355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Карен Хорни » Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление » Текст книги (страница 8)
Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 22:43

Текст книги "Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление"


Автор книги: Карен Хорни


Жанр:

   

Психология


сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Иногда покорный своим Надо человек входит в полосу бунта против них. Обычно этот бунт направлен против внешних ограничений. Он мастерски описан Ж.П.Марканом. Он показал нам, как просто его подавить, по той самой причине, что сдерживающие внешние нормы имеют могущественного союзника во внутренних предписаниях. И после всего пережитого человек остается со своей скукой и неприкаянностью.

И наконец, кто-то может проходить через перемежающиеся фазы самоистязающей «доброты» и дикого протеста против любых норм. Своим друзьям такой человек иногда кажется неразрешимой загадкой. Порой он оскорбительно безответственен в сексуальных или денежных вопросах, а порой – проявляет необычайную щепетильность. Так что друзья, уже отчаявшиеся было обнаружить в нем хоть каплю порядочности, уверяются, что он, вообще-то, славный малый, а он тут же вновь повергает их в жесточайшие сомнения. Кто-то еще постоянно колеблется между «Надо» и «Не буду». «Надо заплатить этот долг. Нет, не буду» «Надо сесть на диету. Нет, с какой стати?» Часто такие люди и у окружающих создают ощущение непосредственности и сами принимают свою противоречивую установку по отношению к Надо за «свободу».

Какова бы ни была основная установка личности, большая часть процесса всегда выносится вовне: он переживается как нечто происходящее между самой личностью и другими. Различия при этом возникают в аспектах, выносимых вовне, и способах этого вынесения. Грубо говоря, человек может навязывать свои нормы другим и неумолимо требовать совершенства от них. Чем более он считает себя мерой всех вещей, тем сильнее он настаивает – не на совершенстве вообще, а на своих, особых нормах совершенства. Если другие не подходят под них, они вызывают его презрение или гнев. Еще иррациональнее тот факт, что его злость на себя за то, что он не является (в любой момент и при любых обстоятельствах) тем, кем ему Надо быть, может развернуться наружу. Таким образом, например, когда ему не удалось совершить подвига в постели или же его поймали на лжи, он всю злость оборачивает на того, кто его «подвел» и возводит на него обвинения.

Он может переживать свои ожидания от себя как ожидания других от него. Действительно ли эти другие чего-то ждут от него, или он только так думает, но эти ожидания превращаются в требования, которые необходимо выполнять. Находясь в анализе, он считает, что аналитик ждет от него невозможного. Он приписывает аналитику свое собственное чувство, что он всегда Должен быть продуктивным. Должен видеть сны, чтобы о них докладывать, Должен всегда говорить о том, что, по его мнению, аналитик хочет с ним обсуждать, Должен всегда ценить помощь и демонстрировать это, идя на поправку.

Если он, таким образом, верит, что другие ждут или требуют от него чего-либо, он может отвечать на это двояко. Он может попытаться предвосхитить или угадать их ожидания и кинуться их выполнять. В этом случае он обычно предчувствует, что его будут презирать или бросят, как только он не угодит. Если же он сверхчувствителен к принуждению, он считает, что на него давят, вмешиваются в его дела, толкают на что-то, заставляют. Он с горечью думает об этом или даже открыто протестует. Он может возражать против рождественских подарков – ведь их от него ждут. Он придет на работу или на встречу чуть позже, чем его ждут. Он забудет поздравить с праздником, написать письмо, сделать любое доброе дело, о котором его просили. У него выпадет из памяти визит к родственникам, потому что об этом попросила мать, хотя ему нравятся его родные и навестить их хотелось. Его ответ на любое требование будет выходить из всех рамок. Критика других ему будет не так страшна, как возмутительна. При этом его пылкая и несправедливая самокритика также сильнейшим образом выносится вовне. Он начинает думать, что другие несправедливы в своем суждении о нем или что они руководствуются скрытыми мотивами. Или же, если его протест более агрессивен, он будет щеголять своим неповиновением и верить, что ни во что не ставит чужое мнение.

Несоразмерная реакция на внешний запрос прямо подводит нас к пониманию внутренних требований. Те реакции, которые поражают нас самих своей несообразностью, могут быть особенно полезны для самоанализа. Следующая иллюстрация, образчик самоанализа, может быть полезна в качестве демонстрации определенных ложных заключений, к которым мы приходим, наблюдая за собой. Она касается очень занятого исполнительного должностного лица, моего клиента. Ему позвонили и спросили, не может ли он пойти на пирс встретить одного писателя, политического эмигранта из Европы. Он всегда восхищался этим писателем и встречался с ним в обществе во время своего визита в Европу. Но его время было расписано по часам – конференции, другая работа; и он действительно не мог согласиться, тем более, что, возможно, пришлось бы ждать писателя несколько часов. Как он понял позднее, он мог бы пойти двумя разумными путями. Можно было сказать, что он обдумает, сможет ли он это сделать, или же с сожалением отклонить просьбу, спросив, не может ли он быть полезен писателю чем-либо другим. Вместо этого он с мгновенным раздражением отрубил, что он занят и никогда ни для кого не потащится на пирс.

Он тут же пожалел о своем ответе и позже принялся выяснять, где же поселился писатель, чтобы помочь ему, если будет нужно. Он не только сожалел об инциденте, но и был озадачен. Разве он не уважал писателя на самом деле, а только думал, что уважает? Он был уверен в своем уважении. Разве он не был дружелюбным и готовым прийти на помощь человеком, которым считал себя? Если был, может быть, его вывело из себя то, что его ставят в затруднительное положение просьбой доказать свое дружелюбие и готовность прийти на помощь?

Он рассуждал в верном направлении. Самый факт, что он оказался в состоянии подвергнуть сомнению искренность своей щедрости, был для него шагом вперед, который давно следовало сделать – ведь в своем идеальном образе он был благодетелем человечества. Но этого он еще переварить не мог. Он отверг такую возможность, напомнив себе, что потом он был готов предложить и оказать помощь. Но, уйдя от одной мысли, он неожиданно пришел к другой. Когда он предлагал помощь, это была его инициатива, а тут его впервые попросили помочь. Он понял, что счел это недопустимым вмешательством. Если бы он каким-то образом знал заранее о приезде писателя, он бы сам, конечно же, подумал о том, чтобы встретить его. Тут он задумался о многих схожих происшествиях, когда он испытывал раздражение в ответ на запрос, и понял, что считал явным вмешательством или принуждением многие вещи, которые на самом деле были лишь предположением или вопросом о его возможностях. Он подумал и о своей раздражительности в ответ на критику или несогласие. Он пришел к выводу, что он задира и всегда хочет взять верх. Я упоминаю об этом здесь потому, что реакции такого рода вообще легко принять за склонность к доминированию. Самостоятельно ему удалось увидеть свою повышенную чувствительность к принуждению и критике. Он не мог вынести принуждения потому, что и так чувствовал себя в смирительной рубашке. А критики он не выносил потому, что сам был своим худшим критиком. В свете этого мы пойдем путем, им оставленным – когда он подверг сомнению свое дружелюбие. В большей степени он помогал другим, потому что Надо им помогать, а не по причине своей довольно абстрактной любви к человечеству. Его установка по отношению к конкретным людям была куда более двойственной, чем он понимал. Поэтому просьба ввергала его во внутренний конфликт Надо соглашаться на нее и быть щедрым и Нельзя никому позволять помыкать собой. Раздражение было выражением ощущения, что он попал в тиски неразрешимой дилеммы.

Как именно Надо влияют на точность и жизнь человека, зависит до некоторой степени от того, как он переживает их или отвечает на них. Но определенные влияния видны всегда и неизбежны, в большем или меньшем объеме Надо всегда вызывает ощущение напряжения тем большего чем сильнее человек старается воплотить Надо в своем поведении. Он словно все время стоит на цыпочках и страдает от хронической усталости. Или же это ощущение, что он стиснут, сдавлен, зажат в кольцо. Если же его Надо совпадают с установками культуры, он может почти и не ощущать своего напряжения. Однако оно может быть достаточно сильным, чтобы у активного в остальном человека породить серьезное желание отдохнуть от своей деятельности или обязанностей.

Хуже того, в силу вынесения вовне Надо всегда так или иначе участвуют в искажении межличностных отношений. Самое общее искажение – это повышенная чувствительность к критике. Беспощадный к самому себе, он не может не слышать в критике со стороны (реальной или только возможной, дружеской или недружественной) презрительно-высокомерный тон его собственной критики. Нам станут яснее размеры его чувствительности, когда мы поймем силу его ненависти к себе за любое несоответствие своим, навязанным себе, нормам.* Иначе говоря, форма нарушения человеческих взаимоотношений зависит от того, что преобладает в вынесении вовне у данного человека. Оно может сделать его слишком критичным и грубым или тревожным, слишком дерзким или уступчивым.

* См. главу 5 «Ненависть и презрение к себе»

Важнее всего то, что Надо все больше снижают непосредственность чувств, желаний, мыслей и верований – то есть способность ощущать свои собственные желания и т.п. и выражать их. Человек становится в лучшем случае «непосредственно вынужденным» (по выражению одного пациента) и «свободно» выражает то, что Надо чувствовать, желать, думать, во что верить. Мы приучены думать, что можем управлять только своим поведением, но не своими чувствами. Мы можем заставить другого трудиться прилежнее, но не можем заставить его любить свою работу. И вот, мы думаем, что можно принудить самого себя вести себя так, будто ничего не подозреваешь, но невозможно принудить себя к чувству доверия. По сути это верно. А если нужны еще доказательства, то анализ может их предоставить. Но если Надо приказывает чувствам, воображение взмахивает своей волшебной палочкой, и граница между тем, что Надо чувствовать, и тем что мы на самом деле чувствуем, исчезает. Мы осознанно верим в то, во что Надо верить, осознанно чувствуем то, что Надо чувствовать.

Это проявляется при анализе, когда поколеблена ложная уверенность пациента в ею псевдочувствах, и он проходит через период недоумения и растерянности, болезненный, но конструктивный. Например, женщина, которая верила, что всех любит, потому что так Надо, начинает задаваться вопросом «А люблю ли я мужа, учеников, пациентов? А вообще кого-нибудь?» На этом этапе вопрос остается без ответа, потому что только теперь получают возможность выйти наружу все страхи, подозрения и неприязнь, которые всегда мешали свободному излиянию позитивных чувств, но были скрыты под слоем Надо. Я называю этот этап конструктивным, потому что это начало обретения искренности.

Удивительно, насколько непосредственные чувства могут быть задавлены внутренними предписаниями. Я процитирую письмо пациентки, она написала его после того, как открыла для себя тиранию своих Надо.


Я вижу, что просто неспособна была чего-то хотеть, даже хотеть умереть! И уж конечно не «жить». До сих пор я думала, что вся моя беда в том, что я неспособна что-то делать, неспособна прекратить мечтать, неспособна собрать собственные вещи, неспособна принять свою раздражительность или сдерживать ее, неспособна проявлять человечность – усилием воли, с помощью терпения или раскаяния.

А теперь я впервые вижу это – я была буквально неспособна что-либо почувствовать. (Да, несмотря на всю мою знаменитую сверхчувствительность!) Как хорошо я знала боль – каждая пора во мне забита внутренней яростью, жалостью к себе, презрением к себе и отчаянием последних шести лет. И так повторялось снова и снова. Как хорошо я вижу все это негативное, механическое, вынужденное. И все это было навязано извне, внутри меня абсолютно не было ничего моего.*

* «Встреча с собой». – «Американский психоаналитический журнал», 1949. Письмо с предисловием Хорни.

Сотворение фальшивых чувств больше всего поражает в тех людях, чей идеальный образ направлен на доброту, любовь и святость. Им Надо быть внимательными, благодарными, жалостливыми, щедрыми, любящими, а потому в их представлении о себе у них есть все эти качества. Они разговаривают и испытывают порывы чувств, словно они и есть такие добрые и хорошие. А поскольку им удалось ввести в заблуждение себя, им удается на время ввести в заблуждение и других. Но, конечно, у фальшивых чувств нет глубины и силы, которые позволяют истинным чувствам себя доказать. При благоприятных обстоятельствах они могут быть довольно стойкими и тогда, естественно, не вызывают сомнений. Мадам Вю из «Женского павильона» задумывается над искренностью своих чувств только когда в семье начинаются неприятности, и она встречается с человеком, прямым и честным в своих чувствах.

Чаще мелкость фальшивых чувств обнаруживается иначе – они легко исчезают. Любовь с готовностью уступает место равнодушию или обиде и осуждению, когда затрагивается гордость или тщеславие. При этом человек обычно не спрашивает себя: «Как это мои чувства и мое мнение так легко изменились?» Он просто считает, что это другой обманул его веру в человечество или же что он никогда ему и не верил «по-настоящему». У него, может быть, и есть дремлющие способности на сильные и живые чувства, но то, что предъявлено на сознательном уровне, зачастую лишь громадное притворство с очень малой долей искренности. Посмотришь на такого человека подольше и получаешь впечатление чего-то несущественного, ускользающего, к ним очень подходит словечко «дешевка». Внезапная злоба – часто единственное подлинное чувство таких людей.

Другая крайность – преувеличение грубости и бессердечия. Табу, наложенное у некоторых невротиков на нежность, жалость и доверие, может быть столь же сильным, как и табу других на враждебность и мстительность. Такие люди считают, что им Надо уметь жить без всяких близких отношений, а поэтому верят, что и не нуждаются в них. Им Нельзя ничему радоваться, поэтому они верят, что им все безразлично. Их эмоциональная жизнь, следовательно, не столько искажена, сколько обеднена.

Естественно, эмоциональный рисунок, начертанный внутренними приказами, не всегда такой прямолинейный, как в этих двух крайних случаях. Приказы могут быть противоречивыми. Надо быть таким сострадательным, чтобы идти на любые жертвы, но Надо быть еще и таким хладнокровным, чтобы пойти на любую месть. В результате человек временами считает себя свиньей, а временами – ангелом. Другие люди сдерживают так много чувств и желаний, что у них наступает общее эмоциональное омертвление. При этом можно запретить себе желать что-либо для себя, что кладет конец всем живым желаниям и замораживает любые попытки что-либо для себя сделать. Тогда, отчасти из-за данных запретов, разрастается столь же всеобъемлющее требование – человек считает, что все в жизни должно быть преподнесено ему на серебряном блюде. А обиду за невыполнение этого требования можно запереть предписанием «Надо примириться с жизнью».

Мы меньше осознаем вред, который наносят всеобъемлющие Надо нашим чувствам, чем прочий приносимый ими ущерб. Однако это самая тяжелая цена, которую мы платим за попытку превратить себя в совершенство. Чувства – самая живая наша часть, и если они вынуждены подчиняться диктатуре, в глубине нашего существа возникает глубокая неуверенность, которая неизбежно уродует наше отношение ко всему внутри и вне нас.

Мы едва ли можем переоценить силу воздействия внутренних предписаний. Чем сильнее в человеке влечение воплотить в действительность свое идеальное я, тем более Надо становятся лоя него единственной движущей силой, толкающей, подхлестывающей его к действию. Когда пациент, все еще слишком отдаленный от своего подлинного я, открывает некоторые удушающие его свойства своих Надо, он может оказаться полностью неспособным рассмотреть возможность отказа от них, потому что без Надо (считает он) он не сделает или не сможет сделать ничего. Иногда он выражает свое заблуждение в виде убеждения, что нельзя заставить людей делать «правильные» вещи, иначе как силой. Такое убеждение – не что иное, как вынесение вовне его внутренних переживаний. Надо приобретают для пациента субъективную ценность, с которой он сможет расстаться только когда почувствует, что в нем существуют другие, непосредственные силы.

Поняв великую принуждающую силу Надо, мы должны задать один вопрос, ответ на который я попробую дать в пятой главе: что происходит с человеком, когда он осознает невозможность жить как Надо? Пока я скажу, что он начинает ненавидеть и презирать себя. Мы не можем полностью проследить воздействие Надо, пока не разберем их переплетений с ненавистью к себе. За Надо всегда прячется ненависть к себе, и это ее угрозы превращают Надо в режим террора.

Глава 4. НЕВРОТИЧЕСКАЯ ГОРДОСТЬ

При всех своих бешеных усилиях достичь совершенства и при всей своей вере, что оно достигнуто, невротик не достигает того, в чем отчаянно нуждается самоуважения и уверенности в себе. Богоподобный в своем воображении, он лишен обычной земной уверенности в себе, которой обладает самый простой пастух. Высокое положение, до которого он может подняться, слава, которую он может обрести, делают его самонадеянным, но не приносят ему внутренней безопасности. Он по-прежнему чувствует себя ненужным в глубине души, легко обижается и нуждается в нескончаемых подтверждениях своей ценности. Он может чувствовать себя сильным и значительным, пока у него в руках власть и влияние, пока его поддерживают хвалой и почитанием. Но все эти чувства избранности легко пропадают, когда, среди чужих людей, эта поддержка отсутствует, когда он терпит неудачу, когда он предоставлен сам себе. Царство небесное внутри нас, его не заталкивают в нас снаружи.

Давайте посмотрим, что происходит с уверенностью в себе по ходу невротического развития. Чтобы у ребенка роста уверенность в себе, он явно нуждается в помощи извне. Ему нужны тепло, привет, забота, защита, атмосфера доверия, поощрение его деятельности, конструктивная дисциплина. Когда все это есть, у него развивается, используя удачный термин Мари Райзи,* «базальная уверенность», которая включает уверенность в себе и в других.


* Мари Райзи. «Психоанализ и образование» (Marie I. Rasey «Psychoanalytic and Education»). Доклад на заседании Ассоциации развития психоанализа (Association for Advancement of Psychoanalysis, 1946).

Но вместо благотворных влияний ребенок испытывает совсем другие, которые вредят его здоровому росту. Мы уже обсуждали эти факторы и их общее действие в первой главе. Здесь я хотела бы добавить еще некоторые причины, по которым ему особенно трудно достичь правильной самооценки. Слепое восхищение может раздуть его чувство собственной значимости. Он может почувствовать, что нужен родителям, нравится им, и они одобряют его не за то, какой он есть, а за то, что он удовлетворяет их потребность в восхищении, престиже или власти. Жесткие требования удовлетворять нормам совершенства могут возбудить в ребенке чувство неполноценности из-за того, что он не может выполнить таких требований. За проступки или плохие оценки в школе его сурово упрекают, а хорошее поведение и хорошие отметки принимаются как должное. Порывы к независимости и самостоятельности высмеиваются. Все эти факторы, вдобавок к общему недостатку искреннего тепла и интереса к нему, создают у него ощущение своей никчемности и ненужности или, по крайней мере, ощущение, что он ничего не стоит, пока он такой, какой есть, а не стал кем-то другим.

Хуже того, невротическое развитие, инициированное ранними неблагоприятными обстоятельствами, ослабляет самую сердцевину его существа. Он отчуждается от себя и раздваивается. Его самоидеализация – попытка возместить причиненный ущерб, подняв себя в воображении над другими и над грубой реальностью самого себя. И, как в сказках о сделке с Сатаной, он получает воображаемую, а иногда и реальную славу. Но вместо твердой уверенности в себе он получает позлащенный дар весьма сомнительной ценности – невротическую гордость. Эти две вещи очень похожи, и вполне понятно, что их путают. В старом издании Вебстера, например, сказано, что гордость – это самоуважение, основанное на реальных или воображаемых заслугах. Различие между реальными и воображаемыми заслугами проведено, но в обоих случаях говорится о «самоуважении», словно это различие невелико.

Путаница существует еще и потому, что большинство пациентов относятся к уверенности в себе как к загадочному качеству, возникающему из ничего, но очень желанному. Поэтому только логично, что они ждут от аналитика, чтобы он каким-то образом вселил ее в них. Это всегда напоминает мне один мультфильм: зайцу и мыши впрыснули шприцем храбрости, они увеличились в пять раз, обнаглели и преисполнились неудержимой воинственности. Пациенты не понимают (и на самом деле страстно не желают понять) прямой причинно-следственной связи между существующими качествами личности и чувством уверенности в себе. Эта связь ничуть нее менее четкая, чем зависимость финансового статуса человека от его имущества, сбережений и умения зарабатывать деньги. Если с этим все в порядке, у него будет чувство экономической безопасности. Возьмем другой пример – уверенность рыбака покоится на таких конкретных вещах, как прочная лодка, крепкие сети, его знания о погоде и море, сила его мышц.

Что касается требуемых качеств личности, то до некоторой степени они зависят от культуры, в которой мы живем. Для западных цивилизаций – это независимые убеждения и умение действовать в соответствии с ними, способность полагаться на себя, основанная на оценке собственных ресурсов, умение брать на себя ответственность, реалистичный подход к собственным качествам, возможностям и ограничениям, сила и прямота чувств, способность устанавливать и поддерживать хорошие отношения с людьми. Хороший уровень этих параметров субъективно ощущается как уверенность в себе. Чем ниже их уровень, тем более шаткой будет уверенность в себе.

Точно так же, здоровая гордость основана на реальных вещах. Это может быть заслуженная высокая оценка своих особых достижений, например, гордость за смелый поступок или отличную работу. Или же это может быть более всеобъемлющее чувство собственной ценности, спокойное чувство собственного достоинства.

Задумываясь о чрезвычайной чувствительности невротика к обидам, мы склонны рассматривать ее как отросток здоровой гордости. Однако существенная разница между ними не количественная, а качественная, как мы уже не раз обнаруживали. Сравнивая их, мы увидим, что наша невротическая гордость основана на совсем других, нереальных вещах, и все они принадлежат «прославленному портрету» нас самих или предназначены поддерживать эту нашу славу. Эти качества могут быть навязанными извне (престижными ценностями), или же они могут быть самонадеянно приписанными себе свойствами или способностями.

Из различных видов невротической гордости наиболее нормальной кажется гордость престижными ценностями. В представителя нашей цивилизации обычно гордиться тем, что у тебя красивая девушка, или тем, что ты из хорошей семьи, или местный уроженец-южанин или, наоборот, из Новой Англии, или своей политической или профессиональной принадлежностью, почитаемой престижной, или тем, что ты встречаешься с важными людьми, популярен, имеешь хорошую машину или живешь в престижном районе.

Этот род гордости менее всего типичен для невроза. Для многих людей, со значительными невротическими нарушениями, эти вещи значат не больше, чем для сравнительно здорового человека; для многих других они значат куда меньше, если вообще хоть что-нибудь значат. Но встречаются и люди, которые вложили в эти престижные ценности столько невротической гордости, для которых они так важны, что вся их жизнь вращается вокруг них, и на потребу им отдаются лучшие силы. Для таких людей только абсолют должно ассоциировать с престижными группами, только абсолют должно связывать с выдающимися институтами. Конечно, вся их лихорадочная деятельность подвергается рационализации – это «искренний интерес», «законное желание продвинуться». Все, что увеличивает престиж, может поднять настроение; любая неудача группы в увеличении престижа такой личности или любое уменьшение престижа самой группы провоцирует все реакции оскорбленной гордости. Например, то, что кто-то из семьи не «кует семейное благополучие» или психически болен, может стать тяжелым ударом для невротической гордости человека, скрытым, в основном, за особой заботой об этом родственнике. Есть множество женщин, которые предпочтут совсем не идти в ресторан или в театр, чем идти туда без мужского сопровождения.

Все это похоже на то, что антропологи поведали нам о жизни так называемых первобытных людей, у которых индивид считает себя и является в первую очередь – частью группы. При этом гордость простирается не на нечто личное, а на институты и деятельность групп. Но, несмотря на внешнее сходство, это существенно различные процессы. Основное различие состоит в том, что невротик в глубине души не чувствует себя заодно с группой. Он не считает себя ее частью, у него нет чувства принадлежности к ней – он использует ее для повышения личного престижа.

Хотя человека могут снедать мысли и погоня за престижем, и мысленно он возносится и падает вместе с ним, это часто не рассматривают как невротическую проблему, подлежащую анализу, – то ли потому, что так часто случается, то ли потому, что это выглядит культурным стереотипом, то ли потому, что сам аналитик не свободен от этого недуга. А это недуг, причем разрушительный, потому что заставляет человека все время изыскивать «удобные случаи» – то есть, делает оппортунистичным, нарушая тем самым его цельность. Это далеко не норма, напротив, это указание на серьезные нарушения. На самом деле, это происходит с тем, кто так глубоко отчужден от себя, что даже его гордость во многом лежит вне его самого.

Хуже того, невротическая гордость покоится на качествах, которые человек приписывает себе безосновательно, – на тех, которые принадлежат его особому идеальному образу. В этом четко проступает природа невротической гордости. Невротик гордится не собой, не тем, кто он есть. Зная о его неверном взгляде на себя, мы не удивимся, что его гордость вычеркивает трудности и ограничения. Но она идет дальше. По большей части он вовсе не гордится своими подлинными качествами. Он может сознавать их, но смутно; он может даже отрицать их. Но и осознавая их, он не считает их весомыми. Например, аналитик привлекает его внимание к его большой работоспособности или стойкости, с которой он прокладывает свой путь в жизни, или напоминает, что, несмотря на свои проблемы, он написал хорошую книгу, – пациент фигурально или буквально пожимает плечами и пропускает похвалу мимо ушей, с заметным равнодушием. Особенно он не ценит того, что, по его мнению, «только» стремление, а не достижение. Например, он сбрасывает со счета свое честное стремление добраться до корней своих нарушений, которое он проявляет, предпринимая серьезные попытки продолжать анализ и самоанализ.

Пер Гюнт может служить блестящим литературным примером. Он ни к чему особенному не приложил свои настоящие качества – большой ум, дух искателя приключений, жизнелюбие. Но он гордится тем, что ему как раз и не удалось – «быть самим собой». На самом деле он был (в своем представлении о себе) не собой, а своим идеалом, с неограниченной «свободой» и неограниченными силами. (Он возвысил свой безграничный эгоцентризм до жизненной философии своим афоризмом: «Будь самим собой», что, как показывает Ибсен, является в его случае возвышенным переложением закона троллей: «Упивайся самим собой».)

Между нашими пациентами Пер Гюнт нередок и страстно желает сохранить иллюзии своей святости, выдающегося ума, абсолютного самообладания и т.д.; он словно потерял бы свою «индивидуальность», если сдвинулся бы хоть на дюйм в сторону от таких оценок, которые он дает своим качествам. Воображение само по себе способно стать высшей ценностью невзирая на то, для чего оно используется, потому что оно позволяет своему хозяину глядеть сверху вниз на серых бескрылых людишек, озабоченных правдой. Пациент, конечно, не произнесет этого слова, «правда» а будет туманно говорить о «быте». Например, один пациент, чье требование было просто грандиозным, – он ожидал, что весь мир должен быть к его услугам, – сперва занял ясную позицию по отношению к своему требованию, называя его абсурдным и даже «унизительным». Но на следующий день он вернулся к своей гордости: требование стало теперь «величественным созданием духа». Истинное значение иррационального требования было утоплено, и гордость торжествовала в воображении.

Но чаще гордость привязана не к воображению, а ко всем сознательным процессам – интеллекту, рассудку, силе воли. Бесконечное могущество, которое невротик приписывает себе – это, в конечном счете, могущество его разума. Не удивительно, поэтому, что он очарован и горд им. А идеальный образ – продукт его воображения. Но это не то, что создается в мечтах перед сном и во сне. Непрерывная работа интеллекта и воображения, в основном бессознательная, идет ради поддержания личною вымышленного мира, осуществляясь через рационализации, оправдания вынесения вовне, совмещение несовместимого – короче говоря, теми путями, которыми можно заставить вещи казаться не такими, какие они есть. Чем более человек отчуждается от себя, тем более его рассудок становится высшей реальностью («Люди не существуют вне моих мыслей. Я сама вне их не существую».). Как и Леди из Шалотта, невротик не умеет видеть реальность непосредственно, он видит ее только в зеркале. Скажем точнее: он глядит в зеркало только своих мыслей о мире и себе. Поэтому гордость интеллектом или, скорее, верховенством рассудка не ограничена теми, кто занят интеллектуальным трудом, а распространяется на всех невротиков.

Гордость связывается также с возможностями и привилегиями, на которые невротик, по его мнению, имеет право. Таким образом, он может гордиться иллюзорной неуязвимостью, которая, в физическом плане означает претензию никогда не болеть и всегда оставаться невредимым, а в психическом – никогда не чувствовать себя задетым. Бывает, гордость удачливостью для «любимца богов» становится вопросом чести: не подхватить заразу в охваченном малярией районе, выиграть в азартной игре или не попасть под дождь во время экскурсии.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю