355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Камиль Зиганшин » Возвращение росомахи (Повести) » Текст книги (страница 28)
Возвращение росомахи (Повести)
  • Текст добавлен: 3 сентября 2020, 13:30

Текст книги "Возвращение росомахи (Повести)"


Автор книги: Камиль Зиганшин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Лесины прогорели. Обнажившаяся земля, пропитанные влагой от растаявшего снега трава и листья вокруг кострища еще парили, но фиолетовые язычки пламени едва попыхивали. Одна головешка, стрельнув, вздрогнула, будто в агонии, и рассыпалась в прах. Лишь слабая струйка дыма говорила о том, что жар все еще прячется где-то в углях. Степан понял, как сильно застыл он на окрепшем морозе, только когда попытался встать. Руки еще ощущал, а вот ног как будто не было.

«Надо оживить костер, иначе околею!» – подумал Степан. Собрав волю в кулак, подтянул оставшийся хворост, раздул огонь. Когда пламя окрепло, придвинул к костру недогоревшие концы стволов. Немного согревшись, снял унты. Белые, как мрамор, пальцы не сгибались. Чтобы восстановить кровообращение, Степан принялся растирать их зернистым снегом. Минут через пять пальцы стало покалывать. По мере восстановления кровообращения боль нарастала. Вскоре, не имея сил терпеть, он, скрючившись на снегу, вопил на всю округу:

– А-а-а-а!.. Мы еще-е по-о-охо-одим!!!.. А-а-а!

Вытерев насухо порозовевшие пальцы, надел теплые носки, подремонтировал снегоступы и поковылял дальше по руслу ручья. Тут Степан с тревогой заметил, что со зрением у него не лады: вдруг, ни с того ни с сего все расплывалось, теряло очертания, меняло цвет. Да и головные боли усилились. Темное пятно впереди исчезло, но появилось ощущение, будто Степана кто-то преследует. Обернется – никого! Однако это ощущение было до того явственным, что он продолжал то и дело оглядываться.

«Неужто смерть? Не она сейчас мелькнула среди деревьев? Выжидает своего часа, гадина. Не дождешься!»

Временами одолевали слуховые галлюцинации. Степан отчетливо слышал то лай собак, то голоса людей, то колокольный набат. Он уже не сознавал толком, куда и зачем идет. В мозгу пульсировала одна мысль: не останавливайся… не останавливайся… иди…

Наконец в цепочке уже отчетливо видимых гор показался приметный проем со скалой-пальцем. Степан сразу узнал это место – километрах в пяти от него отцово зимовье.

– Как я промахнулся? Целил ведь на Петрову избушку. О, боже! Дай мне силы…

А расстраиваться была причина: от этого места до села намного дальше. К тому же впереди два перевала. Они невысокие, но сейчас ему и по ровному-то идти тяжко.

Опять задул, тараня горы серыми и плоскими, как льдины, тучами, северный ветер. Сухая снежная крупа змеистыми ручейками потекла по белому руслу. Ветер напирал, заходя то с одной стороны, то с другой. На прямых участках он разгонялся так, что снег, свиваясь в плотные смерчи, валил с ног. Холодные кристаллы забивали рот, глаза… Каждый шаг давался с огромным трудом, но Степан брел и брел за вновь замаячившим впереди «проводником». Когда силы оставляли его, приваливался, словно умирающий зверь, к дереву и, прикрыв глаза, отдыхал. Не шевелиться было для него самым большим наслаждением. Хотелось, чтобы оно длилось как можно дольше, но затягивать отдых опасно – заснешь, и смерть не упустит своего шанса.

Открыв глаза после очередного передыха, Степан обнаружил лежащую у ног куропатку. Она была еще теплая. Охотовед не удивился: он воспринял это за дар лесного духа. Мужики рассказывали и о более удивительных случаях.

Сняв шкурку прямо с перьями, путник, почти не жуя, съел мясистую грудинку и почти сразу ощутил прилив сил. Зашаталось немного бодрее.

Смеркалось, а избушки все не было. И проводник куда-то пропал. Степан растерялся. Он перестал понимать, где он и куда идет. А тьма тем временем сгущалась.

«Придется опять ночевать у костра», – обреченно подумал охотовед.

Кое-как свалив несколько сушин, запалил предпоследней спичкой огонь. Ели вокруг стояли разлапистые, и Степан устроил из их ветвей роскошное, пружинящее ложе. Рухнув на него, почти сразу провалился в бездну. Костер прогорел, а измученный путник продолжал спать. Разбудили мягкие и настойчивые толчки в спину. Открыв глаза, огляделся… Никого! Видимо, опять померещилось.

Затянув недогоревшие хвосты сушин на чуть тлеющие угли, дождался, когда огонь охватит их, и опять свернулся на хвойной постели. Мороз под утро совсем озверел. Когда через пару часов Степан вновь попытался освежить костер, ни руки, ни ноги не слушались. Да и дрова кончились.

«Ну, вот и все!» – лениво подумал он и закрыл глаза. Но возникшие перед мысленным взором лица жены и дочери пронзили сознание:

– Как же они без меня?! Такое горе им… Нет, сдаваться нельзя!

Перебарывая апатию, Степан завалился набок, затем, с нескольких попыток, лег на живот. Самым трудным оказалось подтянуть под себя одеревеневшие ноги и встать на колени. Когда это удалось, принялся, опираясь на посох, по частям поднимать тело.

Перед тем как сделать первый шаг, долго стоял, шатаясь и дрожа от непрекращающегося озноба. На него в эти минуты страшно было смотреть. Глаза глубоко запали, почерневшая, потрескавшаяся от мороза кожа на лбу и остро выступающих скулах свисала струпьями. Зубы стучали, сотрясая подбородок и спутавшуюся бороду.

«Куда идти? Ах да! Вон проводник… Вперед! За ним!» – скомандовал сам себе Степан. Но, провалившись в снег, сообразил, что не надел снегоступы. Один нашел сразу – лежал у края лапника, а от второго остался лишь покоробленный кусок ремня – остальное сгорело в костре. Видимо, пока спал, нечаянно столкнул ногами.

Снежный покров в горах заметно глубже и рыхлей. Поэтому каждый шаг требует немалых усилий. Что делать? Степан недолго думая переломил несколько густых ветвей ели пополам и, положив их друг на друга, притянул остатком ремня к подошве унта. Получилась широкая, надежная площадка. Опираясь на нее, можно было худо-бедно передвигаться. Правда, через час кровь с такой силой запульсировала в голове, что, казалось, вот-вот разорвет черепную коробку. Слуховые галлюцинации обострились, глаза заволокла белая муть с плавающими в ней огненными кругами. Возникая ниоткуда, они наплывали один на другой, переплетались в цветистый клубок, после чего разбегались, чтобы вновь соединиться.

Все вокруг теряло очертания. Степан теперь различал лишь контуры ближних деревьев. Цветные, мерцающие круги вертелись все быстрее и быстрее. В голове стал нарастать противный гул, опять забухали колокола. Неожиданно все пропало – путник потерял сознание.

Глава 44
Урок

– Ермилыч!.. Ермилыч! Ты меня слышишь?

Степан с усилием открыл залепленные оледеневшими ресницами глаза и промычал что-то нечленораздельное.

Чья-то сильная рука приподняла ему голову и поднесла кружку с горячим чаем. После нескольких глотков живительного напитка взгляд охотоведа стал осмысленным. Он огляделся. Напротив него сидел на корточках Лукьян. Поодаль стоял снегоход. Вокруг тайга.

«Искали! Не бросили!» – с благодарностью подумал Степан. Напряжение сразу спало, он расслабился и погрузился в целительный сон. Очнулся почти через сутки уже дома. Здесь было тепло. Пахло дымком самовара, свежезаваренным чаем, геранью, стоящей в горшках на подоконниках, и тем духом надежного семейного гнезда, которое свивают любящие супруги годами.

Жена, осторожно смазывая ноги, лицо и руки гусиным жиром, рассказала ему, что, когда вертолет не вернулся, командир авиаотряда утром, взяв двоих опытных таежников, вылетел на «аннушке» с лыжными шасси на поиски.

– Место крушения нашли, вывезли погибших и груз. По следам поняли, что ты идешь в сторону Верхов. Мужики на лыжах сразу вышли навстречу. А Лукьян на снегоходе только на следующий день – все ремонтировал свою тарахтелку. Он и отыскал тебя. Фельдшер – отец Сергий – сказал, что чуть припоздай, сердце от мороза остановилось бы. – Женщине в очередной раз за прошедшие дни стало не по себе от того, что она могла бы потерять мужа.

Вечером, узнав, что Степану получшело, к нему заглянул и сам батюшка.

– Ну, как он?

– Слава богу, ожил.

Следом ввалились соседские мужики. От радостного возбуждения они то и дело поглаживали товарища по плечу, как бы убеждаясь, что живой.

– Спасибо, ребята! Спасибо!.. Большое спасибо! – только и бормотал растроганный Степан. – А вам, Лукьян Митрофаныч, отдельная благодарность!

– Ты не меня благодарить должен, а росомаху. То бишь Топа. Я его по белой отметине на груди узнал. Он к тебе и привел. Так бы не сыскал – всего замело. Дикий зверь, а с понятием. Честно скажу, подумал: вот бы стрельнуть на шапку. Но Господь отвел от греха – ружья-то не взял. Топ сразу понял, что я не опасен. Подбежал, глянул на меня и в ельник, а сам все оглядывается, как бы зовет. Я за ним. На прогалине он встал. В снегу порылся и отбежал. Я к раскопу. Гляжу – из снега бушлат торчит. Вот такая, брат, история.

– Ну и дела! Фантастика! А я никак в толк не мог взять, кто впереди меня идет. Оказывается, Топ… Какой умница!.. А где он?

– Как увидел, что тебя откопал, ушел в горы. Представляешь, даже не обернулся. Вроде как обидели его чем.

Степан потупил взор и чуть слышно прошептал:

– Так оно и есть, обидели… Сильно обидели…


ЛОХМАТЫЙ

Молодцеватый, несмотря на свои пятьдесят семь лет, Федор Дементьевич, или, как его звали в деревне, Лапа, стоял, упершись сильными ногами в широкие свежеструганные доски крыльца, и в который раз оглядывал красивые резные наличники на окнах новенького дома зятя.

Распахнулась дверь, и из нее с шумом вывалились, похохатывая, плотная, во всем похожая на отца дочь Наталья и следом высокий жилистый зять.

– Пап, кончай смолить. Пошли в дом, замерзнешь, – выпалила она.

– Да пора мне, Натаха, – сказал Лапа, кивая на расплющенный между туч багровый глаз солнца. И, потоптавшись, неторопливо спустился по ступенькам в пока еще неухоженный, необжитый двор.

– Лохматый! – властно позвал он собаку и направился к переминающемуся с ноги на ногу от мороза и нетерпения Гнедко. Ласково похлопал его литой круп. Расправил упряжь. Взбил в санях сено. Укрылся тулупом и удобно устроился в розвальнях, облокотившись на тугой, прикрытый брезентом мешок муки.

– Бывайте здоровы! Ждем в гости, – крикнул он, обернувшись.

Крупный, с мощным загривком лохматый кобель, крутившийся вокруг, рванул вслед заскрипевшим саням и в мгновение ока обогнал затрусившего ровной рысцой мерина. Миновав поселок и густую сосновую посадку, въехали в березовый с осиной пополам лес. Солнце скрылось за ощетинившимся верхушками деревьев холмом. Темнело.

«А все-таки правильно, что в августе на новоселье не поехал, – подумал Лапа. – Дотянул до срока и сразу двух зайцев убил: у молодых побывал и мясо продал. Однако башка у меня с толком», – самодовольно улыбнулся он, поглаживая бороду.

Дорога нырнула под гору и завиляла по стиснутой увалами долине ручья. Сани на покатых ухабах мерно покачивали, точно баюкали. Лапа, не выпуская вожжей, вытянулся и с удовольствием прикидывал, как распорядиться выручкой.

Он не любил людей, не умеющих зарабатывать. «Лентяй или простодыра» – говорил он о таких. «Вот и зять тоже хорош! Буровой мастер называется! Цемента не может подкинуть… Тоже мне, порядочный! Тьфу!» – сплюнул он.

Его размышления прервало испуганное фырканье Гнедко.

Конь тревожно прядал ушами и, раздув ноздри, опять фыркнул. Бежавший впереди Лохматый прижался поближе к саням. Лапа обернулся и, шаря взглядом по сторонам, заметил какое-то движение вдоль увала. Смутные тени скользили по гребню не таясь, открыто! Волки!!!

Противно заныли пальцы, засосало под ложечкой.

– Но! Но! Пошел! – сдавленно просипел Лапа, наотмашь стегнув мерина, хотя он и без того уже перешел на галоп и, вскидывая в такт прыжкам хвост и гриву, несся по накатанной дороге так, что ветер свистел в ушах. Деревья, стремительно вылетая из темноты, тут же исчезали за спиной. За упряжкой потянулась вихрастым шлейфом снежная пыль.

Волки растворились во тьме. Лента дороги вместе с ручьем петлей огибала высокий, длинный увал. Хорошо знавший окрестности матерый вожак не спеша перевалил его и вывел стаю на санный путь к тому месту, куда во весь дух несся Гнедко.

Лапа, нахлестывая коня, лихорадочно соображал, что делать: стая не могла так легко оставить их в покое. Он чуял, что петля таит смертельную опасность, но повернуть обратно не решался – поселок уже был слишком далеко.

– Авось упрежу, – успокоил себя Лапа. И, придерживая вожжи одной рукой, другой нашарил в сене топор.

Внезапно мерин дико всхрапнул и, взметая снег, шарахнулся в сторону – наперерез упряжке вылетела стая. Мощный главарь с ходу прыгнул на шею Гнедко. Еще миг – и тот бы пал с разорванным горлом, но оглобля саданула зверя в грудь, и он рухнул на снег. Человек опомнился, схватил мешок муки и с силой метнул в стаю.

Увесистый куль еще не успел упасть, как волки живой волной накрыли его и растерзали в белое облако. За это время Лапа успел выправить сани на дорогу.

– Давай! Давай! – осатанело заревел он, нещадно лупцуя мерина кнутом.

Обезумев от страха и боли, Гнедко несся, стреляя ошметками снега из-под копыт. Он обошел умчавшегося было вперед Лохматого.

«Неужто оторвемся?» – мелькнула надежда.

Сани неслись по ухабам, то возносясь, то падая. На поворотах наездника бросало из стороны в сторону. А сзади неумолимо накатывалась голодная стая. Федор Дементьевич ощущал это каждой клеткой тела. Вот вожак, клацая зубами, попытался достать не поспевавшего за упряжкой Лохматого, но пес в смертельном ужасе прибавил ходу и, изнемогая, запрыгнул в розвальни.

Вытянувшись вдоль узкой колеи, стая бежала свободно, легко, как бы скользя по снегу, молча и неотвратимо настигая выдыхавшегося коня. Лапа уже слышал их прерывистое дыхание. Еще немного – и волки, пьянея от горячей крови, разорвут, растерзают долгожданную добычу на куски. Он сдернул с себя овчинный тулуп и швырнул на дорогу. Звери набросились на него, но, обнаружив обман, возобновили погоню с еще большей яростью.

Человек снимал и кидал в сторону стаи то шапку-ушанку, то рукавицы, но, однажды одураченные, серые не обращали на них внимания. Разгоряченная преследованием стая жаждала крови и мчалась, неумолимо сокращая расстояние. Бешеная, изматывающая гонка близилась к финалу.

Охваченный страхом, Федор Дементьевич, не умолкая, исступленно вопил, брызгая слюной, то на коня: «Быстрей, Гнедко, быстрей!», то, обернувшись назад, устрашающе тряся топором, на стаю: «Порублю! Всех порублю!»

Казалось, еще несколько секунд – и матерый повиснет на руке, а остальные трое станут рвать его, еще живого, на куски… Мужик лихорадочно огляделся. В ногах жался Лохматый.

Глаза Лапы вспыхнули сатанинским огнем – собака? Живая тварь, кровь – вот что нужно стае! Он ногой пихнул пса навстречу смерти, но бедняга, широко раскинув лапы, удержался. Все его существо выражало недоумение и обиду.

– Пошел, паскуда! – срываясь на петушиный фальцет, завизжал разъярившийся Лапа и нанес сапогом увесистый удар.

Лохматый скособочился и, сомкнув челюсти, мертвой хваткой вцепился в борт саней.

Волки были совсем близко. Человек уперся спиной в передок, поджал ноги и с такой силой ударил по лобастой голове, что пес, оставив на гладко отполированном дереве светлые борозды от клыков, косо слетел с саней и, перевернувшись в воздухе, рухнул на дорогу. Слух полоснули истошный визг, глухой рык.

«Все, конец», – подумал Лапа, передергиваясь. В беспощадной памяти остался немигающий укорительный взгляд собаки.

Упряжка промчалась сквозь ольшаник и вывернула из ложбины на заснеженный холм, откуда уже видны редкие огоньки деревни. Загнанный Гнедко замедлил бег.

Только тут полураздетый Лапа почувствовал, как сотрясается от пережитого ужаса и холода все его тело. Закопавшись в сено, он натянул поверх себя кусок брезента и настороженно вглядывался в удаляющийся непроницаемо-черный лес. Страх постепенно отпускал, уходил как бы внутрь. Но, раз за разом прокручивая в памяти происшедшее, Лапа то и дело невольно ежился.

Въехав на окраину деревни, он попридержал запаленного коня: «Добрый, однако ж, у меня мерин. Другой не сдюжил бы такой гонки».

Подъезжая по унылой, пустынной улице к своей красавице-избе за сплошным крашеным забором, расчувствовался: «Мог ведь и не увидеть боле».

Ставни были плотно закрыты. Свет не горел.

«Спит, чертовка. Ей-то что», – обозлился на безвинную супругу Федор Дементьевич, вылезая из саней. Открыл ворота, загремел сапогом по двери.

В доме глухо завозились. Торопливо засеменили. Лязгнул засов. Дверь приоткрылась. Лапа, не взглянув, прошел мимо тощей фигуры в сени. Щелкнул выключателем – темно.

– Лампочка перегорела, Федя, – тихо пояснила жена.

Лапа чертыхнулся и скрылся за ситцевым занавесом в жарко натопленной горнице.

– Не думала, что так скоро. Назавтра ждала, – оправдывалась хозяйка.

– Мечи на стол, замерз, – скомандовал муж, опускаясь на табуретку. – Эх, черт, Гнедко-то на улице, – и, нахлобучив старую ушанку, поспешно выскочил.

Распряг и завел мерина в теплое стойло. Накрыл подрагивающие, взмыленные бока попоной. Подложил в кормушку охапку сухого душистого сена.

– Ешь! Это тебе за справную службу. – Лапа протянул руку погладить ухоженную гриву, но мерин почему-то отвернул морду. – Ты чего?.. Чего ты? Это ты зря! Да если б не Лохматый – нам бы конец! Понимаешь – всем конец! Я спас тебя… Спас! – горячо зашептал, оправдываясь, хозяин.


Гнедко, тяжело дыша, упорно смотрел в сторону. «А может, и не погибли бы? – неожиданно уличил Лапу кто-то изнутри. – Топором саданул одного, глядишь, другим острастка, а то и на порубленного собрата позарились бы».

От этой простой мысли Федор Дементьевич сник. «Совсем я расклеился. Чего голову себе морочу… Что сделано, то сделано… сделано правильно».

Проходя мимо конуры, зацепил цепь. Она сиротливо звякнула и обожгла сердце тупой болью. Пересиливая внезапно навалившуюся слабость, он воротился в избу.

Жена ждала у накрытого стола. Умывшись в прихожей, муж сел, прижался спиной к теплой печке и замер.

– Как съездил, Федя? Видал молодых-то?

– Видал… Живы-здоровы. Хоромы большущие, со всеми удобствами. Топят газом. Обещают на недельку приехать к нам… Помочь по хозяйству.

– Да у них, поди, у себя в дому работы хватает, – робко возразила супруга.

– Ничего, у себя всегда успеется.

– Мясо-то продал?

– А то! Мясо – не редька, только свистни. – Лапа нащупал завораживающе толстую пачку купюр и, вспомнив про подарок, вынул из другого кармана сверток.

– Держи, – развернул он цветастый платок.

– Ой, спасибо, Федя! Ой, спасибо!.. А красавит-то как!

– Будя трепаться, – грубовато оборвал муж, шумно хлебая щи.

Примерив обнову у зеркала, жена еще более оживилась. На губах заиграла несмелая улыбка. Прибирая со стола, обронила:

– Пойду Лохматому костей снесу.

Лапа чуть не поперхнулся.

– Ложись-ка лучше, сам покормлю. Посмолю заодно перед сном, – торопливо возразил он, – да и Гнедко пора поить.

Взяв миску, он вышел на свежий воздух. Покурил. Напоил коня. Опять покурил. Сколько ни старался Федор Дементьевич заставить себя думать о происшедшем как неизбежном и оправданном, гибель Лохматого занозой сидела в мозгу, палила огнем.

В постели Лапа без конца ворочался с боку на бок. Перед воспаленным взором вновь и вновь возникала одна и та же картина: сквозь вихри снежной пыли взлетает темный силуэт, плавно переворачивается в воздухе и скрывается в гуще голодной, разъяренной стаи. Взлетает, переворачивается и…

За окном время от времени раздавались странные, непонятные вздохи. Напряженно вслушиваясь в них, он незаметно забылся. И опять стая догоняла, окружала его, неумолимо затягивая живую петлю все туже и туже. В голове возник нарастающий гул.

– А-а-а! – заметался Лапа.

– Федя, ты чего? Что с тобой? Заболел? – трясла за плечо жена.

Лапа затравленно уставился на нее – не мог взять в толк, где находится, все еще жил привидевшимся. Оглядевшись, наконец узнал дом, жену.

– Фу-ты, – облегченно выдохнул он.

– Чего кричал так, Федя? – допытывалась встревоженная супруга.

– Мяса, видать, переел. Мутит. Недоварила, верно… Спи…

Жена принялась участливо гладить сивые, непокорные кудри мужа. Так и заснула, оставив маленькую жесткую ладонь на его голове. Лапа осторожно убрал ее на подушку. Сон не шел. Чем старательнее пытался он отвлечься, думать о чем-нибудь приятном, тем назойливей лезли в голову мысли о Лохматом.

С щемящей тоской вспомнилось, как принес его, еще безымянного щенка, домой. Как радовался тому, что растет сильный, не признающий чужих страж усадьбы. Как преданно сияли его глаза, как ликовал, суматошно прыгал, захлебывался счастливым лаем, встречая с работы; с какой готовностью исполнял все желания хозяина.

Промаявшись почти до утра, Лапа осторожно встал, оделся и вышел в сени. Отпер дверь. У крыльца из предрассветной мглы проступило косматое чудище: морда в рваных лоскутах кожи, ухо, болтающееся на полоске хряща, слипшаяся в клочья шерсть, злобно ощерившаяся пасть.

– Лохматый?! Ты?! Не может быть…

Растерявшись, Лапа невольно попятился, запнулся о порог и упал. В голове вновь возник и стал нарастать гул… Гул смерти…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю