайден закрыл глаза, пряча тьму, что готова была выплеснуться, то ли затем, чтобы защитить, то ли для того, чтобы сожрать. – Я буду помнить…

Почудилось, что ноги коснулось что-то твердое.

Панцирь?

Хвост?

Или…

– Вот и хорошо. Твое здоровье, – Гевин поднял бокал. – И что бы ты себе там ни надумал. Я действительно могу стать неплохим мужем.

Кайден ему поверил.

Почти.

Утро после грозы выдалось солнечным, ярким. Блестела зелень плюща, который, казалось, за ночь подрос и того и гляди перевалится в комнату, пустит тонкие побеги по стенам, укрывая жалкие их под нарядным глянцем листвы.

Пахло весной.

И черемухой. И кажется, самую малость сиренью, хотя ее-то Катарина в саду и не видела. Она села на кровати и потянулась, и рассмеялась, до того вдруг легко и хорошо стало на сердце. И тотчас замолчала, напомнив себе, что столь открытое проявление чувств неприлично.

И отбросила эту глупость.

Правда, тут же вспомнился труп, и тетушка, и гости, и… в общем, солнце поблекло, чудо исчезло, как и желание выбираться из теплой кровати. Катарина даже легла и подтянула одеяло под самые глаза. Правда, хватило ее ненадолго: под одеялом было жарко и влажно, и пахло оно так себе. Вот странность. Во дворце перины и пуховые одеяла постоянно проветривали, порой оставляя на день жариться под солнцем, чистили артефактами, перетряхивали и перебирали, зашивали в уголки лаванду, но от запаха это все одно не спасало.

– С добрым утром, – ныне мьесс Джио выбрала платье алое, как огонь. Цвет, если подумать, совершенно неприличный для женщины ее возраста и положения, но ей платье шло. Оно подчеркивало и худобу, и отсутствие груди, что, как ни странно, недостатком не казалось, и смуглость кожи. На шее сияли алым рубины.

Высокую прическу украшало перо.

А на щеке появилась мушка.

– Зачем? – поинтересовалась Катарина, тронув собственную щеку. Мушки еще до ее появления во дворе вышли из моды. Хотя Генрих упорно продолжал их использовать, то ли надеясь таким образом стать краше, то ли просто по привычке.

– Не идет?

– Идет, – вынуждена была признать Катарина. – А чулки опять черные?

– Обижаешь, – Джио задрала юбки. – Золотые. И тебе рекомендую.

И подала, что эти самые золотые чулки, которым место во дворце, и подвязки, расшитые мелкими топазами.

– Я не собираюсь… – Катарина покраснела, потому что подобного рода повязки надевала лишь для мужа.

– Ты, может, и нет, – Джио повертела подвязку, позволяя разглядеть вышитых на ней пчел. – Но за других я не поручусь.

Еще были с маками.

И с колокольчиками, которые шли в паре с такими же чулками из голубого шелка.

– Это… это… – Катарина выхватила подвязки. – Это непозволительно. Вот. И нельзя обо всех думать… так думать!

– Хорошо, буду думать этак, – согласилась Джио. – А цветок от кого?

И только сейчас Катарина заметила на подоконнике розу. Молочно-белую, столь совершенную, что казалась она ненастоящей. Но стоило коснуться теплых лепестков, и роза раскрылась.

– Мило. Но решетку в перспективе мы поставим. На всякий случай.

– Ваза нужна… – Катарина вдохнула чуть тяжеловатый сладкий аромат. – Это ведь не из нашего сада?

Конечно.

У них шиповник есть, красный и белый, но одичавший, а вот розы, если когда и имелись, давно исчезли. За розами ухаживать надо. И… и Катарина не сказать, чтобы их любила, ей скорее было жаль роз, как жаль и крохотных райских птиц, не способных жить вне клетки.

Она прижала цветок к груди. А Джио вздохнула.

– В другой раз дождись, пока я проверю. А то мало ли…

Катарина кивнула.

Мало ли… как-то ее пытались отравить. Нет, пытались ее отравить не один раз, но именно тогда едва не получилось. Ткани прислали.

Шелка.

И атлас. И тяжелый муар, что меняет цвет в зависимости от освещения. Расшитая золотом парча. Великолепный бархат, прикосновение к которому завораживало. И Катарина заворожилась. Она сидела, гладила эту ткань, восхищаясь ею, удивляясь тому, что та меняет цвет, становясь ярче и ярче. И последнее, что она запомнила – собственное желание узнать, получится ли сделать цвет алым.

Джио успела.

И была рядом, когда Катарина очнулась. Она не стала выговаривать или упрекать, как отец, не хмурилась, как Генрих, всем видом показывая, что от своей избранницы он ждал большего ума. Она просто дождалась, когда уйдут все, и, забравшись в постель к Катарине, обняла ее. Так они и лежали целый день.

– Извини, – Катарина не без сожаления вернула розу на столик.

– Магии в ней нет, но и без нее хватает всякой дряни, – Джио погладила цветок, закрыла глаза и ноздри ее чуть дрогнули. – Но это не тот случай. Владей на здоровье…

Розу Катарина оставила на своем туалетном столике. Подумала, что, будь она посмелее, пристроила бы в прическу. Но… это было слишком уж вызывающе.