Текст книги "Из уголька и ветра (Coal And Wind)"
Автор книги: Jeremiah Lock
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Над равниною, далеко-далеко за горами, кружил и вился в танце ветер.
Тёплый не по сезону, ласковый, играл листвою и собранными с цветочного поля семенами луговых трав.
Ветер… да не просто ветер.
Вскоре он найдёт дорогу к очагу живых, вольётся в их слова, станет прислушиваться к их голосам и стуку их сердец. Заснёт меж стен домов, проскользнёт сквозняком в подпол, будет шалить в трубах, подвывая, будто ночная птица.
И поселится рядом с ними.
О нём расскажут сказки, напишут песню, странствующие певцы-мунгарры будут ловить его ветряными флейтами на радость детворе.
Тёплый ветер приживётся в ласке чужих каминов и шелесте мельничных колёс, станет частью этого кусочка мира, будто единым целым, будто чем-то неделимым, как навязчивый и такой знакомый сон…
…
…и вот крохотный комочек меха открыл глаза.
Малыш лежал на груди матери, что ласково, но надёжно держала своё сокровище в руках – и глядел большущими глазами на мир. Так сказать, наружу, из себя.
Он ничего не понимал и ничего не мог толком рассмотреть – тени бегали и прыгали от угла к углу, что-то было цветным, а что-то будто бы и не существовало вовсе.
Но он точно видел что-то большое у самого носа. Оно тёмное, от него веет теплом – и оно гудит. Гулко и приятно.
И от гула хочется спать…
Нет, не так спать, как раньше. Когда он… ещё не случился, не проснулся в первый раз – а просто спать.
И малыш закрыл глаза снова.
Он откроет их ещё только через год, когда будет готов… случиться на самом деле.
Говорят, что в этот год душа ищет дорогу в мир из края сновидений и грёз. Так ли просто найти свой путь в настоящее?
А до того малыш был ветром…
И так прошёл год.
…Руки матушки осторожно коснулись уха.
Малыш открыл глаза и потянул носом воздух.
Каждый раз, когда тёплые руки вытягивали его из дрёмы – приходило и что-то вкусное. И с каждым разом ему всё больше и больше хотелось не засыпать снова.
Вот и в этот раз пушистый шарик взял в крохотные ручки комок чего-то, пахнущего цветами – и шустро схрумкал, облизывая пальчики ещё без коготков.
Вернее, даже не так. Не цветами пахло угощение – оно пахло «чем-то вкусным и ярким, как будто в носу щекочет голубым и фиолетовым».
Он ведь ещё не знал слова «цветы».
Но кое-что он уже узнал.
То большое и доброе, что будит его, оберегает и даёт что-то вкусное – это мама. Мама… ney-… -zha. Neyzha.
Мама.
Дремотная пелена снова застилала глаза – и малыш, как бы ни пытался подольше поглядеть на мать, ткнулся носом в её ладонь и через минуту снова засопел.
Только на этот раз он чуял – уже совсем скоро эта дремота оставит его, наконец, в покое – и двери нового мира, новой жизни откроются перед ним, когда дорога из прошлого останется позади. Едва заметным мимолётным воспоминанием во сне…
И так прошёл ещё один сезон.
…Малыш стоял на месте, сосредоточенно глядя на ягоду.
Эту ягоду он нашёл уже давно, за забором. Ягода была вкусная и от неё потом забавно чесался нос. Но дотянуться до находки не вышло, коротковат ещё.
И… назад тоже никак. Меж палок забора застряли уши.
И ведь прижать их к шее тоже не выходит – руки не дотягиваются назад!
Маленький вздохнул, поглядев под ноги – и заворчал.
Слова ему ещё не давались, как бы он ни старался. Он их запоминал, понимал, но ни в какую не мог заставить горло правильно звучать – получалось только угрюмо ворчать. Что, почему-то, очень забавило отца…
Что ж поделать.
Малыш поднял голову, как мог, раскрыл рот – и пронзительно пискнул.
Это у него тоже получалось – и он уже давно знал, что когда так получается, то кто-то обязательно появляется, словно их ниоткуда – и выручает. Раньше так получалось случайно, когда бедняга влезал куда не следовало – а сейчас он до последнего держал себя в ручках, на которых прорезались, наконец, округлые ещё коготки – и старался разобраться сам.
Иногда получалось… а иногда нет.
И, как сейчас, кто-то приходит – и с улыбкой помогает непоседливой блохе выпутаться из неприятностей.
Кто-нибудь из взрослых. Вот чьи-от руки осторожно согнули его уши – и узник забора выскользнул наружу.
А вскоре он оказался у отца.
Ney-…-ta. Neyta. Папа.
Ему хочется сделать что-нибудь, чтобы отец не подумал чего нехорошего – что, мол, малыш слаб и вообще неумеха – он вдыхает, собирается в кучку, аж глаза к носу съехались…
…но получается всё одно ворчливое бульканье где-то внутри. Слова всё так же не желают его слушаться.
А отец лишь улыбается – и обнимает дитя, шепча что-то на ухо.
Папа не думает дурного. «Наверно, это значит», – думает малыш, – «что я ещё просто…»
…Маленький.
Так проходит время…
Так идут годы детства.
…Вкус кармийской земляники всегда радует язык.
Забавная холодолюбивая ягодка, от которой потом забавно щекочет нос.
Цветы и растения казались ему чудом, эдакой небольшой сказкой на разный манер и лад буквально на каждом шагу.
Он часами мог застревать у любого дерева, разглядывая узоры коры и силуэты листьев…
Но не потому, что влюбился в травы.
В их формах и цветах он видел самые настоящие письмена и буквы. Знаки, глифы, которыми начертан язык живых – «танган».
Вот что стало его любовью.
Речь. Язык. Письмо.
Отец собрал немалую такую библиотеку в попытке утолить страсть своего чада к историям и словам. И матушки каждый раз привозили с собою новые свитки и книги.
Да, обе матери бывали дома не так часто, как хотелось бы – они были военными. «Небесная мать», что дала малышу жизнь, была государевым рыцарем, а «земная мать», что была частью семьи, была гарохом, хранителем Великого Тракта, что пересекает весь континент и соединяет столицы всех восьми Провинций.
Но каждый раз, когда они появлялись дома, вместе или порознь, в стенах жила радость и тепло. Тепло воссоединившейся семьи…
…и таинство новых историй.
Ему, увы, слова дались на удивление поздно. Говорить было сложно… а вот писать – совсем наоборот.
Отец называл его «малыш-ворчун», за это детское ворчливое бульканье, что получалось у всех детей вместо голоса до поры, до времени. А тот не обижался и с ушами терялся в чародейской вязи слов на страницах книг и полотнах свитков…
Правда, проблем не стало меньше. Даже наоборот.
Окрепшие ножки теперь несли мелкого хозяина уверенно и быстро туда, куда он хотел – и чаще всего это была одна из площадей в Столице.
Большой круг из камня, посреди которого высилась высо-о-окая (как ему казалось) треугольная стела.
Всё бы ничего, но она вся была покрыта мелкой узорчатой вязью слов. Сокровищем, которого малыш желал как воды в жаркий день после нескольких часов беготни вокруг!
И вот казалось бы – подойди да прочти, но-о-о…
На этой же площади всегда был некто в доспехах и с большущей палкой. Потом малыш узнал, что эта палка с металлическим листом на конце называется «алебарда».
И каждый раз, когда мелкий пытался пробежать по площади к стеле – этот некто возвращал его обратно за черту площади.
Никто из взрослых, кстати, поребрик не пересекал, хоть и с интересом наблюдал за попытками юного дарования нарушить запрет. Откуда ж ему было знать, что на этих стелах – а их несколько по Столице – были написаны законы и история государства? И заходить на площадку можно только Государю да его страже.
Тем не менее, незнание рождает героев, если те выживают – и мелкий не переставал пытаться с присущей всем детям неистребимой устремлённостью. Право слово, термиты и реки точат тело земли с меньшим упорством, нежели дети – препятствия на пути юности.
Он попробовал всё.
Разгонялся, полз, шёл как ни в чём не бывало, показывал пальцем куда-то за плечо стража, тихонько подкрадывался с обратной стороны монумента, пытался перепрыгнуть чужой хвост, что его ловил буквально на излёте… Один раз даже попытался кусаться, но узнал, что «твёрдая блестящая кожа» – это «доспехи» и что их зубами не прокусишь. И что зубы даже можно сломать, если слишком постараться.
Что забавно, страж не ругался. Просто выпроваживал за край и всё…
Но малыш был уверен – один раз, когда рядом оказался отец и унёс сорванца домой на руках, этот странный некто, что стерёг обелиск…
…улыбался ему вслед – и кивнул.
Точно так же, как кивал папа, когда малыш чего-то достигал в своих попытках изучить мир!
Он... что-то делает правильно?..
…Так шла юность.
Вязь слов казалась картинами, истории – полотнами из фраз, легенды и мысли – натюрмортом символов и букв.
Его рукам подчинялось любое слово. Не было чернил, с которыми он бы не управился, а предметом лютой зависти сородичей было его умение писать двумя руками сразу. Надеваешь на коготь левой и правой рук по пишущему наконечнику с пузырьком краски – и вперёд.
Наставница каллиграфии рассказывала, что так умеют только государевы писцы.
А он ещё юношей умудрялся вязать из письмён что угодно со скоростью горного водопада – слова лились на свитки слово вода на стекло в ливень!
Извилистые тропинки предложений, островки абзацев в море повести, россыпь знаков и связок творили изумительный гобелен рассказа, сохранённого в бумаге.
Его запечатают в славную обложку – и событие станет былью. Не пропадёт уже никогда.
И ладно бы рассказ…
Юноше давалось одно из самых непростых искусств в ремесле пишущего.
Язык, которым пользуются живые, называется «языком камней». Пишешь как понимаешь, соблюдая правила…
«Язык неба» – то же самое, просто чуть иные устои. «Язык немых» – буквы без слов…
А то, что не под силу ни написать, ни прочесть почти никому без особых знаний и умения – называется «язык Асгонра».
В его таинствах нельзя ничего разобрать, если не уметь его читать.
Это картина. Настоящая картина из слов и записей.
Слова льются словно реки, пересекают друг друга предложения, фразы втыкаются в края абзацев… белиберда да и только. Хоть и смотрится красиво.
Но если ты знаешь, как это читать…
То, где и как изгибается нарисованное слово, как оно лежит рядом с прочими, где на полотне его место – означает многое. Что было раньше, что повлияло на что, какое событие определило какое – в этом секрет и прелесть Асгонра.
И если тебе подвластно ремесло этой речи – картинка становится… историей. Написанной и нарисованной мастером-творцом. И в образе ветвистого дерева из закорючек ты прочтёшь легенду о купце, взрастившем из капельки росы ливень…
…Так шли годы.
…В открывшуюся дверь постучали. Не с почтением, к которому он привык, а… обыденно.
Чтец обернулся и воспрял. И сорвался с места, едва не уронив высокое кресло, на котором сидел.
Ухоженные руки писца увлекли вошедшего в крепкие объятия – и он зажмурился, прижавшись щекой к чужому плечу.
«Я рад тебе, папа…»
Старец с уже чернеющей гривой, заплетённой в долгую косу, окинул помещение взглядом удивительно лучистых глаз – и улыбнулся.
А сын, пусть ему и не терпелось поскорее показать отцу свои творения, достижения, изумительной работы полотна Асгонры, что заказаны самим Государем, стоял перед предком – и улыбался в ответ.
Папа всё так же называл его «малыш-ворчун». Слуги не понимали, откуда пришло такое прозвище, а ему и в радость было слышать шушуканье за спиной. Они же не в укор…
Но всем сокровищам мира, всем таинствам письма и ремесла писца сейчас он предпочитал одно.
Улыбку и счастливый свет глаз отца.
Он прибыл навестить его – значит, вскоре начнётся тёплая пора.
В этом году он отложит всю работу, все свои полотна – и сам отправится в родной дом, в гости, на целый сезон.
Увидит матушек, будет с папой, как в юности, разбирать слова в книгах – только на этот раз уж он сам будет рассказывать предкам о том, что написал уже своею рукой.
Потому как мастеров Асгонра, подобных ему, в мире мало. И мало кто способен прочесть его полотна.
…но и это совсем его не печалило.
…Отец любил деревья. Одну породу – красную миру.
И руки творца изваяли полотна с вязью в форме этих древ, в которых запечатлены были все вехи его жизни, что только сумел запомнить мастер.
В его волосах появились первые чёрные волосы. Белой гриве это даже добавляло некоторого шарма.
Распоряжением уважаемого государева писца старый домик соблюдался в чистоте и порядке – и часовенка с ароматической лампой горела каждую ночь. В память о любим отце и матушках.
Их саркофаги он укрыл теми самыми полотнами с изображением любимого дерева. Хоть внутри не было останков, ибо прах ушедших возвращается ветру, там он оставил память о дорогих предках, о детстве, о воспоминаниях про ягодку, от которой чешется нос – и о том, как папа подарил ему сокровище, что стало его жизнью.
Свиток со сказкой, с крупными буквами, что легко читать. Сказка о бродячем семечке, за которым однажды пошёл целый лес…
Писец улыбнулся, глядя на алеющее в раннем закате солнце.
Он сумел подарить им, матушкам и папе, то, о чём не жалел – они были счастливы всю жизнь. Он ни в чём не разочаровал, он ничем не обидел – и даже в последние самые дни они были счастливы. Счастливы всему.
Он уж сколько раз ловил себя на мысли – при всех своих заслугах и регалиях, среди всех вопросов и похвал, если бы он обратился к ним, то спросил бы лишь одно.
«Я… был хорошим сыном?»
Он снова произнёс это вслух.
И снова улыбнулся – да. И он это знал.
А ещё он знал, о чём напишет последнюю из своих историй, вплетённую в вязь искусного полотна-картины.
Эта история будет доброй и у неё будет счастливый конец – потому что он прожил жизнь счастливо. И не только свою.
Но это уже иная история и иная сказка…
Для совсем иного полотна.
