Текст книги "Невротическая личность нашего времени"

Автор книги: Карен Хорни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Обычно страдания, обусловленные этими склонностями к слабости, не приносят какого-либо сознательного удовлетворения, а, напротив, безотносительно к той цели, которой они служат, определенно составляют часть общего осознания невротиком своего несчастья. Тем не менее эти склонности направлены на удовлетворение, даже когда они не достигают его, по крайней мере, внешне. Иногда можно наблюдать эту цель, а подчас может показаться, что цель достигнута. Одна пациентка отправилась за город навестить своих подруг, но была разочарована приемом: подруги не только не встретили ее, но некоторых из них не оказалось дома. Ее охватили мучительные, тягостные чувства. Но вскоре она ощутила, что погружается в чувство предельной безысходности и одиночества, в ощущение, которое короткое время спустя она осознала как совершенно несоразмерное вызвавшему его событию. Такое погружение в ощущение горя не только успокаивало боль, но воспринималось как определенно приятное.

Достижение удовлетворения встречается гораздо чаще и гораздо очевиднее в таких сексуальных фантазиях и перверсиях мазохистского характера, как воображаемые изнасилования, избиения, уничтожения, порабощения или их действительное воплощение. На самом деле они представляют собой лишь еще одно проявление той же самой общей склонности к слабости.

Достижение удовлетворения посредством погружения в горе является выражением общего принципа нахождения удовлетворения через потерю собственного «Я» посредством растворения своей индивидуальности в чем-то большем, путем избавления «Я» от сомнений, конфликтов, болей, ограничений и изоляции. Это то, что Ницше называл освобождением от principium individualionis. Это то, что он имел в виду под «дионисийским» началом, которое считал одним из основных стремлений, свойственных человеческим существам, в противоположность тому, что он называл «аполлоновскнм» началом, которое работает в направлении активного преобразования и подчинения жизни. Рут Бенедикт говорит о «дионисийских» тенденциях в связи с попытками вызвать экстатическое переживание и указывает, сколь широко распространены эти тенденции среди различных культур и сколь разнообразны формы их выражения.

Сам термин «дионисийский» взят из культов Дионисия в Греции. Они, так же как и более ранние фракийские культы, преследовали ту же цель максимальной стимуляции всех чувств – вплоть до стадии перехода в галлюцинаторные состояния. Средствами вызывания экстатических состояний были музыка, однообразный ритм флейт, неистовые ночные пляски, одурманивающие напитки, сексуальная несдержанность – все, способствующее возникновению возбуждения и экстаза. По всему миру распространены обычаи и культы, следующие тому же самому принципу: в групповой форме – в виде разгула в период праздников и в религиозном экстазе, и среди отдельных людей, ищущих забвения в наркотиках. Боль также играет некоторую роль а порождении «дионисийского» состояния. В некоторых равнинных индейских племенах видения вызываются посредством поста, отсечения части телесной плоти, связывания человека в болезненной позе. В «солнечных плясках» – одной из наиболее важных церемоний равнинных индейцев – физические пытки были весьма распространенным способом вызывания исступленных экстатических переживаний. Флагеллянты в средние века применяли избиение для вхождения в экстаз, кающиеся грешники в Нью-Мехико использовали для этой цели колючки, битье, ношение тяжестей. Сам термин «экстаз» буквально означает «быть вовне» или «вне себя».

Хотя в этих культах выражение «дионисийских» начал далеко от переживаний, принятых в нашей культуре, они не полностью чужды нам. До некоторой степени все мы знаем об удовлетворении, получаемом от состояния «забытья». Мы ощущаем его в процессе засыпания после физического или умственного напряжения или входя в наркоз. Тот же самый эффект может быть вызван алкоголем. Одним из факторов, обусловливающих использование алкоголя, определенно является снятие внутренних запретов, другим – ослабление печали и тревожности, но и в этом случае также первичное удовлетворение, к которому стремятся, – это удовлетворение от забытья и утраты сдерживающих начал. Не много найдется людей, не знающих удовлетворения от своей полной поглощенности каким-либо сильным чувством, например любовью, музыкой, наслаждением природой, энтузиазмом по поводу общего дела или сексуальным разгулом. Как можем мы объяснить явную универсальность этих стремлений?

Несмотря на счастье, которое может подарить жизнь, она в то же самое время полна неизбежных трагедий. Даже если нет какого-либо особого страдания, все же остаются старость, болезни и смерть. Говоря еще более общим языком, человеческой жизни неотъемлемо присуще то, что человек ограничен и изолирован: ограничен в том, что он может понять, достичь или чем может насладиться, изолирован – потому что является единственным в своем роде существом, отделенным от своих ближних и от окружающей природы. В действительности большая часть принятых в культуре способов достижения забвения направлена на преодоление этой индивидуальной ограниченности и изолированности. Наиболее проницательное и прекрасное выражение это стремление получило в Упанишадах, в образе рек, которые текут и, растворяясь в океане, теряют свои названия и очертания. Растворяя себя в чем-то большем, становясь частью большей сущности, человек до определенной степени преодолевает свои границы, как это выражено в Упанишадах: «Полностью растворяясь, мы становимся частью творческого принципа Вселенной». В этом, по-видимому, и состоит великое утешение и удовлетворение, которое религия может предложить людям; теряя себя, они могут войти в единство с Богом или природой. Такого же удовлетворения можно достичь преданностью великому делу: полностью отдавая себя ему, мы ощущаем единство с более великим целым.

В нашей культуре мы более знакомы с противоположным отношением к собственной личности, с отношением, которое подчеркивает и высоко оценивает своеобразие и уникальность индивидуальности. Человек в нашей культуре слишком сильно чувствует, что его собственное «Я» – это отдельная сущность, отличная от внешнего мира или противоположная ему. Он не только отстаивает свою индивидуальность, но и получает в этом громадное удовлетворение; он находит счастье в развитии присущих ему потенциальных возможностей, овладевая собой и миром в процессе его активного покорения, занимаясь продуктивной деятельностью и выполняя творческую работу. Об этом идеале личного совершенствования Гете сказал: «Высшее счастье для человека – стать личностью».

Но противоположная тенденция, которую мы обсуждали, – тенденция пробиваться сквозь скорлупу индивидуальности и освобождаться от ее ограничений и изоляции – в равной степени выражает глубочайшее и коренное стремление человека и также обладает потенциальной способностью приносить удовлетворение. Ни одна из этих тенденций сама по себе не является патологической; как сохранение и развитие индивидуальности, так и принесение индивидуальности в жертву оправданы при решении человеческих проблем.

Едва ли существует такой невроз, в котором тенденция к избавлению от собственного «Я» не проявляется в прямой форме. Она может проявляться в виде воображаемого человеком ухода из собственного дома и превращения в изгоя или в потере собственной личности; в отождествлении себя с литературным героем; в чувстве, как это выразил один из пациентов, затерянности среди темноты и волн, в ощущении единения с темнотой и волнами. Эта тенденция представлена в желаниях быть загипнотизированным, в наклонности к мистицизму, в чувстве нереальности, в чрезмерной потребности во сне, в соблазне заболеть, сойти с ума, умереть. И как я упоминала ранее, общим знаменателем в мазохистских фантазиях является чувство, что ты воск в руке мастера, лишенный всякой воли, всякой силы, предоставленный в полное распоряжение другого. Конечно, любое иное ее проявление имеет свои причины и собственный смысл. Например, чувство собственной порабощенности может быть частью общей тенденции ощущать себя жертвой и как таковое является защитой от побуждений порабощать других, а также обвинением против других за то, что они не позволяют над собой властвовать. Но одновременно с этим значением – быть формой выражения защиты и враждебности – оно имеет также и тайное позитивное значение – признание собственной капитуляции.

Подчиняет ли невротик себя другому лицу или судьбе и каково бы ни было то страдание, которому он позволяет захватить себя, – независимо от этого удовлетворение, которого он ищет, состоит, по-видимому, в ослаблении или стирании собственного индивидуального «Я». Тогда он прекращает быть активным действующим лицом и превращается в объект, лишенный собственной воли.

Когда мазохистские стремления интегрируются таким образом в общий феномен стремления к освобождению от индивидуального «Я», тогда удовлетворение, которого ищут или достигают, вследствие слабости и страдания, перестает быть странным, оно укладывается в парадигму, которая вполне знакома. Тогда живучесть мазохистских стремлений у невротиков объясняется тем фактором, что они служат одновременно защитой от тревожности и дают потенциальное или реальное удовлетворение. Как мы видели, это удовлетворение редко является реальным, за исключением сексуальных фантазий или перверсий, даже если стремление к нему составляет важный элемент в общих склонностях к слабости и пассивности. Таким образом, встает последний вопрос: почему невротик столь редко достигает забвения и раскрепощенности, а следовательно, и удовлетворения, которого ищет?

Важное обстоятельство, препятствующее достижению положительного удовлетворения, состоит в том, что мазохистским тенденциям противостоит крайнее подчеркивание невротиком уникальности своей индивидуальности. Большинство мазохистских явлений имеют общий с невротическими симптомами характер компромиссного соединения несовместимых стремлений. Невротик склонен ощущать себя жертвой посторонней воли, но в то же самое время он настаивает на том, чтобы мир приспосабливался к нему. Он склонен ощущать себя порабощенным, но в то же самое время настаивает на безусловности своей власти над другими. Он хочет быть беспомощным, быть объектом внимания и заботы, но в то же самое время настаивает не только на своей самодостаточности, но и на своем всемогуществе. Он склонен ощущать себя ничтожеством, но раздражается, когда его не принимают за гения. Нет абсолютно никакого удовлетворительного решения, которое могло бы примирить такие крайности, в особенности потому, что оба эти стремления столь сильны.

Стремление к забвению является намного более властным у невротика по сравнению с нормальным человеком, потому что первый хочет избавиться не только от своих страхов, ограничений и чувства изоляции, которые универсальны для человеческого существования, но также от чувства того, что он пойман в капкан неразрешимых конфликтов, и от возникающих вследствие них страданий. И его противоречивое стремление к власти и возвеличиванию собственного «Я» по своей силе является гораздо большим, чем у нормального человека. Безусловно, он пытается достичь невозможного, быть одновременно всем и ничем; он может, например, жить в беспомощной зависимости и в то же самое время тиранить других, сетуя на свою слабость. Такие компромиссы им самим могут ошибочно приниматься за способность к уступкам. В действительности даже психологи иногда склонны смешивать их и утверждать, что капитуляция сама по себе является мазохистским отношением. В реальности человек с мазохистскими склонностями, наоборот, совершенно неспособен принести себя в жертву чему-либо или кому-либо; например, он неспособен посвятить все свои силы служению какому-то делу или полностью отдаться чувству любви. Он может подчинять себя страданию, но в этом подчинении быть полностью пассивным. Он использует чувство, интерес или человека, который является причиной его страдания, лишь как средство забвения. Нет никакого активного взаимодействия между ним и другим, налицо лишь его эгоцентричная поглощенность собственными целями. Подлинное подчинение какому-либо человеку или делу – это признак внутренней силы; мазохистская капитуляция составляет в конечном счете проявление слабости.

Еще одна причина того, почему редко достигается удовлетворение, которого ищут, заключается в разрушительных элементах, неотъемлемо присутствующих в невротической структуре, которую я описала. Они отсутствуют в культурных «дионисийских» началах. В последних нет ничего общего с невротической деструктивностью всего, что составляет личность, всех ее потенциальных возможностей в плане достижений и счастья. Давайте сравним греческий «дионисийский» культ, например, с невротическими фантазиями о собственном сумасшествии. В первом случае желание состоит в достижении временного экстатического переживания, служащего увеличению радости жизни; во втором – то же самое стремление к забвению и раскрепощению не ведет ни к временному растворению с последующим обновлением, ни к обогащению и полнокровной жизни. Его целью является избавление от всего, мучающего «Я», невзирая на всю его ценность, и поэтому неповрежденная сфера личности реагирует на это страхом. В действительности страх перед катастрофическими возможностями, к которым часть личности побуждает всю личность, обычно является единственным фактором в этом процессе, который препятствует осознанию. Невротик знает лишь то, что он страшится сойти с ума. Только при разложении данного процесса на его составные части – на побуждение к отказу от себя и реактивный страх – становится понятным, что невротик стремится к определенному удовлетворению, но его страхи препятствуют этому.

Один фактор, присущий нашей культуре, служит усилению тревожности, связанной со стремлением к забвению. В западной цивилизации найдется мало, если вообще найдется, культурных форм и образований, в которых эти стремления, даже безотносительно к их невротическому характеру, можно было бы удовлетворить. Религия, которая предлагала такую возможность, потеряла свое влияние и привлекательность для большинства людей. Не только нет каких-либо эффективных культурных способов такого удовлетворения, но их развитие активно тормозится, ибо в индивидуалистической культуре человеку предписывается прочно стоять на собственных ногах, утверждать себя и, если необходимо, уметь прокладывать себе дорогу. В нашей культуре действительное следование склонности к отказу от себя влечет за собой опасность остракизма.

В свете тех страхов, которые обычно не дают невротику возможности получить специфическое удовлетворение, к которому он стремится, становится возможным понять важное значение для него мазохистских фантазий и перверсий. Если его стремления к отказу от себя изживаются в фантазиях или в сексуальных действиях, он, возможно, сможет избежать опасности полного самоуничтожения. Подобно «дионисийским» культам, эти мазохистские привычки дают временное забвение и раскрепощение со сравнительно небольшим риском нанести себе вред. Обычно они затрагивают всю структуру личности; иногда они сосредоточиваются на сексуальных действиях, тогда как другие сферы личности остаются от них сравнительно свободными. Существуют мужчины, способные быть активными, напористыми и удачливыми в своей работе, но вынужденные время от времени предаваться таким мазохистским перверсиям, как переодевание в женскую одежду или игра в непослушного мальчика с выпарыванием самого себя. С другой стороны, те страхи, которые не дают невротику возможности найти удовлетворительного разрешения своих затруднений, могут также пронизывать его мазохистские побуждения. Если эти побуждения имеют сексуальную природу, тогда, несмотря на интенсивные мазохистские фантазии по поводу сексуальных отношений, он будет полностью воздерживаться от секса, показывая отвращение к противоположному полу или по крайней мере подчиняясь строгим сексуальным запретам.

Фрейд считает мазохистские побуждения по существу сексуальным явлением. Для их объяснения он выдвинул следующие теории. Первоначально он считал мазохизм одной из сторон определенной, биологически заданной стадии сексуального развития, так называемой анально-садистической стадии; позднее он добавил гипотезу, согласно которой мазохистские побуждения имеют внутреннее родство с женской природой и означают что-то подобное изживанию желания быть женщиной. Его последнее предположение, как упоминалось ранее, заключалось я том, что мазохистские побуждения состоят из сочетания саморазрушительных и сексуальных влечений и что их функция – сделать саморазрушительные влечения безвредными для человека.

С другой стороны, моя точка зрения коротко может быть суммирована следующим образом. Мазохистские побуждения не являются, в сущности, ни сексуальным феноменом, ни результатом биологически заданных процессов, а берут свое начало в личностных конфликтах. Их цель не в страдании; невротик так же мало хочет страдать, как и любой другой человек. Невротическое страдание, в той мере, в какой оно выполняет данные функции, – это не то, чего индивид хочет, а то, чем он платит. Что же касается удовлетворения, к которому он стремится, то это не страдание в собственном смысле слова, а отказ от своего «Я».

Глава 15.
Культура и невроз.

Анализ любого человека ставит новые проблемы даже перед самым опытным аналитиком. Работая с каждым новым пациентом, аналитик сталкивается с индивидуальными трудностями, с отношениями, которые трудно выявить и осознать и еще труднее объяснить, с реакциями, которые весьма далеки от тех, что можно понять с первого взгляда. Если принять во внимание всю сложность структуры невротического характера, как она была описана в предыдущих главах, и множество привходящих факторов, такое разнообразие неудивительно. Различия в наследственности и тех переживаниях, которые испытал человек за свою жизнь, особенно в детстве, вызывают кажущееся бесконечным разнообразие в конструкции вовлеченных факторов.

Но, как указывалось вначале, несмотря на все эти индивидуальные вариации, конфликты, играющие решающую роль в возникновении невроза, практически всегда одни и те же. В целом это те же самые конфликты, которым также подвержен здоровый человек в нашей культуре. Стало уже до некоторой степени трюизмом говорить о том, что невозможно провести четкое различие между неврозом и нормой, но может оказаться полезным повторить его еще раз. Многие читатели, столкнувшись с конфликтами и отношениями, о которых они знают из собственного опыта, могут спросить себя: невротик я или нет? Наиболее достоверный критерий состоит в том, ощущает или нет человек препятствия, создаваемые его конфликтами, может ли он правильно воспринимать и преодолевать их.

Когда мы осознаем, что в нашей культуре невротики движимы теми же самыми основными конфликтами, которым также подвержен нормальный человек, хотя и в меньшей степени, мы снова сталкиваемся с вопросом, поднятым вначале: какие условия в нашей культуре ответственны за то, что неврозы сосредоточиваются вокруг тех специфических конфликтов, которые я описала, а не вокруг других?

Фрейд лишь вскользь коснулся данной проблемы: обратной стороной его биологической ориентации является отсутствие социологической ориентации, и, таким образом, он склонен объяснять социальные явления в основном биологическими факторами (теория либидо). Эта тенденция привела психоаналитических исследователей к убеждению в том, например, что войны вызываются действием инстинкта смерти, что корни нашей нынешней экономической системы лежат в анально-эротических влечениях, что причину того, почему машинный век не начался две тысячи лет тому назад, следует искать в нарциссизме этого периода.

Фрейд рассматривает культуру не как результат сложного социального процесса, а главным образом как продукт биологических влечений, которые вытесняются или сублимируются, и в результате против них выстраиваются реактивные образования. Чем полнее вытеснение этих влечений, тем выше культурное развитие. Так как способность к сублимации ограниченна и так как интенсивное вытеснение примитивных влечений без сублимации может вести к неврозу, развитие цивилизации неизбежно должно вызывать усиление неврозов. Неврозы являются той ценой, которую приходится платить человечеству за культурное развитие.

Подразумеваемой теоретической предпосылкой, лежащей в основании этого хода мыслей, является вера в существование биологически детерминированной человеческой природы, или, точнее, вера в то, что оральные, анальные, генитальные и агрессивные влечения имеют место у всех людей и примерно одинаковы в количественном отношении. Вариации в строении характера от индивида к индивиду, как и от культуры к культуре, обусловливаются тогда различной интенсивностью необходимого вытеснения, с дополнительной оговоркой, что такое вытеснение воздействует на различные виды влечений в разной степени.

Исторические и антропологические данные не подтверждают такой пряной связи между уровнем развития культуры и вытеснением сексуальных или агрессивных влечений. Ошибка заключается главным образом в допущении количественной вместо качественной связи. Связь существует не между долей вытеснения и объемом культуры, а между характером (качеством) индивидуальных конфликтов и характером (качеством) трудностей, порождаемых культурой. Нельзя игнорировать количественный фактор, но его можно оценить лишь в контексте всей структуры.

Существуют определенные характерные трудности, неотъемлемо присущие нашей культуре, которые отражаются в виде конфликтов в жизни каждого человека и которые, накапливаясь, могут приводить к образованию неврозов. Так как я не являюсь социологом, то лишь кратко выделю основные тенденции, которые имеют отношение к проблеме невроза и культуры.

Современная культура экономически основывается на принципе индивидуального соперничества. Отдельному человеку приходится бороться с другими представителями той же группы, приходится брать верх над ними и нередко «отталкивать» в сторону. Превосходство одного нередко означает неудачу для другого. Психологическим результатом такой ситуации является смутная враждебная напряженность между людьми. Каждый представляет собой реального или потенциального соперника для любого другого. Эта ситуация вполне очевидна для членов одной профессиональной группы, независимо от стремлений быть справедливым или от попыток замаскировать соперничество вежливым обращением. Однако следует подчеркнуть, что соперничеством и потенциальной враждебностью, которая ей сопутствует, проникнуты все человеческие отношения. Соревновательность является одним из господствующих факторов в социальных отношениях. Соперничество присутствует в отношениях мужчин с мужчинами, женщин с женщинами, и безотносительно к тому, что является поводом для него – популярность, компетентность, привлекательность или любое другое социально значимое качество, – оно крайне ухудшает возможности прочной дружбы. Оно также, как уже указывалось, нарушает отношения между мужчинами н женщинами не только в выборе партнера, но в плане борьбы с ним за превосходство. Оно пронизывает школьную жизнь, И, возможно, самое главное, оно пронизывает семейную ситуацию, так что, как правило, ребенку прививают зародыш соперничества с первых лет жизни. Соперничество между отцом и сыном, матерью и дочерью, одним и другим ребенком не является общим человеческим феноменом, это лишь реакция на культурно обусловленные воздействия. Одним из великих достижений Фрейда остается то, что он открыл роль соперничества в семье, что нашло свое выражение в понятии Эдипова комплекса и в других гипотезах. Однако следует добавить, что соперничество само по себе не является биологически обусловленным, а является результатом данных культурных условий и, более того, не только семейная ситуация порождает соперничество, но оно стимулируется начиная с колыбели вплоть до могилы.

Потенциальное враждебное напряжение между людьми приводит в результате к постоянному порождению страха – страха потенциальной враждебности со стороны других, усиленного страхом мести за собственную враждебность. Другим важным источником страха у нормального человека является перспектива неудачи. Страх неудачи вполне реален и потому, что в общем шансы потерпеть неудачу намного больше шансов достичь успеха, и потому, что неудачи в обществе, основанном на соперничестве, влекут за собой реальную фрустрацию потребностей. Они означают не только экономическую небезопасность, но также потерю престижа и все виды эмоциональных переживаний неудачи.

Еще одной причиной того, почему успех становится такой манящей мечтой, является его воздействие на наше чувство самоуважения. Другие нас оценивают не только по степени нашего успеха; волей-неволей наша собственная самооценка следует по тому же пути. Согласно существующим идеологиям, успех отражает неотъемлемо присущие нам заслуги, или, на религиозном языке, является видимым воплощением Божьей милости; в действительности он зависит от многих факторов, не поддающихся нашему управлению, – случайных обстоятельств, чьей-то недобросовестности и т.п. Тем не менее под давлением существующей идеологии даже абсолютно нормальный человек считает, что его значимость напрямую связана с успехом, сопутствующим ему. Нет надобности говорить о том, что это создает шаткую основу для самоуважения.

Все эти факторы вместе – соперничество и сопутствующие ему потенциальные враждебные отношения между людьми, страхи, сниженное самоуважение – в психологическом плане приводят к тому, что человек чувствует себя изолированным. Даже когда у него много друзей и он счастлив в браке, эмоционально он все же изолирован. Эмоциональную изоляцию выносить трудно любому человеку, однако она становится бедствием, если совпадает с мрачными предчувствиями и опасениями на свой счет.

Именно такая ситуация вызывает у нормального современного человека ярко выраженную потребность в любви и привязанности как своего рода лекарстве. Получение любви и расположения способствует тому, что у него ослабевает чувство изолированности, угрозы враждебного отношения и растет уверенность в себе. Так как это соответствует жизненно важной потребности, роль любви переоценивается в нашей культуре. Она становится призрачной мечтой – подобно успеху, – несущей с собой иллюзию того, что является решением всех проблем. Любовь сама по себе не иллюзия, несмотря на то что в нашей культуре она чаще всего служит ширмой для удовлетворения желаний, не имеющих с ней ничего общего; но она превращается в иллюзию, так как мы ждем от нее намного больше того, что она в состоянии дать. И идеологический упор, который мы делаем на любовь, служит сокрытию тех факторов, которые порождают нашу чрезмерную в ней потребность. Отсюда человек – а я все еще имею в виду обычного человека – стоит перед дилеммой, суть которой в огромной потребности в любви и привязанности, с одной стороны, и трудности ее достижения – с другой.

Такая ситуация дает обильную почву для развития неврозов. Те же самые культурные факторы, которые влияют на нормального человека н которые приводят к колеблющемуся самоуважению, потенциальной враждебной напряженности, тяжелым предчувствиям, соперничеству, порождающему страх и враждебность, усиливают потребность в приносящих удовлетворение личных отношениях, – те же факторы воздействуют на невротика в большей степени. Те же самые результаты оказываются гораздо более глубокими, приводя к краху чувства собственного достоинства, разрушительным стремлениям, тревожности, усилению соперничества, порождающему тревожность и деструктивные импульсы, и к обостренной потребности в любви и привязанности.

Когда мы вспоминаем, что в каждом неврозе имеют место противоречивые тенденции, которые невротик не способен примирить, возникает вопрос о том, нет ли определенных сходных противоречий в нашей культуре, которые лежат в основе типичных невротических конфликтов. Задачей социологов будет исследование и описание этих культурных противоречий. Мне же здесь достаточно кратко и схематично указать на некоторые главные противоречивые тенденции.

Первое противоречие, о котором следует упомянуть, – это противоречие между соперничеством и успехом, с одной стороны, и братской любовью и человечностью – с другой. С одной стороны, все делается для достижения успеха, а это означает, что мы должны быть не только напористыми, но и агрессивными, способными оттолкнуть других с дороги. С другой стороны, мы глубоко впитали христианские идеалы, утверждающие, что эгоистично хотеть чего-либо для себя, а должно быть смиренными, подставлять другую щеку, быть уступчивыми. Для этого противоречия есть лишь два решения в рамках нормы; всерьез следовать одному из этих стремлений и отказаться от другого или серьезно воспринимать оба этих стремления и в результате испытывать серьезные внутренние запреты в отношении того н другого.

Вторым является противоречие между стимуляцией наших потребностей и фактическими препятствиями на пути их удовлетворения. По экономическим причинам в нашей культуре потребности постоянно стимулируются такими средствами, как реклама, «демонстрация образцов потребительства», идеал «быть на одном уровне с Джонсами». Однако для огромного большинства реальное осуществление этих потребностей жестко ограничено. Психологическое следствие для человека состоит в постоянном разрыве между желаниями и их осуществлением.

Существует еще одно противоречие между утверждаемой свободой человека и всеми его фактическими ограничениями. Общество говорит его члену, что он свободен, независим, может строить свою жизнь в соответствии со своей свободной волей; «великая игра жизни» открыта для него, и он может получить то, что хочет, если он деятелен и энергичен. В действительности для большинства людей все эти возможности ограничены. Шутливое выражение о том, что родителей не выбирают, можно распространить на жизнь в целом – на выбор работы, форм отдыха, друга. В итоге человек колеблется между ощущением безграничной власти в определении собственной судьбы и ощущением полнейшей беспомощности.

Эти противоречия, заложенные в нашей культуре, представляют собой в точности те конфликты, которые невротик отчаянно пытается примирить: склонность к агрессивности и тенденцию уступать; чрезмерные притязания и страх никогда ничего не получить; стремление к самовозвеличиванию и ощущение личной беспомощности. Отличие от нормы имеет чисто количественный характер. В то время как нормальный человек способен преодолевать трудности без ущерба для своей личности, у невротика все конфликты усиливаются до такой степени, что делают какое-либо удовлетворительное решение невозможным.