Текст книги "Из жизни насекомых"

Автор книги: Карел Чапек

Соавторы: Йозеф Чапек
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Карел Чапек, Йозеф Чапек

ИЗ ЖИЗНИ НАСЕКОМЫХ ([1]1
  Замысел комедии «Из жизни насекомых» возник у братьев Чапеков в 1919 году при чтении книг французского энтомолога ЖанаАнри Фабра (1823–1915) «Жизнь насекомых» и «Энтомологические воспоминания». Идея пьесы, замысел второго действия и образ Бродяги принадлежат Иозефу Чапеку, замысел первого и третьего действия – Карелу. Комедия была опубликована осенью 1921 года в издательстве «Авентинум». Премьера ее состоялась 3 февраля 1922 года в брненском Национальном театре. 8 апреля 1922 года пьеса была поставлена на сцене пражского Национального театра.
  Братья Чапеки многократно полемизировали с безнадежно пессимистическим толкованием комедии: «Правда, огорчительно видеть изображение и аналогию человеческой жизни в тщетной суете мотыльков, жуковнавозников, муравьев или сверчков; но существует и более светлая сторона картины, где зритель может увидеть человеческую жизнь в лучшем свете, главным образом в нашем Бродяге, роль которого заключается в стремлении к знанию и пониманию, в поисках высших форм жизни и готовности, если нужно, принять смерть на пути к истине. […] Не позволяйте, однако, внушить себе взгляд, что жизнь блуждающего, ищущего истину Бродяги пессимистична. Его жизнь была безутешной, потому что в пьесе он одинок… И это наша пессимистическая ошибка, ибо и мы создавали эту пьесу в одиночестве; но если бы Бродяга сознавал, что в других лесах – например, американских – другие Бродяги тоже блуждали в поисках, он умер бы, испытывая большее чувство облегчения, и завещал бы им свою бесконечную тоску по истине» (О пессимизме пьесы «Из жизни насекомых». Открытое письмо братьев Чапеков Оуэну Дейвису, опубликованное в газете «НьюЙорк геральд», 1923, 9 марта) [К. Сареk Divadelnikem proti sve vůli. Praha, 1965, s. 311.].
  Еще до премьеры на сцене пражского Национального театра авторы написали альтернативный вариант эпилога, который под названием «Дополнение для режиссера» вошел в третье книжное издание пьесы (осень 1922 г.).
  О причинах, побудивших предложить режиссерам альтернативный вариант эпилога, братья Чапеки писали: «[…] критика получилась более беспощадной, чем задумали авторы; оказалось, что возвращение к простой человеческой жизни, которое они предприняли в эпилоге, не сглаживает в спектакле мучительного впечатления от предшествующих обвинений. А эпилог, несмотря ни на что, должен был в какойто степени дать зрителю внутреннее освобождение от вынесенного ему безжалостного приговора; должен был пробудить в нем сознание того, что он человек, а не насекомое и что человеческая жизнь, вопреки всему, учит доверию и радости. Авторы этого не достигли и потому написали другой вариант конца, где Бродяга пробуждается от кошмарного сна о насекомых и перестает критиковать человека, так как видит, что лучше и проще подать ему руку помощи; ведь „…пока человеку можно помочь, нет оснований судить его“» [К. Чапек. Об искусстве, с. 68.].
  Русский перевод пьесы «Из жизни насекомых» впервые был опубликован в «Библиотеке драматурга» (М., «Искусство», 1959 г.). В настоящем издании перевод дается с исправлениями, внесенными редколлегией настоящего Собрания сочинений. Перевод стихов в пьесе принадлежит И. Инову.


[Закрыть]) (1)

Комедия в трех актах с прологом и эпилогом

Перевод Юрия Молочковского

Иллюстрации авторов

Предисловие

За время недолгого существования комедии «Из жизни насекомых» о ней написано столько хулы и хвалы, что авторам трудно чтонибудь добавить к этому многоголосому, нестройному хору. Говорят, что это «потрясающая сатира на любовь, богатство и войну», но вместе с тем «отвратительная, циничная и пессимистическая драма, в которой нет правды» («Крисчен сайнс монитор» ([2]2
  «Крисчен сайенс монитор» – газета христианского направления, выходящая в США.


[Закрыть]) (2), что это «великое откровение», «пьеса Иоанна Крестителя» («Фрисинкер») и «жестокое и отвратительное порождение символизма» («Шеффильд дейли телеграф» ([3]3
  «Фрисинкер» («Свободомыслящий»), «Шеффильд дейли телеграф» – английские газеты.


[Закрыть]) (3)), что эта пьеса «создана на потребу фривольно настроенным зрителям», а также, что она – «допотопная аллегория». «Убейте их!» – написал об авторах некий берлинский критик, а Керр ([4]4
  Керр Альфред (настоящее имя Артур Кемпнер, 1867–1948) – видный берлинский театральный критик.


[Закрыть]) (4), наоборот, сердечно приветствовал «первую парочку братьев». И так далее. Можно было бы долго выбирать изюминки из критических куличей, испеченных для нас дома и за границей.

Ну что ж, авторы мало что могут добавить. Лишь одно они решительно отвергают: их комедия, быть может, и отвратительна, но не пессимистична. Некий американский критик ([5]5
  Некий американский критик… – американский писатель Оуэн Дейвис, приспособивший пьесу «Из жизни насекомых» к требованиям американского театра и опубликовавший в газете «НьюЙорк геральд» (1923, 14 января) статью «Натурализуя „Из жизни насекомых“».


[Закрыть]) (5) написал, что зритель, смотрящий эту пьесу, задается вопросом, не лучше ли ему повеситься, если мир так плох, как он изображен здесь. Авторы убедительно просят зрителей и читателей не вешаться, они совсем не собираются истреблять род человеческий. Кто вам, черт возьми, велит отождествлять себя с бабочками или навозными жуками, со сверчками, муравьями и однодневками?! Что с того, что эти твари представлены у нас тунеядцами и себялюбцами, рвачами и стяжателями, милитаристами и паразитами? Разве из этого неизбежен вывод, что под ними подразумевается все человечество? Разве примеры того, что собственнический, семейный или государственный эгоизм – качество низменное, насекомые, жестокое и гнусное, доказывают, что все человеческое гнусно? Разве насекомым не противопоставлен пусть хоть один человек – Бродяга, который все видит, все оценивает и ищет правильный путь? Каждый читатель и зритель мог бы узнать себя в этом образе ищущего Бродяги; вместо этого он, взволнованно или возмущенно, отыскивает свой портрет или изображение своего общества в насекомых, которых мы – правда, явно несправедливо – сделали носителями некоторых пороков. Вот этотто оптический обман и свидетельствует о том, что «отвратительная и циничная драма» написана не зря.

Нашим намерением было написать не драму, а мистерию в старинной наивной манере. Как в средневековых мистериях выступали олицетворенные Скупость, Эгоизм или Добродетель, так и у нас некоторые моральные категории воплощены в образах насекомых просто для большей наглядности. Правда, в нашей пьесе нет Добродетели. Выпусти мы на сцену, скажем, Пчелу, как воплощенное Послушание, или Паука, олицетворяющего Скромность, пьеса, наверное, показалась бы менее пессимистической. Но мы не сделали этого по вполне определенной причине: зеркало, которое мы подставили жизни, было умышленно кривым и тенденциозным, оно исказило бы облик самой достойной человеческой Добродетели. И вот, представьте себе, коварный трюк удался сверх всяких ожиданий – множество людей узнало в этом гротеске человека и поняло: низменное, жестокое и ничтожное есть и там, где его обычно не ищут. Мы не писали ни о людях, ни о насекомых, мы писали о пороках. А показать, что пороки низменны и подлы, это, видит бог, никак не скверный пессимизм. Правда, это и не ново и не воодушевляюще, но мы в данном случае не стремились ни к новизне, ни к воодушевлению.

Таким образом, правы скорее те, кто назвал нашу пьесу «изношенной аллегорией». Право же, она страшно изношена: как говорится, куплена на толкучке, да еще перелицована. Но поверьте, трудно провозглашать Добродетель, облачившись в смокинг. «Смокинговая добродетель» выглядела бы совсем иначе – вовсе не так, как мы хотели показать людям в нашей пьесе.

Действующие лица

Пролог.

Бродяга.

Педант.

I акт. Мотыльки.

Апатура Ирис.

Апатура Клития.

Отакар.

Виктор.

Феликс.

II акт. Стяжатели.

Куколка.

Навозный жук.

Жучиха.

Другой Навозный жук.

Жукнаездник.

Его личинка.

Сверчок.

Сверчиха.

Паразит.

Жукиграбители.

III акт. Муравьи.

Первый инженер, диктатор.

Второй инженер, начальник генштаба.

Слепец.

Изобретатель.

Гонец.

Генералквартирмейстер.

Корреспондент.

Сборщик пожертвований.

Телеграфист.

Военачальник желтых муравьев.

Муравьи – рабочие, солдаты, чиновники.

Вестовые, офицеры, санитары, раненые и т. д.

Воины желтых муравьев.

Эпилог. Жизнь и смерть.

Первая, Вторая, Третья – бабочкиоднодневки.

Однодневкиплясуньи.

Первый слизняк.

Второй слизняк.

Дровосек.

Тетка.

Школьница.

Путник.

Персонажи одеты в общем как люди: мотыльки в вечерних туалетах, жуки в обычных штатских костюмах, муравьи в простой черной – или, соответственно, желтой прилегающей рабочей одежде с поясом, однодневки в газовых покрывалах. «Насекомье» начало в персонажах выражается главным образом в жестикуляции и мимике, но они все время остаются людьми, если не считать тех свойств насекомых, что есть в человеке.

Пролог

Зеленая лесная поляна.

Бродяга(пошатываясь, выходит из-за кулис, спотыкается, падает). Ха-ха, ха-ха, хахаха, вот так штука! Ну, ничего. Нечего смеяться, я даже не ушибся. (Приподнимается на локтях.) Вы… вы, может, думаете, что я выпивши? Вот уж нет! Поглядите, как покойно я лежу. А как я падал! Как подкошенный. Как герой на поле брани! Я изобразил падение человека! Вот это зрелище! (Садится.) Вы не думайте, я не пьян. Это все кругом пьяно, все шатается из стороны в сторону и кружится, словно карусель. Ха-ха, ну, хватит, хватит, мне уже дурно. (Озирается.) Ну, как? Все вертится вокруг меня. Вся земля, вся вселенная. Слишком много чести! (Оправляет на себе одежду.) Извиняюсь, я не так одет, чтобы быть центром гармонии сфер. (Бросает шапку на землю.) Вот он где, центр. Вращайтесь вокруг моей шапки, ей хоть бы что… На чем бишь я остановился?.. Ага, помню. Я упал под бременем пережитого. А ты, былинка, думала, что я пьян? Ты, подорожник, хоть и трезвый, но не важничай. Твои листья кладут на раны. Вот погоди-ка, я положу на твои листья свое сердце. Я не говорю, что я не выпил… Будь у меня корни, как у тебя, я не бродил бы по свету, словно неприкаянный. Вот оно что. А кабы я не бродил по свету, я не увидел бы так много. Ведь я и на великой той войне был, и латынь знал, и нынче умею все: возить навоз, мести улицы, быть сторожем, пиво цедить и делать все прочее. Все, за что не берутся другие. Вот видишь, какой я… На чем бишь я остановился? Ага, вспомнил! Да, так, значит, это я, и меня знают всюду. Я, стало быть, человек, иначе меня и не зовут. Только и говорят: «Эй, человек, я вас отправлю в кутузку». «Человек, приберите здесь, сделайте то-то и принесите мне то-то», – или: «Проваливайте отсюда, человек». Но я не обижаюсь на то, что я человек. А вздумай я сказать кому-нибудь: «Человек, дайте мне пятак!» – то-то было бы обиды! Ладно, коли ему это не по вкусу, буду считать его мотыльком, или навозным жуком, или муравьем, кому что нравится. Мне-то ведь все равно, человек он или насекомое. Я никого не хочу наставлять, ни насекомых, ни человека, я только смотрю. Будь у меня корни или луковица в земле, я бы смотрел в небо (поднимается на колени), в небеса. До самой своей смерти я бы смотрел прямо в небо (встает), но я человек и должен смотреть на людей. (Оглядывается вокруг.) И я их вижу.

Педант(вбегает с сачком). Хаха. Огогого, хахаха, какие превосходные экземпляры. Апатура Ирис. Апатура Клития… Хамелеон радужный и мотылек глянцевосиний. Великолепные особи! Огого, а нука, погоди, вот я тебя сейчас в сетку! Ого, ах, обида, опять улетела. Ага, а вот я потихонечку, осторожно, исс, внимание, тихо, тихо, эх, эх! Потихонечку, полегонечку. Ага, огого, внимание, внимание… Хоп! Огогогого!

Бродяга. А зачем вы их ловите? Мое почтение, ваша милость.

Педант. Тихо, тихо, не мешайте. Не шевелитесь, они садятся на вас. Бабочки, мотыльки, нимфалиды ([6]6
  Нимфалиды (чешуекрылые) – семейство бабочек.


[Закрыть]) (6). Замрите, не двигайтесь! Они садятся на все, что дурно пахнет. На грязь, на испражнения, на падаль. Внимание, они садятся и на вас! Огого! Огого, эх!

Бродяга. Не троньте их, они играют.

Педант. Играют?! Игра есть лишь прелюдия к спариванию. Дада, сейчас период размножения. Самец гоняется за самочкой, она улетает, манит его ароматом, преследователь щекочет ее усиками, опускается в изнеможении, самочка летит дальше, появляется новый, более сильный и более храбрый самец, она дразнит его ароматом, улетает, он за ней… Ага, ага! Вы уже поняли в чем дело? Закон природы, вечный круговорот и состязание в любви, вечное спаривание, всемогущий пол, извечный секс! Шшшш, тише!

Бродяга. А что вы с ними сделаете, когда поймаете?

Педант. Что сделаю? Определю вид, обозначу дату поимки и помещу в коллекцию. Будьте осторожны, не сотрите пыльцу! Сачок должен быть из тонкой марли. Бабочку надобно осторожно умертвить, сжав ей брюшко. Насадить на булавку! Расправить крылышки бумажными полосками! В коллекцию поместить хорошо высушенной! Коллекцию надо беречь от пыли и моли. В ящичек вложить губку, смоченную в формалине.

Бродяга. А ради чего все это?

Педант. Ради любви к природе. О, человек, вы не любите природу!.. Ага, вот они опять прилетели. Внимание, тихо, тихо! Эхе! Неет, теперь вы от меня не уйдете! Хехе, огого, эхехе! (Убегает за бабочками.)

Бродяга

Горячка брачных игр, борения любви…

Им нет конца!.. Пора совокупленья,

как говорит Педант!.. Вам кажется – я пьян?

Прошу меня простить… Ведь я прекрасно вижу,

как спариться стремится все и вся!

Деревья, облака и мушки

заигрывают, ловят, трутся, льнут…

И там и тут! Везде! Вон птахи в кроне…

Я вижу вас! И вас, двоих, в тени!..

Сплетаете вы пальцы втихомолку

и боретесь в любовной лихорадке…

Не думайте, – отсюда видно все!

Ах, это вечное совокупленье!..

Пардон, я, может, пьян, но я не так уж плох…

(Закрывает глаза.)

Не вижу ничего… Творите что угодно!

Я крикну прежде, чем открыть глаза.

Темнота.

Все живое стремится найти себе пару…

Только ты одинок, одинок, одинок…

По извилистым тропам плутаешь и тщетно,

тщетно, тщетно в любовной погоне

раскрываешь объятья… Но будет!.. А вы,

вы любите себе на здоровье! Хвалю!

Это дело благое. Таков уж закон природы,

как изволил заметить Педант…

И всему в этом мире на пары делиться положено.

Вижу сад… Нет! Прибежище страсти, любви,

и усеяно розами сплошь оно!..

Поднимается задник.

Подхваченные ветерком любви,

там упоенно мотыльки летают:

Вон кружится в пылу извечных брачных игрищ

красавчик и его подружка молодая,

и нет конца роенью брачных пар!..

Все по двое… Вдвоем…

(Открывает глаза.)

Куда же я попал?!

Действие первое

Мотыльки

Лазурное, лучезарное пространство, везде цветы и диванные подушки. Зеркала, столик, уставленный цветными бокалами с прохладительными напитками и соломинками для питья. Высокие сиденья, как в баре.

Бродяга(протирает глаза, осматривается). Смотри-ка, вот так красота! Ну, прямо… прямо рай. Художник лучше не нарисует! А пахнет как славно!

Клития вбегает со смехом.

Отакар(преследует ее). Люблю вас, Клития!

Клития, смеясь, убегает.Отакарза ней.

Бродяга. Мотыльки. Ейей, мотыльки играют. Полюбоваться бы на них, не будь я в таком виде. (Отряхивает одежду.) Ну что ж, пускай меня выгонят отсюда… пока что я полежу. Ей-богу, полежу! (Собирает подушки, стелит себе на просцениуме.) А если мне все это будет не по душе, закрою глаза и вздремну часок. (Ложится.) Вот так!

Феликс(входит). Где же Ирис? Только что я видел ее, она пила нектар… Ирис, Ирис! Вот бы найти рифму на это имя. (Садится на подушки.) «Пленительная Ирис – единственная в мирес»… Нет, не то. Лучше бы иначе: «Тотчас всё мое существо преобразилось в клирос…» Ага, клирос – Ирис, роскошная рифма. В предыдущей строке должно быть нечто совершенно отчаянное: распад, мука, смерть, а потом внезапный поворот: «Тотчас все мое существо преобразилось в клирос, ангельский хор воспевал божество… Ирис, Ирис, Ирис!» Ммм, это недурно. Но где, однако, Ирис? Как может она вечно проводить время с этим Виктором? Оо! «Победна на устах твоя улыбка, Ирис!» Когда разочаруюсь в ней, напишу элегию правильным александрийским стихом. Увы, страдание – удел поэта.

За сценой смех.

Это Ирис. (Отворачивается, принимает позу изящной грусти, подперев голову ладонью.)

ВбегаетИрис, за нейВиктор.

Ирис. Феликс, мой мальчик, вы тут в одиночестве? И такой интересногрустный?

Феликс(оборачивается). Ах, это вы, Ирис? А я и не заметил…

Ирис. Почему вы не участвуете в играх? Там столько девушек.

Феликс(вскакивает). Вы же знаете, Ирис, что… что они меня не интересуют.

Ирис. Бедняжка. Почему же?

Виктор. Девушки вас еще не интересуют?

Феликс. Уже не интересуют!

Ирис(садится на подушки). Вы слышите, Виктор? И он говорит это мне в лицо. Подите-ка сюда, господин невежа. Сядьте рядом. Ближе, еще ближе. А теперь скажите, миленький: вас, стало быть, женщины уже не интересуют?

Феликс. Нет. Я пресыщен ими.

Ирис(глубокий вздох). О, мужчины, какие вы циники. Только бы пользоваться, только бы наслаждаться, а потом каждый говорит: я пресыщен женщинами. Как ужасно быть женщиной!

Виктор. Почему?

Ирис. Мы никогда не пресыщаемся! Расскажите мне о своем прошлом, Феликс. Когда вы полюбили впервые?

Феликс. Не помню… Это было слишком давно. Да и тогда уже не впервые. Я еще учился в гимназии.

Виктор. Ну да, вы еще были гусеницей. Зеленой гусеницей, объедающей листья…

Ирис. Она была брюнетка, Феликс? Хороша собой?

Феликс. Хороша, как день, как небесная лазурь. Прекрасна, как…

Ирис. Как что? Отвечайте быстро.

Феликс. Как вы!

Ирис. Феликс, дорогой мой, она любила вас?

Феликс. Не знаю. Я никогда с ней не говорил.

Ирис. О, боже, что же вы с ней делали?

Феликс. Смотрел на нее издали…

Виктор. Сидя на зеленом листе!

Феликс. И писал стихи, письма, мой первый роман…

Виктор. Поразительно, сколько листов способна извести этакая гусеница!

Ирис. Вы противный, Виктор. Взгляните на Феликса, его глаза полны слез. Разве не мило?

Виктор. Слезы? Это у него слюнки потекли из глаз. От того, что он может увидеть…

Ирис. А ну вас! Феликс, разве вы ничего не видите?

Феликс. Неправда, что у меня слезы на глазах. Честное слово, нет!

Ирис. А ну, покажитесь. Взглянитека мне в глаза, быстро.

Виктор. Раз, два, три, четыре… Так я и знал, что он долго не выдержит.

Ирис(смеясь). А ну-ка, Феликс, быстро, какого цвета у меня глаза?

Феликс. Лазурноголубые!

Ирис. Скажете тоже! Карие. Ах, кое-кто уверял меня, что они золотистые. Терпеть не могу голубых глаз. Такие холодные, бесчувственные. Вот, например, у бедняжки Клитии голубые глаза. Вам они нравятся, Феликс?

Феликс. У Клитии? Не знаю. Да, у нее красивые глаза.

Ирис. Ах, бросьте, ведь у нее такие тощие ноги, просто ужас! Как плохо вы, поэты, разбираетесь в женщинах.

Виктор. Вы читали последнее стихотворение Феликса? (Вынимает из кармана журнал.) Оно напечатано в альманахе «Весна».

Ирис. А ну-ка, поскорей прочтите его вслух.

Феликс. Нет, нет, я не позволю читать. (Пытается встать.) Это плохие стихи, старые. Это уже давно пройденный этап.

Ирис(удерживает его). Сидите смирно, Феликс.

Виктор. Стихотворение называется «Вечное грехопадение».

Феликс(затыкает уши). Я не хочу, не хочу, чтобы вы читали.

Виктор

(декламирует с пафосом)

Прильнуть и слиться – вот

чего всегда хотели…

Мэтр к живописи льнет,

натурщица – к пастели…

Ирис. Это остроумно, правда, Виктор? Фу, Феликс, и откуда вы это взяли?

Виктор

Все клонится куда-то…

Паденье – consummata ([7]7
  вожделенный итог, кульминации (лат.)


[Закрыть]) (7)

любовь… – его предвестье.

Мамзель, упасть бы вместе!..

Ирис. «Упасть» – это мне понятно. Но что значит «паденье – consummata». Как это понимать?

Виктор. Это значит, что любовь… мм… достигла своей цели…

Ирис. Какой цели?

Виктор. Ну, самой прямой…

Ирис. Фу, это неприлично! Феликс, и вы написали такую фривольность? Я вас боюсь! Вы так испорчены. И всегда ваша латынь безнравственна?

Феликс. Смилуйтесь, Ирис. Я же говорил, что это очень плохие стихи.

Ирис. Чем плохие?

Феликс. В них нет самого… самого… самого главного…

Ирис. Ага!.. Слушайте, Виктор, поищите-ка в саду мой веер, я его гдето потеряла.

Виктор. О, пожалуйста, не стану мешать. (Уходит.)

Ирис. Живо, Феликс, скажите мне то, самое главное. От меня можете ничего не скрывать.

Феликс. Ирис, Ирис, как вы можете терпеть его около себя? Этого старого фанфарона, этого мышиного жеребчика, этого истаскавшегося сатира!

Ирис. Это Викторато?

Феликс. Как низок его взгляд на вас, на любовь, на все в мире. Такой циничный, такой… такой… такой жестокосердный! Как вы все это можете терпеть?!

Ирис. Бедняжка Виктор, он так не любит себя утруждать… Нет, Феликс, поговорим лучше о поэзии. «Все клонится куда-то»… (Опускается на подушки.) Феликс, у вас громадный талант. «Мамзель, упасть бы вместе!» Боже, сколько страсти в этих строках! У поэтов бешеный темперамент, не правда ли, Феликс?

Феликс. О Ирис, эти стихи для меня уже давно пройденный этап.

Ирис. Если б только эта латынь не была такой вульгарной! Я все, все стерплю, Феликс, только не грубые слова. С женщинами нужно быть деликатным. Вот если бы вы меня сейчас поцеловали, разве вы назвали бы это каким-нибудь страшным словом?

Феликс. Поцеловать вас! Разве я осмелился бы, Ирис!

Ирис. Молчите! Вы, мужчины, на все способны. Нагнитесь ко мне, Феликс. Скажите: кому вы посвятили эти стихи? Клитии?

Феликс. О нет, уверяю вас…

Ирис. Кому же?

Феликс. Никому, честное слово, никому. Вернее, всем женщинам в мире.

Ирис(приподнимаясь на локтях). О, боже, вы столько их… con… con… как это называется?

Феликс. Клянусь вам, Ирис…

Ирис(опускается на подушки). Феликс, вы страшный соблазнитель. Скажите, сколько у вас было любовниц?

Феликс. Вы никому не расскажете, Ирис? Честное слово?

Ирис. Никому.

Феликс. Так знайте же… ни одной.

Ирис. Каак?

Феликс. Пока ни одной. Клянусь честью.

Ирис. О, лжец! Сколько женщин, должно быть, уже попалось на эту приманку?! Невинный младенец! Феликс, Феликс, я вижу вас насквозь. Вы опасны.

Феликс. Не смейтесь надо мной, Ирис. Я знал потрясающие переживания… но только в воображении. Ужасные разочарования, бесконечные увлечения, но все лишь в грезах. Мечты – это реальность поэта. Я знаю всех женщин и не знал ни одной. Честное слово, Ирис.

Ирис(приподнявшись на локоть). Почему же вы говорите, что пресытились женщинами?

Феликс. Ах, Ирис, люди умаляют достоинства того, что больше всего любят.

Ирис. Вы имеете в виду брюнеток?

Феликс. Нет, грезы, вечные грезы.

Ирис. «Прильнуть и слиться – вот…» У вас такие пылкие глаза. Вы замечательный талант, Феликс. (Откидывается на подушки.) О чем вы сейчас думаете?

Феликс. О вас. Женщина – это тайна.

Ирис. Раскройте ее. Но только, пожалуйста, нежно, Феликс.

Феликс. Я не вижу дна в ваших глазах.

Ирис. Тогда начните с другого…

Феликс. Я… Ирис… в самом деле…

Ирис(быстро садится). Ах, Феликс, какое у меня странное настроение! Глупо быть женщиной! Сегодня мне хотелось бы стать мужчиной, завоевывать, совращать, лобзать. Феликс, я была бы страстным мужчиной, диким, неукротимым. Жаль, что вы не девушка. Давайте играть, хотите? Вы будете Ирис, а я буду ваш Феликс.

Феликс. Нет, Ирис, ото слишком трудно – быть Феликсом. Это значит желать, желать…

Ирис(томно). Ах, Феликс, желать всего.

Феликс. Есть нечто большее, чем желать всего.

Ирис. И это значит…

Феликс. Желать невозможного.

Ирис(разочарованно). Вы правы, вы всегда правы, бедняжка Феликс… (Встает.) Где же Виктор запропастился? Не позовете ли вы его?

Феликс(вскакивает). Чем я обидел вас, Ирис? Ах, я сказал слишком много.

Ирис(вертясь перед зеркалом). Не очень-то.

Феликс. Желать недостижимого! Я был безумцем, Ирис, что сказал вам это.

Ирис. Или невежей. Удивительное дело, сколько я с вами вожусь, мой мальчик. В обществе женщин нельзя делать вид, будто вы жаждете того, чего здесь нет.

Феликс. Недосягаемое здесь!

Ирис(оглядываясь). Где же?

Феликс(показывая на зеркало). Ваше изображение, Ирис!

Ирис(смеется). Мое изображение? Вы влюблены в мое изображение? (Раскрывает объятия.) Смотрите, мое изображение услышало вас! Обнимите же его, целуйте его, живо!

Феликс. Оно так же недоступно, как и вы.

Ирис(поворачивается к нему). Я недоступна? Откуда вы это знаете?

Феликс. Иначе я не любил бы вас.

Ирис. Как жаль, Феликс, что я так недоступна.

Феликс. Ах, Ирис, подлинная любовь должна быть недоступной.

Ирис. Вы так думаете? (Треплет его за волосы, напевая.)

Мамзель, упасть бы вместе!

Феликс. Не повторяйте эти стихи.

Ирис. Тогда сочините для меня другие. Быстро! И чтобы в них была страсть.

Феликс

Едва я взмолился: «Смерть, приди!

Руку вложи мне в грудь!

Рану сплошную найдешь в груди,

боль вместо сердца, грусть…» –

Тотчас все мое существо

преобразилось в клирос, –

ангельский хор воспевал божество:

Ирис, Ирис, Ирис…

Ирис. Ирис – клирос!.. Прелестно!

Клития(за сценой). Ирис, Ирис!

Ирис. Опять она здесь! И с этим своим противным женихом. Как раз когда мы…

Клития(вбегает со смехом). Ты только подумай, Ирис, Отакар сказал… Аа, ты тут с Феликсом? Как поживаете, молодой человек? Ирис, ты, наверно, его изводишь? Смотри, он весь красный.

Отакар(вбегает). Ага, попались, Клития… Ах, пардон! Мое почтение, Ирис. Привет, старик.

Феликс(садится на подушки). Мм…

Ирис. Как ты разгорячилась, Клития.

Клития. Отакар гонялся за мной…

Отакар. Клития летела во весь дух, а я не мог от нее отстать…

Виктор(входит). Алло, я вижу, собралась милая компания. (Кланяется Клитии; Отакару.) Жениху всего лучшего!

Клития. Ах, как я хочу пить! (Пьет из бокала через соломинку.)

Ирис. Береги себя, моя дорогая. Вы замечаете, Виктор, что она опять похудела? У тебя ужасный вид.

Клития. Спасибо, милочка! Ты обо мне заботишься, как родная мать!

Виктор. Вы были вчера на балу под открытым небом?

Клития. Вчера! Вы просто ходячий учебник истории!

Отакар. Какая чудесная погода!

Ирис(Клитии). Постой, постой, милочка. (Поправляет ей лиф.) Что это ты делала? У тебя порван лиф.

Клития. Это, наверное, Отакар наступил.

Ирис. Наступил? Но ведь это почти возле шеи!

Клития. Взгляни на него, ведь он – сплошная нога. Эй, нога, разве не так?

Отакар. Пардон?

Виктор. А что такое я?

Клития. Вы – сплошной язык. Когда вы на меня глядите, мне кажется, меня облизывают. Фу!

Ирис. Клития! А что ты скажешь о Феликсе?

Клития. Бедняжка так грустен. (Наклоняется к Феликсу.) Что с вами, принц?

Феликс. Я думаю.

Клития. А ну вас! К чему вечно о чемто думать?

Феликс. Разум дан мужчинам для того, чтоб с пользой его употреблять.

Клития. А женщинам?

Феликс. Для того, чтобы злоупотреблять им.

Ирис. Превосходно, Феликс!

Клития(встает). Этот несносный Феликс меня ненавидит.

Виктор. Радуйтесь этому, Клития, от ненависти до любви один шаг.

Отакар. Пардон?

Ирис. Чтобы Феликс да полюбил! Вот уж скажешь. Да ведь он написал такие стихи о женщинах… Погоди-ка, я прочту.

Феликс. Ирис, умоляю вас…

Ирис

Прильнуть и слиться – вот,

чего всегда хотели…

Мэтр к живописи льнет,

натурщица – к пастели…

Клития. К чему?

Ирис. К пастели…

Виктор. Феликс, святоша вы этакий, неужто в вашей постели и вправду перебывало столько женщин?

Отакар. Хахаха! К постели! Великолепно! А я думал – к пастели!.. Хахаха!

Ирис(продолжает). Все клонится кудато…

Клития. Погоди, Отакар еще не насмеялся.

Отакар. Гагагага!

Феликс. Я не позволяю читать эти стихи. Это уже пройденный этап!

Ирис. У Феликса громадный талант. Никто из вас не найдет рифму на Ирис, а он…

Клития. Ирис, таких, как я, четырес!

Феликс. Молчите, о господи!

Отакар. Гагага, это здорово! Ирис… Четырес!

Ирис(сдерживаясь). У тебя, милочка, своеобразное понимание поэзии.

Виктор. Что вы хотите? Вся ее поэзия – в прозе.

Ирис. Вы правы, Виктор!

Отакар. Хахаха, в прозе! Блестяще!

Клития. Феликс, вы втиснули Ирис в стихи? Помоему, ей там тесно!

Ирис. Вы не представляете себе, господа, какую прекрасную рифму Феликс придумал к моему имени. Угадайте!

Виктор. Сдаюсь.

Клития. Ну, говори же, Ирис. Только чтобы это было поэтично.

Ирис(торжествующе). Клирос!

Виктор. Чтоо?

Ирис. Клирос.

Клития. Боже, какое святотатство! Феликс, вы действительно так сказали?

Ирис. Что в том плохого?

Клития. Приплести сюда клирос! Женщина – и вдруг клирос!

Отакар. Хахаха! Клирос! Ну потеха!

Феликс. Но ведь это все мое существо как бы преобразилось в клирос! (Вскакивает.)

Ирис. Ступайте, незадачливый виршеплет! Бездарь! Противный! Вы мне надоели, слышите!

Виктор. Феликс – великс!

Ирис(аплодирует). Отлично, Виктор, вы страшно остроумны!

Клития. О, господи, Виктор родил рифму!

Отакар. Хахаха, Феликс – великс! Это здорово!

Виктор. Прошу прощения, Клития. Я не любитель поэзии, для меня эта богиня слишком светловолоса.

Клития. Смотрите, у этого влажные глаза. Не глядите на меня, а то я промокну.

Отакар. Писать стихи – это чепуха.

Виктор. Стихи пишут только для того, чтобы обмануть или поразвлечь.

Ирис. О нет, стихи пишут, чтобы волновать. Я страшно люблю переживания.

Отакар. Дар!

Клития. Какой дар?

Отакар. Рифма к «Отакар». Хаха. Неплохо, а?

Виктор. Так называемая мужская рифма.

Отакар. Хахаха, еще бы, уж конечно, мужская!

Клития. Виктор, придумайте какуюнибудь мужскую рифму.

Виктор. Зачем?

Клития. Чтобы хоть раз от вас исходило чтото мужское.

Отакар. Любовный жар! Еще одна мужская рифма к «Отакар». Хахаха!

Ирис. У вас огромный талант, Отакар. Почему вы, собственно, не пишите стихи?

Отакар. Ято? Гм… А какие?

Ирис. О любви. Я обожаю поэзию.

Отакар. Буйство форм и чар…

Ирис. Каких чар? О ком вы?

Отакар. Хахаха! Да это просто рифма!

Ирис. Отакар, вы ужасно поэтическая натура!

Клития(зевает). Хватит вам о литературе. Надоело. Претит до колик в сердце.

Ирис. В сердце? Вы слышите, бедняжка Клития воображает, что у нее есть сердце.

Клития. Ну и ладно. Зато ты – сплошное сердце. Ты и сидишьто на нем!

Отакар. Гагага, сплошное сердце!

Клития. Хорошо еще, что оно у тебя не камень.

Ирис. Не беда, моя дорогая. Зато я не столь легкого поведения, как некоторые.

Клития. Что верно, то верно, ты тяжелый случай.

Ирис. Берегись, Клития!

Виктор. Ах, Ирис, не сердитесь на нее. Дух – это ведь единственный козырь Клитии… за неимением плоти.

Ирис(аплодирует). Отлично, Виктор!

Клития. Вам, Виктор, я показала кое-что еще.

Виктор. Не может быть! Что же именно?

Клития. Спину и двери.

Виктор. Сплошные доски, пхе!

Ирис. Хахаха, Виктор, какой вы мастер пикироваться! Я готова расцеловать вас. Люблю находчивых мужчин. Догоняйте меня! (Выбегает.)

Виктор. Попопогодите! (Торопится за ней.)

Клития. Ты гусыня! Жаба!.. Бочка!

Отакар. Гмгм!..

Клития(Отакару). Уходите от меня, вы, бездарность!.. Феликс!

Феликс(вскакивая). Да?

Клития. Как вы только могли влюбиться в нее?

Феликс. В кого?

Клития. В эту престарелую бабу. В этого солдафона в юбке.

Феликс. В кого?

Клития. В Ирис.

Феликс. Ято? Да что вы! Это уже в прошлом.

Клития. Я вас понимаю!.. Ирис страшно глупа. Страшно, говорю вам. А ноги у нее как тумбы. Ах, Феликс, в вашем возрасте так естественно заблуждаться. (Садится на подушки.)

Феликс. Я… Уверяю вас, Клития… Честное слово, все это для меня уже пройденный этап!

Клития. Нет, Феликс, вы не знаете женщин. Хотите, садитесь рядом со мной. Вы и представления не имеете, каковы они. Что за взгляды у них, до чего узок кругозор! А тела какие, брррр! Вы так молоды…

Феликс. Это неверно. Я уже не молод. Я много пережил.

Клития. Нет, вы должны быть молоды, это так модно. Быть молодым, быть мотыльком и быть поэтом, – что может быть прекраснее в мире?

Феликс. О нет, Клития, удел молодости – страдание. А удел поэта – страдать во сто крат больше других. Честное слово.

Клития. Удел поэта – находить радость во всем и прославлять жизнь. Щедрую, вечно цветущую. Ах, Феликс, вы напоминаете мне мою первую любовь…

Феликс. Кто же это был?

Клития. Никто. Ни одна моя любовь не была первой… Ах, этот Виктор… Такой противный! Мужчины так несносны! Давайте будем подружками, Феликс. Согласны?

Феликс. Подружками?

Клития. Ну да, вы ведь не признаете любви. Любовь так низменна. А мне хочется чего-то особенного, чистого, необыкновенного. Чего-то нового!

Феликс. Стихов?

Клития. Может быть. Вот видите, как я вас люблю!

Феликс. Погодите!

(Вскакивает в экзальтации.)

Ты в сердце влетела,

как в детский хрусталик влетают

лучикистрелы…

Когда тебя встретил, – маковым цветом вся заалела

и робостью одарила поэта…

Клития(встает). Это что такое?

Феликс. Поэма. Начало.

Клития. А дальше?

Феликс. Конец я тотчас же сочиню. (Устремляется прочь.) Все, что я написал прежде, – отныне пройденный этап! (Улетает.)

Клития. Уфф! (Здоровяку Отакару, который, эффектно облокотившись, покручивает ус). Ну что, Большая Нога? Да оставь ты свои усики!

Отакар. Будь моей! Будь наконец моей!

Клития. Руки прочь!

Отакар. Будь моей! Ведь мы обручены! Я… я… уже…

Клития. Отакар, вы красавец!

Отакар. Я люблю вас страстно!

Клития. Знаю. Как сильно стучит ваше сердце. Скажите «га».

Отакар. Га!

Клития. Еще!

Отакар. Гыга!

Клития. Как гудит у вас в груди! Словно гром. Отакар, вы страшный силач, а?

Отакар. Кли… Кли… Кли…

Клития. Ну, что еще?

Отакар. Будьте моей!

Клития. Вы однообразны!

Отакар. Я… вас…

Клития. Я вас тоже.

Отакар(ловит ее). Будь моей!

Клития(убегая). Уж не хотите ли вы, сударь, чтобы я вам откладывала яички?

Отакар. Я вас обожаю, я сгораю от страсти…

Клития(убегает). Ни за что, ни за что! Не хочу портить себе фигуру!

Отакар(гоняясь за ней). Я… я… хочу…

Клития(смеясь, улетает за сцену). Потерпите, потерпите. Не будьте нетерпеливы!

Отакар(летит за ней). Будь моей, Клития!

Исчезают.

Бродяга (поднимается)

Кыш!.. Улетели прочь сластолюбивые твари…

Тото забавно глядеть, как они вьются, снуют!..

Ну, и умора же эта их бесконечная гонка,

Ишь как задочками вертят под шелковистыми крыльями!

Ну их!.. Подумаешь – невидаль! Будто мы сами не знаем, что такое любовь на поверку!

Клития(влетает с другой стороны, подкрашивается и пудрится перед зеркалом). Уф! Всетаки я от него удрала! Хаха!

Бродяга

Ох, уж это салонное общество! Хахаха!..

Ох, уж эта поэзия!..

Смакование радостей жизни через тоненькую соломинку…

На груди – обольстительный вырез, друг о дружку блаженное трение…

Вечная ложь вечных любовников,

вечно ищущих и не знающих удовлетворения…

Да и что с них возьмешь?! Насекомые!..

Клития(подлетает к нему). Вы мотылек?

Бродяга(отмахивается шапкой). Кшшш!

Клития(отлетает). Так вы не мотылек?

Бродяга. Я человек.

Клития. Что это такое? Оно живет?

Бродяга. Да.

Клития(подлетает). Любит?

Бродяга. Любит. Это такой же мотылек.

Клития. Какой вы интересный. А почему вы носите черную пыльцу?