Текст книги "Товарищи"

Автор книги: Израиль Меттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Ребят не распускаешь? – спросил отец, кивнув на Сережу, который в этот момент покупал пирожки с вареньем и угощал Екатерину Степановну и Митю.

– У нас дисциплина, – кратко ответил сын, считая, что отцу не разобраться в сложной и многообразной жизни училища. – А у вас, говорят, ячмень с опозданием сдали?

– Мать скала? – быстро спросил Иван Андреевич.

– Почему мать? Ребята пишут.

– Они напишут.

– А что, неправда?

– Ну, опоздали на пять дней. Зато рожь нынче была богатая, и сдали в срок.

– Рожь рожью, а ячмень ячменем.

– Это верно, – извиняющимся тоном сказал отец, покосившись на сына. Иван Андреевич считал, что разговор принимает невыгодный для него оборот. – У тебя в группе сколько народу?

– Двадцать шесть.

– Ну вот. А у меня в бригаде тридцать два. Сравнил! У тебя всё под рукой, а я за день своих на лошади не обскачу.

– Объективные причины, – строго сказал сын.. – Вот, если б у тебя в бригаде хоть один такой, как Костя Назаров, был, ты б тогда узнал… Дурака валяет. Думает, игрушки. Пятьсот рублей обходится государству а месяц, а пользы – шиш. Была б моя воля, я б ему показал…

– Например?

– Выгнал бы.

– Это не способ, – сказал отец. – Тебя не за этим старостой выбрали.

– Выгнать надо, – упрямо повторил Петя.

– А может, у нею дома что не так? Сходил бы, с отцом поговорил.

– Да что отец! – махнул Петя рукой.

– То есть как это что? – Иван Андреевич от возмущения даже остановился.

– Да нет, я понимаю, – поспешно сказал Петя, – но только у него отца нет, а мать каждую неделю подарки покупает.

– Если желаешь, я могу с ним поговорить.

– Он тебя и слушать не станет.

– Послушает, не то, что ты, – обиделся Иван Андреевич.

Он действительно немного обиделся, но одновременно ему было приятно, что с сыном можно разговаривать, как с равным; даже больше того – ему льстило, что сын делится с ним, отцом, как с равным. Пожалуй, именно сейчас следует дать сыну те наставления, которые он приберег для него еще дома.

– С Костей Назаровым мы как-нибудь сами уладим, – помолчав, сказал Петя. – А вот я хотел насчет электростанции с тобой поговорить. Мощность у вас будет малая.

– Как это – малая? – всполошился Иван Андреевич. – Во всех избах свет. Фонари на улицах… – А тебе кто рассказывал, – мать?

– Говорю, ребята пишут.

– Что ж они тебе, как министру, жалуются?

– Энергия для работы нужна, а не только в избах.

– А строить кто будет? Квалифицированных рабочих нет.

– Почему нет? Шестнадцать ребят в отпуск приедут из ремесленных.

– Так это ж… – начал Иван Андреевич, но умолк. Он хотел сказать, что эти ребята – мальчишки, ничего не смыслящие в деле, но, посмотрев на сына, понял, что говорить этого не следует.

– А захотят работать? – спросил Иван Андреевич, чувствуя, что голос у него стал жидковатым.

– Если проект измените, конечно, захотим, а при малой мощности нет расчета возиться.

Договорились, что Петя спишется с земляками ремесленниками, а Иван Андреевич согласует этот вопрос в колхозе и в районе.

Ходили по улицам еще долго, никак не могли насмотреться. Наконец Екатерина Степановна взмолилась:

– Посидеть бы немного на скамейке. Ноги не ходят.

– Давайте на троллейбусе прокатимся, – предложил Сережа, считавший, что они ничего не видели. – Там мягкие кресла, а если во втором этаже, то очень полезный воздух, всё время продувает.

Иван Андреевич посмотрел на часы и сказал:

– До поезда два часа. Сейчас примем такое решение: сначала поесть. Какой тут у вас лучший ресторан?

В ресторане выбрали столик на веранде у самых перил. Внизу раскинулась Москва.

Тут было не до еды. Еще Иван Андреевич пытался сохранить хладнокровие, а все его спутники прильнули к перилам и не отрываясь смотрели вниз. Ветер растрепал мягкие волосы жены, косынка съехала на одно ухо. Екатерина Степановна, перегнувшись, стояла рядом с юношами и, онемев, смотрела на столицу.

– Товарищи, товарищи, – приговаривал Иван Андреевич, – кушать-то будем?

Подошла молоденькая официантка, постояла рядом и, увидев смущение Фунтикова, сказала:

– А у нас всегда так: сначала насмотрятся, а потом уже про еду вспомнят. Я сама первое время сколько посуды перебила.

Трое ребят, глядя на город из поднебесья, думали по-разному об одном и том же.

Сереже было весело и радостно стоять рядом со своими друзьями. Всё было просто вокруг, Москва принадлежала ему навечно, он не испытывал робости, глядя на столицу. Всё хорошо устроится, как устраивалось до сих пор. Слабо доносились гудки машин, проползали усатые троллейбусы.

Справа и слева вздымались прозрачные высотные здания, окаймленные точными линиями, как на чертежах; где-то под самым небом ярко разгорался и мгновенно угасал огонь: очевидно, там шла электросварка. Сереже хотелось сейчас быть в одном из этих домов под облаками; он готов был делать там самую мелкую, самую незаметную работу, лишь бы только чувствовать, что он строитель этого сказочного здания…

У Мити немного кружилась голова; ему было стыдно этого ощущения, и чтобы побороть его, он еще больше высунулся над перилами. Когда-нибудь, когда он станет отличным слесарем-инструментальщиком, он привезет сюда свою мать, поведет ее на эту веранду и покажет ей столицу. Вон там видны стены Кремля. Это не фотография, а настоящая жизнь, в которой он, Митя, тоже участвует. Может быть, когда он кончит училище, их тоже поведут на Красную площадь, на парад.

Пете Фунтикову, глядя на Москву, хотелось сразу начать что-нибудь делать или, по крайней мере, придумать план действий на ближайшее время. Невозможно же просто любоваться. У него для этого нет свободного времени. «Надо спросить отца про клуб в селе. Если взобраться на Воронью гору, то оттуда будут видны огни Отрадного. Раз будет электростанция, – значит заведем электрокомбайн. Это поинтереснее троллейбуса. Надо написать ребятам в село, чтобы они на одну турбину не соглашались: строить так уж строить…»

Он смотрел на Москву, но видел Отрадное. Ему трудно было представить точный вид будущего Отрадного, поэтому он невольно вместо него подставлял Москву.

– Будете вы, наконец, кушать? Последний раз спрашиваю, – возмутился Иван Андреевич.

Сели за стол. Подошла официантка.

– Сыновья? – спросила она у Екатерины Степановны.

– А вот угадайте, – который мой?

Девушка осмотрела по очереди всех троих ребят, затем взглянула на Екатерину Степановну, на Ивана Андреевича и уверенно сказала:

– Вот эти двое на вас похожи, а вот этот, – она кивнула на Сережу, – вылитый отец.

– Правильно, – засмеялся Иван Андреевич. – Все мои. Прокормят на старости лет. А сейчас я угощаю. Соберите что-нибудь повкуснее. – Он жалобно посмотрел на жену. – К селедочке дадите две бутылки лимонаду…

Проводив родителей Пети Фунтикова, ребята вышли на привокзальную площадь. Митя, который последние полчаса чем-то томился, принимая, очевидно, какие-то серьезные решения и снова сомневаясь в них, вдруг сказал:

– Погодите здесь. Я сейчас.

Быстро, чтоб его не успели расспросить, в чем дело, он исчез.

У здания вокзала стояла длинная вереница легковых машин. Митя обошел весь этот ряд из конца в конец, потом вернулся обратно, внимательно всматриваясь в лица шоферов и выбирая из них посолиднее. Остановившись на пожилом шофере, дремавшем за баранкой, Митя шагнул к нему и спросил:

– Приблизительно сколько стоит доехать до Пятницкой?

Называть его «дяденькой» он не хотел, а сказать «товарищ» еще не решался.

Шофер открыл глаза, посмотрел на Митю и спросил:

– Кто поедет?

– Двое моих друзей и я. Вон они стоят у вокзала.

Шофер взглянул по направлению Митиной руки, но, к сожалению, друзей не увидел: они были еще слишком небольшого роста, чтобы возвышаться над толпой.

Шофер еще раз осмотрел Митю, и тот добавил:

– С получки хотим прокатиться. Только, понимаете, может быть, у меня денег не хватит…

– Садись, – сказал шофер, открывая дверцу рядом с собой.

Машина подкатила к тому месту, где стояли ребята. Митя еще издали делал им разные знаки, но хотя они и смотрели в его сторону, а видеть не видели. Когда машина остановилась вплотную около них и Митя сказал через окошко: «Садитесь, ребята», Сережа сделал испуганное лицо и прошептал:

– С ума сошел Митька!..

Первые несколько секунд все трое сидели в машине прямо, не опираясь на спинки. Неожиданность и отчаянность Митиного поступка мешали Сереже получать удовольствие от поездки в «Победе». Петя считал, что сейчас не время при постороннем человеке выяснять что да как; раз уж сели в машину, – значит и надо вести сгон, как я подобает взрослым людям. Митя был доволен необыкновенно и только напомнил шоферу.

– У меня шестнадцать рублей. Как только проездим их, вы сразу останавливайтесь.

До чего же хорошо он придумал: так истратить свою первую получку! Второй раз он осматривает сегодня Москву. Машина идет плавно. Небось, без гаечного ключа такую машину тоже не собрать, а ключи-то как раз делает он, Митя Власов, и его ближайшие друзья. Как бы сказать шоферу, что они все трое инструментальщики?

Уже давно на счетчике проскочило шестнадцать рублей, а молчаливый пожилой шофер всё не останавливал машину. Он провез их по центру города, провез мимо огромных домов, обшитых лесами. Может быть, потому, что в его машине сидели подростки, глядевшие на всё вокруг широко раскрытыми от счастья глазами, он и сам смотрел сейчас на город, как смотрят только в юности, впитывая и запоминая каждую мелочь.

Пятая глава

1

Против комнаты, в которой жил Митя со своими друзьями, жили фрезеровщики одиннадцатой группы.

Фрезеровщики относились к слесарям несколько свысока: они считали себя, так сказать, сливками рабочей профессии. Особенно в этом смысле отличался Коля Белых. Встречаясь в умывальной с Митей, он всегда неизменно спрашивал:

– Здоро́во, слесарек! Как тисочки, в порядке?

Коля был убежден, что умнее его фрезерного станка нет машины на свете. Конечно, он знал, что есть сложнейшие турбины, есть шагающий экскаватор, но всего этого он не видел, а его фрезерный станок был рядом, до него можно дотронуться, включить его.

Никогда не забыть Коле того дня, когда он впервые получил самостоятельную работу: надо было снять фрезой топкий слой с пластинки, которая носила ласковое название «сухарик».

Включив станок, он несколько секунд восхищенно полюбовался тем, как фреза, похожая на какой-то круглый цветок, скорее всего на астру, завертелась с легким жужжанием. «Сухарик» был плотно зажат на столе станка. Поворачивая рукоятку, Коля начал подводить стол к фрезе. Необъяснимое удовольствие наполняло Колину душу. Огромный, блестящий, пахнущий машинным маслом станок подчинялся малейшему движению Колиной руки. Вот захотел – и стальной тяжелый стол бесшумно пополз вверх; а захочет – и он сейчас же пойдет вниз. Ощущение необычайной силы, мощи и власти наполняло Колю гордостью и уважением к самому себе.

Теперь «сухарик» был у самой фрезы. Коля взялся за другую рукоятку и начал медленно и осторожно поворачивать ее.

Товарищи, вы когда-нибудь ощущали радость и счастье оттого, что по вашему веленью, от одного жеста вашей маленькой мальчишечьей ладони круглая, настоящая фреза, сделанная из лучшей быстрорежущей стали, впивается в металл?

Вы когда-нибудь следили блестящими от волнения глазами за тем, как сыплются металлические стружки, обнажая зеркальную поверхность стали?

В эту минуту Коля чувствовал, как будто это не фреза вгрызается в пластинку, а он сам, Коля Белых; его сердце билось сейчас не в груди, а где-то внутри станка, и если бы сейчас что-нибудь случилось с машиной, то то же самое должно было немедленно случиться и с ним.

И потом весь день он жил, оглушенный каким-то особенным ощущением, и когда пытался себе объяснить его, то каждый раз вспоминал: «Ах, да! Ведь я же сегодня работал на фрезерном станке!»

Вот этот самый Коля Белых жил напротив Митиной комнаты и каждое утро насмешливым голосом осведомлялся:

– Как тисочки, в порядке?

Однажды вечером произошло, наконец, генеральное сражение между слесарями и фрезеровщиками, которое чуть было не закончилось рукопашной схваткой.

Началось с мелкой стычки.

Коля Белых позволил себе в коридоре общежития под самой дверью соседей громко сказать насчет слесарей, что, дескать, это «народ мелкий и только зря небо коптят».

Митя распахнул дверь своей комнаты и сказал:

– А ну, повтори!..

– Подумаешь! Захочу и повторю.

– Попробуй.

– И попробую.

– А вот не посмеешь.

– А вот посмею.

Митя Власов наступал, Коля Белых отступал. На военном языке это называется: заманивать противника.

Наконец получилось так, что Митя оказался в противоположной комнате, в которой сидели друзья Коли Белых, фрезеровщики. Но и Митя уже был к этому времени не одинок: за его спиной в дверях стояли староста Петя Фунтиков и Сережа Бойков.

– Держись, ребята, – рассмеялся Коля Белых. – Вон сколько их поднавалило, – даже стульев не хватит!

– Ничего, мы постоим, – угрожающе сказал Петя Фунтиков.

– Правильно, – обрадовался Коля. – Когда фрезеровщики сидят, слесари должны перед ними стоять.

– Вам сидеть можно, – подтвердил Митя Власов. – Работа у вас не пыльная, за вас станок работает.

– Как это – за нас? – спросил Коля.

– Очень просто: наладил, включил и поплевывай.

От этого оскорбления повскакивали с мест все фрезеровщики, и в общем гуле возмущенных голосов почти ничего нельзя было разобрать, кроме отдельных выкриков:

– Много ты понимаешь!

– Кроме своих тисков, ни черта не видел…

– Да чего с ними разговаривать…

Коля подошел к Фунтикову вплотную и, задрав голову кверху, потому что тот был намного выше его, спросил:

– Давай по-честному, – завидно?

– Ни капельки.

– Рассказывай! Небось, если б мог, давно к нам перебежал бы.

– А я мог, да не пошел.

– Мы все могли, нам предлагали, – подтвердил Сережа Бойков.

– Врите больше, – сказал Коля.

– Да нет, они не врут, – вступился за них белобрысый фрезеровщик. – Им вправду предлагали при поступлении, но только они по серости своей не разобрались и подались на слесарей.

Фрезеровщики дружно расхохотались.

Вперед вышел Сережа Бойков.

– Ты в кафе-автомате бывал? – спросил он у Коли Белых.

– Ну, бывал, а тебе что?

– А то, что твоя работа, как около автомата. Ума для этого не надо.

– У тебя с напильником больно умственный труд.

– Ясное дело – умственный, а то какой же? Шабрить умеешь? Нет! Что такое слесарь-лекальщик, знаешь? Это профессор, понимаешь? Он с точностью до микрона работает…

– А ты станок с делительной головкой видел? – перебил его распаленный Коля. – Настроить его можешь? Про нас в газетах чуть не каждый день пишут: скоростники, две с половиной тысячи оборотов, пожалуйста, вот читай…

Коля рванул из кармана гимнастерки газетные вырезки и сунул их под нос Пети Фунтикова. Всё, что писалось о фрезеровщиках-скоростниках, он аккуратно собирал, вырезывал и подклеивал.

Петя отвел его руку с вырезками:

– Не про тебя ж написано. Чего хвастаться.

– Как не про меня? Я – фрезеровщик.

– Ну, положим, не про тебя всё-таки, – миролюбиво сказал комсорг группы фрезеровщиков Ваня Тихонов. – И чего вы, ребята, расшумелись? Подумаешь, капитал не поделили…

– А чего он в самом-то деле! – остывая сказал Митя Власов.

– Ты тоже хорош. «Наладил, включил и поплевывай»… Зачем людей обижать?

– Он первый начал.

– Маленькие. Еще бы поспорили, чей папа сильнее… Если хотите знать, – так умные люди как считают? Все профессии хороши.

Пете Фунтикову стало обидно, что не он унял спор, а комсорг другой группы. Чтобы поддержать честь своей группы, он сказал:

– У нас давно все так и считают. Нас если не трогать, мы смирные. Ты скажи, что у человека веснушки, – это пожалуйста, на это мы не обижаемся, а профессию не трогай.

Спор был исчерпан, но слесаря не уходили. Надо было сказать что-то еще, чтобы обе стороны чувствовали себя в равном положении. У фрезеровщиков было то преимущество, что спор происходил на их территории и уход слесарей мог расцениваться как отступление.

Чтобы облегчить положение гостей, комсорг сказал:

– Садитесь, ребята; в ногах правды нет.

Сели. Хозяева переместились на свои постели, уступив гостям стулья.

Ваня весело оглядел всех и спросил:

– Ну как, отошли?

– А мы ничего. Нам что, – мирно ответил Митя, словно это не он только что яростно подступал к фрезеровщикам и готов был ринуться в драку.

Как хороший, гостеприимный хозяин, Ваня нашел, наконец, верный способ, который мог бы легко примирить их.

– Может, споем? – предложил он.

Затянул слесарь Сережа Бойков. Подхватил фрезеровщик Коля Белых.

Сережа пел тоненьким голоском, заводя зрачки под самые веки, так, что глаза его казались слепыми. У Коли голос был погуще и лицо во время пения остановившееся, как на фотографии.

К песням ребята относились серьезно, с душой, они были заворожены мелодией. Сейчас никто из них не пошутил бы, не выкинул бы какого-нибудь коленца, – это считалось бы оскорбительным.

Спели сначала про казака, «каким ты был, таким остался». Затем затянули украинскую: «Стоить гора высокая». Эту песню привез в своем деревянном сундучке полтавчанин Сеня Ворончук. Спели белорусскую, спели грузинскую…

И каждый юноша думал, что все эти песни написаны о нем. Он и казак лихой, он и жил на горе высокой, он и разыскивал девушку по имени Сулико.

Песни окончательно примирили их; им казалось, что они выложили друг перед другом всю свою душу…

От песни гораздо легче перейти к мечтам.

– В будущем году кончу ремесленное, пойду в техникум, – сказал вдруг Ваня Тихонов. – Я себе записал, что должен успеть за пять лет, а теперь буду постепенно вычеркивать.

– Много записал? – спросил Митя. Ему понравилась эта идея.

– Две страницы в одну линейку. Я с шестого класса начал, но только иногда приходится подправлять. Ну, что я год назад был? Мальчишка. Записал, например, – научиться фотографировать. Сейчас, конечно, пришлось изменить…

– Такие мелочи, ясно, не стоит, – сказал Коля Белых. – У тебя потому и получилось две страницы, что ты всё подряд записываешь. Мне б одного листочка хватило: кончить ремесленное, поступить на огромный завод, получить шестой разряд… Вполне на пять лет хватит. Ну, конечно, одеться прилично; чтоб деньги всегда были…

– Это не называется мечта, – презрительно сказал Митя. – Это всякий может.

– А по-твоему, мечта – это когда не может?

– Нет. Когда кажется, что невозможно, а ты сумел.

– Ну, например?

– Например, – покраснев до ушей, сказал Митя, – лауреат Сталинской премии. Нам тут про Зайчикова мастер рассказывал… Он на одном ленинградском заводе…

Вспомнив, что Зайчиков – слесарь, Митя запнулся и замолчал. Поднимать об этом разговор после общего умиротворения, пожалуй, не следовало.

– Хватил! – присвистнул Коля Белых. – Зайчиков такой человек…

Он тоже замолчал, вспомнив, что лауреат Сталинской премии Зайчиков, хотя и слесарь, но биографию его он всё-таки вырезал из газеты, – очень уж замечательный человек.

– Зайчиков – это, брат ты мой…

– Конечно, хватил, – охотно согласился Митя. – Мы ж про мечту говорим. Я ж не говорю, что это надо в тетрадку записывать. Это в уме.

Петя Фунтиков степенно и рассудительно заметил, что если намечать план для себя, то надо исходить из реальных возможностей. Костюм и деньги – чепуха. Вот, например, образование – это дело. Его ни пропить, ни проесть никогда нельзя. И на спине его не носить. Он лично учится в вечерней школе в восьмом классе. Жизнь покажет, как ему поступать дальше. Он еще в детстве так много думал о будущем, что теперь зарекся загадывать наперед.

– Так у тебя же специальность уже есть. Ты слесарь.

– Мало ли кто со слесаря начинал, – загадочно сказал Петя.

Ваня Тихонов возразил, что взрослые тоже думают наперед. Об этом думают не только отдельные люди, а целое государство.

– То совсем другое дело, – сказал Петя, чувствуя, что его позиция зашаталась.

– Почему другое? Государство состоит из людей. Раз у него есть план, – значит, и у отдельного человека, тем более, может быть план.

– Конечно, – согласился Митя. – Я, например, обязательно должен мать к себе перевезти.

– Куда?

– Куда я, туда и она.

– А хозяйство? – спросил Петя.

– Была б мать, а хозяйство заведется, – сказал Сережа, выросший в детском доме. – А у меня, ребята, всё не как у людей. Какие-то дурацкие фантазии…

Он смущенно умолк, но товарищи с таким любопытством смотрели на него, что Сережа приободрился.

– Только вы не смейтесь… Вот проходит много лет. Я иду по городу, захожу в такое хорошее высотное здание, со швейцаром, сдаю кепку на вешалку, подымаюсь на лифте. На дверях написано: «Министр П. Фунтиков». За столом сидит Петька…

– Ну, а дальше?

– Дальше ничего. Сидим, ремесленное вспоминает. Я ж вас предупреждал, – глупые фантазии. Или, например, приземляюсь на Северном полюсе. Зимовка. Начальник зимовки – Митька Власов.

– Ну?

– Садимся, вспоминаем ремесленное.

– А ты-то сам что делаешь? – спросил Ваня Тихонов.

– В том-то и дело, что про меня ничего не видно. Всех вас вижу, а себя нет. И самое интересное, как вы сначала меня не узнаёте, спрашиваете, по какому делу, а потом мы начинаем радоваться и вспоминать училище.

– А ты переверни наоборот, – засмеялся Коля Белых, – в кабинет министра входит Фунтиков, а ты сидишь за столом.

– Лишь бы империалисты войну не начали, – сказал вдруг Ваня Тихонов. – Сколько разорения прошлая война принесла!

– Это еще не самое главное, – сказал Митя. – Самое главное – людей жалко. У меня отца на войне убили.

– И у меня, – сказал Коля Белых.

– И у меня, – сказал белобрысый фрезеровщик.

– Мой отец в артиллерии служил, – добавил Коля. – Вообще-то он трактористом был. Вот, глядите, фотография.

Он протянул карточку ребятам и пояснил:

– Это мы с ним в Смоленск приезжали; он в ту весну две нормы на своем тракторе вспахал – и ему грамоту в Смоленске дали.

– А это кто?

– Это мать. Она в сорок четвертом померла. Долго болела, ходил я за ней, ходил, а вот не выходил. Жили тогда в землянке, я-то крепкий был, мне хоть бы что, а она простыла, у нее легкие слабые стали…

– Это что у тебя полосатое в руках? – спросил Ваня Тихонов.

– Да так, ерунда; я ж тогда маленький был; отец купил в магазине тигра; ну, я с ним сфотографировался. А через полгода отца убили. Я тогда ничего не понимал. Плакать плакал, потому что страшно было, что мать целые дни плачет, но по-настоящему не понимал…

– Ты отца хорошо помнишь? – спросил Митя.

– Помню. Я его во сне сколько раз видел.

– Другой раз и просыпаться неохота, еще б с ним побыл, – сказал Митя. – Мой отец мотористом на мельнице работал. Домой придет белый от муки, я до сих пор помню, как его куртка пахнет. А лицо в точности не помню. Он из Лебедяни на войну ушел; мы его с матерью до военкомата провожали. Долго, наверно, у ворот стояли; отец вышел в солдатской форме, взял меня на руки, велел о матери заботиться…

– Неужели и слова помнишь? – с завистью спросил белобрысый фрезеровщик.

– Нет, – сознался Митя. – Слов, конечно, я не помню. Мне мать за эти годы много раз рассказывала, как мы отца провожали, как он меня на руки поднял. Ну, я теперь уж и не знаю, что сам запомнил, а что мать рассказала. Война тогда около нас была, под Ельцом. Слышно было, как из пушек стреляли. Я всё думал: это отец прямой наводкой… А он, оказывается, совсем на Украине был. Потом пришло извещение – пропал без вести. Я уж тогда в первый класс пошел. По секрету от матери написал печатными буквами отцу на полевую почту, думал, – может, всё-таки ответит. Потом каждый день бегал почтальона встречать. Пришел ответ через месяц; политрук написал… Я матери так и не показал, чтоб второй раз не расстраивалась.

Митя вынул из кармана пожелтевший листок бумаги, свернутый треугольником, и показал товарищам. Ребята не взяли в руки письмо, а только посмотрели на адрес, написанный печатными буквами; очевидно, неизвестный политрук хотел, чтобы каждое слово было понятно осиротевшему мальчику.

– Пустили б меня за океан, я б им такое сказанул! – Сережа Бойков от злости даже поднялся со стула.

– Тебя не хватало, – улыбнулся Ваня. – Без тебя дипломаты дают им жизни.

– Ну, всё-таки они дипломаты, им как следует выразиться нельзя. А я б сказал, что у нас в училище на родительское собрание тети приходят, бабушки, мамы, а отцы не ко всем приходят, потому что их нет – убиты на той войне. Я б сказал, что у Вани план есть на пять лет; можно всем показать, – там про войну ничего не написано. Митька лауреатом хочет быть. Фунтиков электростанцию поедет строить в деревню… Вы нас лучше не трогайте…

– Ну, Вышинский им то же самое и говорит.

– Я понимаю, – помотал головой Сережа. – Но только они думают, – это министр говорит, это еще не так страшно. А я совсем другое дело…

– Ох ты!.. – засмеялись ребята.

– Чего смеяться? – сказал Митя. – Это он верно говорит. Мы – народ…

Ваня Тихонов тоже поддержал Сережу, хотя и сказал, что вряд ли ему нужно ехать за океан.

Время было позднее. Спели еще одну песню на прощанье, и слесаря ушли к себе. Была забыта ссора. Да и какие могли быть серьезные ссоры между слесарями и фрезеровщиками, между юношами одной и той же биографии, между молодыми людьми допризывного возраста!

2

Заявление Мити Власова прочитала секретарь комитета Антонина Васильевна. «Прошу принять меня в члены ВЛКСМ, так как я хочу быть в первых рядах советской молодежи».

Одергивая от волнения гимнастерку, Митя слышал эти слова, написанные им самим, и они показались ему удивительно нескромными. Шутка сказать – «в первых рядах»!

Он даже на секунду испугался, как бы кто-нибудь не рассмеялся над его самоуверенностью.

Нет, члены комитета не смеялись.

Несмотря на то, что за столом, перед которым он стоял, переминаясь с ноги на ногу, сидели все знакомые ребята, он видел их сейчас как будто впервые. И смотрели они на него сейчас, как казалось Мите, совсем иначе, так непривычно, что он всё время отводил глаза в сторону, в окно, сквозь которое всё равно ничего не видел.

– Какие будут вопросы к Власову? – спросила Антонина Васильевна.

– Расскажи свою биографию.

Митя так волновался, что даже не разобрал, кто из ребят задал ему этот вопрос.

– Я родился в 1937 году, – начал Митя, растягивая слова, чтобы ответ не показался совсем уж коротеньким. – Окончил пять классов.

«Вот и всё, – тоскливо подумал он. – Вот и вся моя биография»

А так хотелось именно сейчас сообщить всему комитету какую-нибудь особенную подробность своей жизни, но ничего значительного в запасе нет. Митя подумал, что, наверное, это даже нельзя называть еще автобиографией, когда человек – рассказывает, что он родился, а потом учился в пятом классе. Наверное, автобиография у него получится гораздо позже.

Сейчас это просто муки, например, заполнять анкету. Два дня назад ему пришлось заполнять анкету на том заводе, где он должен будет проходить практику. До чего ж было неприятно на столько вопросов отвечать однообразно: «Не служил», «Не участвовал», «Не имею»… Всё «не» и «не»…

А какие великолепные вопросы:

«Участвовал ли в гражданской войне?»…

«Нет, к сожалению, не участвовал. Я не скакал рядом с Чапаевым. Я не брал Зимний дворец. Я не бил Врангеля. Больше того: я даже не видел этого, меня не было тогда на свете; но если бы я был тогда на свете, я бы вихрем несся рядом с Чапаевым, я бы лично выстрелил с «Авроры» по Зимнему дворцу, я строчил бы из пулемета по Врангелю…»

«Участвовал ли в Отечественной войне?»

Что может быть для Мити мучительней этого вопроса? Да нет же, не участвовал. «Ну как я мог участвовать, когда я родился только в 1937 году? Виноват я, что ли? И можете нисколько не сомневаться, что, появись я на земле раньше, я был бы в Краснодоне около Олега Кошевого и самым задушевным моим другом был бы Александр Матросов».

«Какие имеете правительственные награды?»

«Никаких не имею. Есть у меня пятерка по математике и четверка по русскому языку, но это нельзя считать правительственными наградами…»

– Устав ВЛКСМ знаешь? – спросила Антонина Васильевна.

– Знаю.

– Какими орденами награжден комсомол?

– Двумя орденами Ленина, орденом Красного Знамени и орденом Трудового Красного Знамени.

– Расскажи, как ты учишься.

– Я учусь… – сказал Митя и остановился. Он не знал, с чем начать. Рассказывать, какие у него оценки, Митя считал лишним: на столе лежал журнал группы. Нет, комитету он должен рассказать что-то такое, чего ног в журнале.

– Я учусь в шестой группе, сказал Митя; хотя это было известно, но ему легче было начать с самого начала. – У нас дисциплина в цеху хорошая, а в классе хромает. Вообще мы практику любим, а теории у нас идет хуже.

– У кого это «у нас»? – спросила Антонина Васильевна.

– У меня тоже, – покраснев, сказал Митя.

– Что ж, это, по-твоему, правильно?

– Нет, это, конечно, неправильно, – ответил Митя. – Но только ничего с этим пока сделать не могу.

«Не примут теперь», – подумал Митя и быстро добавил:

– Я знаю, что практики без теории не бывает. То есть она, конечно, бывает, но только лучше, если они вместе.

– Ну, а скажи: каким должен быть комсомолец?

– Комсомолец должен показывать всем пример.

– Какие книжки ты прочитал за последнее время?

– «Молодую гвардию», «Повесть о настоящем человеке», потом «Всадник без головы», но это можно не считать, – быстро добавил Митя.

– Нет, уж, раз прочитал, так считай.

– Ну, а что в мире делается, ты знаешь? – строго спросил второклассник Вася Андронов. Он был маленького роста и недостаток роста восполнял чрезмерной строгостью.

– Поясни свой вопрос, – попросила Антонина Васильевна.

– Я понимаю, – сказал Митя. – Он у меня спрашивает про текущий момент.

– Можешь ответить?

– Смешно. Конечно, могу.

– Где сейчас идет война?

– В Корее. Ким Ир Сен хочет, чтоб корейскому народу было хорошо, чтобы ему свободно жилось, и китайцы тоже им помогают, а американцы бросают бомбы на мирные города. Им никого не жалко, они думают только про свою выгоду.

– Ну, а как ты лично отвечаешь на поджигательскую политику капиталистов? – спросил Вася Андронов.

– Я лично сделал досрочно пять гаечных ключей, имею отличную оценку по практике и у меня нет ни одной тройки по предметам.

Если бы сейчас в комнате комитета ВЛКСМ присутствовал какой-нибудь сторонний, совершенно объективный наблюдатель, он бы с предельной ясностью почувствовал, что мальчик Митя Власов из Лебедяни, ученик ремесленного училища, вступил в непримиримую борьбу с врагами мира на земле. И он бы почувствовал, сторонний наблюдатель, что Митя пользуется в этой борьбе благородными и честными приемами, чего никак нельзя сказать о его врагах.

– Какое твое семейное положение? – спросила Таня Созина, единственная девочка в комитете.

– Мать живет в Лебедяни.

– А отец?

– Убит на войне.

– Кто рекомендовал Власова в комсомол?

– Комсорг группы Ворончук и Сергей Бойков.