Текст книги "Елена"

Автор книги: Ивлин Во

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Теперь они поют про бичевание Боадикки [8]8
  Боадикка – предводительница одного из кельтских племен Британии, возглавившая в 62 г.н.э. восстание против римлян, которое потерпело поражение.


[Закрыть], – сказал Коль. – Для римлян это довольно щекотливый сюжет, но моему простому народу он очень дорог.

Содержание монотонного речитатива было известно Елене вряд ли хуже, чем ее отцу, поэтому она перестала следить за перечислением убийств и кровопролитий и погрузилась в грезы, которым предавалась с самого детства. Наверное, у каждой из десяти дам тоже был свой тайный способ коротать время – так неподвижно сидели они на своих десяти жестких креслах. Елена в такие минуты воображала себя лошадью – этой игрой она увлекалась с тех пор, как стала обладательницей первого собственного пони. В бешеной, захватывающей дух скачке неслась она мысленно вперед – то через головоломные, непосильные препятствия, преодолевая их великолепными прыжками, то по бескрайнему гладкому дерну, который мягко пружинил под копытами. Бесчисленное множество раз скакала она так в часы одиночества, а в последние годы, когда в ней начала пробуждаться женщина, эта игра стала еще более волнующей – теперь в ней участвовало уже двое. Воля всадника передавалась ей через натянутые поводья, каждое движение его руки в перчатке она ощущала по нажатию удил на свой теплый и нежный язык; ей были понятны все его мимолетные желания, все его команды – то ласковые, то строгие, то едва ощутимые, словно взмах ресниц, то жесткие, как сталь, беспрекословные, подкрепленные уколом шпор или острым ожогом от удара хлыстом. А ее собственная строптивая воля побуждала избавиться от узды, сбросить давящее на спину седло и стиснувшие ее бока сильные ноги, развеять самодовольное спокойствие всадника, заставить его ощутить неукротимость бьющейся под ним жизни, не дать ему ни одной поблажки, вынудить его напрячь все силы и отдаться борьбе всем своим существом. И вот напряжение игры достигало высшей точки, – тогда, в мыле и кровавой пене, наступала сладкая минута покорности и полного слияния, когда оба, лошадь и всадник, превращались в единое целое, в одно существо, неудержимо стремившееся вперед так, что под ногами гудела земля и только встречный ветер свистел в ушах. «А у этой гнедой кобылки изрядный норов!»

Так предавалась скачке Елена, пока под сводами зала заунывно звучала песнь о смерти ее предков.

– Сейчас они поют про Цимбелина [9]9
  Цимбелин – вождь одного из кельтских племен Британии; покорил триновандов и сделал своей столицей Камулодун (современный Колчестер).


[Закрыть], – сказал король.

Через некоторое время рука, державшая поводья, заставила лошадь успокоиться, мягким нажимом снова перевела на шаг, потрепала ее по холке, и она в ответ встряхнулась, звякнув серебряными бляхами сбруи. Они ехали не спеша, словно влюбленная пара, рука об руку прогуливающаяся по берегу реки, пока его едва ощутимое движение, легкий толчок шенкеля, волнующий нажим удил не заставил ее встрепенуться и вновь пуститься вскачь по зеленым лугам живой юной фантазии.

Песнопение кончилось, и в глотках певцов забулькал медовый напиток. Волынщик вытряхивал слюну из дудок, скрипачи подтягивали струны. Громкие аплодисменты короля заставили всех сидевших в зале ненадолго очнуться от размышлений – но лишь ненадолго: как только все осушили кубки, музыка заиграла снова.

– А это совсем недавняя песнь, – сказал Коль. – Ее написал главный бард моего деда в память о разгроме Девятого легиона.

И старый король, завернувшись в тогу, в которой, вопреки столичным обычаям, всегда сидел за столом, даже заурчал от удовольствия.

Легкими шагами выступала Елена в привольном мире своего воображения, изящно ставя стройные ноги, покусывая удила, потряхивая сверкающими пряжками и бляхами уздечки, натягивая поводья, словно струны, нежно и любовно гордясь перед всем миром своим рыцарственным всадником.

А Констанций тоже мысленно ехал, торжествуя победу, – но не на триумфальной колеснице по улицам Рима, пропахшим потом и чесноком, не вслед за закованными в цепи покоренными властителями, экзотическими животными, раздатчиками милостыни, авгурами, акробатами и почетной охраной, не во главе пышной парадной процессии, а на коне, впереди своих поредевших в битвах, но победоносных легионов, в самом средоточии власти, вступая в безраздельное владение ею. Его встречали толпы людей; лица одних были угрюмы, других – полны страха или благодарности за временное избавление, но все пристально всматривались в него, пытаясь догадаться, что ожидает их теперь. Таков был триумф Констанция, не спеша, в своей походной форме, въезжавшего в покоренный им, исполненный тревоги мир.

И тут он, лениво обводя глазами зал, посмотрел на дам, сидевших в ряд у дальней стены с выражением упоения на лицах. Равнодушно, почти не видя их, он переводил взгляд с одной на другую, пока не дошел до самой крайней, которая возвышалась над остальными на полголовы, хотя и сидела ниже всех. Она подняла глаза, и их взгляды встретились. Они долго смотрели друг на друга – сначала как чужие, погруженные каждый в свои мысли, но потом словно две капельки влаги на запотевшей стенке кувшина, которые медленно, то и дело останавливаясь, стекают по ней, вдруг соприкасаются и, превратившись в одну большую каплю, устремляются вниз крохотным водопадом. Все теми же легкими шагами выступала Елена, неся на себе в седле торжествующего триумфатора – Констанция.

Так с Констанцием случилось нечто небывалое и непреднамеренное, нечто такое, к чему он со всеми своими талантами был отнюдь не готов: он влюбился.

2
ПРЕКРАСНАЯ ЕЛЕНА, ДОБЫЧА ПОБЕДИТЕЛЯ

Наутро после пира Констанций проснулся рано, чувствуя себя совсем разбитым, – так всегда действовало на него выпитое накануне, даже в тех провинциях, где пили только виноградное вино. Как подобает опытному офицеру, он постарался поскорее отвести душу на своих подчиненных. Уже несколько недель он поручал утренний обход конюшен своему легионеру, но такое серое похмельное утро как нельзя лучше подходило для укрепления дисциплины.

Как он и ожидал, без него все делалось спустя рукава и не вовремя. Он прочитал это в глазах легионера, когда тот отдавал ему честь; это было видно по тому, как стояли в строю солдаты; кони были вычищены кое-как, повсюду валялась разбросанная солома. Больше того – в конюшне находилась какая-то девушка. Он увидел ее со спины через приоткрытую дверь комнаты, где хранилась сбруя, – рыжеволосую девушку, которая, к его удивлению, стояла, надев на себя уздечку. Она обернулась к нему и, вынув изо рта удила, улыбнулась.

– Что-то ты поздно, – сказала Елена. – Надеюсь, это ничего, что я посмотрела, какая у тебя уздечка? Старикан, который тут распоряжается, говорил, что ты будешь недоволен, но я сказала, что ничего не случится. Знаешь, он ничего не понимает в лошадях. Он думает, что они из Галлии.

– Так оно и есть, госпожа, – сказал легионер, обрадовавшись, что разговор перешел на более безопасную тему. – Мы все из Галлии – а раз солдаты, то, значит, и кони. Так у нас полагается.

– А вот и нет. Я сразу увидела – они с юга, из конюшни Аллекта. Он прислал мне как-то одного коня со своего завода – они же совсем особенные. Ведь верно? – обратилась она к Констанцию.

– Ты права, – ответил он, – мы сменили коней в Силчестере. А что ты тут делаешь?

– О, я всегда захожу сюда, когда приводят новых коней, – просто посмотреть.

– И примерить сбрую?

– Ну да, если вздумается. Послушай, а ты скверно выглядишь.

– Ладно, солдат, можешь заниматься своим делом.

– Правда, ты совсем зеленый.

– Мы с тобой, по-моему, вчера виделись.

– Да.

– Чем ты занимаешься, когда не болтаешься на конюшне?

– О, я пока только учусь. Понимаешь, я дочь короля Коля, а мы, бритты, высоко ценим хорошее образование. Как тебя зовут?

– Констанций. А тебя?

– Елена. Констанций Зеленый – вот самое подходящее для тебя имя.

– А для тебя – Елена, Конюшенная Девчонка.

Так в легкомысленной болтовне на рассвете прозвучали впервые эти прозвища: Хлор – «зеленый» – и Стабулярия – «конюшенная девчонка», чтобы навсегда остаться на страницах истории.

Времени на ухаживание в планах Констанция отведено не было. Даже сам его заезд в Британию не был предусмотрен и не имел никакого отношения к полученному им главному поручению – если бы об этом стало известно начальству, не миновать бы неприятных объяснений. Однако, сделав все остальные дела быстрее, чем он предполагал, и имея в своем распоряжении еще месяц, Констанций решил тайком пересечь пролив и своими глазами взглянуть на эту редко посещаемую колонию – составить о ней собственное мнение, пополнить свои знания о сложной системе управления империей, познакомиться еще с одним-двумя влиятельными людьми. Но он никак не предвидел, что может там влюбиться.

Тем не менее это произошло, и нужно было срочно принимать меры. Он явился к Колю и попросил руки его дочери.

– Все это очень мило, – сказал король недовольно, – только я ничего про тебя не знаю.

Он уже успел присмотреться к гостю – и трезвому, и во хмелю, – и тот ему не понравился. Констанций показался Колю занудой и в то же время хитрецом: занудой в пьяном виде и хитрецом – в трезвом. Он совсем не соответствовал представлениям Коля о том, каким должен быть римлянин благородного происхождения. Командующий гарнизоном, к которому король обратился, как только возник вопрос о женитьбе, сказал в точности то же самое: «Я про этого типа ничего не знаю».

– А про меня почти нечего знать, – ответил Констанций. – Но это только пока.

– А как насчет твоего рода?

– На этот счет можешь быть совершенно спокоен.

– Да?

– У меня есть основания оставаться в тени.

– Да?

– Но могу тебя заверить: в этом отношении наш брак не будет неравным.

Коль подождал, не скажет ли Констанций еще что-нибудь, но больше ничего не услышал. Тогда он сказал:

– Должен заметить, что мы здесь, в Британии, может быть, несколько старомодны, но у нас всему этому еще придается большое значение.

– В самом деле?

Перед Констанцием снова встала проблема, которая не давала ему покоя уже несколько дней и которую он считал для себя давно решенной. Он намеревался хранить свою тайну до тех пор, пока не покинет Британию и не окажется на другом берегу Рейна. Но теперь ему стало ясно, что отделаться от Коля общими словами не удастся: согласно нехитрым жизненным правилам старого короля, всякий, кто имеет основание гордиться своими предками, обязан нанять оркестр и положить свою родословную на музыку.

Наконец Констанций заговорил:

– Ты имеешь право узнать то, о чем спрашиваешь, но я должен просить тебя сохранить это в тайне. Когда ты все услышишь, ты поймешь мои колебания. Было бы лучше, если бы ты поверил мне на слово, но раз уж ты настаиваешь... – Он сделал паузу, чтобы придать своим словам больше веса. – Я принадлежу к императорскому роду.

Это не произвело на короля большого впечатления.

– Ах, вот как? – сказал Коль. – Впервые слышу, что на свете есть такой род.

– Я внучатый племянник Божественного Клавдия. А также, – добавил Констанций, – Божественного Квинтилия, чье царствование было хотя и кратким, но совершенно законным [10]10
  Клавдий – имеется в виду Клавдий II, правивший в 268-270 гг., один из так называемых «солдатских императоров», которых провозглашали войска. Успешно воевал с алеманами и готами.
  Квинтилий – его преемник, умерший (или убитый) через несколько недель после того, как был провозглашен императором.


[Закрыть].

– Ну хорошо, – отозвался Коль, – Божественные – так Божественные, а кто они были помимо этого? Ты же знаешь, каких императоров мы имели в последнее время: были и такие, о ком не то что песнь сложить, а слова хорошего сказать нельзя. Одно дело – их восславлять, а совсем другое – с ними породниться. Ты должен это понимать.

– По отцовской линии, – сказал Констанций, – я происхожу из древней придунайской аристократии.

– Ну да, – невозмутимо заметил Коль, – все, кто оттуда родом, обязательно древние аристократы. Где у тебя земли?

– Наши родовые земли обширны, но они перешли к другой ветви рода. У меня земель практически нет.

– Ах нет...

Коль кивнул головой и умолк.

– Я солдат. Я живу там, где служу.

– Ну да, – отозвался Коль и снова замолчал, а потом сказал: – Ладно, я поговорю с дочкой. У нас здесь свадьбы устраивают не совсем так, как там у вас, на Дунае. Решать Елене.

Когда Констанций это услышал, на лице его промелькнула легкая, но самоуверенная улыбка, и он распрощался с королем.

– Меда и музыку! – рявкнул Коль, и в зал вбежали барды. – Нет, вас не надо – только трех скрипачей и волынщика. Мне надо подумать.

Через некоторое время он, немного успокоившись, послал за Еленой.

– Прости, что прервал твой урок.

– У нас как раз был перерыв, папа. Я ходила на конюшню посмотреть, как там Пилат. У него была засечка, но ко вторнику он поправится.

– Елена, у меня только что побывал этот хлипкий молодой офицер из ставки с необыкновенно дерзкой просьбой. Он хочет на тебе жениться.

– Да, папа.

– Он состоит в родстве с Божественным – как его там? – ну, с этим ужасным типом, который не так давно был императором. Говорит, что родом откуда-то с Балкан. Ты ведь не пойдешь за него, правда?

– Пойду, папа.

– Стоп! Выйдите вон, – приказал Коль своему оркестру. – Забери кубок и уходи, – сказал он рабу. Последние отголоски музыки замерли под сводами зала, послышались торопливые удаляющиеся шаги, и наступила тишина. – Перестань вертеть эту штуку, – сказал он Елене.

– Это просто цепочка от уздечки. Тут погнулся крючок.

– Спрячь ее. Не туда! – воскликнул он, увидев, что Елена спустила цепочку за ворот рубашки. Она только повела плечами, чтобы стальные кольца удобнее легли между ее грудей.

– Все, спрятала.

Она стояла прямо и неподвижно, держа руки за спиной и только шевеля пальцами.

– Ведь когда-нибудь мне все равно придется за кого-нибудь выйти, ты же знаешь, – сказала она.

– Не могу себе представить зачем. Я никогда не смотрел на тебя как на девушку.

– О, папа...

– Другое дело – твои сестры: девицы как девицы, пухленькие, прекрасно готовят, шьют. Не проходит недели, чтобы кто-нибудь не просил у меня их руки. Но от тебя, Елена, я этого никак не ожидал. Ты похожа на мальчишку, ты скачешь на лошади, как мальчишка. Твой учитель говорит, что у тебя мужской склад ума, – не знаю, что он имеет в виду. Я думал, хоть ты поживешь дома со стариком отцом. А если уж тебе приспичило замуж, то почему за иностранца? Ну да, я знаю, все мы римские граждане и все такое, но мало ли кто считается римскими гражданами – и евреи, и египтяне, и эти отвратительные германцы. Для меня они все равно иностранцы. И жить в чужой стране тебе не понравится.

– Я должна буду следовать за Констанцием, куда бы его ни послали. А кроме того, он обещал взять меня с собой в Рим.

– Ох уж мне этот Рим! Спроси командующего гарнизоном – он знаком с одним человеком, который там побывал. Тот все ему рассказал. Ужасное место.

– Я должна увидеть его сама, папа.

– Ты никогда туда не попадешь. В наши дни никто туда не стремится, если у него есть выбор – даже Божественные Императоры. Ты на всю жизнь застрянешь в каких-нибудь казармах на Балканах.

– Я должна буду следовать за Констанцием. В конце концов, папа, мы, троянцы, злополучные потомки Тевкра, всегда жили в изгнании, ведь правда?

Если бы король Коль не отличался исключительной жизнерадостностью, то его состояние духа после этого разговора можно было бы назвать отчаянием. Ему оставалось одно – заняться приготовлениями к свадебной церемонии.

Констанцию не терпелось вернуться на континент, где его ждали дела. Не было времени ни сшить королевской дочери свадебное платье, ни разослать ко всем родственникам герольдов с приглашениями. Успели только посоветоваться с авгурами, чтобы те назначили счастливый день.

В этот день дул сильный соленый ветер с моря и временами из-за туч показывалось солнце. Во дворе замка был, как полагалось, заколот жертвенный бык, и украшавшая его гирлянда из весенних цветов лежала рядом с ним в луже крови, не успевшей впитаться в песок. Невеста и жених преломили на крыльце пшеничный хлебец и вошли в святилище, где в честь богов и Божественного Аврелиана курился фимиам и королевские барды пели эпиталаму, которая заучивалась и передавалась от отца к сыну задолго до того, как на острове услыхали про римских богов.

Невеста и жених до заката восседали на троне в центре зала, а вокруг пировали придворные и офицеры гарнизона. Когда смерклось, новобрачных проводили в комнаты, отведенные Констанцию. Он взял Елену на руки и перенес через порог, хотя ни для него, ни для нее эти комнаты не были своим домом, а служили всего лишь временным пристанищем, недолгим солдатским привалом. Вещи Констанция были уже упакованы и сложены около кровати.

Сквозь туман до них отчетливо доносились музыка и голоса пирующих.

– Я отпустил охрану до утренней побудки, – сказал Констанций. – Надеюсь, что они хорошо проведут время. Нас ждет нелегкий путь.

Вскоре пирующие толпой высыпали из зала, неся факелы, и стали с песнями обходить дом. Елена ощупью подошла к окну, переступая босыми ногами через вьюки. В тумане были видны только движущиеся золотистые огненные пятна.

– Там пришли менестрели, Хлор. Иди сюда, посмотри.

Но Констанций лежал неподвижно, невидимый в темноте комнаты.

Песня кончилась. Елена смотрела, как факелы понемногу удаляются, в последний раз вспыхивают и гаснут; голоса становились все тише, а вскоре и совсем затихли. Можно было подумать, что дом новобрачных стоит одиноко, окруженный лишь ночью и туманом.

– Мы как будто одни на острове, правда? Как на том «скалистом острове посреди вод».

– На каком еще скалистом острове? – переспросил Хлор. – Это какой-то из островов Британии?

И Елена, отойдя от окна, вернулась к своему мужу.

На следующий день, пока Констанций отправлял в поход авангард и распределял груз, Елена снова поехала на охоту – в последний раз в этих, таких знакомых ей местах. Леса вокруг Колчестера были давно вырублены – сначала для удобства обороны, а потом на дрова, и от самых стен замка до далекой опушки тянулась пустошь, местами заросшая кустарником и молодой порослью. Вдоль лесных дорог тоже шли широкие просеки, чтобы нельзя было устроить засаду. Там и сям попадались обширные усадьбы со вспаханными полями, а ближе к морю простирались болота, где легкие на ногу олени пробегали без труда, а кони могли утонуть вместе с всадниками, и там собак приходилось плетьми сбивать со следа. Местность была трудная и требовала и от охотников, и от собак умения и большого опыта. Иногда оленя удавалось повалить ударом копья на краю зарослей, но часто собаки вслед за ним скрывались в лесу и догоняли его только в чаще; искусство охотника в том и заключалось, чтобы выгнать дичь на открытое место.

День обещал быть погожим; туман рано рассеялся, оставив на траве росу, а в воздухе – пронзительную свежесть.

– Денек словно по заказу, мисс... то есть мадам, – сказал главный охотник.

Елена ехала на Пилате, сидя по-мужски, так что седло приятно холодило тело там, где оно было натружено за ночь. В одной руке она держала хлыст, в другой поводья и всей грудью впитывала родные ароматы охоты. Запахи конского пота и седельной кожи, свежей листвы и сухих листьев, вздымаемых копытами; звуки охотничьих рогов вдали; живое существо под ней, между ее коленей, такое знакомое и послушное, – все, что она ощущала в это терпкое британское утро, соперничало с воспоминаниями ночи, и в последние часы свободы она вновь чувствовала себя девушкой.

Добыча досталась богатая: два крупных кабана, седых от старости, которые долго увертывались от гончих, а потом, круто повернув, кинулись на охотников и свалились, пронзенные дротиками; бурая лань, которую собаки долго гнали, не раз сбиваясь со следа, и наконец выгнали на вспаханное поле, где она и встретила свою смерть; и наконец, уже к концу дня, благородный олень, редкость в этих местах, – великолепный самец с рогами о четырех отростках, который, описав широкую дугу, прорвался к морю и пал жертвой собак на галечном пляже у самой воды.

Одна только Елена оказалась рядом с охотниками у поверженной добычи: сопровождавшие ее римляне давно остались позади, и о них никто не вспоминал. Маленькая кавалькада пустилась в обратный путь, навстречу заходящему солнцу. Две гончих хромали, но Пилат бодро трусил домой, в свое стойло. Сумерки вокруг понемногу сгущались, и от того возбуждения, которое Елена испытывала утром, не осталось и следа. Стояла уже ночь, когда они въехали в город.

В тот вечер Елена спросила отца:

– Я полагаю, мое обучение теперь закончено?

– Да, – ответил Коль, – закончено.

– А что будет с Марсием?

Король задумался, и его лицо на мгновение подобрело.

– С Марсием? – переспросил он. – Ах да, с Марсием. Он всегда был мне по душе. Большая умница. Жаль, что ему пришлось заниматься обучением девчонки.

– Ты говорил, папа, что отпустишь его на волю, когда мое обучение закончится.

– Разве? Я это действительно говорил? Вряд ли; во всяком случае, не так определенно. И потом – откуда я знал, что твое обучение закончится так скоро? Из Марсия еще много можно выжать.

– По-моему, он хотел бы поехать в Александрию, папа.

– Конечно, хотел бы. И подумай, как плохо бы ему там было. Я все слышал про Александрию – ужасное место, одни софисты и эстеты. Я люблю Марсия. И у нас есть по отношению к нему кое-какие обязательства. Я бы оставил его у себя, но он не совсем по моей части.

– Ты отдашь его мне, папа?

– Дитя мое, ему совсем не место в каком-нибудь гарнизоне. Я смогу немало за него выручить в Галлии, вот увидишь.