Текст книги "Возвращение росомахи (Повести)"
Автор книги: Камиль Зиганшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Потомство
Хотя морозы по ночам еще кусались, солнце начало потихоньку плавить поверхность снежных надувов. С разлапистых елей время от времени шумно опадала комьями снежная кухта. Вокруг темных стволов снег проседал, образуя глубокие воронки. Если день был теплым, снег подтаивал и за ночь схватывался льдистой коркой. Этим спешили воспользоваться волки. По насту они легко догоняли и оленей, и лосей. Не доев одну жертву, на следующий день резали еще и еще. Такая безрассудная алчность серых, с одной стороны, вызывала недоумение у росомах, а с другой – радовала, поскольку обеспечивала пропитанием и их.
В один из пасмурных и ветреных дней Пышкой вдруг овладело беспокойство. Малыши в утробе так разбуянились, что она вынуждена была время от времени ложиться. В конце концов росомаха забралась под ветви кедрового стланика и замерла, прислушиваясь к мягким ударам изнутри. Нетерпеливый Клык попытался побудить подругу продолжить поиски добычи, но Пышка так глянула на него, что он тут же принялся копать в снегу пещеру. Малыши тем временем успокоились. Росомаха встала и решительно направилась в сторону лесистого нагорья. Клык покорно зашагал следом.
В закрытом с трех сторон скалами тупичке Пышка остановилась. Супруг все понял: принялся рыть в мощном снежном надуве родовую берлогу. За несколько часов работы прокопал туннель длиной метров десять, с двумя отдушинами в потолке. Внутри устроил три камеры: гнездовую, продуктовую и уборную[53]53
Летом росомахи постоянных убежищ не имеют. С наступлением холодов устраивают временные убежища – неглубокие норы – либо используют естественные углубления. Только перед родами они роют долговременные снежные берлоги, сходные с берлогами белых медведей. Длина туннеля к гнездовой камере может колебаться от пяти до тридцати метров.
[Закрыть]. Самая просторная – гнездовая. Кладовая и уборная – поменьше. Единственный вход в логово представлял собой овал размером тридцать на сорок сантиметров. Все приметные пеньки и неровности в окрестностях парочка пометила где мочой, где калом.
Под утро на свет появились три мокрых комочка, облепленных реденькими волосками дымчатого цвета. Малыши были слепы и совершенно беспомощны. Единственное, что они умели, – ползти на запах молока. Насосавшись, затихали у лохматого подбрюшья между теплых, широких лап матери. Пока они спали, Пышка тщательно вылизывала их.
Клык же поспешил на охоту. За ночь развиднелось. Снег под лучами солнца искрился так, что слепил глаза. Света много, но тепла еще маловато.
Обнаружив свежие следы косуль, Клык, размашисто «ныряя», пустился в погоню. Увидев росомаху, грациозные олешки, взметая снег, в ужасе бросились врассыпную. Прыгали врастяжку, словно камешки-голыши по воде. Вычислив по частым, беспорядочным прыжкам самую слабую особь, Клык погнался за ней. Бежал без надрыва, ибо знал, что, как бы косуля ни старалась, наступит момент, когда она встанет.
Вначале поджарая козочка легко взмывала над снежной периной. Но с каждой минутой ее прыжки становились все ниже и короче. Острые кромки наста секли шкуру ног, особенно передних. На колотых льдистых пластинках появились алые пятнышки. И вот уже беглянка перешла на мелкий, путающийся шаг. Взмыленные бока колыхались часто-часто, язык вывалился от изнеможения. Последние силы покинули косулю. Она встала, опустила изящную головку, обреченно ожидая развязки. Сокрушительный удар по крупу опрокинул животное на снег… Клык отгрыз заднюю ногу и понес ее в логово.
Пышка, переполненная материнским счастьем, дремала в полутьме. У сосков, наполовину утонув в теплой, мохнатой шубе, сладко почмокивая крошечными ротиками, посапывали малыши. Розовые, с тонкой кожицей животики сытно раздулись. Учуяв дразнящий аромат мяса, мамаша приподняла голову. Осторожно освободившись от сосунков, она с жадностью набросилась на еще не остывшую добычу. Насытившись, посмотрела на кавалера глазами, полными благодарности.
Через несколько дней шерстка у детенышей закурчавилась и приобрела кремовый цвет с темными крапинками на лапках. Малютки пока еще были вялыми, малоподвижными. Большую часть времени дремали. Просыпались лишь для того, чтобы отыскать в густой шерсти матери упругий сосок и поесть.
Родители растили своих отпрысков по-спартански: щенки лежали без подстилки, прямо на голой земле. Старший был самым крупным среди них. Еще его выделял крутой, широкий лоб. Слезящиеся глазки только начали открываться, а он уже видел. Нечетко, но видел. Братья же еще с неделю были незрячими и находили мать – источник тепла и пищи – по запаху. Это преимущество помогало Лобастому опережать остальных в поиске самого щедрого на молоко соска.
Когда наконец прозрели и братья и стали посягать на его права, первенец злился и решительно оттеснял конкурентов головой. Если такой маневр не помогал, отпихивал лапами. Того, кто пытался огрызаться, Лобастый хватал едва прорезавшимися зубками за ухо и принимался теребить, таскать из стороны в сторону, урча сквозь стиснутые челюсти.
Средний брат, добродушный увалень, в таких случаях не сопротивлялся. Дождавшись конца трепки, продолжал делать намеченное. Больше всего доставалось последышу. Как только мать засыпала, Лобастый, набычив голову, отжимал младшего к снежной стенке, не давая тому возможности вдоволь насосаться. Через несколько дней малыш до того ослаб, что так и остался лежать там.
Вернувшийся с охоты Клык обнаружил скрючившегося в углу камеры отпрыска, взял его в пасть, чтобы переложить к Пышке. Поняв, что детеныш мертв, вынес наружу и зарыл в снег.
Сосунки постоянно требовали молока и тепла. Поэтому Пышка редко покидала логово. Да и не было в том нужды – Клык исправно обеспечивал ее мясом. Однако вскоре он стал пропадать. Как-то на целых три дня. Рассерженная росомаха укусила его за ухо. Клык в ответ недовольно хоркнул и стал отлучаться еще чаще. Пришлось смириться с охлаждением отношений. А малыши требовали все больше пищи.
Однажды перед уходом Клык так безучастно глянул на Пышку, что та поняла – он не вернется. Принесенной им зайчатины хватило ненадолго. За пару дней были раздроблены и сгрызены все скопившиеся от прежних трапез кости. Молоко у Пышки пошло на убыль.
Ребятня не наедалась. Будь в живых все трое, братьям пришлось бы совсем худо. Голодные вопли росомашат вынудили Пышку оставить малышей и идти на охоту. Следов, заслуживающих внимания, поблизости не оказалось: Клык основательно «зачистил» эту территорию. Удалось поймать лишь перебегавшую по снегу к куче валежин мышку.
Искать поживу надо было вдали от логова. Вскоре ей повезло: поймала двух зайчат. Голод утолила, но, чтобы накормить малышей, нужна была более крупная добыча. Росомаха обошла устроенные вместе с Клыком в пору изобилия «схроны», но они оказались пусты – бывший кавалер уже опустошил их. Пришлось вернуться к голодным детям и хоть скудно, но покормить их. Через день голод и недовольный писк отпрысков опять погнали ее на охоту. Теперь она отправилась за соседний отрог. Там в изголовье одного из распадков имелся часто посещаемый оленями соленый ключ.
При спуске с косогора ей почудился запах мяса. Принюхавшись, определила, что он доносится из пещерки, образованной елью, вывороченной с корнями. Проход в нее преграждали два толстых, ровно обрезанных ствола. Один из них лежал на земле, второй наклонно нависал над ним. В глубине, под сложенным шалашиком пластом земли, в полумраке виднелись кусок мяса и тушка рябчика. Добраться до этого богатства можно было только протиснувшись между бревен.
Подлетела сорока.
Чэп-щэп, чиррп-черек! Опасно! Опасно! – прыгая с ветки на ветку, беспокойно затараторила лесная болтушка.
Долго стояла росомаха в нерешительности. Она и без сороки понимала, что неспроста проход к мясу перекрыт бревнами. Еще раз тщательно принюхалась. Запаха металла не было. Нос улавливал только будоражащий аромат мяса. Тем не менее благоразумие взяло верх: Пышка продолжила путь к солончаку. Но тот не оправдал ожиданий – ни одного свежего следа. Последний – трехдневной давности. Тропить его не было смысла.
Что же делать? Ослабленной голодом росомахе тяжело было продолжать поиск добычи. А перед глазами постоянно всплывало обнаруженное на косогоре мясо. Выбора нет – детей надо кормить!
Вернувшись к странному сооружению, Пышка осторожно проползла в щель между бревен и, ухватив рябчика, тихонько потянула его на себя. В тот же миг на нее рухнуло что-то тяжелое. Раздался неприятный хруст. Пышка рванулась, но тело прожгла такая боль, что она на время потеряла сознание.
Очнувшись, росомаха попыталась выбраться из-под бревна, но задние лапы не слушались. Пышку охватил панический страх, однако материнский инстинкт быстро подавил его. Упираясь передними лапами в нижний ствол, она, раздирая шкуру, чуть-чуть продвинулась вперед. Еще чуть-чуть! Еще!.. Все! Шкура на крестце содрана, зато она на свободе!
Переведя дух, бедняжка попыталась встать, но задние лапы по-прежнему не повиновались. Она их даже не чувствовала. Росомаха торопливо съела рябчика, следом – кусок мерзлой оленины и, загребая снег передними лапами, поползла. Задние безвольно волочились следом. Сейчас все было подчинено одной цели: добраться до потомства!
Когда она ползла по склону вверх, за ней оставалась взбитая лапами бугристая снежная траншея. Зато вниз росомаха, благодаря длинной, гладкой шерсти, скользила, оставляя за собой лишь неглубокий желоб. Самым трудным оказался подъем на террасу перед логовом.
Росомашата встретили мать жалобным скулежом. Напрягая последние силы, она подползла к ним. Почуяв тепло и запах молока, малыши зашевелились и, толкая друг друга, вцепились каждый в свой сосок. Насытившись и согревшись, они сладко засопели.
Через четыре дня Пышка околела. До последнего вздоха она кормила своих детенышей. Те еще долго жались к остывшему телу матери, яростно теребя холодные соски.
Часть II
ТОП
Стреляя в зверей, мы стреляем в свои души.
Глава 14
Ермил. Спасение росомашат
Дед Ермил, несмотря на то что уже не единожды давал зарок завязать с промыслом, как только открывался сезон, начинал метаться по дому. В конце концов не выдерживал и уходил в тайгу, обещая жене, что лишь на пару недель, душу отвести. Но никогда не держал слово. Вот и нынче, хотя в его меховой копилке было уже девять соболей и пора было в Верхи, да и суставы разболелись так, что по утрам, прежде чем подняться с нар, по полчаса массировал колени и поясницу, старый охотник все же решил продолжать охоту, дабы довести счет до пятнадцати хвостов. Тогда уж никто не скажет, что Ермилу пора на покой.
Но верно в народе говорят – человек предполагает, а Бог располагает. Вечером у него начались страшные рези в желудке. А стоило съесть чего-нибудь, даже просто выпить чайку, так боль становилась нестерпимой. Похоже, открылась давно забытая язва. Два дня лечился травами, но ему становилось все хуже и хуже. Надо было срочно выбираться в жилуху.
Отправился в путь налегке – взял лишь шкурки соболей и несколько сухарей. В село вошел в середине ночи. Как ни странно, в его избе теплился огонек. «Батюшки! Неужто бабка чует, что иду?» – обрадовался Ермил.
Как только стукнул калиткой, дверь отворилась. Маленькая, придавленная годами жена всплеснула сухонькими ладошками:
– Господи! Слава богу, живой! Чего только не передумала – сны плохие видела.
– Не зря видела. Чтой-то совсем плохо мне, мать. Еле дошел.
– Может, сбегать Степу разбудить?
– Угомонись. Утро вечера мудренее… Динке лучше поесть дай…
К утру деду похужело, и Степан отвез его в город, в больницу. Прощаясь, отец сказал:
– Сынок, похоже, я тут надолго. Ты уж сходи, собери мои капканы, да пасти с кулемками опусти.
– Не волнуйся, батя. Все сделаю. Ты, главное, поправляйся.
* * *
Сразу же выбраться на отцовский участок Степану не удалось. Все время задерживали какие-то дела. Попал уже в марте. На первом путике снял трех соболей и одну норку. Вернее, только ее переднюю часть: сохранилось то, что находилось в воде. Остальное мыши съели. На втором в кулемки угодила пара огненно-рыжих колонков. Третий, последний, путик – Ермиловский угол – был самым длинным, но из семидесяти ловушек порадовала только одна пасть, стоящая в самом конце у «чайного» родника. Уже издали было видно, что самолов сработал. Степан непроизвольно прибавил шаг. Однако пасть оказалась пуста.
По остаткам шерсти на бревне и уже оплывшим под солнцем следам охотник определил, что в ловушку угодила росомаха. Сильный зверь сумел выбраться из-под тяжелого давка и, оставляя на снегу борозду (со стороны казалось, будто протащили мешок с песком), уполз в сторону скалистого нагорья.
По характеру следа Степан понял, что у зверя не действуют задние конечности. Это обнадеживало: значит, ушел недалеко! Однако, к удивлению опытного охотоведа, ему пришлось, несколько раз теряя и вновь находя борозду, идти три километра, прежде чем она уперлась в зажатую между каменных глыб снежную нору. Овал лаза от частого посещения был отполирован до блеска.
– Ах, вон оно что! К детям ползла.
Степан принялся топором вскрывать канал, но никак не мог добраться до жилой камеры. Выручил Мавр – его чуткое ухо что-то уловило, и пес, дрожа от возбуждения, принялся раскапывать сугроб метрах в пяти от Степана. Тот бросился на помощь. Когда истончившийся купол обвалился, охотовед увидел шертистый ком. Степан отпрянул было, но ком не шелохнулся. В голове пронеслось: «Мертвая! Где же детеныши?»
Шерстинки посреди шубы слегка зашевелились. В густом меху охотовед нащупал двух щенят. Отощавшие малыши едва слышно пищали. Они были так слабы, что, когда пытались поднять головки, их начинала сотрясать неудержимая дрожь. Тем не менее лобастый щенок открыл «пасть» и даже попытался оскалиться. Второй, напротив, смотрел доверчиво, с надеждой.
Малыши были такими худыми, что сквозь нежную шубку прощупывалось каждое ребрышко, и улавливался стук сердца. Вид крошек растрогал охотоведа. Он, как никто другой, понимал: еще день-два – и им конец.
– Давайте-ка сюда, заморыши! Тут тепло! – Степан сунул малышей за пазуху.
Затем вытащил из норы и росомаху. Увидев, что та без хвоста, ахнул:
– Батюшки, старая знакомая!
Придя в зимовье, Степан растопил железную печь, развел в кружке с горячей водой сухое молоко и налил его в пластиковую бутылку. Пометавшись в поисках подходящей соски, отрезал от кожаной перчатки мизинец и, проткнув шилом дырку, надел на горлышко. Выпив теплого молока, малыши подняли тупые мордочки и запищали, требуя добавки. В итоге каждый выхлебал граммов по триста.
– Сколько ж дней вы, ребятки, голодали?! – оглядывая росомашат, произнес Степан.
Сознание того, что он спас их от смерти, наполнило его сердце радостью. Вернувшись домой, первым делом спросил жену:
– Вера, ты не знаешь, у кого в деревне ощенилась сука?
– На что тебе?
– Да вот росомашат на отцовом участке подобрал. Мать померла. Пристроить надо.
Степан вынул из-за пазухи найденышей.
– Ой, какие хорошенькие! – воскликнула жена. – В рубашке, похоже, родились. Пока ты ходил, у нашей Натальи Аська ощенилась. Что интересно, один из щенков – копия твой Мавр.
Степан вздохнул с облегчением: его двоюродная сестра Наталья – добрый человек. Уж у нее-то росомашата не пропадут.
Дверь открыл муж сестры – Николай. Этот поджарый, жилистый мужик объявился в поселке лет пять назад после отбытия срока в колонии. Человеком он оказался мастеровым и безобидным. Сойдясь с вдовой Натальей, жил тихо: рыбачил, плотничал по дворам, частенько помогал отцу Сергию. Это он вырезал из сосновых плах Царские врата и обрамление для иконостаса. Как бы оправдывая свою необычную фамилию – Пуля, – делал он все быстро и ловко.
Степан показал Николаю спящих в корзинке малышей.
– У них мать погибла. Вера сказала, у вас Аська ощенилась. Возьми, пожалуйста. Выкормить надо.
– Щенки-то чьи?
– Росомахи.
Николай напрягся.
– Я, конечно, не охотник, но слышал, что росомаха вредный зверь. Мол, в тайге она главный мародер, чуть ли не подручная сатаны. Даже…
– Зачем всех слушаешь? – перебил раздраженно Степан. – Если что интересно, у меня спроси. Про любого зверя расскажу. На самом деле росомаха очень даже полезный и разумный зверь. А главное – необходимый тайге.
– Ну ладно, коль так. А долго выкармливать?
– До осени. Потом на зообазу сдадим. На росомах всегда большой спрос.
– Айда! Попробуем Аську обмануть.
Пуля взял росомашат и, обсыпав их сенной трухой, устилавшей пол хлева, сунул прямо к брюху собаки. Та тщательно обнюхала пополнение. Запах не чужой, но ее малышами не пахнет. Зарычала было на всякий случай, но голодные росомашата уже успели прилепиться к соскам. Материнский инстинкт не позволил лишать их пищи. Тем более что потягивали они до того жадно и энергично, что Ася даже задремала от блаженства. Ей нравилось, когда так активно опустошались ее сосцы.
Перед уходом Степан наклонился и ласково погладил собаку.
– Умница! Спасибо тебе.
После живительного сна росомашата сели и заозирались: куда это они попали? Вокруг светло и просторно, рядом на мягкой подстилке копошатся незнакомые щенки. Вместо темного косматого живота перед ними вздымался белый и довольно гладкий. От него не пахло матерью. Все чужое. Зато тепло и сытно! Но где же мама?!
Тут что-то заскрипело, и стало еще светлей. Над ними склонился большой зверь. Лобастый предупредительно ощерился. Наталья, а это была она, осмотрев малышей, запричитала:
– Бедняжечки! Какие вы худенькие! Ну ничего, я вас откормлю, вы только кушать не ленитесь.
Мелодичные звуки, издаваемые незнакомкой, и нежные прикосновения были до того приятны, что по телу росомашат пробежала сладкая дрожь.
За месяц найденыши окрепли и освоились. Теперь они не лежали часами под боком Аськи, а резво бегали по двору, участвовали в общих играх и потешных потасовках. Лобастый в азарте подчас так злобился, что горлышко начинало дрожать от хриплых звуков, и игра переходила в драку. Николай с Натальей от души смеялись, видя, как неуклюже переваливается на бегу с лапы на лапу убегающий от него брат. За эту комичную походку они назвали его Топом.
Добродушный малыш всем улыбался. Кто-то возразит: «Росомаха не может улыбаться!» Ну да, не может. А вот Топ мог, причем так искренне, что ему тоже начинали улыбаться в ответ.
Несмотря на упитанность, он в этой дворовой команде был самым подвижным и любопытным. Вскоре Топ знал в лицо обитателей не только человечьего логова, но и большинство соседей. Его удивляло то, что на них нет теплой, пушистой шерсти. Еще больше поражало пристрастие людей к ходьбе на двух лапах. Он тоже так умел, но на четырех-то удобней и быстрей.
Топ различал двуногих не только по внешнему виду, но и по голосам. Грубые, хриплые принадлежали самцам. У самок голоса были нежнее и мягче. Особенно приятный был у пышнотелой коротышки, кормившей их.
Запахи, шедшие от нее, приветливый взгляд говорили: ее не надо бояться, ей можно доверять. Выражая свою симпатию, Топ частенько покусывал мягкие пальцы кормилицы, а во дворе, не отступая ни на шаг, путался под ногами. Тут же постоянно крутилась коза Манька. Она все норовила пожевать подол юбки своей хозяйки. Топ из ревности запрыгивал козе на спину и, больно кусая загривок, отгонял подальше.
Поскольку молока у Аськи на всех не хватало, Коротышка стала подкармливать малышей кашами. Больше всего накладывала увальню Топу. Она же приучила его есть хлеб. Однажды, отщипнув кусок от еще теплого каравая, протянула его любимцу, ласково воркуя: «Ешь, Топушка, ешь!» Малыш опасливо обнюхал необычное угощение и отвернул мордочку: запах приятный, но пробовать страшно.
– Глупенький! Это так вкусно! – Наталья демонстративно откусила кусочек и, аппетитно чмокая губами, снова протянула хлеб малышу.
Топ последовал красноречивому примеру, а разжевав, весело покачал хвостом: «Вкусно! Еще!»
Восхищенная понятливостью малыша, Наталья потрепала его за ушами – «Умница!» – и протянула кусочек побольше. Когда она попыталась так же подкормить и приголубить Лобастого, тот сердито заурчал и попятился.
С того дня любимым лакомством Топа стал свежеиспеченный хлеб. Когда хозяйка пекла его и по двору расплывался пьянящий хлебный дух, он, в предвкушении теплой краюхи, садился у двери, терпеливо дожидаясь угощения.
Со временем щенкам и росомашатам начали давать мясо, рыбу. При «дележе» лучший кусок, как правило, отхватывал Лобастый.
– Знатный добытчик из него выйдет, – заключила хозяйка.
– Не спеши. Дай клыкам вырасти, тогда посмотрим, – возразил муж.
Если Топ был общительным и дружелюбным, одним своим видом вызывал улыбку, то Лобастый постоянно демонстрировал свой недоверчивый и нелюдимый характер. Не дай бог кому-нибудь взглянуть на него в упор. Он тут же начинал злобно скалиться и рычать.
Топ, наоборот, сам тянулся к людям. Когда Наталья с Николаем разговаривали, он потешно наклонял голову, как будто пытался понять их. И, судя по его поведению, он действительно кое-что понимал. Если ему говорили: «Не хулигань!» – он отходил с виноватым видом, а когда говорили: «Молодец!» – подпрыгивал, восторженно вилял хвостом. И с каждым днем количество слов, на которые он «разумно» реагировал, росло.
Топ был любимчиком не только благодаря смекалке и добродушию, а еще и потому, что в нем, несмотря на полноту и обманчивую неуклюжесть, чувствовался крепкий внутренний стержень. У него были хорошие, ровные отношения со всеми, но признавал он только Пулю, Наталью и высокого двуногого с «мордой», густо заросшей кудрявой шерстью, – Степана.
Тот навещал найденышей вместе со своим громадным псом, которого Топ запомнил, поскольку он был увеличенной копией его лучшего друга – Амура, тоже белого, с черными лапами пса. В этом сходстве не было ничего удивительного – Мавр был отцом Амура.
В очередной раз осматривая росомашат, Степан сказал Пуле:
– Поразительно, что Топ такой покладистый. Для росомах это не характерно. Почти все изучавшие и наблюдавшие их биологи отмечают агрессивность, необщительность этих зверей. Думаю, что, кроме присущего ему от рождения доброго нрава, этому поспособствовало то, что он попал к нам сосунком. А вот брат никак не раскроется. Жесткий характер. Два брата, а какие разные… Все, как у людей.
– Ты, Степан, оказался прав: врут охотники про росомах. Сколько я за этими мальцами наблюдаю – ничего худого не заметил. Наоборот, по чистоплотности и вовсе всем пример. Вылизываются часами, в туалет ходят в одно и то же место.
– А ты все – дьяволы, дьяволы! Какие ж они дьяволы? Мы ведь их сами злобим. Помнишь, к моему бате одна повадилась? Так он же сам виноват – стрелял в нее. Вот и мстила.
Мужики помолчали, думая каждый о своем.
– Николай, а ты не хочешь охотой заняться? – неожиданно спросил Степан. – Наши на пушнине и мясе хорошо зарабатывают. Участки свободные есть. Сейчас два пустует.
– Да нет. Не лежит у меня к этому делу душа. Курицу-то зарезать не могу.
– Понятно… Мне это знакомо…
* * *
Если Топ радовался всем и всему, то хитрован Лобастый был всегда сосредоточен, себе на уме. Как только хозяйка уходила из дома, он подсовывал когти под дверь и рывком открывал ее. Прокравшись на кухню, хватал, что глянется, и уносил добычу под кровать или за печь, где втихаря съедал. Когда маленького «медвежатника» застукали и попытались наказать, он принял такой покаянный вид, что гнев уступил место с трудом сдерживаемой улыбке.
Этот разбойник был до такой степени ушлым, что даже научился открывать холодильник.
Однажды он все же крупно проштрафился. С такой силой дернул нижнюю, запертую на замок, дверцу горки, что стоящая на верхних полках посуда повалилась на пол. На грохот разбившихся тарелок, чашек и рюмок вбежала хозяйка. Копившаяся десятилетиями посуда, частью оставшаяся еще от родителей, превратилась в груду осколков. В сторонке стоял, понурив голову, Лобастый. И хотя его взгляд выражал глубокое страдание, тут даже добросердечная Наталья не сдержалась и в гневе вышвырнула разбойника на крыльцо.
После этого случая входную дверь в летнюю кухню и избу стали запирать на двухстороннюю задвижку. Во дворе же «молодежь» ни в чем не ограничивали. Они устраивали потешные схватки, погони. Когда солнце особенно сильно припекало, отлеживались в тени.
Лобастый к общим играм и вылазкам присоединялся редко. Как правило, разгуливал в одиночестве или отлеживался под крыльцом. Топ же с подросшими щенками, можно сказать, сроднился. А с Амуром они даже ночью не расставались: спали, прижавшись друг к дружке.
В четыре месяца росомашата хоть и не достигли размеров взрослых особей, но окрас меха уже ничем не отличался: буро-коричневая спина, та же подковообразная шлея от основания хвоста до предплечья. Ноги от ступней до колен в черной блестящей шерсти. Только у Лобастого, в отличие от брата, спина была намного светлей и по цвету почти сливалась со шлеей.
Степан частенько заходил и осматривал росомашат. Когда очередь доходила до Лобастого, Пуля предупреждал:
– Поосторожней! Он, черт такой, может и тяпнуть. Его и сдашь на зообазу. А Топа я оставлю. Привязались мы к нему. Особенно Наталья. Ласкун такой, умница!
– Да уж! Звери, как и люди, всяк со своим характером.
