Текст книги "Возвращение росомахи (Повести)"

Автор книги: Камиль Зиганшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 8
Беседы

Наполовину вросшая в землю избенка с почерневшими венцами, крошечным окошком и односкатной, с широким напуском, крышей стояла на краю елани, зажатой между лесистым отрогом и бойким ключом. У боковой стены – поленница крупно наколотых дров. Одна из тропок сбегала мимо неохватных сосен прямо к каменистому ложу ручья. Когда подходили к зимовью, с дерева слетела парочка рябчиков. Спланировав в разные стороны, они задорно засвистели.

– Узнали, сорванцы! Всю зиму подкармливаю. С ними хорошо! Вон как чисто трельку выводют! – потеплевшим голосом пробасил Макарыч.

Дверь была открыта настежь и подперта поленом для проветривания. Внутри сумрачно, прохладно. Углы тонули в полумраке. Подслеповатое оконце едва освещало стол и прокопченные за многие годы венцы. С обеих сторон стола – нары из толстых деревянных плах, застеленных лосиными, уже изрядно потертыми шкурами. Вдоль стен – полки с посудой, мотками веревок, правилки. Под потолком – перекладина для сушки одежды, на крючьях мешочки с крупой, сухарями. Слева у двери – железная печь.

Чтобы не нарушать царящей здесь прохлады, ужин готовили на костре. Горячие струи воздуха, поднимающиеся от него, мерно покачивали темные ветви обступавших деревьев. Уставшие собаки повалились тут же, расслабленно вытянув лапы. Задремавший Мавр и во сне продолжал охотиться: бил хвостом, хрипло рычал, будто бежал за зверем.

Поели, помыли в ручье посуду, а чай, заваренный на листьях зверобоя и смородины, пошли пить, спасаясь от кровососов, в зимушку. Макарыч с трудом протиснулся сквозь узкий дверной проем.

– Когда рубил, худой был, – словно оправдываясь, пояснил он.

– И как давно рубили? – полюбопытствовал практикант.

– Давненько. Ты, поди, и не родился ишо.

Поскольку уже стемнело, пришлось зажечь свечку. Только тогда заметили в колеблющемся пламени листок, пришпиленный ножом к стене.

– Кто-то гостил, – Макарыч снял записку и протянул практиканту. – Прочти, очки дома оставил.

– «Сосед, благодарствую за приют. Этот нож – за глухаря. Грешен, не устоял, подстрелил на твоем участке. Не серчай. Обнимаю. Лукьян», – с выражением прочел Вася.

– Плохо, что подстрелил, но молодец, что не утаил, – похвалил охотовед.

– А то как же! Обманешь – фарт уйдет, да и покоя на душе не станет. По честному-то жить оно приятней.

– Что верно, то верно! Чистая совесть – главное в жизни! – согласился Степан, лохматя пятерней жесткие кудри так, что из них посыпался лесной мусор.

По давно установленному обычаю на уже занятом участке другие промысловики не охотились. Это добровольное размежевание угодий добросовестно исполнялось. Права соседей не нарушались. Избушки и лабазы не знали замка. Их охраняло уважение к старому, выработанному веками порядку.

– Михаил Макарович, можно вопрос? – подал голос Вася.

– Валяй, студент! – пророкотал промысловик.

– У вас вот шрам на шее. Это не медведь?

– Рази это шрам?! Так, царапина. Шрам вот! – Макарыч засучил рукав и показал бугристые лиловые борозды. – Честно говоря, сам виноват. Миша в берлоге обычно головой на юг ложится – такая манера у него. А мы с Лукьяном поторопились. Давай тыкать жердиной не с той стороны. Вижу, снег передо мной вздувается и выскакивает с ревом черная туча. Пастью руку с жердиной схватила и давай трепать. Слава богу, собаки насели с двух сторон, отвлекли. Тут уж Лукьян не оплошал – с одного выстрела уложил.

– Хорошие у вас лайки.

– Плохих не держим, – с гордостью произнес Макарыч.

Допив чай, он ладонью смел со стола крошки и отправил их в рот. Вася же не унимался:

– А правда, что медведь в берлоге лапу сосет?

– Брехня! Семерых брал, лапы у всех сухие. И еще, запомни на будущее: медведь не такой увалень и простодыра, как в книгах пишут. Ловок и быстроног, чертяка. А уж голова-то как работает! Прошлой осенью с одним долго разбирался. Иду, значит, по путику, капканы проверяю: где подновлю, где новые поставлю. Вдруг вижу, след мой стал почему-то намного больше. Метров двести так. Потом опять нормальный. Что за наваждение?! Повернул назад, иду рядом, приглядываюсь. Только тогда дошло – это ж медведь по моим следам протопал!

Я вперед вернулся и там, где след перестал быть широким, сделал круг. Смотрю, метрах в шести за кустами – снежная ямина. Представляешь, докуда эдакая махина сиганула. Потом – еще одна. Дальше уже шагом. В гору почесал. Там под стлаником пустот полно – для берлоги подходящие места. Ну, думаю, завтра с собаками приду и добуду. И что? – тут Макарыч сделал многозначительную паузу. – Наутро выпал такой снег, что все скрыл. Вот ведь какая башковитая зверюга: знал, когда ложиться.

– Недавно прочитал в журнале, будто росомаха – это медведь-лилипут, – вспомнил Вася.

Степан засмеялся:

– Ну и загнули! Росомаха, действительно, похожа на медвежонка, но относится все-таки к семейству куньих. Правда, выделена в отдельный род – росомахи. Среди них она самая крупная. Зоологи ее еще гигантской куницей называют. Так что ее не лилипутом, а Гулливером правильней будет величать.

Какое-то время пили чай молча.

– А вы, Михаил Макарович, как промышлять зверя предпочитаете? Капканом или гоном? – нарушил молчание любознательный паренек.

– Ловушками, конечно, поуловистей, но в угон намного весельше. Это и промысел, и азарт. Бывает тяжко вдругорядь, зато удовольствие.

Помолчав, парнишка обратился к охотоведу:

– Степан Ермилович, я вот заметил такую вещь: в глазах зверей всегда печаль таится. Как вы думаете – почему?

– Бог его знает… Может, оттого, что жизнь нелегкая, может, оттого, что век их короток, а может, нас страшатся.

Так, кружка за кружкой, тянулся разговор.

– Василий, ты бы тоже рассказал нам чего.

– Так не знаю, что вам интересно будет.

– На следующий год у тебя диплом. Тему-то выбрал?

– Да. Мой руководитель предложил собрать материал по акклиматизации уссурийского енота, вернее, енотовидной собаки, у нас, в Кировской области, и проанализировать последствия.

– Интересная тема. Всегда важно знать, что дало местной фауне появление нового вида. Бывают ведь и негативные последствия. Вон на Огненной Земле в середине пятидесятых годов выпустили сорок канадских бобров, а сейчас их численность перевалила за четыреста тысяч. Теперь ломают голову, как спасти от этих «дровосеков» леса… – сказал Степан. Потом, немного помолчав, продолжил: – А про енотов я одной потешной историей могу поделиться. После третьего курса практику на Дальнем Востоке, на реке Иман, проходил. Там в августе, когда идут муссонные дожди, паводки случаются похлеще весенних. В тот год вода особенно большая была. Мы с егерем на лодке островки объезжали. Спасали тех, кто не успел уйти в сопки. Видим, на одном енотовидные собаки жмутся. Вода уж у ног, а они возле затопленных нор стоят, трясутся. Подплываем. Бедолаги обрадовались, забегали туда-сюда, но в лодку лезть боятся. Для вида зубы скалят. Егерь выбрался на берег и на них так рявкнул, что иные сразу в обморок попадали – до того пугливые. Тем, кто устоял, пинком для острастки слегка поддал. Они брык – и лежат, словно околели. Бери за шиворот и делай что хочешь. Потеха! Шестерых в два мешка растолкали, а седьмой не поместился. Пришлось положить прямо на дно, а на морду куртку накинуть. Плывет лодка, покачивается, уключины скрипят – страшно енотам, не шевелятся. Ежели вдруг и заворочается кто, егерь топнет: «А ну!» – и мешок вмиг цепенеет. А тот, который на дне, знай себе под куртку тычется – прячется, стало быть. Выбрали берег повыше, выпустили. Разбежались кто куда – искать незанятые норы, рыть новые. А мы опять по островам. Уже в сумерках высмотрели енота огромного, прямо бочонок на ножках. Так он сам в лодку прыгнул. Выпускать его егерь не стал. Жену решил разыграть. Вошел в дом, развязал мешок и вытряхнул енота на пол. Супруга, как обычно, набросилась: «Ты чего? С ума сошел? Только мокрой псины в доме не хватало!» От ее крика енот брякнулся без чувств. «Вот видишь, – говорит ей егерь, – даже дикий зверь от твоего крика окочурился. Каково же мне с тобой бок о бок столько лет жить?»

– Во, молодец! Надо ж такое удумать, – давился со смеху Макарыч. – Мою старуху бы так пугнуть, чтоб не ворчала лишка… Отменный ты, Степа, рассказчик и, вообще, правильный мужик. Уважаю! Опосля учебы домой вернулся, не то что мой дурень. Того, на модный манер, «урбанизацией» контузило. Не понимаю, как он в тех бетонах живет?! Вода невкусная, воздух грязный, шум, толкотня. По мне, самая лучшая крыша – небо, лучший дом – густая ель. Сегодня под одной заночевал, завтра под другой. Простор! Красота! Дышать сладко!

– Это верно! Тайга – воля! Город – тюрьма! – согласился Степан.

– У нас и народ не такой порченый.

– И то правда! Люди посовестливей. А городские что?! Привозил мой начальник одних. Вооружены до зубов: карабины с оптикой, приборы ночного видения. Не охота, а убийство.

– Так вы же тоже убиваете, – робко заметил Вася.

– Тут, студент, большая разница. Они убивают ради удовольствия, а мы – для пропитания семьи. Убивать ради удовольствия – грех.

– Зачем же тогда росомах выслеживаем? Их ведь не едят.

– Мы и не собираемся их убивать. Для зоопарка ловим. Пусть городские увидят, какой необычный и редкий зверь в нашей тайге обитает.

– А по мне, лучше б его не было. Зловредная, шкодливая тварь. Не столько съедает, сколько ворует и портит. Чем их меньше в тайге, тем лучше, – вдруг рассердился, что-то вспомнив, Макарыч.

Степан улыбнулся:

– Эх, Макарыч! Всю жизнь в тайге прожил, а не уразумел, что бесполезных зверей не бывает. Каждый для чего-то нужен. Росомаха-то как раз очень даже необходимая животина. Ведь ее главное предназначение – очищать лес от останков погибших, начиная с мыши, кончая сохатым. А вредничает она только по отношению к охотникам: мстит за убийства других обитателей тайги. Ты прикинь, сколько зверья мы каждый год добываем!.. По мне, росомаха – борец за справедливость. Так сказать, таежный Робин Гуд. Вот и к бате она не случайно повадилась: он же ранил зимой одну, – вспомнил он недавний разговор с отцом.

Глава 9
Остров

Затянутое облаками небо едва посерело, а Степан уже кашеварил. Наскоро перекусив, загасили костер и возобновили поиски росомах.

Хоть и обмелела речка, на другой берег переходили по огромной, недавно упавшей лесине. Собаки же зашли в воду с радостью. Переплыв, энергично отряхнулись и умчались в чащобу, где почти сразу взяли след. Он действительно привел к озеру. Точнее – к старице, вытянутым кольцом охватывающей продолговатый лесистый остров. Берег – сплошь вязкий ил. Дальше вода, затянутая ряской. В одном месте она была разорвана двумя черными полосами – росомахи переплывали. Бежавший впереди всех Мавр рванул было в горячке к воде, но, с трудом выдирая из ила лапы, отступил. Псы в нерешительности затоптались, заскулили, как бы извиняясь.

– Лапы узкие, не держат. У росомах-то они что лыжи. А зимой, когда обрастают густым жестким волосом, еще ширше делаются: от следов пестуна[49]49
  Пестун – медвежонок предыдущего помета (обычно самка), оставшийся с матерью и помогающий воспитывать (пестовать) медвежат текущего года (сеголетков).


[Закрыть] не отличишь, – пояснил практиканту охотовед.

– Недалеко отсюда староверская гать была. Мне ее когда-то дядя показывал. Пошли, там и перейдем. Только б дерево с зарубкой найти.

Память Михаила Макаровича не подвела. Свернув у сосны с затесом, покрытым коростой запекшейся смолы, посохами нащупали гать и перебрались по уложенным по дну бревнам на остров. Вышли в аккурат на мыс.

– Вы пока тут побудьте. Только собак не отпускайте, а я пройду по берегу, разведаю. Не курите, тихо сидите, иначе спугнем.

Степан вернулся через час.

– Там, где на ряске полосы, на берегу обрывки водорослей валяются – нападали, когда росомахи отряхивались. Следы уходят к взгорку. Весь остров обошел – выходного нет. Значит, на острове затаились. План такой: я пройду на противоположный конец острова и развешу сети, а вы с собаками через час выходите. Ваша задача как можно громче стучать, кричать – гнать их на меня.

В назначенное время Макарыч с Васей, колотя сухими палками по стволам, двинулись вдоль узкого острова. Собаки на поводках поначалу шли молча, но, возбужденные необычным поведением людей, вскоре забрехали на все лады.

Росомахи отдыхали на каменистом обнажении чуть выше развалин староверческого скита. Услышав крики и лай, они кинулись к концу острова. Наткнувшись на косо натянутую сеть, побежали вдоль нее. Подпустив их поближе, Степан выстрелил в воздух. Звери в страхе метнулись в разные стороны и, взлетев на подвернувшиеся сосны, затаились в кронах. От сизого облака порохового дыма в лесу запахло тухлыми яйцами.

Набежавшие собаки окружили приземистое дерево, на которое взобрался Угрюмый, и принялись облаивать его. Макарыч непроизвольно вскинул ружье.

– Берем живыми, – крикнул, напоминая, Степан и, достав из рюкзака мелкоячеистую сеть, развесил ее по кустам вокруг дерева. После этого срубил прямоствольную березку и отсек ветки. На конец жерди привязал петлю из жесткой капроновой веревки.

Подведя ее к отмахивающейся с грозным рыком росомахе, охотовед ловко накинул петлю на лапу и стянул упирающегося Угрюмого сначала на нижнюю ветвь, а потом и на землю. Макарыч в тот же миг накрыл зверя солдатским одеялом. В темноте он сразу затих. Звероловы спеленали ему лапы, стянули их между собой в «букет» и, надев на голову черный холщовый мешок, пошли ко второй сосне, под которой уже бесновались, хрипели от ярости лайки.

Вторая росомаха взобралась гораздо выше, и Степану пришлось срубить еще одну березку. Связав гибкие стволы внахлест, он с трудом подвел конец жерди к зверю. Из-за большой длины она играла из стороны в сторону, и охотоведу никак не удавалось накинуть «пляшущую» петлю на лапу. Промучившись минут пять, Степан опустил шест, чтобы передохнуть и увеличить размер кольца.

– Уходит! Уходит! – завопил Макарыч.

Прогремел выстрел, следом второй. Все произошло так быстро, что Степан едва успел заметить мелькнувшую в хвое бурую тень.

– Вот шельма! Верхом ушла! Здоровая, а прыгает, что белка! Лишь только шест опустил, так она сиганула на ближнюю сосну и пошла, пошла… Чуть успел стрельнуть. Кажись, зацепил.

– Японский городовой! Предупреждал же: живьем берем! – в сердцах ругнулся охотовед.

Расстроенные звероловы облазили остров вдоль и поперек, дважды обошли его по береговой линии: все пытались найти выходной след, но впустую. Собаки даже ни разу голос не подали. Если бы они умели говорить, то рассказали бы, что пахнет зайцами, куропатками, глухарями, прелой травой, а вот запаха росомахи нет.

– Что за чертовщина?! Ничего не понимаю. Не сквозь землю же она провалилась, – растерянно бормотал Макарыч.

Глава 10
Ночевка

Сгущающиеся сумерки напомнили, что пора становиться на ночлег. Подойдя к кряжистому кедру, Степан объявил:

– Шабаш, граждане-учетчики! – и, сняв рюкзак, осторожно вытряхнул из него росомаху.

Василий разжег костер, повесил на косо воткнутую палку прокопченный чайник, и звероловы разлеглись на толстом слое хвои. Чистые, спокойные небеса обуглились в багровом огне заката, и кто-то принялся старательно засевать их зернышками звезд. Ковш Большой Медведицы склонился к горе и стал поливать ее макушку черной краской.

Пламя то и дело выхватывало из тьмы рваные куски леса. Лежать на пружинящей подстилке после трудного дня было приятно. Усталость как будто стекала в землю, а с небес вливалась сила. Но надо было вставать и идти за дровами, варить кашу для себя и собак.

Управившись с делами, опять устроились у костра. Степан стянул с головы росомахи мешок. Зверь угрожающе заурчал. Это был самец. Бусинки черных глаз горели в бессильной злобе. Не будь его лапы надежно стянуты, саданул бы когтями.

Охотовед подозвал Васю:

– Ну, студент, знакомься с росомахой. Видишь, голова действительно похожа на медвежью. Но морда более короткая и ушки маленькие, слегка прижатые. А мех намного длиннее. Из-за этого туловище кажется нескладным и массивным. – Степан осторожно провел рукой по спине пленника. – Потрогай, какой шелковистый волос. Он единственный в своем роде: волоски настолько гладкие, что кристаллики инея не оседают на них – сразу осыпаются. Видишь светлую шлею по бокам? Она всегда от плеч до основания хвоста тянется. Поперек лба еще одна светлая полоска. Эта хорошо оттеняет темную смоляную маску вокруг глаз.

– Такой красивый зверь, а в нашей библиотеке ни одной книги про нее.

– Неудивительно. Про росомах вообще мало что написано. Они ведь очень скрытные. Ведут столь уединенный образ жизни, что за ними сложно наблюдать. А зверь не только красивый, но и интересный! Многие его качества вызывают уважение. Неутомимый, целеустремленный, бесстрашный. Не пасует ни перед волками, ни перед медведем. Но, в отличие от серых, кровь зря не льет: бессмысленной резней не грешит. Росомаха – хищник, но хищник рачительный. Это я и для тебя, Макарыч, говорю, – повернулся к промысловику Степан.

– Хороша рачительность – шкодят, воруют. Натуральные мародеры! – упрямо стоял тот на своем.

– Чего ты на них так взъелся? Тебе лично что плохого росомахи сделали?

– Мне, может, и ничего, да люди говорят…

– Говорят, в Москве кур доят, – обрезал охотовед. – Я одно знаю точно: не тронь зверя – и он тебя не тронет. Это не только росомах касается. Помнишь моего одноклассника Антипа? Он еще живоотловом занимался.

– Как же! Помню. Известный бездельник, прости господи. Ты, наверное, про историю с медведицей? – проворчал раздраженный Макарыч.

– Ага.

– Ой! А что это за история? – встрепенулся студент.

– Да ничего хорошего… Степан пусть и расскажет, – буркнул промысловик.

– На самом-то деле история весьма поучительная… Один медвежонок угодил в ловчую яму, а поскольку Антип проверял их редко, малыш в ней помер с голода. Мамаша затаилась поблизости и караулила, пока обидчик не появился. Замяла насмерть… Что ж, теперь будем кричать: «Медведи кровожадные! Людей убивают!»? Сам ведь напросился…

Пока шла беседа, собаки чистились. Тщательней всех вылизывался Мавр, но, несмотря на все его старания, едкий запах держался, вызывая у него приступы кашля.

– Что, вонькая зверюга?! Половчей надо быть, – погладил любимца Степан.

Лайка слегка вздрагивала под тяжестью хозяйской руки, а глаза светились счастьем и бескорыстной преданностью, свойственной лишь собакам. Мавр боготворил хозяина. Умей он говорить, воскликнул бы: «Что прикажешь, повелитель?» Ради доброго отношения пес был готов на любой подвиг, даже на новую встречу с вонючкой.

Ночную тишину прорезал густой волчий вой, гордый и уныло-щемящий одновременно. Волк начал снизу, постепенно повышая тон. Ему ответил голос потоньше, но полный силы, заливисто-трепещущий. Учетчики замерли.

– Ну, студент, у тебя сегодня хорошая практика. Слушай! Это молодой заявляет о себе. Радуется жизни! – шепотом пояснил Макарыч.

Не успели оба воя слиться в слаженный дуэт, как к ним присоединился третий. И вот уже переливается от утробнонизкого до высокого, как туго натянутая тетива, многоголосый хор.

– Воют так, ровно душу вынуть хотят. Сколько в этих «песнях» звериной тоски, какая отрешенность! – произнес Степан.

– У меня прям мурашки по спине забегали, – отозвался Вася и перекрестился.

– А я люблю их арии. Особливо, когда враз несколько завоют с повизгиванием и подбрехом. Вслушайтесь, это ж целый оркестр. У каждого свой голос. Взрослый воет басом, у волчицы голос выше и пожиже. У самых матерых песня в несколько колен и протяжная.

Неожиданно в волчью песню врезался тонкий, срывающийся на частый, отрывистый собачий лай, визгливый скулеж.

Вася вопросительно глянул на Макарыча.

– Это волчата голос пробуют… – пояснил тот. – А сейчас переярок… Слышишь, начинает хорошо, а конец не вытягивает – сипит. Если внимательно слушать, то можно определить, сколько в стае волков и какого они возраста.

– Да, волки – удивительное племя. Умные, организованные. В стае жесткая иерархия и дисциплина. На охоте каждый четко знает свою роль. Но вместе с тем они, как и люди, все разные. Кто-то ленив – ест только то, что, как говорится, само в пасть идет, кто-то жесток – режет, не раздумывая и без меры. Для таких убийство – забава. Кто-то верен, а кто-то предаст, не задумываясь. Но что у них не отнять – супружескую верность хранят всю жизнь. Трогательно заботятся о потомстве. Если волчица погибает, волк в одиночку воспитывает и кормит волчат. А сам так и остается вдовцом, – просвещал студента Степан, подкладывая сучья в костер.

– Слышал, будто волчица не защищает потомство, когда люди ее детенышей из логова забирают. Издали молча наблюдает. А как же материнский инстинкт? – вопросительно глянул на охотоведа парнишка.

– Сложный вопрос. Версий много. Возможно, она бережет жизнь для того, чтобы на следующий год дать новое потомство. А может, надеется выследить, куда унесут волчат, и ночью освободить их. Хотя, скорей всего, первопричина – страх. Страх перед человеком. Конечно, странно, что у волков он проявляется в столь гипертрофированном виде. Наверное, сказывается опыт предыдущих поколений. Человек всегда воевал с волками. И те, кто пытался защитить потомство, погибали. Выживали те, кто уходили, – рассуждал Степан. – Между прочим, опытные волчатники никогда не опустошают логово полностью. Одного щенка обязательно оставляют. Если всех взять, то волки этим логовом больше не пользуются. А так каждый год можно урожай собирать.

– Верно Степан Ермилович говорит, – не утерпел, встрял многоопытный Макарыч. – У волков все подчинено сохранению жизни волчицы. Если выхода нет, то волк даже себя может подставить под выстрел. А иной проявляет такую смекалку, что диву даешься. Как-то гнал парочку на лыжах. Впереди волчица, за ней волк. Когда они добежали до поваленного дерева, он ударом лапы сбросил ее под ствол. Завалил снегом и побежал дальше. Не всякий человек до такого додумается, а тут волк!

Макарыч встал и, разминая затекшие ноги, прошелся взад-вперед. Потом хитро посмотрел на Васю:

– Хочешь настоящего матерого послушать?

– Еще бы!

– Погоди чуток, – произнес охотник полушепотом, придавшим особую значительность моменту.

Откашлявшись, он сложил руки рупором у рта, придавил горло с обеих сторон большими пальцами, а указательными слегка сжал переносицу, закинул голову и затянул низким басом. Потом забрал повыше, раскрывая ладони. Завершая песню, взял такие минорные ноты, что собаки дружно заскулили.

– Эх, не то! Мощи нет и гнуси мало. Тоски не хватает! – расстроился Макарыч, отирая губы. – Давно не вабил.

И тут вдруг завыл Мавр. Это было до того неожиданно, что промысловик чуть не поперхнулся. Выл кобель, высоко задрав скорбную морду. Всем своим видом он выражал непомерную тоску и боль. Пел так выразительно и проникновенно, что сидящие у костра боялись пошевелиться. А кобель Макарыча Тайфун от удивления или страха поджал хвост и забился между котомок. В это время Мавр взял такую ноту, что у людей по спинам пробежал озноб. Пес при этом закатил глаза и весь задрожал.

Когда он умолк, растроганный Степан кинулся обнимать и целовать любимца.

Мавр от такого бурного проявления чувств хозяина даже застеснялся.

– Ну, друг! Не ожидал! Ну ты выдал! Певец! – взволнованно бормотал охотовед.

– Похоже, в нем есть волчья кровь, – резонно заметил Макарыч.

– Да ты что! На хвост посмотри – чистокровная лайка, – возмутился Степан.

Разговор прервала поспевшая пшенная каша с салом. Вася съел свою порцию и украдкой заглянул в котелок.

– Не стесняйся, сынок, доедай. Тебе не повредит – вон какой худой, – ободрил его Макарыч.

Подновив захиревший было костерок, студент выскоблил котелок до дна.

Чем выше поднималось пламя, тем яснее проступали колеблющиеся стволы кедров. Глядя на эту игру, паренек заснул. Степан еще какое-то время сидел, наблюдая за волшебной пляской вихрастых протуберанцев, но безжалостный сон свалил и его. Подбросив сучьев, Макарыч укрыл товарищей плащ-палаткой и устроился рядом.

Васе снилось, будто он стоит в толпе людей. К ним ползет паукообразное чудище. Оно хватает и поедает людей одного за другим и уже подбирается к нему. Вася бежит, бежит и оказывается в дремучем лесу. Чудище, почти догнавшее его, неожиданно останавливается. Оно почему-то боится зайти в лес. Воспользовавшись заминкой, Василий вбегает в стоящий среди деревьев необычный дом: его стены и крыша совершенно прозрачные. Откуда-то появляются люди в касках и начинают стрелять по дому из ружей. Вася мечется по комнатам, но спрятаться негде. Он слышит приближающийся вой, но вместо волка появляется громадная росомаха. Она сгребает стрелков, как муравьев, и проглатывает их…

В эту ночь и охотоведу снился странный сон: какие-то уродливые создания, похожие на доисторических бронтозавров. Они напали на его жену и дочь, когда те собирали грибы. Женщины сумели увернуться и с криком бросились в разные стороны. Степан мчится на помощь, но не видит их. Слышит только крики: «Папочка, ты где? Степа, помоги!» Степан пытается бежать, но ноги не повинуются. Он уже не идет, а еле-еле двигает ими, словно к ним приковали многопудовые гири.

От ужаса охотовед открыл глаза. Спина и лоб в холодном поту. Охотовед поежился. Медленно обведя взглядом густую паутину из ветвей и листьев, спящих рядом товарищей, сообразил, что это всего лишь сон. Тем не менее он так и не смог успокоиться. Встал и направился к ручью умыться. Его догнал Вася.

– Степан Ермилыч, я вот тут все думал, думал о том, какой росомаха нужный и полезный зверь… Может, вторую ловить не будем, а? Вы же говорили, что заявка на одну.

Лицо охотоведа посветлело. Он улыбнулся и обнял парнишку:

– Ты прав! Пусть себе бегает…

С той поры росомаха не появлялась в селе. Как будто между ней и людьми было заключено негласное мировое соглашение.