Текст книги "Убийца дракона из Меребартона (ЛП)"

Автор книги: К. Дж. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

К. Дж. Паркер «Убийца дракона из Меребартона»

Перевод с английского: zhuzh, bazalmont, marmax, alesyasparrow, 2014.

Вычитка и редактура: zhuzh, marmax, alesyasparrow.

Для booktran.ru, 2014.

***

Я чинил свою ночную вазу, когда они прибыли, чтобы рассказать мне о драконе.

Починка ночной вазы – это такая работа, которую считают легковыполнимой. Лудильщики ведь делают это. А они не больно-то сообразительные, иначе занимались бы чем-нибудь другим. На самом деле всё не так просто. Нужно просверлить несколько очень маленьких отверстий в сломанных частях, продеть через них короткие кусочки проволоки, а затем плотно скрутить их концы вместе так, чтобы соединить части достаточно крепко и сделать ночную вазу водонепроницаемой. Для этой работы вам понадобятся очень твёрдое, острое и тонкое сверло, намётанный глаз, много терпения и по крайней мере три пары крепких, как камень, рук. Лудильщик посоветовал мне гончара, который смог бы справиться с работой за четверть часа. На что я сказал ему: “Проваливай, я сделаю это сам”. Но вскоре до меня начало доходить, что некоторые виды работ предназначены для специалистов.

Ах, какая ирония.

Во-первых, глупо с моей стороны было сломать ночную вазу. Обычно я не настолько неуклюж. Просто споткнулся об неё в темноте – вот как я объясняю это. ” Нужно было зажечь лампу, тогда ты бы не споткнулся”,– сказала она. Я заметил, что долгими летними вечерами в лампе нет необходимости. В ответ она ухмыльнулась. Мне кажется, что она не вполне понимает, насколько шатко наше финансовое положение. Мы ни в чём не нуждаемся, ничего подобного. Нет абсолютно никакой необходимости продавать землю или занимать деньги. Дело в том, что если мы продолжим излишне тратить средства на ламповое масло, лудильщиков и прочую ерунду, то придёт время, когда небольшое сокращение нашего дохода начнёт причинять лёгкие неудобства. Только временно, конечно же. Трудные времена пройдут, и скоро у нас всё наладится.

Как я уже говорил, ирония.

– К тебе пришёл Эбба, – сказала она.

Она видела, что я был занят.

– Ему придётся зайти ещё раз, – огрызнулся я. Между губами у меня было зажато три маленьких кусочка проволоки, что значительно снизило впечатление от сказанного.

– Говорит, это срочно.

– Прекрасно.

Я положил вазу. Называйте как хотите, но больше это не было вазой. Остались лишь несвязные воспоминания о форме вазы, непрочно скрученные между собой металлической проволокой так же, как чешуйчатая броня, какую носили наши противники в Аутремере.

– Впусти его.

– В этих сапогах он сюда не зайдёт, – и я сразу понял, что так и будет, пока она разговаривает таким тоном. – И почему бы тебе просто не перестать с этим возиться? Ты только зря тратишь время.

Женщины так нетерпеливы.

– Лудильщик…

– А этот кусок вообще не сюда.

Я бросил собранное безобразие на пол и, пройдя мимо неё, спустился вниз по лестнице в большой зал. Большой в этом контексте – строго сравнительный термин.

Эбба и я понимаем друг друга. Для начала, он практически мой ровесник – я моложе на неделю; что с того? Мы оба выросли, молча стыдясь своих отцов (его отец Оссан был самым ленивым человеком в округе, мой – тоже), и оба были втайне разочарованы своими детьми. Он вступил во владение своей фермой незадолго до того, как я вернулся домой из Аутремера, поэтому мы в каком-то смысле стали нести ответственность за свою жизнь примерно в одно и то же время. Я не испытываю на его счёт никаких иллюзий и не могу себе представить, что он чувствует ко мне иное. Эбба среднего роста, лысый и тощий, сильнее, чем выглядит, и умнее, чем кажется. Когда я был мальчишкой, он устанавливал для меня мишени и собирал стрелы; никогда ничего не говорил, просто стоял рядом со скучающим видом.

У него было странное выражение лица. Он сказал, что я не поверю тому, о чём он собирался мне поведать.

Дело в том, что у Эббы нет абсолютно никакого воображения, даже когда он буянит во хмелю – в его случае пьяно хнычет. Если у вас сложилось впечатление, что он " не представляет из себя ничего путного", как отзывается о нём моя жена, то это случается довольно редко. Примерно дважды в год по особенным дням (понятия не имею, что это за особенные дни, да и, честно говоря, не спрашиваю) он устраивается на сеновале с большой четырнадцатифунтовой флягой и слезает оттуда только тогда, когда она опустошается. Что я пытаюсь объяснить, так это то, что он не имеет привычки видеть вещи, которые, прямо скажем, не существуют.

– Там дракон, – сказал он.

Это Оссан, его отец, повидал всевозможные странные и удивительные вещи.

– Не будь настолько глупым, – проговорил я.

Он же просто смотрел на меня. Эбба никогда не спорит и не противоречит; в этом нет необходимости.

– Хорошо, – сказал я, выдавливая слова наружу, будто толстяк протискивался сквозь узкий дверной проём. – Где?

– Под Меребартоном.

***

Краткое отступление касательно драконов.

Их не существует. Однако есть Белый Змей (его более крупный сородич, Синий Змей, в настоящее время почти наверняка является вымершим видом). Согласно "Неполному бестиарию Храбануса" Белый Змей обитает в большом и полностью непредсказуемом поясе болот, в который вы попадаете после того, как пересечёте пустыню, направляясь от Крак Боамонда к морю. Храбанус считает, что это гигантская летучая мышь, но добросовестно цитирует Присциана, полагающего, что это лишённая перьев птица, и Салонинуса, утверждающего, что это крылатая ящерица. Белый Змей может достигать пяти футов в длину – от носа до кончика хвоста; три фута из них приходится на хвост, но он всё же может вас препротивно укусить. Они пикируют с деревьев, что может ужасно всполошить (говорю так по личному опыту). Белые Змеи питаются почти исключительно падалью и гниющими фруктами, редко нападают, если их не провоцировать, и абсолютно точно не выдыхают огонь.

Белых Змеев не находили за пределами Аутремера. За исключением того случая примерно сто лет назад, когда какой-то идиот дворянин привёз пять гнездящихся пар, чтобы украсить территорию своего замка. Не понимаю, почему люди совершают такие вещи. Однажды мой отец попытался завести павлинов. Как только мы открыли клетку, они исчезли, как стрелы с тетивы; в следующий раз мы услышали о них за шесть миль от дома: " Пожалуйста, приезжайте и сделайте с ними что-нибудь, потому что они пригоршнями расклёвывают солому". Отец ускакал в том направлении, прихватив с собой арбалет. Больше никогда мы не заговаривали о павлинах.

Драконы, напротив, от девяти до десяти футов длиной, не считая хвоста; они нападают незамедлительно и выдыхают огонь. Во всяком случае, этот был именно таким.

***

Три дома и четыре амбара в Меребартоне, два дома и стог сена в Стайле. Пока никто не пострадал, но это только вопрос времени. Дюжина овечьих туш, обглоданных до костей. Один пастух сообщил, что его преследовало нечто ужасное: он увидел чудище, чудище увидело его, пастух повернулся и побежал; оно просто следовало за ним, едва шевеля крыльями, как бы с лёгким любопытством. Когда он не смог больше бежать, то попытался влезть в барсучью нору. Застрял головой вниз, ноги торчали в воздухе. Парень полагал, что почувствовал толчок, когда существо спикировало вниз рядом с ним, услышал сопение – как у быка, так ему показалось; ощутил его тёплое дыхание на своих лодыжках. Время будто замерло на какой-то промежуток, а затем побежало снова. Пастух сказал, что это был первый раз, когда он обмочился и чувствовал, как моча стекала вниз по его груди и капала с подбородка. Ну, как-то так.

Брат в Меребартоне, кажется, принял управление на себя, как они обычно делают в случае опасности. Он согнал всех в зернохранилище – да, каменные стены, но соломенная крыша; надо думать, даже Брату когда-нибудь приходилось наблюдать, как делают древесный уголь, – и отправил испуганного маленького ребёнка на пони догадайтесь куда. Правильно. Привести рыцаря.

***

В этот момент в истории появляется (ведь так говорят в Великом совете?) Додинас ле Кьюр Харди, рыцарь пятидесяти шести лет, удостоенный почестей в Вестмуре, Меребартоне, Восточном Рю, Срединной Стороне и Большом зале; ветеран Аутремера (четыре года, ей-богу), в своё время добившийся скромных успехов на арене – три вторых места в рейтинговых турнирах, два третьих, обычно место в первой двадцатке, в среднем, из сорока участников. Однако со всем этим давно покончено. Я всегда знал, что никогда не стану одним из тех костлявых, страшных стариков, которые продолжают биться и остаются битыми в свои шестьдесят. Мой дядя, Петипас Лаэнский, был из таких. Я видел его на турнире, когда ему было шестьдесят семь лет, и некий молодой гигант сильным ударом сбил его с лошади. Дядя неудачно приземлился, и я наблюдал, как он пытался заставить себя подняться с земли, такой вконец измученный. Тогда мне было – сколько? – двенадцать лет; но даже я видел, что каждая его мышца, каждая кость вопили, не желая больше заниматься подобными вещами. Но он поднялся, пристыдил молодого идиота, вынудил его спешиться и продолжить бой, а затем в течение десяти минут использовал голову соперника в качестве наковальни, прежде чем любезно принять его капитуляцию. В том поступке было так много гнева, но не на мальчишку, выставившего его в плохом свете, – дядя был не таков. Он злился на себя самого за то, что постарел, и выплеснул гнев на единственную доступную цель. Я думал, что всё это выглядело удручающим и печальным. " Никогда не буду похожим на него", – сказал я себе тогда.

(Возникает вопрос: почему? Я могу понять борьбу. Я сражался – действительно сражался – в Аутремере. Я делал это, потому что боялся, что другой человек убьёт меня. Так получилось, что моя защита всегда была слабой, поэтому я компенсирую её своей чрезмерной агрессией. Никогда не мог сдерживать её очень долго, но на поле битвы с этим обычно не было проблем. Таким образом, я нападал на всё, что двигалось, с раскалённой добела свирепостью, питаемой полностью и исключительно ледяным страхом. Напротив, турниры, поединки, копейные ристалища, рукопашные схватки – какой в них был смысл? Не имею ни малейшего понятия, за исключением того, что я действительно чувствовал себя очень счастливым в тех редких случаях, когда привозил домой маленькие оловянные награды. Стоило ли это того, чтобы валяться, испытывая боль, в течение шести недель с двумя сломанными ребрами? Конечно, нет. "Мы делаем это, потому что это то, что мы делаем", – одно из самых глубокомысленных изречений моего отца. С другой стороны, я помню свою тётку: глупая женщина, слишком мягкая себе на беду. Она держала этих больших белых цыплят, и когда они переставали нестись, ей не хватало духу свернуть им шеи. Вместо этого их выносили в лес и отпускали, что на самом деле означало, что они достанутся ястребам и лисам. Однажды, в свою очередь, я тащил клетку со сплющенными внутри четырьмя курицами и двумя петухами, слишком оцепеневшими, чтобы двигаться. Кудахтанье привлекает лису, поэтому я выпустил их в разных местах, на большом расстоянии друг от друга, чтобы они не могли переговариваться. Я вытряхнул последнюю курицу и, возвращаясь назад по своему следу, обнаружил, что два петуха уже встретились (понятия не имею, как) и разрывали друг друга в клочья своими шпорами. Они делают это, потому что это то, что они делают. Кто-то когда-то сказал, что мужчина, который устал от убийства, устал от жизни. Не уверен, что знаю, что это значит.)

***

Надеюсь, теперь вы лучше знакомы с Додинасом ле Кьюром Харди; пока этот человек вёл активный рыцарский образ жизни, он пытался делать то, что от него ждали, но его сердце никогда не лежало к этому ремеслу. В какой-то степени он рад, что всё осталось в прошлом и больше не нужно принимать в этом участие. Вместо этого он предпочитает посвящать себя поместью, пытаясь помешать полученной в наследство рухляди окончательно развалиться. Этот человек осознаёт свои обязанности и по крайней мере некоторые из многочисленных недостатков.

– Пойди и приведи рыцаря, – велел дурак-Брат. – Скажи ему…

***

Поразмыслив, могу сказать: если бы я не видел тех мерзких Белых Змеев в Аутремере, то, очень может быть, отказался бы поверить в дракона, разрушающего Меребартон, и тогда кто знает, возможно, он улетел бы прочь беспокоить кого-нибудь другого. Но в том-то и дело, что нельзя ничего знать наперёд. Именно это незнание и делает жизнь сносной. И когда Эбба передал мне рассказ мальчика о том, что тот видел, я сразу же подумал: " Белый Змей". Ясное дело, это не мог быть он, но по описанию очень походил на то, что я видел, чтобы у меня появилась подобная мысль. А потом я понял, что пропал. Надежды нет.

И всё же я, наверное, шесть или семь раз повторил: " Ты уверен?" – прежде чем до меня окончательно дошло, что я обманываю сам себя. В этот миг меня окутала ужасающая пелена безысходности, потому что я понял, что эта как бы несуществующая, ужасно и отвратительно несправедливая напасть выпала на мою долю и мне предстоит с ней разобраться.

Но надо бороться до конца. Поэтому ты барахтаешься из последних сил, совсем как раздавленный огромной глыбой человек, который пытается сделать один или два отчаянных свистящих вдоха. Бессмысленно, но ты не можешь сдаться просто так. Так что я пристально посмотрел ему в глаза и сказал:

– Ну а от меня-то чего хотят?

Он не произнёс ни слова. Просто смотрел на меня.

Помню, я заорал:

– Да пошло оно всё к чёрту! Мне пятьдесят шесть лет, я даже на кабана больше не хожу. У меня колено не сгибается. Я не продержусь и двух минут.

Он смотрел. Когда ты знаешь человека всю жизнь, спор с ним становится в какой-то мере спором с самим собой. А я никогда не любил врать себе. Или кому-либо другому, если на то пошло. Конечно, моя матушка говаривала: " Единственное, в чём я не хочу видеть тебя самым лучшим, – это враньё". Она говорила много такого, что лучше выглядит написанным на бумаге, чем сказанным вслух в непринуждённой беседе, но она, разумеется, не умела ни читать, ни писать. Ещё мама имела обыкновение говорить: " Выполняй свой долг". Не думаю, что она сильно меня ценила. Любила – безусловно, но не ценила.

Он продолжал смотреть. Я чувствовал себя как тот бедолага под камнем (во время осады Крак дес Бестса; я немного знал его). Наступает момент, когда ты просто не можешь больше дышать.

***

У нас есть сорок семь книг – целая библиотека. "Неполный бестиарий" – сокращённый вариант, местная копия, и картинки в нём довольно-таки смешные: на них все выглядят похожими на свиней или коров, потому что это единственные животные, которых видел в своей жизни бедняга, их рисовавший. Так что я сидел в библиотеке, разглядывая изображение большой белой коровы с крыльями и размышляя: " Как, во имя Господа, я могу убить что-то подобное?"

Белые Змеи не изрыгают огонь, но где-то в Пермии водится глупая мелкая ящерица, которая так делает. Примерно восемнадцать дюймов в длину, и кроме этого больше ничем не примечательная. Попросту говоря, она выпускает газы изо рта и каким-то образом ухитряется их поджечь. В зарослях тростника можно увидеть маленькие вспышки и клубы дыма. Итак, это возможно. Замечательно.

(Зачем кому-то изрыгать огонь? Храбанус, у которого есть ответы на все чёртовы вопросы, отмечает, что тростник заполонил бы дельту реки, мешая свободному течению воды, и превратил бы всю Южную Пермию в зловонное болото, если бы не частые регулярные пожары. Огонь уничтожает заросли тростника и оставляет толстый слой плодородного пепла, прекрасно подходящий для того, чтобы всё росло сочным и пышным и обеспечивало пищей сотни видов обитающих там зверей и птиц. Пожары устраивают ящерицы, которые, кажется, ни на что другое не годятся. Храбанус указывает на это как на доказательство теории Божественного Часовщика. Я же думаю, что они делают это, потому что это то, что они делают. Однако полагаю, те ящерицы, которые действительно устраивают пожары, – это обидчивые младшие сыновья. Через минуту я расскажу вам о своём брате.)

***

Она нашла меня в библиотеке, и совершенно ясно, что уже успела поговорить с Эббой.

– Ну?

Я рассказал, как решил поступить. Есть у неё способность состроить мину, полную презрения и ярости. И она настолько выразительна, что на самом деле добавлять слова уже нет необходимости. Но она добавляет. Ещё как добавляет.

– У меня нет выбора, – возразил я. – Я рыцарь.

– Тебе пятьдесят шесть лет, и ты задыхаешься, поднимаясь по лестнице. А тебе предлагают сражаться с драконами.

Насчёт лестницы – наглая ложь. Это было всего лишь раз, и то на часовой башне. Семьдесят семь ступеней вверх.

– Я не хочу этого делать, – заметил я. – Последнее, будь оно проклято, чего я хочу…

– Последнее, будь оно проклято, что ты совершишь, если будешь достаточно глуп. – Она никогда не ругается, кроме тех случаев, когда отвечает мне моими же словами. – Ну задумайся хоть на минуту. Если ты погибнешь, что случится с этим местом?

– Я не собираюсь…

– Флориан слишком мал для того, чтобы управлять поместьем, – продолжала она, будто я ничего и не говорил. – Этому твоему клоуну-управляющему доверять нельзя: если над ним не стоять, он забудет, как дышать. Вдобавок ко всему существуют ещё выплаты за наследство и право опеки, это же сотни и сотни талеров, которых у нас просто-напросто нет. Значит, надо будет продавать землю, а однажды начав это делать, можно сразу грузиться на тачку и отправляться бродяжничать, потому что…

– …совершенно не собираюсь погибать, – сказал я.

– И перестань уже орать, – закричала она. – Достаточно того, что ты меня до смерти напугал. Не хватало ещё повышать на меня голос. Не знаю, почему ты так поступаешь. Ненавидишь меня или что?

Мы были в четырёх с половиной секундах от слёз, а я решительно не желал с этим разбираться.

– Хорошо, – ответил я. – Тогда скажи, что мне делать.

– А я откуда знаю? Не я же вляпалась в эти дурацкие неприятности.

Хотелось бы мне, чтобы я мог это сделать; я должен быть на это способен. В конце концов это по-рыцарски, не так ли? Подобраться с правильной стороны и прыгнуть через голову другого человека.

– Как насчёт твоего бесполезного брата? Отправь его.

Самое страшное в том, что такая мысль уже приходила мне в голову. Это было… ну, не принято, но в рамках закона, в смысле, что подобные прецеденты существовали. Конечно, мне придётся стать практически прикованным к постели какой-нибудь заразной, но благородной болезнью. Титурель младше меня на десять лет и до сих пор регулярно сражается на ристалище, однако в тот момент он находился в трёх милях от нас, в охотничьем домике, с какой-то женщиной, которую неизвестно где нашёл. И если бы я действительно заболел…

Я был ей благодарен. Если бы она не предложила, я бы, возможно, об этом задумался. А так…

– Не глупи, – сказал я. – Только подумай: если я должен буду отказаться, а Титурель и впрямь сумеет убить эту проклятую тварь. Нам ещё тут жить. Он станет невыносимым.

Она раздувала ноздри, словно, не побоюсь этого слова, одно их этих животных на букву "Д".

– Хорошо, – ответила она. – И всё-таки, неужели будет лучше, если ты погибнешь и твой ужасный брат переедет сюда и возьмёт управление поместьем в свои руки…

– Я не собираюсь погибать, – сказал я.

– Но о чём это я, ты же никогда меня не слушаешь, так что с тем же успехом я могла бы поберечь дыхание. – Она замолчала и сердито уставилась на меня. – Ну?

Иногда сложно представить, что, когда я женился на ней, она была Прекрасной Девой Ланнандэйла.

– Что ну?

– Что ты собираешься делать?

***

– А, – сказал мужчина, каким-то образом развернувшись вполоборота и утирая лоб предплечьем. – Это ты.

Ещё один мой ровесник. Он месяцев на шесть старше и стал распоряжаться в кузнице буквально перед тем, как умер мой отец. Я никогда ему не нравился. Но мы понимали друг друга. Он и близко не такой хороший торговец, как думает, но и далеко не безнадёжный.

– Пришёл заплатить за те бороны? – спросил он.

– Не совсем, – ответил я. – Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.

– Ну конечно же. – Он повернулся ко мне спиной, вытащил из-под углей какой-то раскалённый докрасна предмет и начал очень сильно и быстро ударять по нему в течение примерно двадцати секунд. Потом засунул его обратно в угли и с силой потянул за рукоятку кузнечных мехов дюжину раз. После этого у него появилось свободное время поговорить со мной. – Мне будет нужен залог.

– Не глупи, – сказал я. На запасной наковальне громоздилась маленькая куча инструментов. Я аккуратно отодвинул их и разложил свои клочки пергамента. – А теперь внимание.