Текст книги "Оцепенение"

Автор книги: Камилла Гребе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Гребе Камилла
Оцепенение

Посвящается Мари

«Забавно, что цвета и краски реального мира самыми что ни на есть настоящими кажутся только на экране».

Энтони Бёрджесс, «Заводной апельсин»

Манфред

Мы были самой обычной семьей. Это было самое обычное утро.

Такое, от которого не ждешь ничего особенного. Один из тех бессмысленных дней, на которые просто не обращаешь внимания, поскольку они не будут иметь никакого значения. Просто еще один день, который надо прожить, пережить. Собраться с силами и сделать, будто это бланк, который нужно заполнить и отправить по почте до пяти.

Афсанех встала первой дать Наде молочную смесь.

Я слышал ее шаги – легкие, осторожные – когда она на цыпочках шла по коридору на кухню. Словно под ногами у нее был не пол, а тонкий лед. Потом звон посуды, шум воды из крана, лязг поставленной на плиту кастрюли. И в конце – ритмичный стук ложкой по металлу, когда жена размешивала порошок в горячей воде.

С кровати, все еще теплой от тела Афсанех, я слышал, как Надя кашляет и всхлипывает в детской.

Звуки обычной семейной жизни: звуки моей молодой жены (наверное, слишком молодой для меня, как думают некоторые) и дочери. И тишина после трех старших детей, покинувших дом, и бывшей жены, съехавшей из квартиры весенним утром, похожим на это, с тяжеленной сумкой, которую не стащила бы вниз, не будь она в бешенстве.

Но я не думал об этом тогда, когда сонный лежал в теплой постели. Только впоследствии все эти события обрели значение.

Только впоследствии житейские мелочи вырастают, отращивают клыки и охотятся за тобой по ночам.

Это было самое обычное утро. И третья простуда Нади за три недели. Мы с Афсанех валились с ног от усталости после бессонных ночей, проведенных за уговорами нашей обожаемой, но капризной двухлетки.

Мы шутили, что Надя каждый раз превращается в младенца, когда болеет. Афсанех говорила, что мне грех жаловаться, ведь никто не заставлял меня против моей воли возиться с пеленками в таком почтенном возрасте (за пятьдесят).

Афсанех заглянула в спальню.

Одной рукой она поддерживала Надю на своем бедре. Чуть согнув колени, Афсанех выпрямилась и подтянула дочку выше, чтобы крепче держать. Полы халата разошлись, обнажив красивую грудь – грудь, которая вопреки всему стала моей.

Жена спросила, смогу ли я остаться дома и поухаживать за Надей, но я ответил, что должен съездить на работу в Управление. Полицейское управление находится на острове Кунгсхольмен в Стокгольме. Я там работаю уже более двадцати лет. У этого места много названий. Там я расследую убийства и другие тяжкие преступления. Там я сталкиваюсь с темной стороной человечества, с различного рода девиациями, о которых другим людям знать не стоит.

Почему для меня это было так важно?

Пусть переубивают друг друга, думаю я. Пусть насилуют и избивают друг друга. Пусть наркотики текут рекой, пусть пригороды горят по ночам, как бенгальские огни. Я тут ни при чем.

Помню, как Афсанех вскинула брови, когда я сказал, что мне нужно на работу. Она напомнила, что сегодня день Вознесения Господня, и спросила, какие такие у меня важные дела в офисе. Потом терпеливо объяснила, что обещала встретиться со своими аспирантами и уже два раза напоминала мне об этом.

Так мы собачились с полчаса.

Мы ссорились из-за ухода за ребенком так, словно не было ничего важнее. Ссорились на автомате, без особого энтузиазма, как это делают множество семей самым обычным утром в нашей сытой и безопасной Швеции.

Когда Афсанех ушла на свою встречу, а в нашей большой кровати Надя уткнулась мне сопливым носиком в щеку, я чувствовал, что все разрешилось хорошо. Что бы я делал на работе? Мертвые подождут до завтра, а у большинства коллег все равно выходной.

Я плохо помню, что было потом, но думаю, что прибирался в доме. Колено адски болело, и я принял пару таблеток «Вольтарена». Может, тайком выкурил пару сигарет под вытяжкой. Надя смотрела телевизор. Я увеличил громкость, чтобы заглушить шум дорожных работ за окном на улице Карлавэген.

Старшая дочь Альба позвонила из Парижа, чтобы занять денег. Я спокойно, но твердо объяснил, что ей нужно поговорить с матерью, потому что от меня она уже получила три тысячи крон в этом месяце, а ее брат и сестра, Александр и Стелла, не получили ничего, и это несправедливо.

Справедливость – какая странная концепция, думаю я теперь.

Под конец Наде надоело смотреть телевизор. Она все кричала и кричала, а я носил ее на руках по квартире в тщетной попытке унять плач. Лоб у нее был горячий, как огонь, и я дал малышке таблетку «Альведона», хотя знал, что Афсанех это не понравится. Из-за этого мы тоже ссорились. Афсанех считала, что детям можно давать лекарства только в исключительных случаях, когда их жизнь находится в опасности.

Может, «Альведон» подействовал, а может, бутерброд, но Надя успокоилась. Возможно, шум дорожных работ ее отвлек.

Я поставил ее на подоконник в гостиной, и Надя, как зачарованная, смотрела, как экскаватор копает дорогу тремя этажами ниже, время от время облизывая перемазанные маслом от бутерброда и соплями губы. Мы поболтали о машинках, экскаваторах, грузовиках, мотоциклах и прочих транспортных средствах с мотором.

Наде нравилось все, что имело мотор и издавало шум, – это мы с Афсанех давно уже заметили.

Наверное, именно в тот момент из кафе позвонила Афсанех.

Я поставил бурно протестующую Надю на пол и вышел в прихожую, чтобы поговорить спокойно. Вся квартира буквально вибрировала от шума, издаваемого дорожными рабочими.

Афсанех спрашивала про самочувствие Нади, я ответил, что все в порядке, что она съела бутерброд и что вряд ли болезнь серьезная, раз она пьет и ест.

Про «Альведон» я, разумеется, не упоминал.

Положив трубку, я сразу почувствовал, что что-то не так. Воздух словно сгустился, стало трудно дышать, что не предвещало ничего хорошего. Секунду спустя мой мозг осознал, что заставило меня так реагировать. Точнее, отсутствие чего.

Было тихо.

Дорожные рабочие, судя по всему, сделали паузу. Слышно было только мое дыхание.

Я поспешил обратно в гостиную к Наде, но в комнате было пусто. Только соска лежала на полу в луже сока, рядом с горой игрушек, которую она построила утром.

Может, именно в тот момент во мне проснулась тревога, свойственный всем живым существам первобытный инстинкт защищать своего детеныша от угрозы.

В следующую секунду меня ослепил свет солнца, которого не должно было там быть по той простой причине, что окна гостиной всегда в тени.

Я повернулся к свету, прищурился и посмотрел на кухню.

Окно было открыто, и стекло отражало солнце.

Внезапно все стало ясно: Афсанех вчера мыла окна. Должно быть, она забыла поставить защелку от детей. Но Надя же не могла залезть на подоконник и открыть окно. Да и зачем ей это делать?

В ту же секунду, как мозг сформулировал вопрос, я уже знал ответ: экскаватор, чертов экскаватор.

Я бросился к открытому окну.

Я бежал, потому что другого выбора у меня не было. Я бежал, потому что должен был, потому что так было нужно. Нельзя позволить своему ребенку умереть. Это то, чего просто нельзя допустить, пока ты жив.

Все что угодно, но только не это.

За окном солнечные блики играли в свежей зеленой листве, а внизу рабочие смотрели на меня пустыми глазами. Двое бежали к дому, вытянув вперед руки.

Надя свисала с подоконника и, что самое поразительное, не издавала ни звука – так молчат, как мне говорили, дети, когда тонут.

Ее крошечные пальчики цеплялись за край. Я бросился к ней, потому что это делаешь на автомате. Бросаешься за своим ребенком в огонь и воду.

Ради своего ребенка человек способен на все.

И я успел схватить ее за пальчики. Успел, но только для того, чтобы почувствовать, как, перепачканные маслом, они выскальзывают из моей хватки, как мокрое мыло.

Она упала.

Мой ребенок упал из окна, и я не мог ничего сделать.

Если бы я пришел секундой раньше, если бы я действовал быстрее в те секунды, когда время остановилось и тишина гремела у меня в ушах.

В другой жизни, в параллельной реальности, я мог бы ее спасти.

Но моя дочка упала.

Упала с третьего этажа, а я ничего не мог сделать.

Мы были обычной семьей.

Это было обычное, ничем не примечательное утро, после которого наша жизнь никогда уже не станет прежней.

Часть первая
Побег

И было слово Господне к Ионе, сыну Амафиину: встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня. И встал Иона, чтобы бежать в Фарсис от лица Господня, и пришел в Иоппию, и нашел корабль, отправлявшийся в Фарсис, отдал плату за провоз и вошел в него, чтобы плыть с ними в Фарсис от лица Господа.

Иона. 1: 1-3

Самуэль

Мне понадобилось всего десять дней, чтобы испоганить свою жизнь.

Я смотрю в окно.

Из моей комнаты видно парковку и бывшую психбольницу Лонгбру, которую перестроили в дорогущие квартиры.

На небе сгущаются темные тучи. Свежая зеленая листва сияет на фоне темно-лилового неба. Травка на газоне вокруг парковки ярко-зеленая, но для июня на улице адски холодно.

На кухне гремит тарелками мамаша.

Она меня уже достала. Постоянно нудит, что я должен искать работу, идти на биржу труда, разгрузить посудомоечную машину и так далее – без конца капает мне на мозг. Постоянно за меня переживает. И эта тревога передается и мне, влезает, как муравьи под кожу, отчего потом чешется все тело.

Ей никак не вбить в голову, что я уже не ребенок.

Месяц назад мне исполнилось восемнадцать, но она все равно кудахчет надо мной, как наседка, и следит за каждым моим шагом.

Словно больше ей нечем заняться.

Это доводит меня до белого каления.

Думаю, ей самой было бы намного лучше, если бы она оставила меня в покое и перестала тревожиться по пустякам. Она все время твердит, что пожертвовала ради меня всем. Почему бы ей не заняться своей жизнью теперь, когда есть такая возможность?

Александра, моя девушка, точнее, девушка-с-которой-я-сплю, говорит, что ее мамаша такая же, но это ложь. Сирпа не таскается за ней в центр, не названивает приятелям дочери и не рыщет по карманам куртки в поисках травки и презиков.

Кстати, о презиках. Она бы, наверное, обрадовалась, когда их нашла? Разве не этого хотят все родители – чтобы их дети предохранялись? Потому что, думаю, именно этого она и боится, что я сделаю кому-нибудь ребенка и испоганю себе молодость, как это случилось с ней.

Мать-одиночка.

Или мать-героиня, как они говорят в маминой общине, желая, чтобы все чувствовали себя комфортно.

Мы с мамой живем в трехэтажном доме на улице Эллен Кей в Фруэнгене – не самом худшем южном пригороде Стокгольма. Отсюда девятнадцать минут на метро до Центрального вокзала, а убить девятнадцать минут на дорогу не жалко.

Хотя…

Девятнадцать минут в город и девятнадцать обратно домой – это будет тридцать восемь минут в день. Если ездить каждый день – тридцать тысяч восемьсот семьдесят минут в год, что равняется двумстам тридцати одному часу или почти десяти дням.

А убить десять дней на дорогу – это уже совсем другое.

Много чего может случиться за десять дней, как мы уже знаем.

Фишка в том, чтобы посчитать, прежде чем делать поспешные выводы: например, о том, что девятнадцать минут в метро – это ерунда.

Математика – единственный предмет, который хорошо мне давался в школе. Еще шведский, но только в младших классах. Раньше мне нравилось читать. Но я забросил чтение. Не хотел, чтобы кто-то увидел меня в метро с книжкой.

А вот математика всегда была особенной. Мне даже напрягаться не приходилось. Цифры словно сами собой появлялись у меня в голове и я знал ответ прежде, чем остальные успевали достать калькулятор. И несмотря на то, что на уроки я почти не ходил, во втором классе гимназии учитель математики поставил мне пятерку.

Может, хотел так мотивировать меня на учебу, но школу я все равно бросил. Не видел в ней никакого смысла.

Краем глаза замечаю движение. В клетке на полу прыгает птенец дрозда – уже совсем большой. Тычет клювом в зернышки на полу, замирает, кладет голову набок и смотрит на меня темными глазами-пуговками с золотым кантом.

Черный дрозд. Turdus merula.

Есть еще одна вещь, помимо математики, которая мне легко дается. Это птицы. В детстве я с ума сходил по птицам, но теперь успокоился.

Я же не ботан какой-нибудь.

Только вот когда я нашел этого птенца в контейнере, я не мог не спасти его.

Снова смотрю на птицу. Любуюсь блестящими черными перышками, ярко-желтым клювом, умело подбирающим зерна с пола.

Я кормлю дрозда семечками и жиром. Я даже научил его есть у меня с руки, хотя это самый сложно поддающийся дрессировке питомец.

Достаю мобильный, открываю «Снэпчат».

Лиам выложил ролик со взрывающейся пивной банкой. Выглядит так, словно в банку выстрелили. Может, из пневматики Лиама. Александра прислала фото себя в кровати. Одеяло натянуто по самый нос, но я вижу по глазам, что она улыбается. Вокруг пульсируют маленькие ядовито-розовые сердечки, которыми она украсила фотку.

Открываю «Ватсап»: от Игоря никаких новостей.

По большому счету, мне хотелось бы, чтобы он забыл о моем существовании. Но к сожалению, я облажался и теперь должен платить.

Десять дней.

Столько хватило на то, чтобы запутаться в липкой паутине Игоря. Столько же, сколько уходит на поездки на метро за год.

Если честно, все началось намного раньше. Мамаша считает, что у меня голова без мозгов и что я ни на чем не могу сконцентрироваться дольше пары минут. Прямо она этого не говорила, но ясно дала понять, что, по ее мнению, я весь в папашу. А поскольку я его никогда не видел, то и возразить мне нечего.

У мамы, разумеется, таких проблем нет.

Во всяком случае, когда она за мной следит. Она не теряет концентрации и не сдается.

Идет по следу, как гончая.

Школьный психолог отправил меня к психиатру. Психиатр послал меня к тетке-психологу с потными руками, крупными серебряными украшениями и такими коричневыми зубами, словно она питалась говном.

Я ее терпеть не мог.

Особенно когда она начала трындеть про неврологическо-поведенческие расстройства, сниженные нейропсихические функции. Сказала, что хоть и не может поставить мне диагноз, но явно констатирует плохо управляемую импульсивность и проблемы с концентрацией. Именно в этот момент я перестал ее слушать. Мамаша тоже, поскольку не могла поверить, что у меня проблемы посерьезнее нехватки мозгов.

Несколькими месяцами позже я прочитал в бульварной газете о каком-то знаменитом чуваке, который был счастлив наконец получить диагноз, потому что это типа все объяснило. Словно он хотел быть психом, словно диагноз был модной косухой или клевой татушкой, которую можно демонстрировать всему миру.

Как я оказался в такой жопе?

Мы с Лиамом подворовывали в центре. Сперва смеха ради. Крали по мелочи – духи, одежду. Но быстро сообразили, что электронику – флешки, наушники, динамики – можно загнать за хорошие бабки. Лиам купил у Янне из качалки booster bag – выложенный алюминиевой фольгой изнутри рюкзак – и после этого достаточно было присесть, чтобы не попасть на камеру наблюдения, смести товары с полки, закинуть в рюкзак, спокойно выйти из магаза, сесть в метро и через девятнадцать минут выйти на станции «Фруэнген».

Проще простого.

Мы так наловчились, что ни разу не попались, и скоро в чулане мамаши Лиама не осталось свободного места. На то, чтобы продать барахло на «Блокет», уходило много сил и времени. Еще и мамаша начала интересоваться, почему у меня несколько мобильников и почему я ухожу в свою комнату, чтобы ответить на звонок.

Тогда мы начали продавать краденное чеченцу по имени Аслан, мерзкому типу с татуировками на лице, который никогда не улыбался.

Аслан платил паршиво. Мы получали только четвертую часть того, что могли бы получить на «Блокет», но зато он брал все и не задавал лишних вопросов.

На заработанные бабки мы покупали бухло, кеды, травку и иногда пару грамм кокса. Однажды мы поехали на «Стуреплан» и поужинали морепродуктами в ресторане, как олигархи, но чаще мы просто расслаблялись с травкой и хорошим фильмом.

Днем мы тусили у меня, а ночью у Лиама, поскольку его мамаша работала в ночную смену в больнице Худдинге.

Мы никому не мешали.

Магазы застрахованы, так что деньги им возмещали. И мы никогда не воровали у простых людей, только у крупных богатых компаний – таких как «Медиа Маркт» или «Эльгигантен», которые и так обдирают простой народ как липку.

Травку и кокс мы покупали у одного типа по имени Мальте. Мальте тусовался в бильярдной, был высоким, болезненно худым, с трясущимися руками и чертовски малоприятным для дилера.

Думаю, именно Лиам спросил его, нельзя ли платить электроникой. Мальте только потер свои костлявые руки, поржал, демонстрируя золотые зубы, и отрезал, что таким они не занимаются. Но, продолжил он, если нам охота курнуть на халяву, мы можем помочь ему кое с чем.

И мы согласились. Начали работать на Мальте.

Мы быстро поняли, что он был важным винтиком в машине снабжения стокгольмцев наркотой. И был на короткой ноге с боссом, Игорем. Такой короткой, что Лиам называл его мальчиком на побегушках.

Мы так над этим ржали.

Для Мальте мы делали всякую ерунду, ничего противозаконного.

Забирали и отвозили пакеты в разные места, принимали заказы по «Ватсап». Несмотря на то, что вся переписка в этом приложении защищена криптографией, Мальте со своей бандой разработал безумную систему кодовых имен. Если кто-то звонил и заказывал «пиццу», я должен был спросить, какую. «Каприччиоза» означала травку, «Гавайская» – кокс. Пять «Гавайских» означало, что клиенту нужно пять граммов кокаина.

Цена за грамм первоклассного кокса около восьми сотен, так что пицца недешевая. Но зато доставка в течение получаса, так что высокий уровень сервиса гарантирован.

Мы доставляли олдскульный товар: спиды, кокс, травку и все такое. Никаких лекарств и прочего дерьма. И героином мы, разумеется, тоже не торговали. Этот рынок контролируют гамбийцы из Кунгсан.

Порой Мальте рассказывал, как эта работа выглядела раньше. Парни торговали наркотой, как мороженым, прямо на улице. И регулярно оказывались в кутузке.

Я ржал как конь.

Не представляю, как можно было жить без Интернета и мобильных приложений.

Мне новая работа нравилась, но Лиам нервничал и хотел завязать. Под конец он заставил меня пообещать, что мы больше не будем работать на Мальте, и я пообещал, просто чтобы его успокоить.

Через пару месяцев мы купались и в траве, и в бабках. И ежу было понятно, что на обычной работе такого бабла не срубишь.

Лиам купил подержанный БМВ у чувака из Бредэнга и впервые за долгое время был в хорошем настроении. Сам я не отваживался купить что-нибудь дорогое, потому что мама и так достала меня расспросами, откуда у меня новые шмотки, кеды и прочее.

У нее был нюх, как у гончей.

Однажды меня вызвали к боссу Мальте, Игорю – здоровенному качку с бритой башкой.

Игорь был легендой по трем причинам.

Во-первых, он заправлял большей частью торговли наркотиками в Стокгольме. Во-вторых, по словам Лиама, когда три чувака пытались его обдурить, он привязал им лодыжки к запястьям и утопил, как котят.

В-третьих, он писал стихи и даже издал несколько поэтических сборников.

Честно говоря, я был немного польщен, когда Игорь сказал, что слышал, как хорошо я работаю, и спросил, не хочу ли я перейти на более важные задания. Мне будут хорошо платить, и в случае успешной работы меня ждет стремительная карьера в компании.

Да, так он и выразился – «компания». Словно он руководил не бандой, а акционерным обществом.

Он много трындел о том, что клиент важнее всего, что клиента нельзя дурить и что сервис должен быть на высоком уровне.

У меня было ощущение, что он прошел один из этих курсов, организованных Службой занятости, где учат, как открыть свою компанию, считать налоги, компенсацию за сверхурочную работу и прочую херню.

Я сразу принял его предложение. Только по дороге домой меня посетили сомнения.

Но было уже поздно давать задний ход.

Тем же вечером Игорь пригласил меня на пятничное пиво. Не знаю, шутил он или нет, но он так и сказал – after work[1]1
  После работы (англ.). Здесь и далее, если не оговорено иначе, прим. ред.


[Закрыть].

Мы пили пиво и играли в бильярд. Все, кроме Игоря, который спиртного в рот не брал, только сидел в углу комнаты и наблюдал за нами.

Лиама там не было.

Позднее он рассказал, что получил то же предложение от Игоря, но отказался. Он сказал, что я совсем без мозгов и что мне надо научиться думать, прежде чем действовать, если я не хочу неприятностей.

К тому же я ему обещал, что мы больше не будем работать на Игоря и его лакеев. Но я снова его подвел, как обычно. Бла-бла-бла.

Это было ровно десять дней назад.

Вскоре после этого Мальте взял меня с собой выбивать долги из клиентов, отказывающихся платить. Тогда я и узнал, что в отношении должников компания была не так уж и клиентоориентирована и что Мальте действительно неприятный тип.

Работа выглядела так: мы стучались в дверь клиенту, и когда он или она открывали, Мальте сообщал, что мы пришли за деньгами, которые те должны. Иногда они платили, мы благодарили, желали приятного вечера и уходили, как учтивые мормоны.

Часто клиенты говорили, что у них нет денег, но они скоро заплатят. При первом визите мы отвечали, что придем через неделю и что «для всех будет лучше, если они заплатят», после чего Мальте трясущимися руками делал пометку в мобильном, в котором у него был список должников.

Но если такое случалось во время второго или третьего визита, то клиент получал взбучку.

Что случалось во время четвертого визита, я не знаю, но полагаю, что за это отвечал уже не Мальте, а какой-нибудь конкретный громила. Может, тот же чувак, что помогал Игорю топить тех несчастных. Если, конечно, это действительно произошло. Лиам любит трепать языком.

В мое задание входило удерживать клиентов, пока Мальте дубасил их, как психованный. Но телкам он предпочитал угрожать ножом. Прижимал острое зубчатое лезвие к тонкой коже прямо под глазом, медленно им поводил так, чтобы пошла кровь, и сообщал, какие уродливые шрамы у них останутся, одновременно лапая грудь.

Только однажды Мальте пощадил клиента – бабу, разумеется, – хотя это был второй визит. Это была молодая девушка с длинными рыжими волосами по имени Сабина. Как только она открыла дверь, было понятно, что они с Мальте знают друг друга и что Мальте хочет ее трахнуть. Они так долго беседовали, что мне стало скучно, и я спросил, можно ли воспользоваться туалетом.

Оказалось, что можно.

Возвращаясь из туалета, я успел увидеть, как Мальте дает телке пачку купюр, хотя это она должна была нам денег.

Просто так.

Девица просияла и пообещала скоро заплатить.

И в этот момент Мальте меня заметил. Схватил за воротник, прижал к стене и прошипел мне на ухо:

– Никому ни слова, понял? Если вякнешь, мне крышка. И тебе тоже.

Я кивнул.

За кого он меня принимает? Думает, я настучу Игорю? Что я его новый лакей?

Но рыжеволосая была единственным исключением.

Остальные получали по морде.

Кто-то кричал. Кто-то плакал.

Верзилы с бицепсами, как у гориллы, и татуировками в виде черепов, скулили как младенцы и просили о пощаде. Одного парня вывернуло на мои новые кеды «Гуччи» после того, как Мальте заехал ему кулаком в живот.

Это было отвратительно.

Одно дело воровать электронику в «Медиа Маркте» или принимать заказы на доставку пиццы-кокса по телефону, но совсем другое дело – избивать людей. Мне это не надо. Я знаю, что нарушал закон, но алло, я же не чудовище.

Уже в первый вечер я понял, что компания Игоря не для меня.

Но как уволиться с такой работы?

В конце концов я набрался мужества и сказал Игорю правду, что мне не нравится лупить должников.

Он серьезно кивнул и улыбнулся. Откинулся на спинку стула, скрипнув кожанкой. Потом сказал, что это работа не для всех и что для такого труса, как я, найдутся и другие задания, раз уж у меня кишка тонка.

При последней фразе он ухмыльнулся, и я против воли покраснел от стыда.

Потом он снова стал серьезным и сказал, что все люди разные, что у каждого свои способности. Чтобы построить сильную организацию, нужно уметь задействовать разные таланты.

Потом нагнулся, достал завернутый в коричневую бумагу сверток размером с упаковку сливочного масла и бросил мне.

– Приходи вечером в понедельник на заброшенный завод и жди меня у закрытой автомастерской в девять. Ни минутой позже. Выключи мобильный, прежде чем выходить, и принеси сверток. Это очень важно, сечешь? Будешь стоять на стреме, пока я говорю с клиентом. Важным клиентом – дистрибьютором.

Он сделал паузу, окинул меня оценивающим взглядом и продолжил:

– В пакете пробники товара. Думаю, мне не нужно объяснять, что произойдет, если этот пакет потеряется?

Я кивнул и вышел из офиса Игоря за бильярдной со странным чувством стыда и облегчения. Но сильнее ощущалось облегчение: мне больше не придется никого дубасить, а что угодно лучше этого.

Но сейчас воскресенье, и облегчение, с которым я покидал прокуренный офис Игоря, сменилось тревогой.

Я взвешиваю пакет в руке, смотрю в окно. Сгустились тучи над бывшей больницей, моросит дождь. Асфальт черный и блестящий, как первый лед на глубоком озере.

Пакет не тяжелый, я бы сказал, что он весит где-то сто грамм. За короткое, но насыщенное событиями время работы в компании я научился прикидывать вес пакетиков.

Это удается мне не хуже счета в уме.

Сто грамм. Наверняка кокс. Восемьсот крон за грамм. Восемьдесят тысяч крон за пакет – по рыночной цене.

В дверь стучат. Я инстинктивно откладываю пакет на стол и иду открывать.

Входит мать.

Вид у нее усталый.

Вьющиеся каштановые волосы с проседью длиной ниже плеч. Джинсовая рубашка, обтягивающая грудь, на шее – золотой крест. Выглаженные штаны песочного цвета так изношены, что нижний край штанин пошел бахромой. В одной руке у нее пакет для мусора.

– Чем ты занимаешься? – спрашивает она, моргая и поправляя прядь волос. – Точнее, ты занят, или просто… Не важно. Не важно, делаешь ты что-то или нет.

Мама всегда болтает слишком много. Сыпет словами так, словно они сразу попадают в рот, минуя мозг. Как птицы, выпорхнувшие из гнезда.

– Ничем, – отвечаю я, надеясь, что она отстанет. У меня нет сил с ней собачиться.

– Ты позвонил Ингемару? Думаю, тебе стоит это сделать. Позвонить ему.

Ингемар – один из старейшин маминой общины. Мужик лет шестидесяти с курчавыми волосами и пухлыми красными губами. Он всегда улыбается, даже когда священник говорит об аде и смертном суде. Ингемар владеет сетью уличных киосков, где всегда требуется персонал. Так, по крайней мере, говорит мама.

Но с какой стати мне жарить сосиски за девяносто крон в час, когда я зашибаю в десять раз больше, работая на Игоря.

– Нет… Не успел.

Мать выпускает пакет из рук, и он шлепается на пол.

– Но Самуэль. Ты же обещал. Чем ты таким важным был занят, что не смог позвонить?

Я не отвечаю. Что я могу ответить? Что весь день играл в компьютерные игры?

Она подходит ближе, скрещивает руки на груди. Вокруг мусорного пакета на полу расползается мокрое пятно.

– Так больше не может продолжаться, Самуэль. Ты должен взяться за ум. Нельзя вот так сидеть дома и…

Видно, что она не может подобрать слов, чтобы выразить свое возмущение. Такое с ней редко бывает. Я вижу, как она обводит взглядом птичью клетку и покачивает головой.

Потом застывает.

– А это что такое?

Она хватает пакет Игоря со стола.

– Дай его мне, – вскакиваю я и тут же понимаю, что выдал себя с головой такой быстрой реакцией.

Мама трясет пакетом, словно по звуку можно определить его содержимое.

– Черт побери. Отдай пакет!

Я тяну руки за коричневым пакетом.

– Не ругайся в моем доме, – шипит мамаша и добавляет: – Что в этом пакете?

Она делает несколько шагов назад. В глазах не тревога и не злость, а одно разочарование.

Как обычно.

Я – главное разочарование ее жизни.

– Ничего, – говорю я.

– Ну раз ничего, то я его заберу. Раз там нет ничего важного, то и не важно, у тебя он или у меня. Так ведь?

Мать вертит пакет в руках, пристально изучает, словно это бомба. Дрожащими руками отрывает скотч и раздирает бумагу. Бумага поддается, и с десяток крошечных прозрачных пакетиков с белым порошком вываливаются и рассыпаются по полу, как осенние листья.

– Что за…?

– Это не то, что ты думаешь… Это…

Но что я могу сказать? Что еще может быть в таких пакетиках, как не наркота?

Мама, открыв рот, качается взад-вперед. В глазах у нее слезы.

– Прочь из моего дома, Самуэль. Прочь!

Голос у нее спокойный, хотя лицо такое, словно она увидела привидение среди бела дня.

– Я…

– Вон! – вопит она и опускается на корточки. Сгребает пакетики с пола, идет к мусорному пакету и закидывает их внутрь к пакету с молоком, панцирям креветок и яблочным огрызкам. Берет пакет и выходит в прихожую.

Я смотрю на мокрое пятно на полу. Слышу, как открывается входная дверь, слышу хорошо знакомый звук захлопывающейся крышки мусоропровода.

Входная дверь закрывается, шаги приближаются.

– Вон! – кричит она из прихожей.

Я собираю вещи, закидываю в рюкзак, надеваю толстовку и выхожу в прихожую.

– Исчезни из моего дома, – шипит мама. – И вот это возьми с собой.

Она стягивает браслет из цветных бусинок, который я сделал ей в первом классе, и швыряет на пол. Потом, всхлипывая, уходит.

Я поднимаю браслет: она носила его, не снимая. Потираю бусинки между пальцами.

Они по-прежнему теплые.

Ключ от подъезда подходит и к подвалу. Тяжелая дверь со скрипом отворяется, и в нос ударяет запах тухлой еды, старых памперсов и прокисшего вина.

Откуда-то снаружи доносится шум удаляющегося грузовика.

Я шарю по стене в поисках выключателя, нащупываю, нажимаю, и в следующую секунду помещение заливает холодный свет.

Но мусора там нет.

Новые, уже пустые мешки аккуратно висят, готовые принять мусор. Они шуршат на сквозняке от открытой двери.

Сердце уходит в пятки. Я бегу в подъезд, распахиваю дверь и выбегаю на улицу только чтобы увидеть, как мусоровоз увозит в дождь кокс на восемьдесят штук.

Это не моя вина.

Я всегда был импульсивен, даже психолог с зубами в какашках так сказала, а уж кому, как не ей, знать.

Я никому не хотел навредить, хоть мамаша и считает, что я нарочно испоганил ей жизнь.

Воровали мы только у богатых компаний, застрахованных по самое не могу, а травку и кокс загоняли только совершеннолетним, которые прекрасно знали, за что платят такие бабки.

Спрос рождает предложение.

Все, что мы делали, это удовлетворяли этот спрос – быстро, эффективно и клиентоориентированно.

А выбивание долгов вместе с Мальте?

Нет, я не горжусь этим. И будь я в состоянии повернуть время вспять, я бы отказался от этой работы. Но прошлое не вернуть. Время идет только вперед. Чертовы часики тикают и тикают.

Девятнадцать тридцать шесть.

Ровно через сутки, час и двадцать минут я должен быть на заводе.