Текст книги "Конфуций. Его жизнь и философская деятельность"

Автор книги: К. Карягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава IV

Возвращение в Тси и затем в Лу. – Беседы с учениками. – Исправление священных книг. – Исторический труд Конфуция “Чунь-цю” и другие

После двухгодичного пребывания в Чжеу, Конфуций, увидев и изучив все, что ему хотелось, решил возвратиться в княжество Тси. Рассказывают, что, когда он, спустя несколько времени после возвращения, явился во дворец к князю, у последнего был концерт, во время которого исполнялось музыкальное произведение, созданное богдыханом Шуном за 1730 лет до Рождества Христова. Это произведение называлось “Шао-ио, или Музыка, рассеивающая мрачные мысли и укрепляющая сердца в любви к долгу”. Эта музыка произвела такое сильное впечатление на философа, что он в продолжение трех месяцев не мог думать ни о чем другом, и самые изысканные блюда потеряли для него всю привлекательность. В княжестве Тси Конфуций на этот раз пробыл недолго. Видя, что юный князь, по ветренности и легкомыслию, не в состоянии понять и усвоить его учение, философ вернулся на родину в княжество Лу, оставив в Тси для распространения своего учения нескольких учеников. В Лу в это время господствовали смуты, князь Лу был изгнан, и управлением овладели, образовав олигархию, несколько знатных фамилий. В Лу Конфуций прожил 15 лет безо всякой должности, как говорит Legge. У Потье, напротив, говорится, что Конфуцию была дана второстепенная ничтожная должность, от которой ученики советовали ему отказаться.

– Ни за что, – отвечал им Конфуций, – отказ мой приняли бы за гордость, указывая другим на путь добродетели, мы первые должны идти по нему, только тогда у нас могут быть последователи!

Все время жизни в Лу Конфуций посвятил распространению своего учения. Способ его преподавания был перипатический – он поучал и словом, и делом, пользуясь каждым случаем. Мы приведем из этих бесед наиболее интересные.

Еще будучи в Чжеу, однажды ученики застали его внимательно смотрящим на течение реки.

– Учитель, – сказал один из них по имени Тси-кунг, – полезно ли созерцание текущей реки?.. Вещь, кажется, самая обыкновенная.

– Вы верно говорите, – отвечал Конфуций, – течение реки по ее естественному или руками вырытому руслу вещь самая обыкновенная, известная всем и каждому... Но вот чего никто не знает и это не совсем обыкновенно: соотношение и сравнение реки с учением. Это самое сравнение и занимает меня... Воды, думал я, текут безостановочно, днем и ночью, текут до самого устья реки и там впадают в море. Учение Яо и Шуна текло таким же образом до нашего времени; мы, в свою очередь, как живые волны, понесем его вдаль, передадим последующим поколениям и так до скончания веков. Не будем же подражать тем одиночным мудрецам, которые мудры сами для себя, не делясь своею мудростью с другими...

В поучении Конфуций высказал свой взгляд на свое учение и вместе с тем дал несколько запоздалый ответ на слова Лао-цзы относительно того, каков должен быть мудрец.

Другой случай, где Конфуций имел случай высказать свой взгляд на правление и на один из его главных моральных принципов – умеренность – умение придерживаться во всем середины и избегать крайностей, представился ему в тронной зале дворца богдыхана. В зале подле трона стояло ведро, сплетенное из камыша и хорошо осмоленное, для подъема воды из колодца. Философ спросил одного из присутствовавших мандаринов:

– Зачем поставлено здесь это ведро?

Мандарин не знал, что ответить, и пробормотал какой-то вздор. Тогда Конфуций попросил другого зачерпнуть воды из колодца. Тот осторожно и тихо опустил его в колодец, но легкое ведро плавало на поверхности воды, и мандарин не мог зачерпнуть в него ни капли. Конфуций все-таки просил зачерпнуть воды.

– Если не удалось достать воды таким образом, – сказал он, – надобно черпать иначе как-нибудь!

Другой мандарин взял ведро и бросил его в колодец со всего размаху; ведро, переполнившись водой, погрузилось на дно.

– И это не хорошо! – сказал Конфуций, – придется зачерпнуть воды самому...

Взяв ведро, он опустил его, осторожно покачивая, ни быстро, ни тихо в колодец, и ведро наполнилось настолько, что его без труда можно было вытянуть из глубины. Тогда, обращаясь ко всем окружающим, Конфуций сказал:

– Вот вам верное изображение хорошего правления и искусства уметь держаться разумной середины. Излишняя слабость или излишняя суровость вредны – надобно уметь соединять силу с умеренностью. В древние времена этот опыт применялся при восшествии на престол нового правителя. И древние законодатели предписали постоянно держать пустое ведро возле трона для того, чтобы правители всегда помнили моральный вывод из этого простого физического явления!..

Будучи уже на родине, Конфуций, раз гуляя со своими учениками в окрестностях города, увидел птицелова, прилежно занятого своим делом. Подойдя к нему и заглянув в клетки, Конфуций заметил, что в них находятся только молодые птицы.

– Где же старые? – спросил он у птицелова.

– Старые хитры и недоверчивы, – отвечал птицелов. – Прежде чем приблизиться к приманке, они сначала все исследуют и, если откроют что-либо опасное, то не только не идут сами на приманку, но даже уводят с собой молодых. В сети большею частью попадаются молодые птицы, отделившиеся от старых, и только случайно старые, последовавшие примеру молодых.

– Слышали? – сказал философ, обратясь к ученикам. – Слова птицелова нам нравоучение. Я ограничусь немногими пояснениями: молодые птички увертываются от силков, когда они летают вместе со старыми, но старые попадаются, когда летают за молодыми. Не то же ли бывает и с людьми?! Высокомерие, задорность, неопытность, неосмотрительность – вот главные источники ошибок молодости. Надутые своими ничтожными достоинствами, нахватавшись верхушек знания, молодые люди считают себя всезнающими; они считают себя героями мудрости и добродетели, лишь только им удастся совершить самое обыкновенное дело. Им неведомы ни сомнение, ни нерешительность, ими руководит не совет опытных и мудрых людей, а слепое и безумное увлечение; они идут ложным путем, заблуждаются и попадают в первую расставленную ловушку!.. Но разве между людьми старыми или зрелыми не встречаются лица, увлекающиеся малейшим проблеском дарования в молодых людях и вполне вверяющиеся им, думающие и говорящие, как они, и вместе с ними заблуждающиеся? Не забывайте же никогда, что вы слышали!

Ограничимся этими примерами метода, применявшегося Конфуцием в его преподавании, и перейдем к дальнейшему повествованию о его жизни.

Все время своей жизни в Лу Конфуций не прекращал ученых занятий. Вставая рано и ложась очень поздно, он посвящал в продолжение дня на отдых всего два часа.

В это время Конфуций приступил к пересмотру древних священных книг и новой их редакции, исправляя, поясняя, а также сокращая многое из них, что было уже несогласно с духом времени или с господствовавшими тогда понятиями. Особенное внимание Конфуций обратил на книгу превращений (И-кинг) великого Фу-си-шы. Вместе с И-кинг он занимался обработкой другого древнего сочинения китайцев Шу-цзинъ, древней истории Китая, содержащей в себе события с 2365 года до Рождества Христова. Это сочинение было составлено из дворцовых записок, писанных в свое время придворными историографами, под непосредственным наблюдением института Судей истории, установленного богдыханом Хоанг-ти. Конфуций, желая сделать это сочинение основанием законодательства, исключил из него все несообразное со здравым смыслом и, сократив его до 50 глав, начал летоисчисление в истории с государя Яо. Тогда же он стал писать свое историческое сочинение, известное под названием “Весна и Осень” (Чунъ-цю), исторические записки княжества Лу, содержащие историю династии Чжеу, смут и междоусобиц, потрясавших это княжество при династии Чжеу. Не оставил Конфуций без внимания и книгу стихов “Ши-цзин”. Эти стихи были писаны частью при династии Шань за 1700 лет до Рождества Христова, большая же часть при династии Чжеу, когда Китай разделился на множество удельных княжеств. Удельные князья обязаны были собирать народные песни и представлять их главе государства, который судил по ним о нравах и правлении в уделах. Другие стихотворения слагались для пения в торжественных случаях при дворах богдыхана и удельных князей, при жертвоприношениях и т.д. Всех стихов было до трех тысяч. Конфуций сократил их до 311 и также вложил их в основу своего учения. Конфуцию приписывается также составление гадательной книги И-цзин, прабабушки нашего Мартына Задеки, – книги, написанной очень темным и невозможным языком, а также, как мы уже говорили, книги о музыке.

Глава V

Новые путешествия в княжества Чжун и Тси. – Взгляд Конфуция на охоту. – Прозорливость Конфуция и его великодушие. – Беседа с учениками о средствах избавления родины от бедствий

Между тем смуты в княжестве Лу все еще продолжались. Печальное зрелище этих неурядиц сильно наскучило Конфуцию, – он решил несколько освежиться от них и предпринял целый ряд путешествий, желая видеть, где сохранилось еще древнее учение, а также зачатки его учения, данные им в предшествовавшие путешествия. Прежде всего, он направился в княжество Чжунь, лежавшее на границах нынешнего Хо-нана. То, что он увидел здесь, было очень неутешительно. Повсюду царствовало всеобщее недовольство – простой народ погибал от нищеты и бедности, а знатные утопали в излишестве и роскоши. Древнего благочестия не было и следа. Отсюда он отправился в княжество Тси, но и здесь положение вещей было не лучше. Из Тси философ отправился дальше, и только в небольшом горном округе Тай-шан измученному повсеместными бедствиями и неурядицами взору Конфуция открылась картина первобытной чистоты нравов; эта патриархальная картина и неиспорченные понятия горцев об истине несказанно обрадовали философа. Узнав, что князь Тси, бывший в отсутствии при первом посещении Конфуцием княжества Тси, вернулся в свои владения, Конфуций опять направился в Тси, правитель которого в это время из легкомысленного молодого человека сделался зрелым мужем, способным оценить достоинства Конфуция и воспользоваться его советами. Действительно, когда Конфуций после двухдневного отдыха испросил себе аудиенцию у князя, как этого требовал придворный этикет, князь принял его очень радушно. Окруженный блестящей свитой, он встретил его в дверях и сказал:

– Я узнал, что вы прибыли из своего славного отечества с целью видеть меня и быть полезным мне и моему народу! Выражаю вам мою искреннюю благодарность за это намерение – я рад вас видеть у себя! Войдите же, уважаемый учитель, и позвольте мне услышать от вас несколько уроков мудрости!..

И, уступив дорогу, князь просил Конфуция войти во дворец. Когда же Конфуций отказался идти впереди князя, последний заметил, что этим он нисколько не унижает своего княжеского достоинства и что, по его мнению, мудрец выше князя. Конфуций ответил ему на это:

– Государь, правила приличия существуют для всех людей, как для царей, так и для простых смертных. Если вы будете относиться с пренебрежением к вашей обязанности, а я к своей, мы оба нарушим установленный порядок. Почтение должно быть оказываемо вам повсюду, где бы вы ни были, – это одно из преимуществ вашего сана!.. Князь должен быть князем, министр – министром и отец – отцом!..

Князь более не настаивал. Вообще, прием, сделанный князем Конфуцию, и знаки глубочайшего уважения, которыми он окружал мудреца, подавали надежду, что, наконец, в княжестве Тси откроется обширное поле действия для деятельности Конфуция. И действительно, князь обещал Конфуцию назначить его министром. Но Конфуций скоро узнал, как мало можно было полагаться на эти обещания. Министры, боясь влияния Конфуция на князя, сумели отговорить последнего от его намерения, указывая главным образом на то, что хотя Конфуций может быть и очень мудрым в теории, но очень легко может оказаться плохим исполнителем своих теоретических предначертаний на практике. Запуганный этими оговорами, малодушный князь передумал приблизить к себе Конфуция и, сказав: “Я слишком стар для того, чтобы воспользоваться его наставлениями”, взял назад обещание сделать Конфуция своим соправителем. Конфуций нисколько не жаловался на изменчивость князя, а только пожалел его как доброго и благонамеренного правителя, но не умеющего делать добро из-за своей зависимости от вельмож. Из Тси он опять отправился на родину. Во время пути он почти всюду получал изъявления глубочайшего почтения к его мудрости и учению со стороны отдельных лиц и глубокое равнодушие, а иногда даже презрение со стороны массы народа, всецело поглощенного своими насущными потребностями. На пути все свидетельствовало о неурядицах, господствовавших тогда в отчизне Конфуция, о тех беспрестанных междоусобных войнах, которые раздирали государство. Между прочим, одна встреча во время дороги дала Конфуцию случай сказать его мнение о войне. На пути они увидали несколько землепашцев, занимавшихся стрельбой из лука и другими военными упражнениями. Посмотрев на них, Конфуций сказал:

– Подобными делами во времена древних мудрых царей занимались только воины, а не землепашцы. Теперь же все люди, кажется, хотят быть солдатами – война, конечно, от этого не сделается лучше, но зато обработка полей будет хуже. Однако, – прибавил он, – солдаты нужны – это зло, с каждым днем делающееся более и более необходимым.

Далее на пути они встретили группу охотников, отправлявшихся на охоту. В древние времена Китай изобиловал всякого рода дичью и хищными зверями. Последние были настолько многочисленны и опасны, что первыми государями Китая были установлены обязательные общественные охоты, совершавшиеся раз или два в год. С этими охотами были связаны даже некоторые религиозные обряды. В остальное же время жители занимались охотой или как промыслом, или как удовольствием.

Увидав охотников, один из учеников Конфуция спросил:

– Достойно ли внимания мудреца такое занятие, как охота?

– Все достойно внимания мудреца, и нет ничего, чем бы мудрый не мог или не должен заниматься! Охота есть одно из первых занятий человека: благодаря охоте человеку удалось завладеть той почвой, которую он теперь обрабатывает и которая была заселена всякого рода зверями. Охотой развлекались знаменитые государи древности от тяжких трудов правления. Благодаря охоте, мудрец может дать некоторый отдых утомленному глубокими размышлениями уму и собрать новые силы для продолжения своих занятий. Наконец, благодаря охоте люди могут пользоваться драгоценным преимуществом приносить в жертвы животных, убитых собственными руками, как это предписано в церемониях!

Пока Конфуций говорил, охотники подошли к ним. Конфуций попросил позволения присоединиться к ним и, получив согласие, отправился вместе с ними на охоту, на которой и пробыл около двух недель. После охоты он возвратился в княжество Лу, где его ожидали с большим нетерпением. К общим смутам присоединилось новое бедствие – год был неурожайный, цены на жизненные припасы сильно возвысились, народ был не в состоянии вносить исправно в казну подати и налоги. При этих-то несчастных обстоятельствах опять вспомнили о Конфуции, о его успешном заведовании пахотными землями, когда земледельцы собирали обильные жатвы с самых тощих пашен, и первый министр, вскоре после прибытия Конфуция в Лу, пригласил его во дворец на совещание. На вопросы и просьбы министра помочь им советами, как поступить при настоящих обстоятельствах, Конфуций отвечал уклончиво и неясно. Ученики были крайне поражены поведением их учителя.

– Почему вы, – спросили они его, – всегда столь великодушный и доброжелательный, не пожелали поделиться с министром вашими сведениями и вашей опытностью? Разве вы охладели к добру, или, быть может, людская неблагодарность ожесточила ваше сердце? Мы не в состоянии понять, что с вами?

– Благодарю вас за вашу искренность, – отвечал Конфуций, – и отплачу вам тем же. Я поступил так потому, что министр – человек жадный, богатый землевладелец. Он думает только об умножении доходов со своих имений, а не об общем благе. Он собирает налоги с жизненных припасов, и его главнейшая забота – увеличение налогов!.. Не думайте, что он, тронутый народными бедствиями, старается облегчить их; напротив, он заботится только о том, чтобы отобрать у народа и последние крохи. Проникнув в его тайный умысел, я отвечал уклончиво и небрежно. Не для народной, а для собственной пользы старался он выведать от меня тайны умножения доходов с полевых угодий... Людей я люблю не менее прежнего и потому не мог допустить, чтобы по моим указаниям низкий корыстолюбец выжимал из народа все его соки!

Ученики были пристыжены этими доводами и глубоко раскаивались в своих недавних опрометчивых суждениях, но вскоре опять впали в ту же погрешность.

Один из родственников министра, желая снискать расположение Конфуция, подарил ему, как бы знак уважения, одну тысячу мер рису. Этот подарок при всеобщей дороговизне и недостатке хлеба был поистине царским подарком. Конфуций принял подарок, показав вид, что получает должное, и ни единым словом не выразил своей благодарности. Ученики опять смутились, но смущение их сменилось восторгом, когда Конфуций раздал подаренный ему рис бедным, терпевшим лишения от неурожая людям.

– Знайте, – сказал он ученикам, – что и здесь я был верен своим принципам и убеждениям. Я в точности оправдал ожидания моего лиходателя. Он ожидал моей благодарности, теперь же благодарных сотни; он думал угодить только мне, а угодил, хотя и против воли, всему народу. Быть может, видя подобные действия, он поймет, что значит быть истинным благотворителем и на что следует употреблять данные небом богатства!.. Отвергнув подарок вельможи, я бы выказал презрение и гордость; приняв же его, но не взяв себе из него ни одного зерна, а раздав все неимущим, я поступил, как следовало.

У китайских историков встречается множество подобных черт, свидетельствующих о величии души и благородстве характера великого философа. В них Конфуций является постоянно человеком, применяющим на деле все высказываемые и проповедуемые им правила нравственности.

Во Введении мы указали, что бедственное положение Китая вызывало в современниках страстное желание изменить это положение. Лучшие умы изыскивали всевозможные меры для улучшения и поднятия нравственного и материального быта в государстве. Как мы говорили, они сильно расходились в средствах достижения намеченной цели.

Характерной иллюстрацией этого положения вещей является следующая беседа Конфуция с его учениками.

Однажды Конфуций, подававший всегда и во всем пример своим согражданам, как следует повиноваться древним религиозным постановлениям, отправился с тремя учениками на гору Нунг для принесения жертвы небу. На вершине горы он остановился и стал смотреть на окрестности, причем лицо его сделалось грустным. На вопрос учеников, что с ним и какова причина его грусти, он отвечал:

– Мне сделалось грустно при мысли о бедственном положении отечества, когда я вспомнил, глядя на эти нивы, о раздирающих нашу родину распрях и усобицах. Всего же более печалит меня трудность помочь бедствиям настоящим и отвратить грядущие. Не придумаем ли мы чего-нибудь сообща?! – прибавил он немного спустя. – Тси! скажите вы первый ваше мнение! – обратился он к одному из сопровождавших его учеников.

– Я бы собрал огромные полчища и силою оружия смирил мятежников! – отвечал Тси. – В пример другим, пленных я предал бы казни и по водворении порядка водворил бы древнее благочестие.

– Вы храбры, – сказал Конфуций. – Что сделали бы вы? – обратился он с вопросом к другому ученику.

– Я поступил бы иначе, – отвечал тот. – В настоящее время княжества Тси и Тсу в явной вражде и готовятся к войне, то же замечается и в других княжествах. Как только войска выступили бы в поле, я вышел бы к ним в парадной одежде и попросил бы их внимательно выслушать меня. Тогда я постарался бы изобразить всеми силами моего красноречия все бедствия войны и все блага мира, я изобразил бы мрачными красками все последствия войны и плачевную участь, готовящуюся женам и детям той и другой стороны. Может быть, мои слова подействовали бы на враждующие стороны, они заключили бы мир, и в стране водворилось бы спокойствие.

– Вы красноречивы, – отвечал Конфуций. Затем он обратился к третьему ученику. Тот отвечал:

– Если бы я желал чего для блага людей, то, конечно, не царской власти. Я желал бы жить при добродетельном и мудром государе, который приблизил бы меня к себе и которому я мог бы быть полезен моими слабыми способностями. Призванный к царю, я бы сказал ему: растения хеун и йеу (самое душистое и самое смрадное) на одном поле не уживаются; великий Яо и низкий Кие не могли бы править одновременно царством, и я просил бы государя прежде всего удалить от себя льстецов и заменить их людьми прямодушными и добродетельными и поручить им обучать народ пяти верховным обязанностям – человеколюбию, правосудию, любви к истине, верности и честности. Я сказал бы царю, что тогда ему не придется опасаться врагов, не надо будет содержать многочисленные войска и укреплять города – валы будут срыты, рвы засыпаны и превращены в плодоносные нивы, камни крепостных стен будут употреблены на постройку общеполезных зданий, а смертоносные пушки перекуются на земледельческие орудия. Воины обратятся в мирных граждан, искусные ораторы будут подавать благие примеры согражданам не словом, но делом... Тогда люди, мне кажется, могли бы быть счастливы! Если я заблуждаюсь, прошу учителя наставить меня на путь истинный!

– Вы истинно мудры, – отвечал глубоко тронутый Конфуций. В словах ученика Конфуций увидел высказанным то, к чему он сам стремился в продолжение стольких уже лет, но безуспешно.