Текст книги "Если это любовь (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

… о равенстве в здоровой советской семье… и про клубничное варенье 

– Не понимаю. Я не понимаю. Вот уже который месяц думаю и совсем не понимаю, как Паша мог жениться на той девице. Нет, я, конечно, помню, что все профессии важны, и что у нас все равны, и какая разница, что у нее нет образования, и разговаривает она на каком-то странном языке. Но ты мне ответь, вот ответь мне, Николаша, ты веришь в то, что он ее любит? После того, что у него было с Татьяной? Ты помнишь, как он убивался? Я даже боялась, как бы он чего с собой не сделал. Но тогда это было объяснимо. Танечка – девушка видная, умница, красавица! С ней и поговорить можно, и людям показать не стыдно. А с Пашей как они смотрелись рядом – словно созданы друг для друга. Две половинки. И что в итоге? Вот это пушистое в розовом платьице? Я уж думала, она беременная. Ну, думаю, куда ж деваться. Так ведь нет! И чем только была занята его голова? Вот у Танюши родной дядя в обкоме партии не последний пост занимает, это было бы так полезно для Паши. Но вместо этого у него тесть – механик колхозного гаража!

Изольда Игнатьевна устало выдохнула и обмахнулась веером. Вечер был жаркий, безветренный и влажный. В автомобиле это чувствовалось вдвойне.

Николай Васильевич (нет, не Гоголь – Горский), профессор кафедры французского языка и литературы Одесского педа, уныло взглянул на часы, покрепче взялся за руль, вгляделся в дорогу перед собой. И медленно, нравоучительным тоном, будто читал лекцию своим студентам, заговорил:

– Хорошо. Изволь по порядку, хотя говорено это было уже десятки раз. Павел никогда никого из нас не слушал. Он всегда был самостоятельной личностью, и мы с тобой принимали это. Он решил идти на юридический, и это было только его решение, на которое я не влиял. Весь этот его комсомол – мое мнение ты знаешь, как никто другой. Эту бы энергию да в созидание! Татьяна… Вей зе мир! Что ты все вздыхаешь по Татьяне? Никто ее таки не просил замуж в девятнадцать лет выскакивать. То, что она не дождалась Павла из армии – это тоже только ее решение. По-твоему что? Если у нее там не сложилось, он должен был все простить и принять ее обратно? Иногда мне кажется, что ты забываешь, что это Паша – твой сын, а не Татьяна – дочь.

Он перевел дыхание и снова посмотрел, как стрелка на часах медленно движется по циферблату.

– Теперь что до Лизы. Он на ней, на минуточку, женился. Горские женятся один раз. Это ты тоже знаешь. И тебе придется принять его брак. Не думаю, что это сложно, учитывая, что мы живем в разных городах.

– А могли бы в одном! – в сердцах воскликнула Изольда Игнатьевна и обреченно махнула рукой, на которой возмущенно звякнули браслеты. – Как же ты не понимаешь? Вот и Павел весь в тебя! Ничего слушать не желаете. Танечка ведь извинялась потом. Ну ошиблась девочка, с кем не бывает. Но ведь осознала. Сколько слез она пролила! Так вы ж, Горские, упертые, как… сам знаешь кто!

– Знаю, знаю, – улыбнулся Николай Васильевич. – А еще знаю, что как Пашка на заводе не последнюю должность занял, как заводской комитет комсомола возглавил, как квартиру ему дали, так сразу и осознала все твоя Танька.

– Ну конечно, – ворчливо протянула супруга, – просто ты вареники у свахи уплетал так, что за ушами трещало! Потому и невестка тебе хорошая. Да ну вас!

Изольда Игнатьевна обиженно поджала губы. Потом достала из сумочки пудру-компакт и придирчиво оглядела лицо, отразившееся в зеркальце. Осталась довольна. Выглядела она, несмотря на маячившую на горизонте пенсию, еще очень даже… презентабельно. Короткая стрижка ее определенно молодила. Редкую седину подкрашивала хной, что шло к ее смугловатой коже. А высокие скулы, все еще пухлые губы и раскосые, почти черные глаза отвлекали от появившихся морщинок вокруг этих самых глаз.

Она улыбнулась, поправила пальцами челку, громко щелкнула пудреницей и, небрежно отправляя ее в сумку, спросила:

– Ну скоро уже этот поезд?

– В 20:14 по расписанию, через 8 минут, – ответил Николай Васильевич и остановил автомобиль у здания железнодорожного вокзала. – Кстати, у твоей матушки вареники тоже сказка были.

С этими словами он вышел из машины, обошел ее, открыл дверцу и подал руку жене.

– Ты меня сейчас обидел, Николаша. Очень обидел. Но хотя бы теперь, на склоне лет, я узнала, что ты женился на мне из-за сказочности вареников моей матушки, – трагично заявила Изольда Игнатьевна, вложила свои пальцы в ладонь мужа и, крепко ухватив ее, также покинула салон автомобиля.

Он же наклонился, нежно поцеловал ее руку и сказал:

– Это была страшная тайна, которую ты не должна была знать. Но оставлять меня после тридцатилетнего брака уже поздновато, не находишь?

– Вот на это даже не надейся! – Изольда улыбнулась, от чего стала выглядеть еще лет на десять моложе, взяла мужа под руку и мечтательно протянула: – Идем встречать нашего непутевого сына с нашей удивительной невесткой. И дернул же тебя черт их пригласить!

– Семья должна быть сплоченной, – пожал плечами Николай Васильевич.

Поезд опаздывал. Минут на пятнадцать точно.

И Лизка, выглядывая в окошко, вздыхала не менее тяжело, чем несколькими минутами ранее ее свекровь. Она бы растянула эти пятнадцать минут еще часов на пятнадцать. Удивительных родителей своего удивительного мужа она боялась, как огня. Было в них что-то недосягаемое. А машинистке комитета комсомола сутисковского завода «Автоэлектроаппаратура» – тем более. Она собственного мужа перестала по имени-отчеству называть только после того, как он после свадьбы провел с ней обстоятельную беседу по этому поводу.

Теперь она периодически косилась на свое отражение на стекле и думала, что, может быть, зря подстриглась. Скажут еще, что селючка под городскую заделалась. А рожа все равно сельская.

– Довго ще? – спросила она своего ненаглядного супруга, сидевшего рядом.

– Скоро будем, – ответил Павел и поднялся, чтобы стащить с полки чемодан.

Потом снова присел рядом с Лизой, обнял ее за плечи и негромко проговорил:

– Ты, главное, не переживай. Все хорошо будет. У нас на даче славно, вот увидишь. И море рядом. Будем с тобой на пляж каждый день ходить.

– А сьогодні вже нє? – чуть оживилась Лизка. – Не вийде?

– Ну, если только на луну посмотреть, – рассмеялся Горский.

– Ой, я шось не подумала, – улыбнулась Лизка. – Паш, а ти банку з клубнікой не забув, га? Цей год не варення – казка вийшло!

– Как я мог ее забыть, если ты сама ее в чемодан упаковала? Отцу вручишь – он сладкое любит.

– А Ізольда Ігнатівна шо любе?

– Мясо, – усмехнулся Павел.

– О! То я можу таких котлєт наробить! Ну ти ж знаєш, які в мене котлєти, Паш!

– Нет, Лиз, готовить ты не будешь, – ответил Павел. – Мы едем в отпуск! Отдыхать! Да и мама привыкла к тому, что Ольга Степановна готовит. Это наша домработница с незапамятных времен.

– А шо я буду дєлать? – Лизка изумленно воззрилась на своего супруга, привычно уже почувствовала, что сердце в груди забилось чаще от одного взгляда на него, но тут же ринулась в бой: – Нє, то не діло! Ти хочеш, шоб я зі скуки померла? В вас хоч огород на дачі є?

– Лиза, – сдержанно заговорил Павел, из последних сил стараясь не рассмеяться. Слишком ярко он представил себе картину, как поутру Лиза копает грядки под помидоры среди материных роз. – Лиза! Для того, чтобы ты не умерла со скуки, у тебя есть я! Тебе мало?

Вся беда в том, что Лизка уверена была – ей много. Павла Николаевича Горского – для нее слишком много. Влюбленная в него с первого рабочего дня, она шесть лет пыталась его покорить, как трактора покорили целину. Или как если бы получилось повернуть сибирские реки вспять. А теперь, когда покорила… кстати, весьма неуклюже и как-то неубедительно, никак не могла понять – и за что ей, Лизке Довгорученко, такое счастье. Ведь смирилась давно, что он – птица совсем другого полета. Потому что это только так говорят, что в Советском Союзе все равны. Но на поверку выходит, что он – юрисконсульт из интеллигентной семьи, а она – только что пишет без ошибок. И то не всегда.

Нет, они хорошо жили. Восемь месяцев уже. Но мысль о том, что Павел вот-вот опомнится, одумается, нет-нет, да и лезла в голову. А теперь еще эта дача, будь она неладна! Ей бы хоть слово понять, что они там между собой говорить будут! Папаша-профессор, мамаша – дочь композитора, Паша… Паша – солнце на ее жизненном небосклоне!

Лизка улыбнулась и, надеясь, что ее голос звучит достаточно беззаботно, ответила:

– Ну і шо ми будемо робити?

– Мы… – Горский обнял Лизу крепче и принялся рассказывать, – будем валяться на пляже, купаться в море, ездить в город. Жаль, театры закрыты, но мы будем гулять. По улицам, в парках. Машину у отца возьмем и куда-нибудь съездим. Не переживай, еще отпуска не хватит…

В этот момент поезд скрипнул тормозами в последний раз, дернулся и встал, как вкопанный.

– Вот и приехали! – улыбнулся Павел.

– Ой, мамо, – пробормотала Лизка и схватилась за сумку.

– Мама наверняка уже здесь.

Он забрал у Лизы сумку, взял чемодан и уверенно пошел к выходу, заметив краем глаза родителей, спешащих по перрону.

Когда они показались на подножке вагона, отец расплылся в улыбке и махнул детям рукой. Лиза стояла за спиной Павла. В сдержанном бежевом платье с белым воротничком и неожиданно подстриженная почти точно, как ее свекровь. Может, только чуть-чуть длиннее. От завивки, произведшей впечатление на свадьбе, не осталось и следа. Он повернул голову к супруге и сказал:

– Видишь, не все так плохо!

– Вот это и подозрительно, – отозвалась Изольда Игнатьевна, любезно улыбаясь детям.

– Привет, родители! – весело сказал Павел. Поцеловал мать, пожал руку отцу и притянул поближе жену.

– Здрастуйте, мамо, тату! – выпалила Лизка, жизнерадостно улыбаясь родителям, и затараторила: – А ми якось насилу доїхали. Та й в поїзді так жарко, прям пекло було. А ви тута як? Я вам варення везу! Клубніка. Паша сказав, ви любите. Я б і огурці взяла, та з цього урожаю іще нічого не закрили. Ну то може ви самі приїдете до нас осінню, га?

– Лучше вы к нам… – вымолвила «мамо», удерживая на лице улыбку и усиленно обмахиваясь веером. – Вот на следующий год приедете – и привезете.

– Та на той год вони вже несвіжі будуть! Всю зиму простоять!

– Ну… настоятся, выдержатся… или что там. Лиза! Неважно все это на самом деле. Мы и без них, без огурцов вам… рады.

– Правда? – не веря своим ушам, спросила Лизка.

– Правда! – громогласно заявил профессор Горский. – Паш, машина у вокзала, пошли.

… о пользе образования и моральном облике секретаря комсомольской ячейки 

Павел Николаевич Горский в первый же час пребывания под родительским кровом умудрился потерять собственную жену. Дело было в том, что вернувшись из душа, он не нашел ее в комнате, где она собиралась распаковать вещи. Впрочем, свежая рубашка и брюки висели на спинке стула.

Павел отправился на поиски. Во дворе и на веранде Лизы не было. Он тихонько заглянул в гостиную и улыбнулся привычной картине: мама что-то наигрывала на фортепиано, отец сосредоточенно смотрел на шахматную доску. Они были только вдвоем.

Пропажа обнаружилась спустя еще пять минут на кухне.

– Ну Ольга Степанівна, тьоть Оль, ну шо ви все сама да сама! – увещевала Лизка домработницу. – Я ж допоможу! Може, порізати чогось? Га? Чи в мене рук нема?

– Лиза, – позвал Горский, – у нашей Ольги Степановны на кухне абсолютная монархия. Давай не будем ей мешать, – он протянул жене руку. – Идем к родителям.

– А ми будемо строїть комунізм. Да, тьоть Оль? – упрямо спросила Лизка. – Ну їх, тих буржуїв!

– Спасибо, Лизавета… – Ольга Степановна, женщина преклонного возраста, в опрятном переднике и шишом седых волос на затылке, вопросительно глянула на Лизу.

– Петровна, – подсказал Павел.

– Лизавета Петровна, – кивнула домработница и неопределенно махнула рукой: – Вы уж коммунизм стройте там. А мы здесь по старинке, по-привычному.

Лиза обреченно вздохнула. Все, что угодно, лишь бы подольше не показываться на глаза Горским-старшим. Но тут даже домработница против нее!

– Ну… як хочете, – сказала она и снова широко улыбнулась. – Як заморитесь, зовіть!

– Идем! – повторил Павел, щекотнул подошедшую Лизу за бок и шепнул: – Признавайся, родителей боишься?

– Ще чого! – возмутилась Лизка, убирая в сторону его руку – еще не хватало при посторонних. – Пошли!

И с этими словами она решительно двинулась в гостиную.

Так они и зашли – воинственная Лиза впереди, улыбающийся Павел сзади. Изольда Игнатьевна на минуту прервала пассаж и взглянула на детей.

– Как вам дом, Лиза? – спросила она с нотками дружелюбия в голосе.

– Красіво! Дуже! – искренно ответила Лизка. Справедливости ради, дача Горских была едва ли не больше того дома, где сама Лизка выросла. Да и наличие фортепиано впечатляло. Пожалуй, больше всего остального. – З таким домом ніяка квартіра не нужна! Можно жить, якщо ще огород є. Ви мені потім покажете ваші грядки?

Ответом ей послужили странный горловой звук, приоткрытый рот свекрови и голос Павла:

– Я обязательно покажу тебе клумбы, которые здесь имеются. Завтра днем.

Сообразив, что сказала что-то не то, Лизка, вздернув подбородок, чтобы никто ни за что не догадался, что она растеряна, направилась к креслу возле свекра.

– К слову, я таки не прочь заиметь пару грядок с огурцами, – подал голос Николай Васильевич, по всей видимости, обращаясь к супруге и не отрывая взгляда от шахматной доски. – А вы, Лиза, что-нибудь в них понимаете?

– Ну так, нємножко… – пролепетала Лиза. – В мене більше мама… Я працюю на заводі.

– Мы помним, Лиза, что вы работаете на заводе. Уж который год в машинистках… – будто невзначай бросила Изольда Игнатьевна.

– Мама! – сердито сказал Павел.

– Неужели что-то изменилось? – удивленно спросила она.

– Не машинистка, а секретарь. И что плохого в этой профессии?

– Ничего, но за это время можно было уже окончить институт! – заявила Изольда Игнатьевна и демонстративно заиграла что-то пафосно-печальное.

– А я буду поступать! – трагично воскликнула Лизка, досадуя на себя, что когда-то не прислушалась к советам Катьки Писаренчихи. – Ми від вас повернемось, і в Вінницький пєдінститут піду. На заочне.

– Разумеется, пойдете, – улыбнулся Николай Васильевич. – К слову, Изольда Игнатьевна и сама получила свое верхнее образование, когда была уже глубоко-глубоко замужней женщиной. Павлом ее мама занималась тогда. А я только начинал преподавать. Забавные были времена.

Мелодия изменилась. Стала тихой и нежной, и где-то громко застрекотал сверчок.

– Да уж, – рассмеялся Павел, – бабушка все норовила меня откормить. Стыдила вас, что голодом меня морите, и прятала от меня книги, потому что я всегда читал во время еды.

– Разумеется, ты читал во время еды, Паш. Хорошо еще в шахматы во время еды не играл, на меня насмотревшись. Это был бы пассаж!

– А я на дах залізала і там читала до ночі, – попыталась поучаствовать в разговоре Лизка. – Мамка кричить, шо треба корову забрать з вигону, а я читаю і мовчу, наче мене там і нема.

– И о чем же вы читали на своей крыше, позвольте поинтересоваться? – раздался голос Изольды Игнатьевны.

– Дітей капітана Гранта… Мадам Боварі… про Печоріна… Та все, шо в бібліотеці взять можна було.

– И что же вам понравилось больше всего… из того, что давали в библиотеке?

– Мама! – снова возмутился Павел.

– Вот именно потому, что я мама, я хочу узнать твою жену получше, Павлик, – было объявлено самым торжественным тоном.

– Собор Паризької Богоматері, – прошипела Лизка. – Я так плакала за Квазімодо, так жалко його було. Кому він такий здався!

– Интересные предпочтения у вас, Лиза. Незаурядные… – Изольда Игнатьевна оценивающим взглядом наградила невестку, потом долго разглядывала сына. – Так вы говорите, в институт собираетесь поступать. Почему вдруг решили стать педагогом?

– Да в нас просто ще або філіал київського політеху, або медицинський. В пєд мені поступить легше. Буду українську вчить.

– Аааа, – многозначительно протянула мама.

– Ну Лиза пока на моем будущем крестнике потренируется, – улыбнулся Павел, – потом своих заведем. Когда институт закончит – будет знать, как с детьми обходиться.

– Вы с этим делом не тяните, – вдруг подал голос отец, оторвав взгляд от шахматной доски. – Пашка, тридцать второй год тебе.

– Да мы и не тянем, да, Лиза?

Красная, как вареный рак, Лиза сосредоточенно изучала складки на платье.

– Нє, – ответила она, чуть покашляв. – Мамо, а шо ви таке сумне все граєте… Може… шось веселіше?

– Что, например?

– Мама… – устало выдохнул Павел.

Лизка почти уже рявкнула: «Мурку!» Но в последний момент одумалась. Она смотрела на Изольду Игнатьевну и пыталась успокоиться. И так ясно, что совсем не о такой невестке та мечтала для своего сына. А досталась такая, какая досталась. Никогда в жизни Лизка Довгорученко не чувствовала себя хуже других. В школе и училась хорошо, и активисткой была – кто б ее просто так отправил в заводской комитет комсомола работать? И плавала она лучше всех, и в кружке самодеятельности занималась, и даже с парашютом прыгнуть успела. И хлопцы за ней всегда самые лучшие бегали со всего района. Дома, в Сутисках, Лизка была и умной, и красивой, и веселой. И угораздило же влипнуть в Горского… Еще на свадьбе ясно стало, что Пашина семья ее вряд ли примет. Нет, они люди интеллигентные, скандала не учинили, но кислое выражение лица Изольды Игнатьевны Лизавету сразу заставило очнуться от своего всепоглощающего счастья. И тихо порадоваться, что живут они в разных городах.

Теперь же она лихорадочно соображала, что могла бы сыграть свекровь, но Николай Васильевич, с отрешенным видом передвигая по доске ферзя, промолвил человеческим голосом:

– Шопена лабай. Вальс маленькой собачки.

– Дорогой, – улыбка Изольды Игнатьевны подобрела, – исключительно для вас всех: невылупившиеся птенцы Мусоргского.

И ее пальцы быстро забегали по клавишам.

Ужин прошел не лучше. Лизка пару раз заикнулась о том, что, пока они в Одессе, надо обежать магазины и выбрать самый лучший подарок Сережке Писаренко, новорожденному наследнику ведущего инженера и бухгалтера-расчетчика сутисковского завода. Но особенной поддержки со стороны свекрови в этом вопросе не нашла. Впрочем, как и ожидалось.

Потом настигло ее еще одно разочарование в виде котлет. Котлеты Ольги Степановны были… вкусными! И превзойти домработницу хотя бы в них не представлялось возможным. Не говоря обо всем остальном, чего было много и не менее вкусно.

Когда часы, висевшие в гостиной, пробили одиннадцать, профессором Горским был объявлен отбой. И Лизка, наконец, выдохнула. Пытка под названием «Первый вечер в кругу семьи» была окончена.

– Може, додому поїдемо, га? – спросила она Павла, когда они остались наедине в их комнате.

– Глупости, не поедем, – он подошел к Лизе, притянул к себе за талию и поцеловал. – Завтра сходим на море. И ты сама передумаешь уезжать. Давай-ка лучше подумаем про маленького Горского, – он пощекотал ей бок.

– Паш, ти шо? Здурів? – Лизка перепугано отшатнулась. – Тут же твої батьки! Вдома подумаємо! Спать лягай.

Горский ошалело уставился на жену и, кашлянув, спросил:

– Не понял… Родители здесь при чем? Мама точно не придет пожелать нам спокойной ночи.

– Ага! А як почують? Як я їм завтра в очі буду глядєть?

Павел рассмеялся, уселся на кровать, откинувшись на стену, дернул на себя Лизу и весело заявил:

– Точно так же, как и они тебе.

– Нє, Паш, я так не можу, – заохала она. – Стыдно же!

– Не стыдно! Мне не стыдно, им не стыдно, и тебе не стыдно.

– Господи! Ти ж все-таки партієць! Секретар! Должность в тебе! А ти…

– А я ставлю тебе условие, товарищ Горская. Или сейчас, или никогда!

Товарищ Горская… Это звучало медом для Лизкиных ушей. И самым лучшим аргументом в любом споре с мужем.

– Нє, на нікогда я нєсогласная! – решительно ответила она, подставляя супругу губы.

Когда Лиза уже дремала на его плече, он тихо шепнул:

– Родители спят в противоположном конце дома. Чтобы их не было слышно.

… о розах, помидорах и первой любви

Утро у Лизы Горской начиналось так же рано, как у Лизки Довгорученко. И все равно, что жила Лиза Горская в отдельной однокомнатной квартире с центральным отоплением и водопроводом в центре Гнивани. И неважно, что теперь никаких многочисленных утренних дел, которые нужно было успеть сделать перед работой, у нее не было. Единственное, чем она была озадачена – это что приготовить Горскому на завтрак, на обед и на ужин. В заводскую столовку ходить она ему запретила.

«А нащо ты женився? Мене ж засміють!» – заявила она в один из первых дней их скоропалительного брака.

И, как результат, вставая рано утром, поскольку привычка так и осталась, последние восемь месяцев она предавалась праздности. Но зато по утрам у нее появилось множество разных приятных мелочей, коими она заполняла время.

Например, как в первое утро на даче Горских, она, открыв глаза, наткнулась взглядом на лицо Павла и почувствовала, что губы улыбаются сами собой. Нет, за это время в непосредственной близости от него она хорошенько рассмотрела когда-то недосягаемого начальника. Не был он похож ни на какого Евгения Жарикова, как ей казалось с семнадцати лет. Он вообще не был ни на кого похож. Впору сказать, что это кто-то другой, из обычных людей, мог бы гордиться, будь он похож на Горского. Ему бы в киноактеры, а не в кабинете юрисконсульта сидеть. Потом Лизка ревниво одергивала саму себя – еще не хватало, чтобы ее мужем другие любовались. И принималась изучать его дальше, водя пальцем по линиям бровей, носа, губ, но не касаясь, чтобы не разбудить.

 Потом она встала, неохотно выбравшись из постели. И подумала, что удовольствия приготовить ему завтрак Ольга Степановна ей не доставит. Да и Паша, наверное, соскучился по стряпне старой домработницы. Он иногда ее вспоминал, когда хотел как-то особенно похвалить Лизу за что-то новенькое в их рационе.

Потоптавшись у окна, глядя на голубое небо, зеленые сады и порхающих воробьев, Лизка решительно переоделась и спустилась на первый этаж. Из кухни по всему дому разливался невероятный аромат ванили и творога.

«Запіканка!» – догадалась Лизка.

Творожная запеканка была Пашкиным самым любимым блюдом. Не считая яблочных струдлей Лизкиной мамы. Тут уж не посоревнуешься. Но у Лизки был рецепт. Она училась.

Размышляя о том, как бы все-таки хоть разочек добраться до печки, чтобы их испечь, Лиза вышла во двор, который толком не успела разглядеть по приезду. И намеревалась изучить все в одиночестве. Откуда ей было знать, что Изольда Игнатьевна тоже уже не спит!

Свекровь в широкополой соломенной шляпе, которая, безусловно, была ей к лицу, иначе Изольда Игнатьевна ее бы не надела, садовых рукавицах и с секатором в руках срезала розы. И надо заметить, что одну вазу с цветами намеревалась поставить в комнате Горских-младших. Уловив краем глаза движение на участке, она отвлеклась от раздумий по составлению букета, обернулась и увидела свою невестку с выражением крайнего любопытства на лице.

– Доброе утро, Лиза! – поздоровалась Изольда Игнатьевна. – Вы рано.

– А я рано підіймаюся, – с улыбкой ответила Лиза и подошла поближе. Вчерашний день был, конечно, не самым удачным в отношении произведенного друг на друга впечатления. Но, все-таки надеясь это хоть как-нибудь исправить, она кивнула на розы и добавила: – Красиві. В мами теж ростуть… Не так много, правда.

– Розы здесь стали сажать еще прежние владельцы. Я лишь добавила несколько кустов, – объяснила свекровь, вернувшись к цветам. – А что Паша?

– Паша спить. Минут через двадцять встане. Він на роботу так встає. А ви чого так рано, мамо?

– А я люблю утро, особенно летом. Не жарко, пройдешься в тишине по саду…

– В нас вдома вже шумно було б. Сама робота. Потім жарко буде. А, крім роз, шось єсть?

– Ромашки уже отцвели, а вот гладиолусы не прижились. Несколько раз пыталась, – пожаловалась Изольда Игнатьевна.

В гладиолусах Лизка точно не разбиралась. Думала заикнуться про мальвы, которые росли под тыном ее дома, и про чернобривцы, но решила, что о них ей и рассказать толком нечего – растут себе как-то.

– А в нас вся розсада помідорів погоріла. Хай їй грець! Мамка мало не плакала. І поливали, і вдобрювали, і від сонця вкривали, а вона погоріла. Жовтим листя взялось, і все!

– Да что вы! – свекровь даже всплеснула руками и покачала головой. – И что же теперь Галина Никитична? Все же такая потеря.

– Ага! – Лизка воодушевилась заинтересованностью Изольды Игнатьевны и закивала: – Прийдеться тепер покупать. Як же в зиму без закрутки?

– Поесть Паша всегда любил, – вынуждена была признать свекровь.

– Та й батько теж… І закусь сама краща.

– Что?!

– Закусь! Ну от свадьба в нас була. Шо б ми без помідорів і огурців робили? Га?

– Вероятно, ели бы что-то другое.

Лизка и сама уже понимала, что разговор зашел куда-то не туда. Когда это произошло, она не разобралась – времени не было. Но положение срочно надо исправлять.

– І то вірно! – торопливо согласилась Лиза. – А ми після завтраку на море підем, чи ви мені поможете по магазінам? Я вчора казала… В Писаренків хлопчик родився…

– Мальчик – это хорошо, – Изольда Игнатьевна искренне улыбнулась. Она очень хотела внуков. Лучше, конечно, чтобы девочка. Она сама когда-то мечтала о девочке. Не сложилось. Потом стала думать, что однажды это может быть внучка. Но и тут сын заставил ждать крайне долго. – Сегодня у меня есть некоторые дела. Может быть, в другой раз?

Лизка хотела согласиться – ее совсем не радовала мысль, что несколько часов неминуемо придется провести со свекровью. Но если это нужно для мира в семье, то это было наименьшим, что она могла сделать. И все же тот факт, что Изольда Игнатьевна была занята, ее порадовал.

Только вот едва Лиза открыла рот, чтобы со всей искренностью заверить Горскую-старшую, что это подождет, как скрипнула калитка, и по узкой тропинке к ним засеменила незнакомая Лизке девица в легком тонком голубом платьице и в светлой косынке, из-под которой виднелась темная челка. Девица была высокой, стройной, с невероятно красивой длинной шеей. Но едва Лизка подняла глаза к ее лицу, то забыла про шею – на тонком и нежном почти кукольном личике блестели живые и яркие круглые карие глаза. Совсем как у Нины из Приключений Шурика!

– Изольда Игнатьевна! – девушка жизнерадостно помахала им рукой. – Доброе утро! А это Лиза, да?

– Танюша, – радостно воскликнула хозяйка, – какая молодец, что зашла. А это Лиза, да. Лиза, познакомься. Это Таня, наша соседка.

– Какая вы хорошенькая, Лиза! – воскликнула «Танюша». – Конечно, наш Пашка лишь бы на ком не женился бы!

Лизка удивленно переводила взгляд со свекрови на соседку и обратно. Открывать рот ей было противопоказано. Ладно родители… Но на соседку она точно не подписывалась! Потому коротко сказала:

– Спасибо. Рада познакомиться.

Когда Лизка нюхом чуяла, что в жизни грядут перемены, она непроизвольно переходила на чистейший русский язык.

– А мы с Пашкой росли вместе! – пояснила Таня. – Правда, не виделись давно. Все-таки в разных городах живем. Изольда Игнатьевна уверяет, что он ужасно повзрослел. Неужели, Лиза?

– Я его только семь лет знаю. Работали вместе, – сдержанно ответила она.

Изольда Игнатьевна несколько озадаченно взглянула на невестку.

Так и увидел их Павел, когда тоже вышел в сад, заметив в окно Лизу с мамой и поспешив на выручку жене. То, что она нуждалась в помощи, он ни минуты не сомневался.

– Доброе утро! – весело сказал он, подходя к женщинам. И на мгновение замер. Улыбка сползла с его лица, пока он пристально и напряженно рассматривал соседку.

А Изольда Игнатьевна, кажется, перестала дышать. Сколько лет она ждала, что Таня и Павел встретятся. И вот свершилось!

– Здравствуй, Паша! – сделав шаг к нему, сказала Танюша.

– Здравствуй, – ответил он и услышал, как мать разочарованно вздохнула.

Вздохнула и Лизка. Потому что точно знала, что эта с длинной шеей и глазами Нины из Шурика – та самая Пашина одесская невеста и есть!

… о сравнительной оценке глубины водоемов 

Татьяна Александровна Коломацкая, когда вышла замуж, так и не взяла фамилию мужа-балетмейстера, хоть та и гремела на весь Союз. В этом вопросе она была принципиальна. Коломацкие – тоже не последняя семья в Одессе. Да и балерину Татьяну Коломацкую в УССР уже в те времена начинали узнавать. Ей было всего девятнадцать лет, и голова определенно кружилась. Особенно с того мгновения, как муж перевез ее в Киев и устроил в Академический театр оперы и балета им. Шевченко.

Но тот факт, что фамилию она оставила, в дальнейшем значительно облегчил ей жизнь. После развода не нужно было задаваться наисложнейшим вопросом – возвращаться ли к девичьей. Счастливый брак продлился ровно три года, пока супруг не был замечен в связи с очередной балериной. Таня поревела, повздыхала, обозвала саму себя дурой и от мужа ушла. Потом тот, правда, месяца два пытался загладить вину, но, в конце концов, разбежались окончательно.

Тогда она решила заниматься карьерой и только карьерой. Складывалось не особенно хорошо. Понимала, что балетмейстер вставляет палки в колеса. А ведь она была талантливой. Могла бы и в Большом танцевать. Но ролей главных ей больше не давали. Дублировала прим, когда те уезжали на гастроли. Татьяна Коломацкая во втором составе – это ужасно.

А потом была травма.

Порвала связки на ноге.

Восстанавливалась долго и трудно, а из больницы поехала домой, в Одессу.

Дядька-обкомовец тогда обмолвился фразой, которая не шла из ее головы несколько месяцев. Лучше быть примой на периферии, чем во втором составе в столице.

Тогда же, после долгой разлуки, она встретила Горского, успевшего отслужить в армии и окончившего юридический. Она видела его лишь один раз, на даче у родителей. Они даже не разговаривали. Просто встретились взглядами и разошлись. Но этого хватило, чтобы накрыл странный шквал – горько-сладких воспоминаний, упущенных возможностей, разбитой любви. И во всем виновата была сама.

Когда он уходил в армию, она обещала его ждать. Не дождалась. Влюбилась в другого – старше, опытнее, в лучах славы. Оказалось, счастье было совсем в ином. И теперь оставалось только вспоминать.

Паша уехал работать по распределению в Винницкую область. А Таня уже думала о том, что теперь, наверное, поехала бы с ним в любую Тмутаракань, и не нужен никакой Киев. Ничего вообще не нужно. Писала ему. Он не отвечал. Она вспоминала, как сама перестала отвечать на его письма. Ей было девятнадцать, и она крутила роман с балетмейстером. Теперь ее просто не могло быть в Пашкиной жизни. И она смирилась. Порыдала в плечо Изольды Игнатьевны, которая единственная жалела ее, и смирилась.

Танцевала, хотя годы шли, и Таня понимала, что у балерины век короток. Она все еще оставалась примой в Одесской опере. И задумывалась, как бы устроиться в кино. Любовники были высокопоставленными. Что-то ей обещали. Она порхала, будто бабочка.