Текст книги "Ночь в Новом Орлеане"

Автор книги: Извас Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Часть Первая

Божественная Радость

Представь, что я твой друг. Я уже много лет вместе с тобой и ты можешь доверить мне всё на свете. Теперь, представь, что я твой отец. Я заботился о тебе и не знал сна. Все, что я имел – я отдал тебе. Теперь, представь, что я – твой брат. Я всегда защищал тебя от врагов, и ты не знал страха, пока держался за мое плечо. Теперь же, сделай невозможное. Представь, что я – это ты.

В который раз я падаю со скалы в бездонную пропасть и разбиваюсь вдребезги, не оставляя и осколка. Это напоминает мне о мире, которому приказано, блуждая в пустоте, не знать ни покоя, ни цели. И если после этого ты все еще намерен это читать, то лучше не надо – прибереги здравый рассудок для потомков. Ты смел, если продолжаешь читать. Так что, не трать мое время и лучше сгоняй на кухню за кофе. Все лучше, чем читать. Читать – удел безумных. Читать – слишком опасно. Слишком большой риск, что у тебя появится своё мнение.

А началось все с кофе, над которым я склонил голову. Я висел над полуполной чашкой с горьким кофе, думал, как приятно и уютно, удобно и комфортно, по-домашнему приятно было бы сейчас танцевать в петле. Но вместо этого, я сижу и сербаю кофе с печеньем, пристально разглядывая девушку, ради которой отказал себе в удовольствии не быть живым. Такая глупость! Самому не верится, что я способен на что-то не для себя. А все же, лучше посидеть. Ведь кто знает, что будет дальше?

– Нет! Я вам говорю, это полное безумие!

Улица города была уже готова вывернуться наизнанку, показывая всем, кто ещё смотрит, своё настоящее лицо. И лишь я, ослеплённый гневом, старательно не замечал той красоты, от которой меня отделяло лишь мнимое стекло, которое существует лишь тогда, когда я к нему прикасаюсь.

– Успокойся, чем спокойнее человек, тем дольше он живет. А ты пока мне нужен живым. А без безумия – жизнь не жизнь.

Мое лицо покраснело от гнева. Она выводила меня из себя и была тем единственным человеком, который бесил меня настолько, что я терял драгоценное самообладание и спокойствие. Как хорошо было бы, если бы не она. Тогда, жизнь потеряла бы весь свой смысл, и еще одним потребителем стало бы меньше. А так, она была единственным, что продолжало держать меня здесь, хоть и одним из факторов, почему я недолюбливал жизнь. Она потеряла контроль сразу же, как принесли меню. Я очень пожалел, что не приехал в этот город с феминисткой, которая бы работала сама и платила бы за себя в ресторанах. А так, мой кошелек терял вес. Все больше, больше… Принесли чек. Кошелек лишился последних денег и стал тем немногим кошельком из натуральной крокодильей кожи, которым приходилось быть пустыми.

– Да уж, после этого ужина мне будут сниться кошмары, где мой убитый бюджет будет преследовать меня с целью отомстить. И правильно сделает! А во всем виновата ты, голубка моя.

– Ой, успокойся! – Чарли сделала умиротворенное лицо, после очередного глотка капуччино за десять моих долларов.

– Тебе легко говорить, душа моя, – вздохнул я. – Не ты платила.

– Ой все, прекрати! Мы в Новом Орлеане, а тебе жалко пары долларов на вечер.

– 118 долларов, – прочитал я, – плюс чаевые – 130!

– И тебе их жалко?

– Для тебя, дорогуша, мне, конечно же, не жалко. Но сделай мне одолжение, в следующий раз – пей кофе в кофейне напротив, а не здесь.

– Ну ладно-ладно. Все для тебя. А сколько времени? Уже, кажется поздно.

Я взглянул на часы. Бесконечная ночь.

– Без пяти двенадцать. Мы здесь почти четыре часа.

– Что?!

– Да уж, время течет быстро, пока мы говорим.

– И, что же теперь делать?

– А разве у нас много вариантов? Предлагаю идти домой.

– Can I help you? – Спросил неизвестно откуда вышедший официант.

– Yes, you can go to my ass! – Еле сдерживаясь, сказал ему я.

Схватив Чарли за руку, я потащил ее к выходу. Та лишь у самого выхода прокричала официанту:

– Sory!

А когда мы вышли на ярко освещенную, ночную улицу Нового Орлеана, она, с горечью и легким гневом, спросила:

– Зачем, ну зачем ты нагрубил ему?!

– Он меня достал этой фразой: «Can I help you?». Да пошел он!

– Меня тоже он бесит, но разве я не могу сдержать гнев?!

– Можешь. Но теперь, мы идем домой.

Я, уже нежно, взял ее за руку и повел по улице, полной золотых фонарей. Вокруг нас то и дело проходили люди, гудели машины, рестораны и кафе все работали и работали, предлагая своим гостям настоящую, и не настоящую, американскую, и не американскую еду, завлекая посетителей громкой музыкой, джазовыми аккордами, которые сломали бы даже сильных, и стойких, увлекая их внутрь.

Я бы и сам зашел, но все же, жадность побеждает все чувства и желания. Даже желание быть счастливым и делать счастливой Чарли. Хоть она и так радовалась досыта. Я думал, что на мою зарплату, мы с Чарли не будем иметь нужды в деньгах. И тут появляется Новый Орлеан, с его благами и ценностями, лёгок на помине! Люди, живущие здесь всю жизнь, имеют стальные нервы, сражаясь с жадностью и посвящают удовольствиям всю свою жизнь. Но я не родился в Новом Орлеане, для меня всю жизнь посвятить радости – безумие, а бороться всю жизнь за нее – цель. Не знаю как, но афроамериканцы, живущие здесь, намного умнее меня.

Наконец-то, после долгой ходьбы по шумному, тесному и непутному, человеческому городу, мы пришли в сравнительно небольшое, десятиэтажное здание, куда нас, несколько месяцев назад, привел риелтор. Мы купили здесь квартиру. И живем здесь в такой любви и согласии, что скоро будем подмешивать цианид в утренний кофе друг другу.

Это был хороший выбор, относительно жилья. Так как кто мог подумать, что нашими соседями окажутся две девушки русистки. С ними было приятно общаться, и начало нашей дружбы было лишь вопросом времени, а точнее, двенадцати с половиной минут.

Оказавшись в коридоре нашей берлоги, и проходя по мучительным сантиметрам нашего пола, первым, что я увидел, была «Звездная ночь» Ван Гога, естественно, не оригинал. Обычно, она меня вдохновляла. Таинственное дерево на переднем плане завлекали заглянуть дальше. Ветер и свет на втором плане мутили сознание и клонили в сладкий сон зрителя. Маленький город на третьем плане вызывал у любого, даже домочадца, внезапное желание бросить все и уехать куда-то далеко, и держится довольно долго – с полсекунды. Восхитительной секунды! А поля и горы четвертого плана создавали впечатление чего-то родного и спокойного, что было бы близко любому сердцу искушенного зрителя. Именно поэтому, испытав все эти чувства, я бросил на картину мимоходный взгляд и тут же убрал глаза, чтобы больше, никогда этого не видеть, и упал на пол. Я не мог сдерживать слюну, и она потекла из моего рта. Я выглядел жалко и противно, но если не убрать глаза и не пнуть меня от отвращения в первую секунду, то появится желание укрыть меня одеялом и сказать всем окружающим: «Тихо, противные человеки, слюнявый ангел уснул!».

Я устал от жизни. От этого города. От этого Ван Гога, которым я восхищался, но теперь не вызывавший у меня ничего, кроме отвращения. Нет, нужно выкинуть эту картину. Скоро! Потом. Завтра, которое не наступит никогда. У моей спутницы было больше сил. Она дошла аж до кровати, пытаясь не смотреть на эту картину, отпугивающею гостей, после чего повторила все мои действия в идеальной точности. Я никогда не перестану удивляться её силе и стойкости.

Но я, всё же, нашел силы ногой захлопнуть дверь, а потом бревном докатиться до кровати, после чего, силы у меня были только на длинный и сладкий сон.

Пробудившись, я, под наркозом безумия, спросонок, начал вспоминать Есенина:

-И ничто душу не потревожит,

И ничто ее не бросит в дрожь.

Кто любил, уж тот любить не сможет,

Кто сгорел, того не подожжешь.

Со мной такое бывает. Возраст тот, когда весь мир болит. Лет таки от двенадцати до довольно еще юного возраста семидесяти одного года. Потом, уже все путем. Если не умрешь раньше. А если не умрешь, так и не до жизни будет. А потом я заметил, что встал с левой ноги.

– Черт, – тихо, но сердито. Лаконично и ясно молвил мой суеверный я.

– Не чертыхайся! – закричала Чарли с кухни.

И тут в дверь кто-то позвонил. Кому нужно приходить в гости в двенадцать часов утра?! И как мне теперь пройти по лабиринту собственной комнаты?! Совсем не знают чувство такта. Но, тем не менее, моя девушка открывает дверь и из их девичьего разговора до меня доносится фраза: «…пьяная шахматистка приползла домой на четвереньках, утверждая, что королева как хочет, так и ходит…».

– Это ты про себя? – добавляю и со смехом иду встречать гостей.

– Ты бы хоть трусы надел, – сказала наша гостья.

Я посмотрел вниз.

Было прекрасное утро. Томик Сартра мирно лежал на чистом столе рядом с чашкой кофе. За окном светило солнышко. От Миссисипи доходил запах свежей, утренней воды. На улице играли свинг. Это было бы идеальное утро, если бы я не вышел встречать гостей без трусов.

Увидев внизу то, что сейчас я хотел видеть меньше всего, я запищал и бросился в комнату, где натянул на себя штаны, майку, футболку, носки и халат сверху. Притом сделав это меньше, чем за десять секунд. Моей реакции позавидовал бы любой пожарник. Секрет: необычайный стыд.

Очень скоро я снова вышел в коридор, чтобы показаться девушкам.

– Я извиняюсь, что прервала вас от очень важного дела.

– Да нет, ты нас не прервала.

– Да? – Она улыбчиво посмотрела на меня, – но я просто не могла не прийти к вам, чтобы отпраздновать ваш праздник.

– Какой такой праздник?

– А вы разве забыли? Боже мой, как можно иметь такую память! Я же говорила, Чарли, что у твоего домашнего мужчины нет способности запоминать информацию.

– Да не томи, говори уже, что за праздник!

– Да что тут говорить. Как-никак, три недели назад мы познакомились.

– Ах, да ты же, вроде, вчера приходила праздновать двадцать дней, – тяжело вздохнул я, но тут же взбодрился, так как слишком тяжелая жизнь рано, или поздно, приводит к эйфории, а радоваться мне сейчас никак нельзя.

– Ну что, куда пойдем? – спросила гостья.

– О-о-о нет! Я уже не могу вечно водить вас по ресторанам! Мой бумажник не резиновый, если вы возомнили, что я миллионер! Я не могу, сколько бы я не зарабатывал, тратить столько денег на подобные глупости, только для того, чтобы праздновать каждый день с той минуты, когда мы встретились. Ты просто приходишь поесть за нас счёт!

– Молчать!!! – с раздражением заорала на меня Чарли, – не смей так говорить с моими подругами, я же не говорю так с твоими друзьями!

– И да, дорогуша, сегодня гуляем за мой счёт, если уж такой нервный.

– А вот это другое дело. Вот это я понимаю! Давно бы так! И кстати, чего мы говорим?! Собираемся и идем, я проголодался!

– Да-да, пошли, только дай Чарли собраться.

– О-о-о, тогда, наверное, пойду, пожарю яичницу и сварю кофе. А заодно успею посмотреть пару фильмов, так как это продлится до обеда.

Она снова зло посмотрела на меня.

– Что? Да, такой у меня нрав. Знаю, очень невежественный характер, но могла бы привыкнуть за это время.

– Хватит, я почти собралась, только накрашусь и в путь. Я, в отличие от тебя, вместо того, что бы дрыхнуть, зря времени не теряю.

– Ладно, – вздохнул я, – и куда мы пойдем?

– На Бурбон-стрит, конечно же! Куда еще можно пойти?!

– Ну, знаешь, Новый Орлеан не ограничивается одной улицей.

– Он ограничивается одной пристойной улицей.

– Так почему мы идем не на неё, а на Бурбон-стрит? Или ты называешь Бурбон-стрит пристойным местом? Уж могу представить, каким бы был этот город, если бы Бурбон-стрит считали пристойным местом.

– У тебя есть варианты получше?

– Хорошо, Джесс, пошли на Бурбон-стрит!– С восторгом сказало то самое существо, которое обитает в моей квартире, носит мою одежду, спит на моей кровати, ест мою еду из моей миски, диктует мне условия моей жизни и называется моей девушкой.

Эти двое справились минут за сорок, что определённо было рекордом. Мы оставили это жилище, куда завлекла меня многострадальная нить Ариадны и откуда мне уже не выбраться никогда. И я обречен навеки ходить с ними по ресторанам. Нет, эта жизнь должна быть создана для большего, чем всякие рутинные праздники. Но собственно, где это самое «больше», которое мне обещали?! Вот-вот, а я о чём же.

У самого лифта нам на встречу вышла фигура, заключенная в белое. Только волосы были у неё ненатурально светлые. Вся замкнутая и вечна чем-то разочарованная, сразу вызывала ассоциации с призраками американских многоэтажек, а потом оказывалось, что это обычный человек, который ходит на ногах, слушает альтернативный рок как и все люди. Какими странными иногда бывают скромные обитатели мира сего.

И такая персона никак не могла скрыться от взглядов мои мучениц. Заранее была обречена. Вот и попалась в цепи, добыча ты славная.

– Эй, Лида!

Ещё одна иммигрантка. Вовремя сбежала, счастливица.

– Да, – равнодушно отозвалась она.

– Пойдешь с нами?

– А вы куда?

– В бар.

– Пойдём.

Как всё просто и одновременно тошнотворно.

В такой ситуации, не хватает только надписи: «Помогите Доре и Башмачку найти бар, чтобы набухаться, в честь трех недель нашего знакомства». Какой ужас. Границы моего собственного отвращения было сложно установить. Все женские разговоры похожи и краткое их содержание несколькими строками выше. Да, куда подевалась Джейн Остин?

Мы зашли в какое-то кафе на центральной улице Нового Орлеана, являющей собой всё распутное и человечное, что представлял собой этот город. Толпы людей ежедневно. Чёрные уличные музыканты. Танцоры. Шум. Дым. Пончики. Кальян. Во всей этой суматохе, это переполненное кафе казалось приличным местом. Мы заняли единственный свободный столик и открыли меню.

– Дорогой, ты будешь кровяницу? – спросила Чарли.

– Кровяницу?! Не предлагай мне больше никогда кровяницу! Кровь на то и кровь, чтобы в приливе ярости и скорби, пить ее сырой, и только из любимых. Кровь врагов горчит – это общеизвестный факт. Так что, я, пожалуй, откажусь, даже не смотря на то, что Джесс угощает. А тебе, дорогуша, я советую быть начеку! У меня острые зубы.

– Буду, не переживай. Только, пожалуйста, ты же мальчик, а разводишь демагогию, как шестиклассница. Будь любезен, нам нас хватает.

– Постараюсь,– соврал я.

Остаток праздничного обеда, я провел в приступах сознания, мучительных для меня. Трое моих спутниц, к глубочайшему моему удивлению, предпочитали молчать. Это был счастливый момент, когда я наслаждался вкусной едой за чужой счет в переполненном кафе. В это время я ни о чем не думал, разве что, о том, сколько нужно досолить и поперчить. А это чрезвычайно важно, давать человеку, особенно, такому, как я, возможность не думать ни о чем. Но все же, почему они молчали? За все-то время, что мы были знакомы, у меня сложилось четкое мнение, что эти трое просто не умеют молчать. Но я ошибался. Человек – вообще странная штука. Казалось, знаешь его, хоть и недолго знаком, и тут бац, и он поворачивается к тебе другим боком. И теперь, он другой. Знакомый незнакомец. Вот такой этот банальный человек. При всем этом, мои спутницы не просто молчали. Особенность их молчания заключалась в том, что каждый молчал о своем. Джесс молчала о пустых бутылках от виски, о бесконечной депрессии, ставшей её жизнью и о вечных поисках самой себя, или хоть чего-то, за гранью между реальностью и трезвостью. О городе, утонувшем в бутылках. Лида молчала о зеленом чае, о фиолетовых облаках, нависающих над Новым Орлеаном. О тайне, которую клянутся не выдавать новоорлеанцы, то есть о том, что все веселие, правящее здесь безраздельно – лишь притворство, под которым скрывается стерильная тоска. Чарли молчала о кофе. О чём еще может молчать эта вечная маленькая девочка, которую я буду называть девочкой и в шестьдесят, и в семьдесят лет, так как такие люди не могут постареть. Телом они могут увянуть, но душой – никогда. Её не волнуют и не могут волновать проблемы. Какие могут быть проблемы у малышки?! Единственное, что связывает её крылья и держит на земле, это скромный, чёрного цвета напиток. С виду – ничего особенного. Ну напиток, ну горячий, ну вкусный. Что в этом особенного?! Но без него – разве может существовать этот ангел? Мне иногда кажется, что она сама сделана из кофе. Сплетенная под меня иллюзия. Может я прав. Может, и нет. Я не знаю. Ничего я не знаю. Об этом молчал я.

Мы долго сидели в тишине. И каждый о своём. И вот, мы покончили с обедом, расплатились по счету и вышли на улицу, на которой вовсю лил сильный дождь.

– Но в прогнозе нам обещали жаркий день! – возразила жизненному факту Лида.

– Мало ли, что написали в прогнозе. Эти американцы ничего не знают, да и очень – это вещь переметчивая. Никогда не знаешь, чего ожидать от этой вечной истерички. – Объяснил я.

Поднялся ветер. Сильный ветер. И тут, в мою голову прилетела мысль, которую ветры принесли сюда со всех концов Земного шара специально для меня. Я понял, что никого на улице нет, кроме нас. Никого. Вообще. Как будто их и не было вовсе. Впервые, Новый Орлеан замолчал.

Это, определенно, город-призрак. И никак не та старая добрая столица штата Луизиана, в которой мы живем. Это совсем другая реальность. Странная. Непонятная. И… прекрасная. Особенно под мириадами маленьких зеркал. Здесь можно было исчезнуть навсегда. И быть, в тоже время, повсюду.

После этих мыслей, я увидел странную картину: собака залаяла в пустоту. Казалось, дело житейское, но… она кричала в пустоту, как будто гнала кого-то. Но наваждение быстро рассеялось. Дождь прекратился так же внезапно, как и появился, оставив нас одних, оцепеневших от удивления. Не от страха. А от удивления.

Удивляться, конечно же, всегда приятно и вообще, это лучшая часть дня, но не в этот раз. Теперь на этих улицах снова хлынули волны людей.

– Мне одной кажется, что произошло нечто страшное? – тихо и робко поинтересовалась Лида.

– Вам тоже показалось, что людей не было?

– И что дождь был совсем уж недолговечным?

– То, что дождь шел совсем немного и что на улицах не было людей объяснить можно, – начала Чарли, – люди просто спрятались от дождя, и в этом нет ничего ненормального, а потом все снова затопали по своим делам. А дожди, открою секрет, бывают очень короткими. Это вещь нередкая и вполне объяснимая, но можно ли объяснить…

Тут она сделала паузу.

– Что? – прервала молчание Джесс.

– Ничего… мне просто ветер показался странным. Он был… неестественным, таинственным и властным, как будто он один здесь хозяин и никого вообще, кроме него, здесь нет. Но не обращайте внимания. Это мои мысли, которые вечно склонны все утрировать. – Но в ее словах явно слышалась нотка тревоги. Что же так ее взволновало?

Мы пошли дальше по этой улочке, промокшей насквозь и оккупированной радугами, и солнечными лучами. Я тихо прошептал Чарли на ухо:

– Мне тоже так показалось.

Она удивленно посмотрела на меня, дескать, о чём ты? Но лгать она не умела, и я очень быстро догадался, что за этим спокойным лицом скрыта тревога, которую я не мог понять. Но рассудив, я обнял ее на ходу одной рукой и добавил:

– Но не бойся. Что бы ни произошло, ты всегда можешь положиться на меня, я спасу твою задницу. И ничего не произойдет. Ничего особенного. – Верил ли я сам себе?

Она оттолкнула меня и укоризненно взглянула. Как бы говоря: не сквернословь. Я засмеялся. Ведь нецензурная лексика, как раз стихия Чарли. Слышал бы ты, как она ярко и сочно выражает чувства, когда срывает с себя намазанные воском бумажки. Конечно же, на людях, она скромная и сдержанная. Но не многие знают ее истинное лицо.

Она тоже улыбнулась, правда слабо. Ну и пусть. Зато эта улыбка остаточно убедила меня в том, что она спокойна. И в этот момент, я почувствовал легкий как дуновение ветра, поцелуй в щеку.

Наконец, придя домой, мы разошлись по своим квартирам, все мокрые до нитки. Переодевшись, я решил, что самое время пить кофе, но, так как здесь Джесс уже пила кофе, значит, пора наведаться в гости.

Чистые и отдохнувшие, мы с Чарли позвонили в квартиру Джесс, где она нас встретила в одних трусах и майке. В отличии от нас, она не сильно заботилась о своем внешнем виде, хоть, признаюсь, была довольно богата, что могла даже позволить себе не работать и жить исключительно в свое удовольствие.

– А который час? – сонно спросила она, нисколько не удивившись нашему приходу, побольше бы таких гостеприимных людей.

– Шесть с копейками. Как же быстро день прошел.

– Как шесть? Всего лишь шесть?

– Да, а что такого?

– Просто темно.

– Осенью в это время всегда темно.

– Ах да, уже осень.

– Уже два месяца, представляешь?!

– Да уж, нужно привыкать к длинным вечерами и смене климата. Скоро здесь будет аж 23 по Цельсию. Холодрыга! Ну ладно, заходите уже на кофе.

Она освободила дорогу и протянула руку, приглашая нас в дом.

Если смотреть на квартиру этой незастенчивой девушки наискось, то можно явно заметить её пристрастие к слабоалкогольным напиткам и никотину, некультурность, аморальность и полное бесчестие. Но на второй взгляд перед глазами возникает совсем другая реальность: картины Поля Гогена идеально сочетались в ее обоями разнообразных и неповторимых узоров, в которых терялись глаза. Картины были дополнениями обоев, а обои были частью картин. Это идеальная гармония, которую не смог бы создать даже дизайнер с многолетним стажем. В этом месте было и противно, и уютно. Отсюда хотелось убежать, но заглядывать почаще. Несомненно, это было уникальное место, которое нужно обязательно облить бензинов и сжечь. Обязательно! Таких мест не должно быть на нашей неидеальной Земле.

Дополняло картину кошачья шерсть, дополнявшая мусор на полу. И в самом деле, через несколько секунд после ощущения калокагатии, перед нашим взором предстал кот в монокле и с гордым видом уставился на нас. Это была рыжая, как оказалось, кошка с голубыми глазами. Но гордый вид она от этого не теряла.

– О, а я не знала, что у тебя есть кошка! – вскрикнула Джесс.

– Я и сама не знала до вчерашнего дня, когда обнаружила ее у себя дома.

– То есть, это сама пришла?

– Да.

– Но как?

– Сама не знаю. Видимо, коты в этом деле получше нас, людей. Не понимаю, почему она выбрала именно меня? Но, не желая ввязываться в эти длинные поиски смысла, я просто приютила ее.

– А если у неё есть хозяин?

– Безусловно, был. Но кошка уходит от хозяина, только если он умер, или был плохим хозяином. Так или иначе, но кошка выбрала меня и теперь мы живем вместе.

– И как же ты ее назвала?

– Снорри.

– Снорри?! Почему?

– В честь скальда Снорри Стурлусона.

– Ну, он же мальчик, а она девочка.

– Мне все равно, Снорри может быть и девочкой. По крайне мере, Снорри не против.

– Откуда ты знаешь?

– Поверь, уж я разбираюсь в кошках и если бы Снорри не нравилось её имя, она бы сделала мне какую-то пакость. Но прошло больше суток и ничего не произошло.

– Не думаю, что в твоем доме можно заметить пропажу, или поломку. Тут нечему пропадать и нечему ломаться – тут все разбросанно и сломано.

– Однако вы пришли сюда по своей воли.

– Невозможно отказаться от такого приятного места. Особенно от того, что здесь готовят.

Джесс с пониманием кивнула.

Мы все же зашли на окаянную кухню. Джесс тут же взяла в руки джезву, а что было дальше выходит за рамки традиционного человеческого понимания, так как кофе у Джесс – это кофе у Джесс и этим все сказано.

Джесс признавала только кофе, сваренный в джезве. Остальной же кофе она называла «недокофе», обращалось к нему на «оно» и постоянно твердила, что «это кофе необходимо уничтожить, сжечь, споить собакам!» вот такой она была. Как я ещё продолжаю с ней общаться? Наверное, потому, что мои тараканы были куда пострашнее её.

Через пять минут варки, кофе был готов. Джесс поднесла к нам чашку, которую я раньше не видел, где я прочел:

…all these moments by lost in time…

Возможно, эти моменты и будут бесследно потеряны во времени, но запах их этой квартиры не уйдет и через сто лет. Здесь всегда будет пахнуть кофе, котом, теплом. И никогда и никто здесь не будет испытывать настоящего горя. Это место не для горя. Это место для отдыха души.

Невольно начинаю вспоминать, как сегодня проходил пиццерию. Что о ней можно сказать? Обыкновенная пиццерия, ничем не примечательная. Таких много и в городе и в штатах. Но всё же… там всегда пахло свежей пиццей, а не теми вонючими лепешками, которых называют «пиццами». Там всегда пахло свежим кофе. Смехом. Слышен был мелодичный итальянский язык и приятные слуху старые, итальянские песни. Беззаботное место. Там, как и здесь, нет места политике. Проблемы забываются и становятся прозрачными, как воздух. Выйти, правда, можно с полным животом, жирным, полным брюхом пиццы и крепким еспрессо, что всю ночь не сможешь уснуть. Но зато гарантированно счастливым. Какие странные и необъяснимые вещи делают с людьми такие обычные места. Как, например, эта квартира.

Чашка была уже наполовину пустой, а мы не проронили и слова. И хорошо. Зачем слова? Для чего они нужны? Разве слова – это не концепция пустых звуков, которые мы воспринимаем, как информацию? Слова – лишь бессмыслица, которой мы придаем слишком большое значение. Настоящие друзья могут разговаривать без слов. Зачем слова?

Возможно, мой рассудок был помутнен тяжестью дня и в мою голову приходили всякие дикости. Выше перечисленное – лишь малая часть всего. Остановить меня не могло ничто, кроме одного маленького пучка меха, которое поневоле, было названо Снорри. Она мяукала, призывая к себе внимание. Я неохотно и лениво посмотрел в сторону этого хищного зверя и понял, что это зверь может быть охотником только за человеческим одиночеством и тоской. Она разрывала их и беспощадно кромсала. Оставляя человеку ничего, кроме беспричинного счастья. Я улыбнулся. А что оставалось делать? Поддаться безумию? Когда в четырнадцатом веке мировой эпидемией была черная смерть, сейчас же наша кара – это серая жизнь. Притом осознание этого – в средние века такого не было. Но. Если черную смерть победить было нельзя и лишь волей случая человеческая иммунная система выработала противоядие, то лекарство от серой жизнь есть. Но должен признать, добыть его в наше время дело не из простых. Вылечиться можно беспричинной радостью. Не на комеди-шоу и не в клубах. Это принужденный смех. Не принужденный – это когда ты понимаешь, что все плохо, но тебе все ровно хорошо. Смех без причины – признак здорового человека. Дураки – это те, кто смеются в специально отведенных для этого местах и тратят много денег, чтобы их веселили и смешили. Настоящее счастье – это то, что сидит у тебя на коленках и ласково мяукает, или прислонилась к твоему плечу, чтобы согреться в холодный осенний вечер. Вся жизнь – сплошная боль, но все не так уж и плохо…

Верь мне. Это последнее, что осталось.

Покончив с кофе, Джесс спросила:

– Не хотите чего-нибудь еще?

– Нет, – сухо сказал я, – этого хватит.

Кошка миролюбиво слезла с моих колен.

– Ну что ж, нам пора, – тем же голосом сообщил я.

– Уже?

– Да, как раз время.

С тяжелым сердцем и я, и Чарли переступили порог ее дома. Что и сказать, на самом деле, покидать рай – вещь не приятная. А главное ради чего? Чтобы вернуться в такой знакомый и до того скучный дом?! Нет, уж лучше кинуть всё. Собрать, как ёжик, грибы в мешочек и уйти в туман. И не вернуться никогда. Потеряться. И найти себя и своё место. Это очень старая сказка, но как хорошая история – на все времена. Всегда завидовал этому ёжику. Стать ёжиком удел младенческих грёз. Но было много вещей, не позволяющие мне сдвинуться с места. Связывающие, липкие цепи. Я не мог быть как ёжик. Слишком много людей привязано ко мне, а я привязан к ним. И если мои ноги против моей воли отправят меня в великое путешествие, мне придется сломать их. Потому что кем я стану, если покину их? Они же мое всё. Она моё всё.

Но не прошло и нескольких секунд, как пройдя сквозь зеленую дверь, мы оказались дома. Что такое дом? Это место за зелёной дверью, которая хоть и встречается нечасто, но всегда открыта только для Тебя. Ей нет дела до твоих ошибок и твоих побед. Ты просто ей нравишься. Она создана для тебя. Ей не нужен никто, кроме тебя. Ты нужен ей.

В своей квартире мы занимались своими обычными делами. Ничего особенного, что требовало детальных пояснений, и разъяснений в них нет. Зато жизнь Чарли наедине с самой собой, вызывает у меня особый интерес.

Чем люди занимается, когда остаются совершенно одни? О чём каждый из них думает, ведь каждый это личность со своими проблемами. Как бы то ни было, но пустота есть внутри у каждого. И время от времени нужно её чем-нибудь заполнить. Кто-то забивает её вещами. Некоторые пустыми развлечениями. Очень часто бывает, что её заполняют другими людьми, еще более жалкими. Но Джесс была не такой. У неё не было прихоти к вещам. От пустых развлечений её тошнило. И не было людей, которыми она могла бы заполнить дыру в душе. В этом она была не одна. Люди страдают от зудящей боли, приносимой одиночеством. Эти звери не знают другого выхода, как медленное забвение. Они пьют. Своему желанию, они уделяли больше времени, чем себе самим. Джесс тоже пьёт, да посильнее русского. Они курят. День заблудшей души не может считаться днём без двух пачек сигарет. Вот и сейчас Джесс готовилась к одиноким скитаниям по этому миру, где ей так не повезло родиться.

Ночной город встретил её гулом машин и сравнительной, ночной тишиной. Ночь – вообще странное время. Кто-то, как Лида, уже отмучались за день и смыв его, готовятся ко сну. У кого-то, как у меня, кипит чай, обещая сделать вечер теплым и полным житейской радости, и фантазиями. А кто-то надевает на плече кожаную куртку. На кулак кастет, в рот сигарету. Ночь не терпит слабаков, но уважает сильных. Джесс готова идти. Она всегда была готова. Эта симпатичная брюнетка довольно быстро прошла по переулку и очутилась на ярко освещенной улице, напрочь забитую машинами. Было довольно влажно. Она шла вперед, опустив голову вниз, и о чём-то оживленно размышляла. Могу догадаться, что она посылала весь этот город. Посылала чернокожих. Посылала эту улицу. Посылала это небо. Этот штат. Это страну. Зачем мелочиться? Особенно в таких вещах не стоит. Правда, хорошо, что не вслух.

Достигнув конечного пункта назначения, Джесс осмотрела здание, куда привела её нелегкая. Вывеска «The Spotted Cat Music Club» мерцала яркими огнями. Это всегда оживлённое место. Но, не смотря на это, здесь всегда хочется умереть. Это было маленькое здание, каких много в Новом Орлеане. На втором этаже по краям было две двери и два окна. Флажок с большой заглавной буквой «S», казалось, был символом слова «суицид».

На стене висели картины. Интерьер напоминал галерею. Играла какая-то афроамериканская группа. Естественно, джаз. Нет здесь ему конца.