Текст книги "Как я их обследую"

Автор книги: К О'Доннелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

О'Доннелл К М
Как я их обследую

К.О'ДОННЕЛ

КАК Я ИХ ОБСЛЕДУЮ

Перевод И. Гуровой

"... если так будет продолжаться и дальше, то, на мой взгляд, к 2000 году все население страны разделится на тех, кто получает пособие по безработице, и тех, кто его выдает. Середины, по-моему, быть не может. Достаточно ознакомиться со статистическими данными..."

Окружной инспектор департамента

социального обеспечения города

Нью-Йорка. Январь 1964 года

Чтобы добраться до этого типа, мне пришлось влезть на пятый этаж. Черт знает что, можете мне поверить. Невеселенькое место – эти старомодные трущобы. А уж дорожки на ступеньках! Вековой давности и скользкие, как черт знает что. Но я не жалуюсь. У каждой работы есть свои минусы.

Я несколько раз постучал в дверь и услышал, как он там ворчит и покряхтывает. Старая история – они не любят, когда их подымают с постели. Я подождал, а потом забарабанил в дверь кулаком и раза два выругался. Никогда не надо позволять им думать, будто они что-то значат.

Это помогло. Дверь приотворилась, и в щель высунулась голова и плечи. Он был небольшого роста, подтянутый, с ясными глазами. И выглядел моложе, чем мне казалось, когда я читал его заявление.

– Что вам надо? – спросил он. Угрюмо. Опасливо. Обычная история.

Я показал ему черную тетрадь, которую держал в одной руке, и мою служебную карточку, которую держал в другой.

– Государственная инспекция. Обследование в связи с вашим заявлением.

– Но я же подал его только вчера. Я думал, что на предварительное рассмотрение требуется не меньше недели.

– Это новый метод. Мы стараемся не задерживать рассмотрения новых заявлений, а потому собираем данные заранее.

Тут я несколько отклонился от истины: просто его заявление заинтересовало меня сразу же, как только его положили на мой стол. Хотя каждый год через мои руки проходят сотни, этот обещал что-то новенькое.

– Ну хорошо, войдите, – сказал он и открыл дверь.

Я вошел. Комната была гнусная, неописуемо гнусная. Эти люди живут как свиньи, просто трудно поверить. Мусор по всем углам, смятая газета, объедки. Ну и прочее в том же роде. Этому невозможно найти оправдание. Он заметил мой взгляд и сказал:

– Я совем деморализован. Ну и внутреннему хаосу начинает соответствовать внешний беспорядок.

Интеллигент. Я кивнул, открыл тетрадь и, осторожно ступая, вышел на середину комнаты, чтобы начать опрос. Мы никогда не садимся там, где сидели эти люди. Остерегайтесь крыс и насекомых! Так нас инструктируют.

– Я должен задать вам несколько вопросов, – сказал я. Во-первых, имя, адрес и так далее – все точно так, как указано в заявлении? Джон Стейнер, 36 лет, адрес этот?

– У вас же все это есть. Вчера у меня взяли все данные.

– Но мы обязаны проверить, действительно ли человек один и тот же, – сказал я. – Иногда они подсылают вместо себя кого-нибудь другого, сочиняют целую биографию. Мы должны охранять интересы налогоплательщиков.

Прежде чем он опомнился, я достал дактилоскоп, открыл, взял его за запястье, прижал его большой палец к подушечке с тушью, а потом к карточке под крышкой и убрал дактилоскоп.

– Согласно правилам, – сказал я.

– Да, – ответил он, – полное обезличивание индивида – вот что это такое. Неужели вы не могли сначала предупредить меня, что вы собираетесь делать?

– Некоторые возражают, – сказал я. – Они понимают, что попались.

Я открыл его анкету и, поглядывая на него, прочел описание. Оно довольно точно отвечало его внешности.

– Ну, а теперь несколько вопросов, – сказал я.

– С вашего разрешения я сяду.

– Вы больны? Не можете стоять? Вам нужно отдохнуть?

– Ничего подобного, – сказал он. – Просто я предпочитаю сидеть, когда со мной разговаривают.

– Если вы очень больны, то, возможно, мы сумеем поместить вас в категорию получающих полную компенсацию. Никакой разницы для вас и больше денег для нас, – сказал я.

– Я не болен. Просто у меня угнетенное настроение. Впрочем, для вас это не составляет никакой разницы.

"Для вас" он почти выкрикнул. Без этой угрюмой враждебности дело никогда не обходится. И если извлекать из нее удовольствие, ее можно считать только плюсом. Я так и считаю. Отлично уточняет наше положение по отношению друг к другу. Ненависть означает страх и уважение, а я люблю, когда меня боятся и уважают.

Он сел на старый стул посредине комнаты. Проеденная молью обивка, ощущение крохотной ползающей жизни под ветхой кожей и так далее. Он закурил сигарету и выбросил спичку в окно.

– Нет, – сказал я, – никаких сигарет.

– Простите, не понял.

– Я не люблю, когда курят, – сказал я. – И люди в моем присутствии не курят. Во всяком случае, люди, подающие заявления о пособии. Погасите ее.

– Нет.

– Выбросьте ее, – сказал я.

– Не выброшу, я люблю курить, – голос его стал визгливым.

– Чудесно, – сказал я. – Я ухожу. Мы проведем это по графе "взятые назад заявления".

Он уставился на меня. И понял, что я говорю серьезно. Помедлив, он выбросил сигарету в окно.

– Так-то лучше, – сказал я.

– А ведь вы наслаждаетесь этим, верно?

– Чем?

– Властью. Агрессивным характером вашей работы, Она открывает перед вами определенные возможности, дает выход вашему...

– Хватит, – сказал я. – Анализ моего характера мне не требуется. И мы сразу покончим со всем, если вы не заткнетесь.

Поскольку он проиграл первый бой, вторая схватка не затянулась. Он опустил глаза.

– Профессиональное образование? – спросил я.

– Социолог, – сказал он.

– Ну конечно!

– Это же все есть в анкете, которую я вчера заполнил, добавил он.

– Я уже вам сказал, что проводку здесь мое собственное обследование. Отдел приема заявлений и инспекционный отдел вещи совершенно разные. Собственно говоря, для меня вы вообще не существуете, пока не докажете мне обратного. Почему вы подали заявление о пособии?

– Как вы думаете, почему? Я безработный.

– А на что вы жили до того, как подали заявление?

Он посмотрел на меня почти умоляюще.

– Я же все это уже объяснял, – повторил он. – Я же вам сказал.

– "Обследователь единолично решает правомерность и необходимость выдачи пособия. Отдел приема передает заявления обследователю для выяснения обстоятельств и вынесения заключения". Достаточно? Или процитировать дальше?

– Нет, – сказал он.

Наверное, вот тут я его и сломил. Он словно осел на стуле и весь ушел в себя, не замечая, что по рукам у него что-то ползает. С ним оказалось справиться легче, чем с большинством из них. Вспомнив его анкетные данные, я даже удивился. Однако, если учесть ситуацию в целом, именно они-то все и объясняли.

– Я пятнадцать лет работал в "Программе Бловелта", – сказал он. – С тех самых пор, как получил диплом. На прошлой неделе работы по "Программе" были прекращены, и я остался без средств к существованию.

"Программа Бловелта" была одним из тех маленьких мыльных пузырей, которые время от времени создает правительство, и служила основным источником средств существования для психологов и социологов. Даже я о ней слышал. Они занимались исследованиями генеалогии, видоизменением наследственных черт и так далее. В основном это сводилось к обработке архивных материалов и систематизации статистических данных. Но в прошлом году конгресс наконец решил, что будет проще и дешевле посадить их всех на пособие по безработице. Вот в эти-то крохотные рамки и укладывалась вся жизнь Стейнера. Никому не нужная. Абсолютно никому не нужная.

– Вы пытались найти другое занятие?

Это был удар ниже пояса. Ответ мог быть только один. Даже Стейнер знал это. Он выдавил из себя улыбку:

– Вы шутите? – сказал он.

– Итак, теперь вам требуется государственное пособие? Пособие по безработице?

– А вы можете предложить мне какой-нибудь другой выход? спросил он.

На "какой-нибудь" его голос стал чуть пронзительнее. Я таки поставил его на место, в этом можно было не сомневаться. Самое обычное обследование.

– Ну, человеку, который работал в "Программе Бловелта", наверное, не так трудно найти работу. А чернорабочим вы пробовали устроиться?

– Списки кандидатов заполнены вперед на десять лет. Вы это знаете не хуже меня.

Конечно, я это знал.

– Есть ли у вас родственники, которые могли бы содержать вас?

– Мои родители умерли. Моя сестра восемнадцать лет живет на пособие по безработице. Где находится моя бывшая жена, я не знаю.

– Вы были женаты?

– Я все это объяснил вчера.

– Я вам сказал, что для меня никаких "вчера" не существует. Когда вы женились?

– В две тысячи пятнадцатом году. Я не видел ее начиная с две тысячи двадцать первого года. Кажется, она эмигрировала.

– Вы хотите сказать, что она уехала за границу?

– Да, именно. Мы не сошлись характерами.

– Ей не нравилась "Программа Бловелта"?

Он уставился на меня.

– А кому она нравилась? Это же все было высосано из пальца. И она не выдержала. Она сказала, что я должен либо покончить с собой, либо уехать за границу. А я не сделал ни того ни другого. Я думал, что работы по "Программе" будут продолжаться вечно.

Ну, я тоже так думал, пока конгресс в прошлом году не взбрыкнулся. И многое из того, что должно было бы продолжаться вечно, прекратилось навсегда. Мне захотелось сказать ему это, но сказал я только:

– Ну, пожалуй, все. Когда понадобится, мы с вами свяжемся.

– Вы хотите сказать, что я получу пособие?

– Я хочу сказать, что я кончил предварительное обследование. Теперь я должен вернуться в отдел и составить заключение, после того как я обследую еще многих. Когда я приму решение, вас о нем поставят в известность.

– Но послушайте, – сказал он, наклоняясь в мою сторону. Разве вы не поняли? У меня нет денег. Мне нечего есть. Я снял эту комнату на прошлой неделе и сказал хозяину, что скоро буду получать пособие. Я должен ему за квартиру, мне не к кому обратиться.

– Вам придется подождать своей очереди.

– Но я не ел уже три дня...

– У вас есть вода, – сказал я, указывая на ржавый кран в углу, под которым стояло ведро. – Ее хватит, чтобы заполнить желудок. Вы продержитесь.

Потом, потому что мне не так уж хотелось совсем стереть его в порошок, я добавил:

– Видите ли, мне надо обслужить еще многих, и вам придется подождать своей очереди. У всех положение тяжелое.

Это его сбило.

– Да, – сказал он, кивнув, – у всех положение тяжелое.

– Такова моя работа, понимаете? Тут нет ничего личного.

– У вас есть работа, – сказал он с горечью.

– Вы не знаете, как часто я думаю, что предпочел бы жить на пособие и чтобы моей работой занимались люди вроде вас. Это не такое уж удовольствие, можете мне поверить. Ответственность, нервотрепка. Не то чтобы кто-нибудь мне был чем-нибудь обязан, вы понимаете? Но мне приходится нелегко. Я работаю по десять часов в день.

– И вам это чертовски нравится, – сказал он.

– Что-что?

– Я сказал, что это, наверное очень нелегко. Я вам сочувствую.

– Так-то лучше, – сказал я.

Обследование было окончено, и мой интерес пропал. Я извлек из него все удовольствие, какое только можно было. Я закрыл тетрадь, спрятал карандаш и пошел к двери.

– Какие-нибудь вопросы? – спросил я.

– Никаких. Только один: когда я начну получать деньги?

– Когда у меня до этого дойдут руки, – ответил я. На прощание я еще раз оглянулся на него, и это было приятно – застывшая в отчаянии фигура в просвете закрывающейся двери. Он медленно поднес ладонь к лицу, но я захлопнул дверь еще до того, как она прижалась к глазам.

Вниз я спускался, перепрыгивая через две ступеньки. На улице я сунул тетрадь и дактилоскоп в перчаточник моей машины и решил выпить пива, перед тем как отправиться к следующему сукину сыну. Забегаловка под вывеской "У Джо" была полна опособленных, да и буфетчика я тоже вышколил – он наливал и наливал, а я не платил и не платил. Один из опособленных начал лезть ко мне с разговорами – спросил, не могу ли я устроить его в бюро: он, дескать, дипломированный врач и, может быть, для него найдется какое-нибудь дело. Ну, и смеха ради я сказал ему, что у нас врачей сейчас полный комплект, но что существует одно интересное правительственное начинание – "Программа Бловелта" – и там нужны люди. Я посоветовал ему не теряться и нажимать, нажимать. Наверное он понял – во всяком случае, отошел и оставил меня в покое. А пиво было такое хорошее, а меня окружали таким благоговейным уважением, что я махнул рукой на работу и так наклюкался, что до машины меня тащили четверо опособленных. Я сказал им мой адрес, и один из них отвез меня домой. Чем-то ведь он мне обязан.

Все они мне обязаны.

А ну их к черту!