355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Камиль Зиганшин » Возвращение росомахи (Повести) » Текст книги (страница 13)
Возвращение росомахи (Повести)
  • Текст добавлен: 3 сентября 2020, 13:30

Текст книги "Возвращение росомахи (Повести)"


Автор книги: Камиль Зиганшин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Продрогший Боцман лежал у дочиста обглоданных остатков сохатого и, по-стариковски вздыхая, высматривал, откуда бы выковырнуть еще хоть одну ниточку мяса, как вдруг послышался короткий охотничий клич волчьей братии.

Переждав несколько часов, кот поковылял туда, уверенный, что их охота увенчалась успехом. Так оно и было, но, к несчастью, он ошибся в выборе маршрута и столкнулся нос к носу с самой стаей.

Волки давно обратили внимание на то, что за ними ходит рысь, и если при безуспешной охоте возвращались к недоеденной добыче, то всегда находили там круглые отпечатки рысьих лап и чисто вылизанные языком-теркой кости.

Серых, испытывавших к кошачьему племени особую неприязнь, раздражала к тому же назойливость побирушки. И вот представился удобный случай проучить воришку.

Пригнув головы, они молча обступили кота. Вожак впился немигающим взглядом в зрачки рыси.


Боцман не отвернулся, выдержал чугунный взгляд-натиск, чем еще сильнее озлобил матерого, и тот ринулся в атаку. Боцман попытался прорвать кольцо, но вожак в прыжке достал его и резанул клыками прямо по ранам. У кота от адской боли потемнело в глазах. Он опрокинулся на спину и приготовился потрошить острыми как бритвы когтями тугие животы объевшихся волков, но те благоразумно отпрянули.

Страх смерти вернул Боцману силы. Неожиданно для стаи он перемахнул через разящие смрадным запахом пасти и пустился наутек. Но слабость тут же дала о себе знать: серые настигли его и сбили с ног. Переплетясь в разлапистый ком, они скатились в глубокую ложбину.

Высоко набившийся свежий снег лежал там пухлой, воздушной периной. Волки погрузились в ее толщу по самое брюхо и стали совершенно беспомощными. Боцман же на своих широких, мохнатых лапах-снегоступах проваливался всего по колено. Воспользовавшись этим преимуществом, он поспешно выбрался из ямы и покинул территорию стаи.

* * *

Рано начавшаяся, но затянувшаяся весна наконец-то вступила в свои права. Снег второй раз за эту весну сползал с южных склонов прямо на глазах. Вновь вспенились, загремели притихшие было речки. В каждом, даже самом крохотном распадке залопотали ручейки, проклюнулась и резко пошла в рост трава.

Больной кот безошибочно находил на склонах сопок растения, изгоняющие хворь. Поедая их, он стал поправляться и набираться сил. Зарубцевавшиеся раны, правда, еще беспокоили, но уже не пульсирующей острой болью, а непродолжительными ноющими приступами.

Боцман опять охотился, не зная промаха. Точность прыжков и сила челюстей не оставляли намеченной жертве никаких надежд. Озлобленность угасала. Совсем недавно каждая его клетка требовала мщения за перенесенные страдания и несчастья. Теперь это чувство вытеснялось наслаждением от вернувшихся сил и сопричастности к ликованию расцветавшей под лучами щедрого солнца тайги. Тем более что настала та благодатная пора, когда запах двуногих надолго выветривается из нее. Кот без опаски спустился с гор и поселился в долине Главной реки, где водились косули, да и зайцев здесь было заметно больше.

Конец весны и лето выдались засушливые. За две полные луны с раскаленных добела небес не упало ни единой капли. Опаленные листья безжизненно сворачивались и, сухо шелестя, облетали. Хлябистые болотины превратились в крошащиеся под копытами оленей пустоши. Илистые речные заводи обнажились до дна и покрылись обжигающей коркой, изрезанной сеткой глубоких трещин. Горные ручьи иссякли. Их русла теперь напоминали неровно вымощенные желтокоричневыми валунами дороги с вялой струйкой, сиротливо соединяющей блюдца теплой воды.

От зноя Боцман находил спасение в узком каменном развале, на дно которого солнце не заглядывало даже в полдень. Однажды он отдыхал на полюбившейся шершавой плите. Вдруг в отдалении возник шум. Кто-то, грузно перепрыгивая через преграды, бежал от реки в его сторону. Кот насторожился.

Вот мелькнул смутный силуэт, и в струях ветра он явственно учуял дурманящий запах крови.

Это был лось, раненный на берегу залива геологами, добравшимися и до этой глуши. Пуля «турбинка» разорвала ему легкие. Кровь хлестала из раны на мокрые от пота бока, клокотала в пробитой трахее.

Возбужденный Боцман затрусил по буро-красному следу в предвкушении поживы. Однако сохатый не собирался испускать дух. Он зашел в обмелевшую старицу и, жадно напившись, выбрался на другой берег. Здесь лег было в тени деревьев, но, увидев рысь, переплывавшую старицу, встал и, тяжело ступая, скрылся в хвойной чаще.

Боцман с досады отрывисто вякнул вдогонку и настырно продолжил преследование. След привел к скату высокой гряды. Лось попытался с ходу перевалить ее, но, поднявшись до середины, выдохся. Голова, увенчанная еще неокостеневшими лопатами рогов, опускалась все ниже и ниже. Дышал лось с натугой и прерывистым свистом. Быстро густеющая в сухом воздухе кровь забивала легкие. Розовая пена клочьями срывалась с губы. Бык с усилием поднял голову, поглядел мутнеющим взором на Боцмана, словно приглашая скорее прекратить жестокие мучения, и, теряя последние силы, уронил ее на грудь и замер неподвижно в ожидании смерти. Наконец ноги подломились, таежный исполин рухнул и покатился по круче…

От обильной еды утроба поджарого Боцмана туго растянулась. Обжора забрался под навес из мохнатых еловых лап и, изнемогая от сытости, лежал там до тех пор, пока жажда не погнала его к старице.

Здесь, у самого берега, между подводных валунов чуть шевелилась еще одна ненасытная обжора – щука. Из ее пасти торчал хвост крупного налима: налим был так велик, что щука сумела заглотить его лишь наполовину.

Боцман приблизился к щуке почти вплотную, но она, скованная непомерной добычей, даже не смогла сдвинуться с места. Кот есть кот. Несмотря на сытость, он не устоял перед соблазном отведать двойного рыбного деликатеса. Потом, утолив жажду, лениво побултыхался в старице. Вода, благодаря родниковой подпитке, была достаточно холодной и хорошо освежила.

В сытом блаженстве он не придал значения тому, что запах дыма, витавший в тайге уже несколько дней, к вечеру заметно погустел. Из-за гор медленно выползала сизая пелена. Но не один Боцман был так беспечен. Ведь для многих зверей сушь принесла облегчение уже тем, что избавила от кровососов. Теперь можно было в любое время суток спокойно пастись либо принимать водные ванны. Благо река широкая, глубокая, и ей не страшен длительный зной. А то, что высохли до трещин илистые заводи и болотины, только на пользу – они-то и были главными рассадниками комаров и мошкары.

Беда пришла ночью, когда объевшийся Боцман, изменив кошачьей повадке бродяжничать под луной, крепко спал.

Отблески приближающегося пожара заполыхали на побагровевшем небосводе. Дым тянулся по долине и быстро заполнял ее пределы, ограниченные справа и слева горными отрогами. В зловещих отсветах зарева летели птицы, неслись к реке потоком разномастные, но одинаково перепуганные, взъерошенные звери. Сквозь топот множества копыт доносился отдаленный рокот пламени.

Наконец стена слепящего огня одолела последний увал и, как туго наполненный парус, понеслась по долине наискосок от пристанища Боцмана.

Кот, спавший под плотным навесом ветвей ели, наконец почувствовал неладное и открыл глаза. Мимо пронесся черной молнией подпаленный заяц. Высунувшись из-под зеленой кровли, Боцман вмиг сообразил, что и ему надо бежать со всех ног, но только куда? Где спасение?

Огонь, освещая дорогу факелами смолистых крон, с треском катился по левому берегу старицы, оставив еловый массив на правой стороне, где находилась рысь, нетронутым. Горячий ветер обжигающей волной спешил впереди огня, прокаливая деревья и покусывая хвосты замешкавшихся зверей. Те, достигнув реки, без промедления бросались в воду и плыли, сносимые сильным течением, на другой берег. Часть животных, не умеющих плавать, металась по галечнику или стояла в мелководье. Хищники здесь не обращали внимания на потенциальную добычу – страх смерти и общая беда примирила всех.

Ветер тем временем сменил направление. Колеблющийся фронт огненного вала, взметая на устрашающую высоту горящие сучья, куски корчащейся от жара коры, перекинулся через суженье старицы на правую половину елового массива и покатился вдоль подножья гряды прямо на Боцмана. Нашпигованный раскаленными угольками огненный вихрь поразительно быстро запустил в ельник жадные, всепожирающие щупальца. Одно из них, догнав рысь, бесследно слизнуло кисточки на ушах и подпалило спину.


Обезумевший Боцман забрался под обрыв, где наткнулся на барсучью нору, и в ужасе забился в самую дальнюю камеру.

Пожар, охватив всю правую сторону долины, рвался теперь через реку. Но, к счастью, ни одна искра не пережила полета через водяную преграду и не достигла зеленой стены левобережной тайги.

Ткнувшись в широкую ленту воды, пламя злобно затрещало в худосочном ивняке. Быстро таяла, пожирая саму себя, языкастая стена. Вот уже синие сполохи забегали по россыпям углей. Жар, медленно уходя вглубь, накидывал на землю серое покрывало. Река, усыпанная пеплом, подхватила удушливый запах гари и понесла его вниз к пенистым шиверам[37]37
  Шивера – каменистый перекат на реке.


[Закрыть]
.

Не скоро Боцман высунул морду из горячей норы. Вместо непролазной, спелой тайги перед ним простиралась безжизненная дымящаяся черная пустошь, утыканная уродливыми скелетами деревьев. Ни на земле, ни в небе не было ни единого живого создания. Ветер тоскливо завывал в изъеденных огнем стволах. От угольных громад суставчато потрескавшихся осин все еще отдавало жаром.

Прокопченный прибрежный ивняк, словно ажурный забор, делил округу на две части: выгоревший до черноты погост с одной стороны и изумрудную чащу за рекой – с другой. Кот, внимательно выбирая места, пошел к берегу, но все равно иногда все же наступал на тлеющие изнутри головешки и обжигал подушки лап. Путь к реке стал настоящей пыткой.

Зато, переплыв на не тронутый пожаром берег, Боцман забрался в скалы, где наконец смог остудится от жара «взбесившегося солнца».

Дождавшись темноты, Боцман стал подниматься в поисках пропитания по долине ключа. Пройдя от устья шагов двести, он уперся в едва заметную даже вблизи преграду – туго натянутую капроновую сетку. Перегораживая весь распадок, она оставляла узкий проход лишь возле отвесного склона.

Ученый кот надолго замер, прислушиваясь и принюхиваясь. А когда решил, что опасности нет, осторожно шмыгнул в открытый проход. Но не успел он сделать и трех шагов, как сбоку громыхнуло и его оглушил удар по голове. Когда Боцман пришел в себя, то почуял в воздухе запах пороховой гари. Опять эти люди! И летом не стало спасения от них.

Его спасло то, что самострел настораживался в расчете на часто проходивших здесь оленей. Пуля лишь скользнула по затылку, срезав полоску шкуры.

Медленно накапливающаяся усталость от постоянного, назойливого преследования человеком должна была, в конце концов, вылиться либо в беспощадную месть, либо в поиск недоступной для людей глухомани. Покладистый, уравновешенный Боцман выбрал второй путь и двинулся на северо-восток, в лесные дебри, не тронутые опустошительными пожарами.

Пройдя морщинистое нагорье и перевалив через безжизненную громаду Главного хребта, Боцман начал спускаться по серым сланцевым уступам высокой гряды в неведомый доселе край. Кота давно мучила жажда, и, наконец, он услышал шум падающей воды.

Мощный ключ бугристым фонтаном бил прямо из щели между скальными плитами. Пробежав совсем немного, вода плавленым серебром срывалась вниз и летела в сиянии радужной пыли, медленно разделяясь в воздухе на сверкающие гроздья.

Налакавшись прозрачной, как слеза, влаги, рысь спустилась в обширную маристую равнину, обрамленную зубцами далеких гор, и сразу попала в буйные заросли травы, такие густые и высокие, что они скрыли длинноногого кота целиком. Пройдя их, он углубился в тесную, перестойную чащу. Процеженные густыми ветвями пучки солнечных лучей едва освещали проходы между сучкастых стволов елей и пихт, обвешанных косматыми бородами лишайника.

В этом непроницаемом, насыщенном влагой, несмотря на двухмесячную сушь, лесу царила мертвая тишина. Застоявшийся воздух был насквозь пропитан гнилостными испарениями. На земле повсюду валялись трухлявые стволы, обомшелые сучья. Между ними поблескивали черные оконца затхлой воды.

То и дело расступаясь, чащоба открывала непролазные болотины с густой сетью озерков, разделенных мшистыми перемычками. По ним Боцман перебирался до очередной лесистой гривы. Здесь, на открытых пятачках, подсушенный мох хрупко проминался, и лапы утопали в нем, будто в молодом промороженном снегу.

Кот все шел и шел к неведомой цели, обходя по гривкам вязкие трясины. Редкий зверь заходил сюда – каждый неверно сделанный шаг сулил стать последним: бездонная топь цепко хватала и засасывала неосторожных в свою утробу. А если кто и забредал в эти гиблые, бесприютные места, то старался как можно быстрее выбраться и уйти в горы.

Боцман же, упорно придерживаясь выбранного курса, пересекал очередную, несчетную гриву, как вдруг деревья поредели и за широкой марью с тонкоствольным редколесьем его взору открылся массив высоких останцев, чисто-белого цвета. Под их усеченными вершинами, спускаясь по террасам, контрастно зеленели вкрапления леса.

В центре торжественно возвышалась главная и когда-то, должно быть, весьма высокая гора, распавшаяся со временем на несколько близко стоящих столбов причудливой формы. Перейдя марь, Боцман решил обследовать иссеченные временем скалы.

На покатом приступке у одной из них он обнаружил покосившееся бревенчатое логово людей, укрытое от посторонних взоров неподвижно дремавшими на солнцепеке разлапистыми кедрами. Плоская земляная крыша топорщилась опрятными елочками, запустившими корни в толстые, полуистлевшие плахи перекрытия. В углу над тем местом, где когда-то была печь или очаг, крыша и вовсе обвалилась. Стены обросли мшистым ковром, особенно густым понизу. Из оконного проема настороженно выглядывала чахлая березка.

Между бронзовых стволов были перекинуты почерневшие от времени жерди. С одной из них свисали на ржавых цепях железки. От ветра они раскачивались и тягуче позванивали. Возле покосившейся двери белели остатки скелета собаки с полусгнившим ошейником вокруг шейных позвонков.

Ветер выносил из логова приятный, но незнакомый запах. Он смущал, тревожил Боцмана, и хотя его разбирало любопытство, интуиция подсказала о таящейся там угрозе. Постояв немного, кот оставил становище людей и стал подниматься по лесистому проему между известковых столбов. Он разделял их как бы на две группы. Откуда-то сверху, прыгая по камням, вызванивал ручеек. На деревьях виднелись заплывшие задиры. Кот принял их за медвежьи метки, но это были старые затесы, сделанные топором.

Изъеденные ветрами и дождями белые столбы имели многочисленные уступы, карнизы, тесные проходы, которые рыси обожают и лазают по ним с особым удовольствием. И сейчас, запрыгнув на огромный ребристый обломок, Боцман перебрался на узкий карниз, змеей опоясывающий самый внушительный столб-башню. Поднимаясь по нему, он достиг небольшой террасы, покрытой белыми валунами и скудными пучками жесткой травы. Тут же, под скальным козырьком, похожим на загнутое крыло, чернел лаз. Войдя в него, кот оказался в сухой пещере. Ее дно устилали невесть как попавшие сюда листья, мох. Справа возвышался настил из грубо обтесанных плах с грудой шкур поверх. Слева в нише стояли черные доски, тускло мерцавшие в полумраке золотистыми и красными мазками. Из глубины пещеры шел противный, всегда таящий угрозу, запах железа. Чтобы не искушать судьбу, Боцман вернулся на террасу и, прыгая с уступа на уступ, взобрался на вершину горной цитадели.

Вокруг нее во все стороны простирались поля топких марей, непролазные буреломные крепи, разделенные зеркалами болотин. Все это обрамляли цепи синих гор. За ними, где-то далеко на западе осталось поселение ненавистных ему охотников. Битый жизнью Боцман вздохнул свободно, всей грудью – необозримая глушь вселяла покой.

Новое пристанище, надежно защищенное от людей самой природой, было тем, к чему так упорно шел он как бы по подсказке из глубины поколений. Кот удовлетворенно почесал грудь когтистой лапой и лег подремать. Упрямая складка на лбу расправилась, на морде заблуждало подобие улыбки.

Несколько дней ушло на обследование новых владений. Вскоре Боцман убедился, что здесь он не пропадет – дичь была в изобилии.

Кот перестал бродяжничать и все время держался Белых скал. Утолив за время ночной охоты голод, он забирался на неприступные столбы и часами лежал там, сладко жмурясь на припеке.

Неумолимое время торопливо отсчитывало: день-ночь, день-ночь… Лето хирело. Деревья тронула кисть осени. Следом ударили заморозки. Трава пожухла, покрылась желтизной. Полетели, закружились листья-парашютики. Нежнозеленые облака, окутывавшие немногочисленные здесь лиственницы, порыжели и быстро гасли на ветру.

Все эти перемены породили у Боцмана беспокойство: опять приближалась та снежная пора, когда тайга заполняется охотниками, с утра до вечера гремят выстрелы, надрываются собаки.

Кот опасался, что и бревенчатое логово под скалой недолго будет пустовать. Он не знал, да и не мог знать о том, что покой Белых скал защищают не столько топкие и непролазные дебри – они зимой не преграда, сколько дурная слава, прочно закрепившаяся за этим местом с незапамятных времен.

Людская молва гласила, что в этих скалах обитают злые духи, охраняемые кровожадной стаей волков-оборотней. В награду за верную службу духи заманивают в скалы путников и отдают их на растерзание оборотням. Поэтому даже бывалые охотники остерегались сюда забредать.

Как-то, уже после первого снега, Боцмана, отдыхавшего на скале, разбудил громовой рев. Встревоженный кот подполз к краю площадки. Внизу, у ручейка, выбегавшего из родниковой чаши, он увидел дерущихся медведей, не поделивших берлогу.

На арену боя, черным пятном выделявшуюся на сияющей белизне снежного покрова, даже сейчас, в самом начале баталии, страшно было взглянуть: земля изрыта, камни выворочены, деревца переломаны и втоптаны в грязное месиво.

Битва была упорной. Исполины сошлись в непримиримой схватке: грозно рявкали, не размыкая могучих объятий, рвали друг друга клыками и когтищами, но ни один не желал уступить. Наконец более крупный оттолкнул от себя соперника, и тот распростерся на снегу с разорванным горлом.

Взъерошенный победитель устало сел и, озабоченно склонив окровавленную голову, стал прижимать передними лапами что-то переливчато-блестящее к животу. Боцман не сразу понял смысл этих странных манипуляций, но, наконец, разглядел, что медведь заправляет в разорванное брюхо вывалившиеся кишки.

Огромный зверь жалобно охал, но, пересиливая боль, мужественно продолжал страшную процедуру. Потом завалился на бок и весь день лежал так в ожидании смерти. Берлога осталась пустой…

* * *

Девятнадцатая для Боцмана зима пересекла границу самой продолжительной ночи, и настала пора сильных морозов. Густая зимняя шуба и дичь в достатке позволяли коту и в это суровое время жить справно.

За месяцы, проведенные в Белых скалах, кот стал забывать свои прежние страхи и беды и медленно выходил из постоянно напряженного состояния. Ограниченные пределы каменного острова уже не устраивали его, и он стал спускаться на впадину, забираясь с каждой вылазкой все дальше и дальше. Благо, топи промерзли, а буреломы занесло снегом.

Наконец настал день, когда след ночного бродяги достиг складчатых отрогов, за которыми дыбились изрезанные ущельями горы, такие громадные после Белых скал, что у Боцмана даже дух захватило. Легко поднявшись на первый предгорный увал, он остановился, пораженный: перед ним тянулась бесконечная двойная колея – след зимних ног человека.

Настороженно прислушиваясь, кот окинул взглядом тайгу: спокойно кормится на березе стайка рябчиков; весело шныряет сойка. Ничто не говорило о близости двуногих.

Боцман помнил, как легко и приятно ходить по плотно накатанной колее: снег на ней не проминается и не рассыпается, но он не забыл, какую смертельную опасность может таить эта коварная тропа, и, несмотря на усталость, благоразумно перепрыгнул через лыжню и пошел дальше в избранном направлении по целине.

Не обнаружив в горах ничего примечательного, он повернул обратно. Когда приблизился к парному следу уже в новом месте, то чуть не наступил на белого «червя» с вонючей черной головкой. Так же пахло возле ободранной охотниками Кисточки! От этого воспоминания приглушенная и, казалось, забытая ненависть к людям ожила и вновь зашевелилась в сердце Боцмана.

Он пошел вдоль следа на достаточном расстоянии и вскоре увидел большую снежную кочку с куском мяса в углублении. Кот знал, что это привлекательное сооружение – западня, поэтому поспешил удалиться. На гребне увала его внимание привлекли резкие удары. Они неслись со стороны ключа. Подойдя поближе, кот увидел логово двуногих. Боцман затаился и стал наблюдать. Вот дверь распахнулась, и показался человек. Спускаясь к ключу, он скрылся из виду. Когда же вновь появился из-под берегового обрыва с охапкой дров, изумлению Боцмана не было предела – он узнал в охотнике своего заклятого врага – Рыжебородого. Того самого, кто убил Кисточку, жестоко истязал его самого. Волна ярости, нарастая с каждой минутой, обуяла рысь.

Рыжебородый еще несколько раз выходил и заходил обратно в логово. Потом из трубы с напором повалили клубы дыма. Боцман тем временем углядел свернувшегося под большим навесом черного, с белыми пятнами, пса и вознамерился прикончить его, но опыт подсказывал, что сейчас не лучшее время для исполнения этой затеи: месть лучше вершить в метель, скрывающую все следы.

Путано-петляющим следом он вернулся в Белые скалы и не покидал их, пока внутренний барометр ни подал сигнал: ночью будет снегопад!

Когда Боцман подобрался к стану промысловика, уже стемнело, а на тайгу обрушились первые снежные заряды. Над логовом метались в дыму недолговечные «красные мухи». Собака лежала на своем месте и, казалось, спала. Но, как только кот подкрался на расстояние прыжка, она приподняла морду, и их взгляды скрестились. Пес оглушительно залаял, хлопнула дверь, громыхнул выстрел.

Перепуганный Боцман поспешил раствориться в белой кутерьме. Происшедшее не обескуражило его. Оно еще раз напомнило, что успех сопутствует терпеливым.

В следующий визит кот был осмотрительней и выжидал подходящего момента, зарывшись в снег, до глубокой ночи. Неслышно ступая лапами, опушенными густой, жесткой шерстью, он невидимой тенью приблизился к собаке вплотную. На этот раз она едва успела испустить предсмертный вопль.

Утром хозяин долго звал, искал пса, пока не обнаружил его застывшего под толщей обильно выпавшего снега. Тридцать лет охотился Жила, но вот так прямо у зимовья лайка погибла у него впервые.

«В жизни всякое случается, – рассудил он. – Но почему пса-то не съели?» – шевельнулась в голове беспокойная мысль.

Прошло дней десять, и у Боцмана вновь появилось желание досадить Рыжебородому. Теперь он положил глаз на строение, возвышавшееся поодаль от стоянки на четырех гладких столбах. Оно напоминало логово охотника, только было раза в три меньше.

Кот попытался взобраться на лабаз по столбу, но безуспешно – мешала жестяная «юбка» в его верхней части. Остальные три столба тоже были опоясаны тонким металлом. Боцман не растерялся – залез на стоящее поблизости дерево, прошел по ветке и спрыгнул прямо на крышу лабаза. Затем, через прогал между крышей и стенкой, протиснулся внутрь.

Все это время его дразнил и будоражил запах, заставлявший забыть всякую осмотрительность: из лабаза пахло ненавистными лисами. Найдя их, Боцман с остервенением набросился и разодрал в клочья рыжие шубы с пышными хвостами. Затем та же участь постигла стянутые в пачки шкурки зайцев и белок. Дурно пахнущих норок, колонков и соболей брезгливый кот не тронул. Зато распотрошил коробки с хрупкими длинными палочками и тускло поблескивающими мелкими камушками. Разодрав куль с искристыми кристалликами, переключился на мешки с белым, похожим на пыль, марким порошком. Куски мороженой лосятины не тронул – был сыт.

Завершив погром, удовлетворенный зверь соскочил вниз и умчался в свою цитадель под прикрытием пурги, свободно разгулявшейся на открытом пространстве мари.


Жила проснулся поздно. Уже светало. Непогодь стихла, но снега успело надуть до середины окошка. Поразмыслив, промысловик решил сделать передых: прежние следы замело, а новых еще нет – зверьки отлеживаются, ждут, пока снег осядет, уплотнится.

Растянувшись на шкурах, он укрылся ватным одеялом и, закурив махорку, стал с удовольствием прикидывать, сколько заработает в этом сезоне и как нынче распорядится выручкой. Уже одиннадцать лет он промышляет на этом участке, и всегда с фартом: пушнины хватало и для плана, и для скупщиков еще столько же, а иной сезон и поболе оставалось.

Прежде эти угодья пустовали. Все отказывались от них. Говорили, что рядом с рекой куда удобней: продукты и снаряжение до ледостава прямо на лодке можно завозить, по горам не надо таскать. На самом же деле мужики страшились близости поганого места. Как-то, еще до войны, пытался промышлять здесь один отчаянный, да так и сгинул бесследно.

Сойдясь с пройдохой-скупщиком, Потап быстро сообразил, что сулит левая сверхплановая пушнина, но на прежнем участке взять ее было трудно и к тому же опасно – то и дело заходят соседи, да и охотовед за сезон раза два обязательно нагрянет с проверкой. Пораскинув мозгами, он сказал сам себе: «Или пан, или пропал – рискну!» – и добавил для успокоения: «Бог не выдаст – свинья не съест».

Новые охотничьи угодья в первый же сезон превзошли все ожидания. Через пять лет оборотистый деляга устроил ему в городе кооперативную квартиру. Правда, и ободрал он Жилу тогда до последнего хвостика, но квартира того стоила. Потом организовал самую дорогую модель «Жигулей». А вот с подземным гаражом сперва осечка вышла, но и это дело недавно поправилось. И теперь Жила, вот уже второй год, собирался рассчитаться с госпромхозом и пожить наконец в свое удовольствие, но каждый раз надвигались все новые и новые расходы, и приходилось опять тащиться в тайгу на промысел. Да и жалко было бросать хорошо обустроенные путики. К главной охотничьей магистрали – реке – Жила давно прорубил, расчистил тропу и по ней с осени на лошадях завозил все необходимое для жизни и промысла.

В деревне про его городские дела кое-что прослышали и догадывались, откуда такие деньги. Некоторые, такие же хитрецы, стали метить на доходное место, убеждая начальство, что участки между охотниками надо чередовать – мол, план всем одинаковый, а угодья разные. Но начальство не хотело нарываться на скандал с Жилой…

Время близилось к обеду. Потап, поеживаясь, встал. Настрогал щепы от смоляка. Затопил печь, продавил в ведре корочку льда, налил в кастрюлю воды и поставил ее на плиту рядом с чайником. Потом, расчистив площадку у двери зимовья, прокопал траншею к лабазу.

Забравшись наверх по приставной лестнице, он окаменел: пушнина – труды многих дней – была превращена в лохмотья, пересыпанные мукой, сахаром и гречкой.

– Как же так! Откуда такая напасть на мою голову? – убито прошептал он.

Разбирая остатки пушнины, Жила немного успокоился. Самое ценное – соболя, норки, а главное, личный заказ скупщика – три выдры, были целы.

«Кто мог так напакостить? – ломал голову промысловик. – Зверю по столбам сюда не влезть. Разве что медведь, но тот спит, да и лабаз не разрушен. Неужели?» – вспотев от этой мысли, он с опаской посмотрел в сторону Белых скал.

С этого дня в Жилу вселился суеверный, почти панический страх. Из зимовья не то что на промысел, даже за дровами или водой он выходил неохотно, с трудом преодолевая гнет кошмарных сцен, разыгрываемых воспаленным воображением. Ходил по лыжне, постоянно озираясь. Всюду: и в древесных наростах, и в причудливых изгибах стволов, и в разросшихся кустах – ему чудились затаившиеся оборотни. Он изводил заряды в любой подозрительный силуэт, на любое едва заметное движение, любой сомнительный звук.

Задерганные нервы были на грани срыва. Охотник давно подумывал о том, что пока не поздно надо сматываться, но упрямое желание покрыть убытки пересиливало страх. Скрепя сердце он все откладывал выход, и не напрасно – пушная копилка быстро пополнялась.

Страх же усиливался, не отпуская ни на минуту. В конце концов доведенный до отчаяния Жила наметил завершающие обходы, чтобы снять ловушки, рассторожить пасти. Начал с Нижнего путика.

Шел тяжело, весь словно скованный ожиданием беды. Ружье не выпускал ни на секунду. Даже добычу из ловушки ухитрялся вынимать одной рукой и, как привороженный, все поглядывал на Белые скалы, уверенный, что беда нагрянет именно оттуда.

А когда налетел и завыл в дуплах ураганный ветер, он уже не сомневался в неотвратимости расплаты за покушение на покой этих мест. Черные деревья, казалось, задвигались, угрожающе скрипя, замахали ветвями-лапами. Напряженное состояние последних дней достигло предела. Жила совершенно потерял самообладание. В этот момент одна улежавшаяся снежная глыба, сорвавшись с толстого сука, пронеслась прямо перед его носом и чуть не выбила из рук ружье. Охотник сжался от ужаса. Попятившись, прилип спиной к стволу и, широко раскрыв глаза, оцепенело уставился на… разлохмаченный шлейф дыма. Вид быстро несущихся со стороны ключа черных клубов медленно выводил Жилу из прострации. Когда до него наконец дошло, что может так дымить, он, позабыв обо всем, помчался к стану. На бегу пытался вспомнить, хорошо ли закрыл поддувало, убрал ли от печки смолистые щепки. Весь мокрый взлетел на гребень, откуда хорошо видно зимушку, и – о ужас – на ее месте бесновался красный венец пламени.

Жила, с разрывающим нутро воем, упал на снег и забился в истерике. Он был сражен не столько видом полыхавшей зимушки (черт с ней – все равно больше не охотиться), сколько сознанием того, что вот так глупо сгорели все его труды – остерегаясь повторного налета на лабаз, Жила перенес пухлые связки пушнины в зимовье…

Рысь во время очередного визита к Рыжебородому обнаружила на месте его логова черный круг земли с покореженной железной печкой посередине да обледенелую топанину следов. От нее уходила одинокая парная колея.

Боцман не ведал, какая именно трагедия настигла его непримиримого врага, но было очевидно, что он лишился убежища и покинул это место. Теперь ему не давал покоя вопрос: «Куда ушел Рыжебородый? Может, он обосновался где-то поблизости?» Озабоченный кот отправился по следу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю