355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кальман Миксат » Голубка в клетке » Текст книги (страница 3)
Голубка в клетке
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 04:43

Текст книги "Голубка в клетке"


Автор книги: Кальман Миксат



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Пойдем с нами, если располагаешь временем, – предложил Алторьяи. – В клубе все равно никого нет.

Они обошли вокруг озера. Был ласковый летний вечер. С островка Дрот приглушенно доносились звуки оркестра; они смешивались с музыкой из царства Янчи Паприки *. По озеру тихо скользили лодки.


Эстер выразила желание прокатиться по озеру.

– Уже поздно, – возразила мадам.

– Мы можем потом не достать экипажа, – поддержал ее Алторьяи.

– За экипаж я ручаюсь, – галантно сказал Петер, – в крайнем случае запряжем Большую Медведицу. Она довезет нас до дома. Пишта потому возражает, что не умеет грести. Выбирайте лодку, мадемуазель, и мы поплаваем по озеру. Я буду вашим гондольером.

Выбор Эстер пал на маленький красивый челн. Они сели в него вдвоем, Эстер и Петер.

Петер поначалу неловко орудовал веслом, отчего лодка закачалась из стороны в сторону.

– Ай, боюсь! – взвизгнула Эстер.

– Чего вам бояться?

– Ведь здесь можно и утонуть.

– Ни в коем случае! Меня бережет депутатская неприкосновенность, а вас берегу я.

– Перестаньте болтать и лучше следите за лодкой. Какой здесь чудесный воздух!

– Посредине озера еще лучше.

– Поедем туда. А оно большое...

– О, если б оно было еще больше, простиралось бы до самого Черного моря!

– Для чего это вам?

– Я бы греб сейчас до самого моря и не выпустил бы вас из лодки.

Так он болтал до тех пор, пока какой-то пьяный ремесленник, катавший свою Дульцинею, не ткнулся с разбегу носом своей лодки в субтильное суденышко наших героев.

– Господи Иисусе! – вскричала Эстер.

В предыдущем рассказе наш челн несомненно перевернулся бы. Эзра, – простите, я хотел сказать: Эсти, – упала бы в воду. Петер достал бы ее, потерявшую сознание, из воды, на берегу озера нашлась бы крытая камышом хижина с благообразной старушкой-хозяйкой, потерпевшие высушили бы там свою одежду, на Эсти расстегнули бы корсет (причем описание того, как вздымалась ее белая грудь, заняло бы у меня целую страницу), одним словом, она очнулась бы с легким вздохом: «Где он, мой спаситель?»

Но в нашем случае лодка лишь покачнулась и зачерпнула немного воды. Эсти испугалась, в страхе схватила Петера за шею, который тоже испугался не меньше ее и выпустил весло.

– Ах вы, безрукий дурень вы этакий! – громко набросилась на него Эсти, когда лодка приняла нормальное положение. – Сейчас же высадите меня! Сейчас же, слышите, я приказываю!

Петер обиделся не столько на ее слова, сколько на тон, каким они были сказаны. Он не произнес ни звука в свое оправдание.

– Вы совершенно испортили мне платье! – не унималась Эстер.

И действительно, просочившаяся вода увлажнила ее легкую ситцевую юбку, разрисованную лилиями, и та прилипла к коленям, четко выделяя волнующие линии ног.

Мадам и Алторьяи, видевшие с берега лишь, как Эстер обняла за шею Петера, не могли понять, что там произошло.

Алторьяи взглянул на мадам; мадам, когда приходила в замешательство, всегда переключалась на французскую речь.

– Ничего не понимаю, мосье Пишта. Некоторое объяснение происшедшему я вижу в том, что мадемуазель – дочь военного. Ее колыбель качал старый гусар-денщик. Он и вынянчил ее, играл с ней. То был старый Янош, который и теперь живет с нами. Покойный полковник оставил ему пенсию с тем, чтобы тот до самой смерти оставался при дочери. Естественно, что от старого гусара девочка могла перенять немало дурного. Она и мила и добра, это дитя, но страшно капризна. Воспитание старого Яноша нет-нет да и дает о себе знать. Вероятно, и сейчас происходит что-нибудь в том же роде. О, если бы мадемуазель с самого начала попала в мои руки.:.

– Да, конечно, конечно, – рассеянно бормотал Алторьяи. Тем временем лодка пристала к берегу; маленькая Эстике в

намокшем платье выглядела весьма обольстительно – настоящая русалка!

– Боже милосердный, вы простудитесь. Вы уже дрожите. Скорее дайте шаль, мадам Люси! Да не таращите вы глаза, лучше помогите. Что произошло, черт возьми, вы же вся мокрая?

Эстике бросила пронзительный взгляд на Корлати, но к ее гневу примешалось теперь уже нечто похожее на ироническую благосклонность.

– Вот причина, смотрите!

– Ну, ничего, ничего. Надо только как можно скорее достать экипаж – в таком виде вы не можете идти. Петер, прошу тебя, будь столь любезен, найди извозчика, а мы тем временем выйдем на дорогу.

Эстике рассказала об аварии, в которую они попали, рассказала, как чуть не перевернулась лодка, так что еще немного, и они неизбежно упали бы в воду, не скрыла и того, что в испуге бросилась на шею Корлати.

– Это все пустяки, – успокаивал ее Пишта, – могло бы кончиться хуже. По крайней мере, у вас теперь будет некоторое представление о кораблекрушениях. Мне жалко только, что на тот свет, к ангелам, вы собирались отправиться на шее у Петера.

Эта шутка рассмешила Эстике.

– Что ж, если в тот момент не представлялось другой возможности.

Подъехал извозчик, но без Петера.

– Где же господин, который вас послал? – спросил Алторьяи.

– Он сел на другую коляску и поехал к городу.

– Даже не попрощался! Странно!

– Обиделся, – высказала предположение Эстике. – Наверное, на меня обиделся.

– Что вы ему сделали?

– Я, рассердившись, назвала его безруким дурнем.

– Он действительно дурень, если мог на это рассердиться. И все-таки я жалею о происшедшем. Следовало бы как-то задобрить его.

– Но как?

– Это должна придумать ваша изобретательная головка, – а уж она-то что-нибудь да придумает. Пусть дядя Дани пригласит его завтра к обеду.

Так и было сделано. Дядя Дани (то есть депутат и доверенное лицо Даниель Сабо, опекун Эстике) на другой же день поймал Корлати в коридоре парламента.

– Я слышал, ты рассердился на мою подопечную. Она хочет помириться с тобой. Поручила мне привезти тебя к обеду. Nota bene [Заметь (лат.)] – сегодня она готовит сама.

– Раз так, надо попробовать, какая из нее выйдет хозяйка. Случай так все подстроил, что Алторьяи не мог прибыть на

обед. Причина на этот раз была самая святая: его избиратели.

– Сегодня я выполняю функции носильщика, дядя Дани. Прошу, замолви за меня словечко перед Эстике.

Да, действительно некстати приехали эти избиратели. Эстике показала себя во всем блеске, обед получился на славу: суп из устриц, в котором плавали кусочки грибов, говяжьи биточки с соусом из шкварок, щука с хреном, паштет из печени молодого поросенка, рулет с маком. Подобные лакомства поглощали когда-то боги на Олимпе. Разумеется, не обошлось и без нектара – доброго эгерского и вишонтайского вина. Старый Янош прилежно наполнял бокалы.

После обеда Эстике принесла ящичек с сигаретами и, предложив прикурить сначала Корлати, сама кокетливо закурила от его огонька.

– Итак, выкурим трубку мира.

К ее язычку то и дело приставали табачные крошки, дым щекотал ей ноздри, она чихала и гримасничала самым уморительным образом. Словом, она действительно была очень мила.

– Право, бросьте сигарету.

– Нет, я непременно хочу ее выкурить ради вас. Стрекозиные глаза дяди Дани становились все уже, он зевал

и жаловался на то, что в парламенте на него нагнали сон выступающие ораторы. Наконец большая голова его совсем опустилась на стол, и Петер остался с Эстер наедине, так как мадам, заслышав грохот тарелок на кухне, выбежала наводить порядок.

Завязалась милая болтовня о тех разнообразных пустяках, которые больше всего интересуют девушек: что ставят в театре, кто сколько проиграл в казино, кто оплачивает счета актрисе X., что затевает Бисмарк... то бишь я хотел сказать, Монастерли...

Петер все ближе подвигал свой стул к стулу Эстер. Путешествием вокруг стола нельзя пренебрегать! Они доставляют самые приятные путевые впечатления.

Сначала Петер скатал шарик из хлебного мякиша. Это был первый снаряд. Амур, я имею в виду античного Амура, работал в свое время стрелами; современный же Амур искушает хлебными шариками.

Эстике зажмурила свои красивые глазки, когда он бросил в нее катышек, и улыбнулась.

– Вижу, что вы больше не сердитесь.

– Я и не сердился на вас, поверьте.

– Тогда почему вы повесили нос?

– Потому что я был зол на самого себя.

– Неужели?

– Вы были совершенно правы, я и есть безрукий дурень.

– Не будьте столь безжалостно откровенны.

– Не будь я ослом, я поцеловал бы вас, когда вы обняли меня за шею.

– Ах! Ну, право же, какие вам приходят в голову глупости!

– Всю жизнь я буду с горечью вспоминать об этом своем промахе.

– Бедный, несчастный! – шутливо отозвалась Эстер. – Не положить ли вам еще кусочек сахару в кофе?

– Пожалуйста...

Эстер достала щипцами кусочек сахару из серебряной сахарницы и с игривой миной уронила его в чашку.

Это было лишь краткое мгновение: пухлая красивая ручка мелькнула над плечом Петера; глаза его впились в восхитительно пышный локоток, волнующий аромат женского тела совсем одурманил ему голову – и он укусил Эстике: хотел поцеловать, но вместо этого укусил, как зверь, так что на очаровательной ручке даже след от зубов остался. Эстике взвизгнула.

– Что вы делаете? Вы с ума сошли!

– Да, – пролепетал он с пылающим лицом. – Я обожаю вас. Эстер испуганно схватила со стола колокольчик и потрясла им.

Дядя Дани встрепенулся и, протирая глаза, пробормотал:

– Голосуем?

Ему почудилось, что он в парламенте и председательствующий звонком объявляет голосование.

В комнату торопливо вошел старый гусар.

– Чего изволите?

Губки Эстер подергивались от возмущения. Петер закрыл глаза, словно преступник, и ждал, когда девушка произнесет с негодованием: «Янош, проводите этого господина».

Эстер колебалась; она суетливо огляделась, затем, немного успокоившись, произнесла:

– Прошу вас, дядя Янош, соберите, пожалуйста, спички. Просто счастье, что, отдергивая руку от Петера, она задела

спичечницу; коробок упал на пол, и спички рассыпались.

Дядя Дани недаром был хитрым фискалом: очнувшись от сна, он внимательно осмотрелся вокруг и тотчас заметил «подозрительные обстоятельства»: глаза Эстер метали искры, щеки ее пылали, Петер выглядел явно смущенным, скатерть съехала на край, спички рассыпались. А что, если бы он увидел заложенную за спину руку Эстер со следами укуса?

– А ну, в чем тут дело? – шутливо гаркнул он. – Can is mater! [Черт побери! (лат.)] Что вы здесь натворили, ребята?

Затем, беззвучно шевеля губами, начал про себя устанавливать «состав преступления»: «Гм, уж этот мне Петер! Ну и шельма! Отведал, как готовит хозяйка, а теперь, как видно, хочет отведать и ее самое».

Это предположение подкреплялось еще и тем, что Эстер выбежала из комнаты, бросив в дверях уничтожающий взгляд на Петера, а когда Петер, уходя, пожелал проститься с нею, мадам Люси плаксиво-гнусавым голосом сообщила, что у барышни разболелась голова и она не может выйти.

Болит голова, – значит, сердится. Сердится, но не выдает, – следовательно, есть надежда.

На следующий день Петер разыскал в парламенте дядю Дани.

– Послушай, мой друг! – доверительно заговорил он. – Один обед ты уже устроил для Эстер, которая хотела со мной помириться. Теперь, прошу тебя, дай еще один обед для меня: я должен помириться с нею.

– Хе-хе-хе, – захихикал старый лис. – Сделать все можно. Можно, но только осторожно, сын мой. Даже у меня закралось подозрение, что ты хочешь расставить сети на эту голубку. Но учти, что клетка, в которой она живет, принадлежит мне, хе-хе-хе. А голубка предназначена для Пишты. Гм... Ничего нет невозможного, гм... Какую же провизию ты даешь для обеда, хе-хе-хе?

– Право свободно обманывать в счетах, – с улыбкой поддел его Корлати. Старый фискал счел этот выпад великолепным, и его большой живот так и затрясся от смеха.

Задуманный обед вскоре действительно состоялся, и Петер стал частым гостем в доме Эстер. Это бросилось в глаза даже Алторьяи.

– Послушай, дядя Дани, – как-то сказал Пишта, – поведение Петера мне что-то не нравится. Еще не хватает, чтобы он напоследок влюбился в мою невесту. Каждый раз я застаю его у вас. Что он там делает?

Старый лис пожал слегка плечами и захихикал.

– Juventus ventus! [Молодость ветрена! (лат.)] Мирятся, мой дружок, они все мирятся. Не беспокойся! Свет не видал еще таких наивных детей: вечно сердятся друг на друга, и всегда мне приходится их мирить.

* * *

В Греции было семь мудрецов и всего лишь одно кресло, в котором полагалось сидеть мудрейшему. Каждый из семи мудрецов предлагал это кресло другому. Это соадавало весьма большие затруднения.

В Венгрии восемь таких кресел, но мудрец лишь один (иногда и одного-то нет). Вот это действительно затруднительное положение. Приходится усаживать в кресла и немудрецов.

Эти немудрецы отнюдь не такие скромные, как греческие философы. Никто из них не уступает кресло другому. Напротив, каждый рад бы вскарабкаться разом на все восемь, если бы это было возможно.

В те дни как раз подбирали министров. Кабинет перестраивался. Это было большим событием для клуба. Лагерь мамелюков беспокойно жужжал. Всяческие комбинации-махинации кружились в воздухе.

Алторьяи тоже чего-то желал для себя. Чего? Он и сам не знал. Добивался, хотел – и все тут. Кто ведает, что может перепасть в подобных случаях? Когда отцветает грушевое дерево, то, бывает, ветром относит цветочки и очень далеко. Службогонцы связаны друг с другом одной веревочкой, большие с маленькими, как вагоны первого класса с багажными. Дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку...

Алторьяи целыми днями слонялся по клубу, и, хотя до свадьбы оставалось не более восьми дней, он с трудом урывал минуту, чтобы забежать мимоходом к своей невесте. Пустой, достойный сожаления человек, расточающий свое самое прекрасное богатство! Ведь вся поэзия женитьбы именно в тех нескольких днях, которые остаются новобрачным до свадьбы! Медовый месяц – это сладость вкушенья; месяц перед свадьбой – сладость предвкушенья. Именно в эти недели наливаются соком самые сладкие плоды.

Дни предвкушенья пролетели мимо Алторьяи. Он ничего не предвкушал.

Накануне свадьбы он лишь ненадолго заглянул к невесте, вечер провел в клубе, потом спокойно улегся спать; утром проснулся, позавтракал, просмотрел свежие газеты – опять новые комбинации! (Эти газеты врут, как отставные солдаты.) Затем он начал одеваться: натянул сафьяновые сапоги со шпорами, накинул синий бархатный ментик с гранатовыми пуговицами, пристегнул саблю, инкрустированную бирюзой, и сел в экипаж.

Его часы показывали всего лишь половину девятого. Еще рано. Эстике, наверное, только начали одевать и сейчас примеряют к ее золотистым волосам свадебный венок. Сейчас он только мешался бы там. Дядя Дани, льет, вероятно, крокодиловы слезы. Старый Янош ворчит медведем, подружки хлопочут и щебечут, как ласточки.

Ну что ж, пусть каждый по-своему облегчает душу.

Таким образом у него как раз было время, чтобы заехать на улицу Надьштацио и забрать своего шафера Корлати.

Коляска быстро покатила по мостовой, из-под копыт лошадей вылетали мелкие искорки. Колеса выстукивали, казалось, одну и ту же фразу: «Я – сча-стли-вый, я – сча-стли-вый!..»

Стоп! Мы прибыли.

Алторьяи бодро взбежал по лестнице. Сабля его весело и гордо позвякивала при каждом шаге, словно приговаривая: «Вот идет его высокоблагородие депутат Алторьяи, его высокоблагородие депутат...» У дверей Петера он нажал кнопку звонка. И звонок весело завизжал: «Здрасть... здрасть...»

Мальчик-слуга, с настороженным, как у тигра, взглядом, открыл дверь.

– Их благородия нет дома. Уехали.

– Мозги твои куда-то уехали, щенок. Не узнаешь, что ли, меня?

– Как не узнать, сударь: господин Алторьяи. Но все-таки мой хозяин точно уехал.

– Это невозможно! Ведь вчера вечером мы были вместе.

– Они ночью изволили уехать.

– И не оставил мне никакой записки?

– Никак нет, ваше высокоблагородие.

– Что за странный случай! Ничего не понимаю! Пожимая плечами, он спустился, сел в поджидавшую его

коляску и помчался к своей невесте. Пока он туда доедет, будет как раз девять часов.

В гостиной он застал дядю Дани и мадам. Они возбужденно расхаживали взад и вперед.

– Беда, – сообщил Алторьяи с порога, состроив сердитую мину.

Дядя Дани и мадам взглянули на него растерянно.

– Значит, ты уже знаешь?

– Конечно. Значит, вам уже сообщили? Что же все-таки с ним случилось?

– Что ты, что ты! Никто ничего нам не сообщал, – пробормотал дядя Дани. – Ни единого словечка. Да провались я на этом месте, если хоть что-нибудь подозревал! Но все-таки это ужасно!

– Не стоит огорчаться, дядя Дани. Надо срочно найти кого-нибудь взамен. Есть у вас кто-либо под рукой?

Старый адвокат удивленно вытаращил глаза на Алторьяи, а затем с горьким юмором указал на мадам Люси.

– Вот как! Ну что ж, вот мадам Люси под рукой. Подойдет?

– Мадам? Шафером? Да ты не рехнулся ли, дядя Дани?

– Я перестаю тебя понимать, Пишта. Ты просто не в себе. Хотя не удивительно. Кто мог подумать? Чертовы вертушки, этот слабый пол весь такой!

– О ком ты?

– Об Эстер, разумеется.

– А-а... Она еще не одета?

– Кто?

– Да Эстер же!

Наш адвокат многозначительно переглянулся с мадам Люси, затем пожал плечами и судорожно начал тереть руки, словно намыливая их.

Первой начала догадываться компаньонка. В конце концов Алторьяи не двадцатилетний студент, чтобы вот так сразу свихнуться. Значит, здесь какое-то недоразумение.

– Судя по всему, – заговорила она, обращаясь к Алторьяи– вы еще не знаете об исчезновении.

– Как так не знаю? Я ведь уже сказал, что мне это известно, – спокойно ответил Алторьяи.

Это спокойствие снова озадачило гувернантку.

– Может быть, вам известен и адрес?

– Нет, этого я не знаю. Да и какое мне дело? По мне, беги он куда угодно, одно ясно – подлый он человек.

– О ком вы говорите?

– О ком же еще, как не о Корлати.

– Вас невозможно понять. При чем здесь Корлати?

– Тысяча чертей, разве мы не о нем говорим все это время? Он куда-то уехал сегодня ночью и весьма мило подвел меня.

В уме мадам блеснул наконец свет истины.

– Теперь я знаю, куда он уехал.

– Ну?

– Так ведь ясно же, – с живостью воскликнула она, – он бежал вместе с Эстер!

Алторьяи побледнел, глаза его полезли на лоб.

– С Эстер, – пролепетал он. – Бога ради, что произошло с Эстер?

Из прихожей раздался звонок. Наверное, пришли подружки Эстер или второй шафер. Дядя Дани поспешил им навстречу. А мадам Люси осталась просвещать жениха.

– Мы уже четверть часа говорим о ней, мосье. А вы все о Корлати да о Корлати. Этой ночью Эстер исчезла – таковы факты. Наутро мы застали ее кровать даже не разобранной. И, представьте себе, этот старый Янош исчез вместе с ней. Я всегда говорила, что по нем веревка плачет.

Алторьяи упал в кресло, схватившись за виски.

– Печальный случай, – прервала тяжелую тишину мадам прочувствованным голосом.

– Да, – глухо отозвался Алторьяи.

– Подумайте только, на старости лет я осталась без места. Алторьяи ничего не слышал, в его голове гудело, на лбу

выступили вены, взгляд стал леденящим, ужасным, губы непроизвольно подергивались. Он думал вслух:

– Какой позор! Какой позор! (Он не говорил: «Как мне больно».)

– Она взяла с собой и подвенечное платье из прекрасного воздушного шелка! – вздыхала мадам. – Ох, боже мой!

– Что скажут люди? – продолжал рассуждать Алторьяи. (Что говорило его сердце, он не принимал во внимание.)

Он беспокоился только об общественном мнении. Что скажут в клубе, что будут говорить министры?

Наверняка будут смеяться.

А как отнесутся к случившемуся его кредиторы? О, уж эти наверняка смеяться не будут.

Справившись с уже ненужными свадебными визитерами, дядя Дани злобно набросился на Алторьяи:

– Ну, сударь, что теперь будем делать? Что случилось, того не изменить. Выходит, ты оказался безруким дурнем, а не тот, другой. Где теперь мои восемь тысяч форинтов? Если ты такой большой политик, давай придумывай, разбойник, что нам теперь делать!

– Я знаю, что мне делать, – прохрипел Алторьяи. – Я убью этого негодяя. Я найду его хоть под землей!

* * *

Собственно говоря, долго искать Корлати не пришлось. Он обвенчался с Эстер в Пожони*, несколько медовых дней провели они в Вене, затем спокойно перебрались на старую квартиру Петера на улице Надьштацио.

И вот в один прекрасный день Алторьяи с удивлением увидел Петера за игральным столом в карточном зале клуба. Он был погружен в игру и только что объявил «мизер». Один из его партнеров, губернатор Гравинци, применив тактику выжидания, с напряженным вниманием рассматривал засорившийся мундштук. Сначала он прочистил один его конец, затем, вытянув свою и без того длинную шею и запрокинув голову, стал дуть в него с такой силой, что окурок порториканской сигары вылетел из него прямо в потолок. Это интермеццо с прочисткой мундштука служило лишь поводом для того, чтобы во время упражнений с шеей бросить ястребиный взгляд в карты удачливого игрока, непреодолимо притягивавшие к себе его внимание. В это же время третий партнер, тяжело дыша, подсчитывал карты.

Алторьяи решительно направился к столу. Корлати заметил его, вздрогнул и растерянно уставился в карты, решая про себя, как поступить. Что бы ни случилось, он все встретит с улыбкой. Разумеется, лучше всего обратить это дело в шутку. Да если как следует разобраться, то это и в самом деле не было ничем иным.

Цинично посмеиваясь, он первым протянул Алторьяи руку.

– Сервус, Пишта! Quo modo vales? [Как поживаешь? (лат.)]

Алторьяи ответил ему ледяным уничтожающим взглядом и опустил руку на плечо Гравинци.

– Как вы все можете сидеть за игральным столом с этим презренным подлецом? – произнес он, указывая другой рукой на Корлати, и спокойно прошел в другой зал.

Корлати покраснел и вскочил с места, бросив карты на середину стола.

– Ну уж это слишком. Это требует крови!

И, взбешенный, он побежал искать секундантов. Партнеры переглянулись.

– Похоже, что мы поймали его на «мизере».

(Друзей по зеленому столу не интересовало, что будет с их партнером, – самым важным для них была игра.)

– Он принимает даже две взятки, – сказал третий игрок.

– Натурально, – заметил Гравинци. – Надо записать. Хотя... Слово застряло у него в горле, и он счел разумным умолчать о своем мнении.

– Что вы хотели сказать, милостивый государь?

– Между нами говоря, он выиграл бы, не брось он на стол свои карты.

В клубе найти секундантов было нетрудно. Службогонцы гонятся за любой должностью, и, насколько известно из истории, еще ни один из них не отказывался стать секундантом. Ведь это тоже должность, хотя и на полдня. Как-никак, а все-таки публичное выступление. Имя начинают склонять. В газетах под рубрикой «Наши интервью» оно иногда несколько дней не сходит со страниц. Газету прочитают и в избирательном округе, и добрые яноши одобрительно скажут: «Наш депутат-то работает, себя не щадит – или, сидя у мельницы, буркнут что-нибудь в этаком роде: «Наш-то снова вступился за справедливость».

А сколько их бывает, дуэлей! И о каждой можно прочитать в газете. Что ни день, то дуэль. Верно, и так подумывает иногда деревенский люд: из глины она, что ли, честь-то у этих больших господ – вон ведь как часто бьется и так легко снова составляется.

Да, такое уж теперь время: одна унция крови – два литра чернил. Таковы результаты венгерской дуэли. Унции крови еще может и не быть, но чернила прольются непременно.

Дуэль состоялась на следующий день в Ракошпалотском лесу, где все деревья изрешечены пулями. Когда-нибудь примутся дровосеки распиливать какое-нибудь дерево и обязательно наткнутся на свинец. Каждая пуля – незагубленная человеческая жизнь. Крестьянские ребятишки, собирая грибы, тоже находят пули в траве. Каждая из них – восстановленная честь. Положив эту «честь» в карманы своих штанишек, ребята дома играют ею в бабки...

Первым стрелял Алторьяи и не попал. Выстрелил Корлати и попал. Пуля раздробила Алторьяи ключицу. Врачи сделали перевязку и сказали, что опасности никакой. Возможно, некоторое время правой рукой он не сможет свободно двигать, но это не помешает ему по-прежнему зарабатывать свой хлеб. В конце концов не правой же голосуют в парламенте!

Затем последовали газеты. Давали интервью секунданты о том, что поединок прошел по всем рыцарским правилам. Публиковали заявление врачи по поводу пущенной газетами утки, будто рана Алторьяи смертельна. Публиковали заявления сами дуэлянты, подтверждая слух о том, что после поединка стороны не обменялись рукопожатием: это и не представлялось возможным, поскольку правая рука Алторьяи была забинтована. Был проинтервьюирован и попечитель клуба по поводу опубликованной в газете статьи «Неслыханный скандал в клубе». Очевидцы давали интервью о подробностях ссоры. Выступил в печати и губернатор Гравинци как один из свидетелей, в связи с чем попал в другую историю. Местная оппозиционная газета его комитата «Надьяварьяшский меч» сообщила своим читателям, что глава их комитата неделями просиживает в Будапеште за карточным столом вместо того, чтобы разоблачать махинации опекунского совета. «Государственная администрация, вернись в родные пенаты!» В ответ на это в печати выступил вице-губернатор с заявлением, что его высокопревосходительство господин Гравинци находится в Будапеште по служебным надобностям, точнее – по делам местного банка, в связи с чем появилось сообщение правления местного банка с целью «успокоения господ вкладчиков», ибо дело это «носит чисто административный характер и ни в коей мере не затрагивает материального положения банка». Так закрутилось-закружилось по газетным страницам дело Алторьяи – Корлати со всей его предысторией, пока среди леса черных злобных букв не проскользнуло, по-мефистофельски скрежеща зубами, несколько вполне прозрачных намеков, в ответ на которые господин депутат парламента и опекун прекрасной Эстике Даниель Сабо счел себя вынужденным заявить, что он лично не имел ни малейшего представления о планах господина Корлати, красноречивым доказательством чему может послужить то, что он, Даниель Сабо в последние перед свадьбой дни велел выгравировать герб Алторьяи на предназначавшемся невесте в качестве свадебного подарка столовом серебре. Герб этот изображал аиста с саблей в клюве. Таким образом, аист должен был свидетельствовать о его, Даниеля Сабо, непорочности.

Естественно, что с соответствующим заявлением выступил в печати и гравер. Почему бы нет? У нас ведь все выступают с заявлениями. Все наше общество удивительнейшим образом связано и спутано заявлениями. Заявлениями здесь вылечивают все недуги. Заявлениями доказывают, что такая-то вполне целомудренна или что такой-то абсолютно порядочен. Закон тоже подправляется заявлениями. Если правительство совершит какую-нибудь ошибку, оно выступает с заявлением. Даже сам король публикует заявление, когда плохое настроение умов он желает обратить в хорошее. Здесь все о чем-то заявляют. Заявления – разменная монета страны. Ими расплачиваются, ими добывают себе хлеб. Если кто-то вывихнет ногу на улице, то дворник заявляет, что он не оставлял арбузной корки на тротуаре. Если больной вылечивается, он заявляет о том, что обязан своей жизнью врачу, если умирает, тогда врач заявляет, что не он – причина его смерти. Аптекарь тоже делает заявление. Только сам покойник ничего не заявляет. И то слава богу.

Но все в этом мире имеет свой конец. И заявления тоже. Их вытесняют другие заявления. Дело, как говорят, «устаревает», «входит в свои берега».

О чете Корлати постепенно забыли, и они получили возможность затеряться в людской толпе. Лишь чья-нибудь особо цепкая память еще держала в себе их историю, и, когда хорошенькая блондиночка появлялась на людях, за ее спиной слышался шепоток:

– Это та самая менялыцица женихов? Ишь какая красотка!

Затем забылось и это прозвище: «менялыцица женихов», ибо его вытеснило другое – «несчастная женщина».

Ее муж – ветреный, пустой человек, он не любит ее, бегает за актрисами и танцовщицами, угощает их по ночам шампанским в «Синей кошке»! Ох и ненасытное же это животное – «Синяя кошка»! Сколько людей она уже съела живьем! Людей и денег!

А. Корлати, собственно, и не сопротивлялся этой хищнице. И все это длилось около двух лет.

Приданое Эстер сильно подтаяло, судя по предъявленным Даниелем Сабо счетам. Воспитание Эстер обошлось дорого, невероятно дорого. Можно было подумать, что опекун нанял для ее образования весь штат гейдельбергского университета.

Петер возбудил процесс против дяди Дани, но, пока дело тянулось, растаяла и полученная часть наследства. В дверь застучалась нужда. В это печальное время и начали великое кочевье драгоценности и домашнее серебро Эстер.

Петер был достаточно умен, чтобы предвидеть неизбежный конец. И он решил бежать от судьбы – бежать либо на тот свет, либо – в Новый Свет.

Возвращаясь однажды домой из клуба, он дружески взял под руку Алторьяи – после дуэли они снова стали добрыми друзьями: этого требовали светские приличия.

– Послушай, Пишта, ответь мне на один интимный вопрос.

– Я к твоим услугам.

– Скажи откровенно, любил ли ты когда-нибудь Эстер?

– Странный вопрос! Ведь я же собирался на ней жениться.

– А как ты ее находишь сейчас?

– Черт возьми, она и теперь весьма мила... Не слепой же я. Корлати наклонился к нему и доверительно тихо сказал:

– Так забери ее!

От изумления Алторьяи схватился за голову.

– Что за бред, Петер? Ты предлагаешь другому свою жену! Стыдись! Так вот почему ты меня усиленно зазываешь к себе в последнее время?

– Не суди меня строго, дружище. Меня замучила совесть. Я должен начать новую жизнь, найти что-то новое, иначе я путцу себе пулю в лоб. А новую жизнь я могу начать только холостяком. Если же застрелюсь – она останется вдовой. Поэтому-то я и хочу при всех вариантах позаботиться о ней.

– Так далеко зашло? – воскликнул с оттенком сочувствия Алторьяи.

– Да, деньги на исходе, долги с каждым днем все туже стягивают петлю вокруг моей шеи. Этот старый мерзавец Сабо откладывает процесс без конца. Я вижу, что необходимы радикальные действия. Нужна тебе эта женщина или не нужна? Отвечай!

– Что я, дурак, – взорвался Алторьяи, – чтобы брать на свою шею Эстер после того, как ты растранжирил ее приданое?

– Ах, так? Значит, и тебе нужны были только ее деньги? – парировал Корлати сардонически.

Да, именно сардонически, ибо блюстители морали и нарушители морали в наше время столь легко меняются местами, что каждый из них берет на себя ту роль, какая ему в данную минуту больше по нраву.

Через несколько дней после этого разговора Корлати исчез из столицы, злодейски бросив на произвол судьбы молодую жену. И уже не возвращался.

Вначале слухи об этом распространялись подспудно. Затем появилось сообщение в газете.

– Уехал в Америку! – говорили легкомысленные. – И хорошо сделал, иначе не миновать бы ему нули.

Те, кому Корлати перед бегством заявлял, что не может больше дышать реакционным воздухом отчизны, что он недоволен политикой и идейными течениями и потому выбирает «более свободный мир», восклицали, видя во всем политическую подоплеку:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю