Текст книги "За ценой не постоим"

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Их эшелон отправлялся на фронт ранним утром, и провожающие – жены, матери, дети – ждали на вокзале всю ночь. Батальон пришел на станцию за полчаса до отправления, оцепления на перроне не было, и женщины хлынули к вагонам, хватая за руки родных людей, торопливо обнимая, целуя. Одни ревели в голос, висли на мужьях, другие, неестественно улыбаясь, чтобы не показать свое горе, все говорили о том, чтобы следил за собой, чтобы ноги держал в тепле, не лез на рожон и не беспокоился о них – проживем, дождемся. Виктор Александрович все искал в толпе жену и не находил, лишь за пять минут до отхода поезда она протолкалась к нему – растрепанная, тяжело дышащая, пробежавшая три километра от проходной завода, с которого ее отпустили по такому случаю. Торопливо сунула в руки сверток с теплыми носками и шарфом, а потом вдруг обняла и стояла, прижавшись, пока не засвистел паровоз и взводный, хлопнув по плечу, не сказал, с непривычной мягкостью, чтобы лез в вагон.

Под Каширой маршевый батальон раскидали пополнением по потрепанным полкам, мешая вновь прибывших с теми, кто уже понюхал пороху. Командиры сбивались с ног, пытаясь за три дня собрать из людей какое-то подобие боевых единиц. Другие равнодушно принимали новичков, рассовывали их по взводам, не заботясь о том, накормлены ли их бойцы, получили ли зимнее обмундирование и даже вооружены ли они, как положено. Федотов попал во взвод к старшине Медведеву и с ужасом понял, что долго он здесь не выдержит. Комвзвода постоянно придирался к новому бойцу, заставлял перекладывать вещмешок, перематывать портянки, изводил снисходительными объяснениями, как надлежит вести себя красноармейцу, и буквально вызверился на шарф, которым Виктор Александрович обматывал шею. Федотов не понимал, что придирчивость старшины объяснялась отнюдь не ненавистью к нескладному красноармейцу. Бывший учитель напоминал Медведеву другого бойца, тоже из интеллигентов, и комзвода изо всех сил старался вбить в Федотова хоть немного той военной науки, что, по его глубокому убеждению, превратила Холмова из рохли в героя. На марше старшина внимательно следил за слабейшим из своих бойцов и про себя порадовался тому, что учитель, как когда-то тот, другой, «выдержал характер», дошел, не выбросив ни противогаза, ни шлема. Медведев не догадывался, что дело совсем не в характере – Виктор Александрович просто боялся навлечь на себя гнев страшного командира…

– Федотов, отведешь этих двоих в штаб батальона, – приказал старшина. – Вдоль оврага до соседей, там покажут.

Ноги Виктора Александровича затекли, и, поднимаясь, он пошатнулся.

– Есть отвести в штаб батальона, – ответил он и старательно вскинул руку к шапке.

– Давай и не задерживайся, – кивнул Медведев.

Федотов еще раз отдал честь и снял с плеча винтовку.

– Пошли, – приказал он, мотнув стволом в сторону задержанных.

Мальчишка Чуприн втянул голову в плечи и торопливо полез через бруствер, сорвался, наконец выкарабкался наружу и встал, дожидаясь остальных. Иванов легко вытолкнул себя на руках и, как показалось политруку, презрительно посмотрел на своего конвоира, который неуклюже выбирался из хода сообщения. Через минуту все трое скрылись в роще.

– Думаешь, он их доведет? – спросил Трифонов, незаметно для себя переходя со старшиной на «ты».

– Доведет, – уверенно сказал Медведев. – Боец он, конечно, говенный, но не гнилой. Интеллигенты – они такие бывают, как кремень. Иногда. Я знаю.

– Ладно, – кивнул политрук. – Больше вроде ничего? Зинченко где?

– В дозор вернулся, – ответил комвзвода, – товарищ политрук…

– Чего?

Голос старшины был какой-то странный, и Трифонов, вглядывавшийся в пустое темно-синее в рассветной мгле поле, невольно оглянулся.

– Спасибо… За Коптяева вам спасибо, товарищ политрук. Он хороший парень, просто сорвался.

Медведев говорил тихо, и от этого молодому политработнику стало как-то особенно неуютно, словно бы он и взводный были соучастниками какого-то постыдного дела, может, даже преступления.

– Слушай, старшина, – подавляя подкатывающее раздражение, сказал политрук. – Для начала давай, если можно, на «ты». Меня вообще Николаем зовут. Тут вроде бы никого нет, урона авторитету не будет, а то когда ты так надо мной нависаешь и шипишь: «товарищ политрук» – как-то не по себе становится.

Старшина с удивлением посмотрел на Трифонова, затем неуверенно улыбнулся и кивнул:

– А меня – Денисом, – и замолчал, не зная, что говорить дальше.

– Ну, так вот, Денис… – Николай сунул руку в карман и вытащил кисет, затем, вздохнув, сунул обратно. – Благодарить нужно не меня, а Гольдберга – окончательное решение было за ним. Он, между прочим, считал, что Коптяева надо арестовать, но оставил, как я решил.

– Я понимаю, – вздохнул Медведев. – Валентин Иосифович – мужик хороший, правильный, но крутой. По нему не скажешь, но… А, да что там говорить.

– Угу.

Трифонов вдруг осознал, что как проснулся – не выкурил еще ни одной папиросы, и от этого курить захотелось совершенно нестерпимо, но поучение комиссара накрепко засело у него в голове. Скрипнув зубами, Николай приказал себе не думать о махорке, об обрывке газеты, как на него насыпается…

– Так вот, – торопливо оборвал он мысли о куреве, – решение было за ним, он согласился нас прикрыть, если что. Так что не будем больше об этом.

Из рощи показалась Пашина с огромным свертком на спине, за ней шел боец и тащил уже вовсе невероятный тюк. Санинструктор подошла к окопу и только теперь заметила старшину и Трифонова.

– Товарищ… политрук, – слегка задыхаясь, сказала девушка. – А вы не могли бы с товарищем… командиром взвода… Очистить пункт медицинской помощи?

Пашина была девушка высокая, красивая и, как многие медики, циничная и острая на язык. Трифонов поначалу думал, что от нее будут одни неприятности, но, к его удивлению, командир роты был иного мнения. Оказывается, ему уже пришлось воевать вместе с медиками женского пола, и лейтенант отзывался о них с огромным уважением. Медведев тоже высказался в том смысле, что Катя, судя по всему, девушка правильная, и затруднений с ней не будет. Санинструктор и впрямь оказалась с характером – все намеки и шуточки бойцов она отбривала так, что шутники и сами были не рады, что начали. В ночь перед выступлением один из красноармейцев из третьего взвода, большой, по его словам, знаток женского пола, одержавший, опять же с его слов, множество побед на любовном фронте, сунулся проверить, точно ли сержант Пашина такая неприступная. Схваченная во сне за руки, девушка бешено ударила «кавалера» лбом в подбородок, и пока тот приходил в себя, вытащила из кобуры наган. Сбежавшиеся на выстрел бойцы застали удивительную картину: несостоявшийся победитель лежал мордой в грязи, закрывая голову руками, и тихо подвывал от страха, над ним стояла белая от ярости Пашина и в руках ее плясал револьвер. Младший лейтенант Берестов осторожно, даже ласково забрал оружие у девушки, после чего жестоко и умело избил виновника происшествия. Поскольку до выступления оставалось три часа, ротный решил делу хода не давать, свидетелей было немного, а комбату, лично явившемуся на шум, сказал, что, разряжая пистолет, произвел случайный выстрел. Ковалев был человек умный, поэтому объяснением удовлетворился, «кавалера» предупредили, что в следующий раз ему ногами отобьют все возможности приставать к девушкам, и теперь уже все поняли, что Пашина – действительно правильная.

Сейчас она скинула тюк на край окопа и, застегнув шинель, махнула рукой, видимо, подразумевая, что товарищ комвзвода и товарищ политрук должны немедленно исчезнуть с ее глаз. Боец, шедший за ней, сбросил свою ношу рядом и, отдуваясь, сел на нее.

– Что там у тебя, Катюша? – спросил Медведев.

– Сено, – махнула рукой Пашина. – На дно постелю, сверху брезент, не на голой же земле им лежать. Давайте, давайте отсюда, товарищи, у вас свои дела.

Трифонову, конечно, не понравилось, что сержант вот так запросто приказывает ему убираться, но, вспомнив, как Пашина отвечала тем, кто пробовал с ней спорить, политрук вздохнул и кивнул старшине. Оба полезли из окопа и, согнувшись, двинулись по ходу сообщения к роще.

– Непорядок это, конечно, – пробормотал Медведев. – Старшему по званию…

– А ты ей прикажи, – хмыкнул Николай.

Издалека донесся сдавленный крик, и Трифонов чуть не врезался в спину старшины.

– Что за… – начал было взводный.

Гулко ударил винтовочный выстрел, за ним второй.

– Федотов! – крикнул Николай и, оттолкнув Медведева, бросился вперед.

Он всегда считал себя неплохим бегуном, поэтому очень удивился, когда Медведев обогнал его и пошел проламываться через подлесок, обрушивая с ветвей пласты снега. В руках у старшины был ППШ, и политрук запоздало сдернул с плеча карабин и загнал патрон в патронник. Он знал, он знал, что с этим Ивановым что-то нечисто, он должен был проверить его внимательней! Вне себя от чувства вины и подступающего бешенства, Трифонов бежал за старшиной, изо всех сил стараясь не отстать еще больше. Роща кончилась внезапно, сразу за ней шел некрутой подъем до гребня холма. Впереди, метрах в двадцати, один человек, стоя на коленях, склонился над другим, лежащим в снегу. Увидев выбежавшего из рощи Медведева, сидящий замахал рукой и голосом красноармейца Чуприна крикнул:

– Сюда! Сюда!

Трифонов подбежал к мальчишке и рухнул на колени рядом со старшиной, который осторожно поддерживал голову красноармейца Федотова. В правой руке Федотов сжимал винтовку, а левую, почему-то черную, приложил к животу.

– Он его ножом ударил, – захлебываясь слезами, затараторил Чуприн. – И хотел винтовку вырвать, а товарищ Федотов в нее вцепился и не отдает, а я его в бок толкнул, тогда он побежал…

Сзади подбежало еще несколько красноармейцев, они толпились, не зная, что делать, пока их не растолкала неведомо откуда взявшаяся сержант Пашина. Приказав всем отойти в сторону, она быстро расстегнула на Федотове шинель и ватник, разорвала гимнастерку и, стерев снегом кровь, принялась бинтовать живот.

– А вы чего столпились? – рявкнул на своих бойцов старшина. – Ты и ты – останетесь здесь, понесете его в батальонный пункт, остальные – по местам, быстро!

– Смотри, наповал уложил!

Один из красноармейцев, ушедший вперед метров на двадцать, показывал куда-то вниз, и Трифонов только сейчас увидел, что в снегу лежит еще одно тело. Он поднялся и подбежал к убитому – «Иванов» лежал ничком, первая пуля учителя математики ударила его в плечо, вторая пробила ватник как раз напротив сердца. Боец осторожно, рукоятью вперед протянул Николаю самодельный нож с коротким, чуть больше десяти сантиметров, узким лезвием.

– Перо, – сказал красноармеец и, видно, заметив недоумение на лице политрука, пояснил. – Нож на бандитском жаргоне. Я в угро [6]6
  Уголовный розыск.


[Закрыть] работал до войны, насмотрелся…

Трифонов толкнул труп ногой и присвистнул – раненный в живот, Федотов сумел уложить врага, не потратив ни одной пули зря.

– Поднимайте его, осторожно! – крикнула сзади Пашина. – А ты молчи, не разговаривай!

Трифонов повернулся и побежал обратно. Бойцы, быстро собрав из двух жердей и пары шинелей носилки, осторожно укладывали на них Федотова. Увидев политрука, Виктор Александрович приподнял голову и слабым голосом сказал:

– Товарищ политрук… Я… Вот, подвел… – голос у него и впрямь был виноватый.

Трифонов выдохнул и сделал знак бойцам остановиться. Политрук присел перед носилками и, взяв раненого за правую руку, осторожно ее пожал.

– Товарищ боец, вашей вины тут нет. Это был… – решение пришло внезапно, и Николай вдохновенно продолжил: – Это был диверсант. Понимаете? Немецкий диверсант, отлично подготовленный. – Николая понесло. – Настоящий головорез. Вы молодец – не дали ему завладеть оружием и застрелили его. Объявляю вам благодарность.

Жалкое выражение на лице Федотова сменилось почти радостью, он облегченно вздохнул и сказал:

– Служу трудовому народу. Он очень опытный… Сказал, что снег из сапога вытряхнет, нагнулся… Я даже ничего заметить не успел.

– Все, все, хватит разговоров, – резко приказала Пашина. – Несите его, быстрее, только не растрясите!

Бойцы подняли раненого и осторожно понесли на батальонный пункт приема раненых.

– Думаешь, и впрямь диверсант? – спросил старшина, глядя им вслед.

– Да какой диверсант, – махнул рукой Николай. – Дезертир, судя по всему, может, из уголовников, – он показал Медведеву нож. – Просто… Ну да ты сам все понимаешь.

Медведев кивнул и обернулся к Пашиной, которая собирала свою сумку:

– Катенька, он выживет?

Санинструктор молча взяла из рук Трифонова нож, покрутила его и отдала обратно.

– Лезвие короткое, а ел он недавно. До этого двенадцать часов марша без еды – кишечник должен быть пуст. Если организм крепкий – должен выжить.

Она повернулась и пошла обратно. Политрук и старшина посмотрели друг на друга.

– Ну…

– Ну…

– В один голос, – хмыкнул Трифонов. – Ладно, я на командный пункт – пора ротного поднимать, если он уже не проснулся.

– Товарищ политрук… Коля, а с ним что делать? – Медведев кивнул на Чуприна.

Боец Чуприн переминался с ноги на ногу почти на том же месте, откуда махал рукой и кричал: «Сюда-сюда». Он очень боялся сурового старшину и еще больше – молодого парня с серьезным лицом и нарисованной на рукаве шинели звездой. Но страшнее всего была мысль, что эти двое сейчас повернутся и уйдут, и боец Чуприн снова останется один и будет блуждать по этим сырым холодным холмам, перелескам, никому не нужный. Трифонов посмотрел на паренька, потер подбородок, не зная, на что решиться. Снова подступили мысли о куреве.

– А, да что тут, в самом деле, – он махнул рукой и повернулся к старшине. – Дай-ка ее сюда.

На плече у Медведева висела винтовка Федотова, его подсумки, гранатная сумка, в общем – все снаряжение пехотинца, кроме противогаза и лопатки, оставшихся в окопе. Старшина, недоумевая, подал «мосинку» политруку, Николай осмотрел затвор, взял винтовку на прицел. Чуприн судорожно сглотнул, словно опасался, что суровый политрук прямо здесь и расстреляет его из этой трехлинейки.

– Значит, говоришь, толкнул этого? – спросил он, мотнув головой в сторону убитого.

– Д-да, – кивнул Чуприн.

– Он не ожидал сопротивления, – заметил Трифонов, гордясь своей проницательностью. – Ни от того, ни от другого. Иначе дорезал бы Федотова и забрал оружие, но нервы сдали и побежал. Так говоришь, ездовым винтовка не положена?

– Так не хватает… – робко начал Чуприн и отшатнулся, когда политрук сунул ему в руки трехлинейку.

– На, держи, – приказал Трифонов. – Старшина!

– Есть, – мрачно отозвался Медведев.

– У тебя во взводе убыль – бери его себе, – бодро скомандовал Николай.

– И что я с ним буду делать? – уже больше для порядка спросил комвзвода-2.

– Посадишь в ячейку на место Федотова, – разъяснил политрук. – Слушай, ну брось, что нам теперь, второй раз его в батальон под конвоем посылать? Пусть здесь искупает.

В словах политрука был резон, и старшина, вздохнув, сунул Чуприну подсумки.

– На, держи, только смотри мне – это не лошадей терять.

Чуприн расстегнул ремень, суетливо, но правильно приладил подсумки и гранаты.

– А теперь бего-ом марш! – приказал старшина.

Старшина и красноармеец бодрой рысью устремились по утоптанному следу в рощу, а Трифонов зашагал по целине на командный пункт.

* * *

Волков по-прежнему спал в своем окопе, но уже один – телефонист и оба связных сидели в соседних ячейках, нервно направив стволы винтовок в сторону позиций второго взвода. Николая снова строго окликнули, выслушали пароль, после напоминания сказали отзыв.

– Спит? – кивнул политрук на командира, укрытого брезентом.

– Да, – ответил телефонист – худощавый паренек, до войны работавший на телеграфе в Дмитрове. – А нас он разбудил. Говорит, выстрелы слышал.

Трифонов повернулся к часовому.

– А командира почему не разбудил?

Красноармеец поежился, потом пробормотал:

– Так выстрелов всего два было… Я «связь» поднял… Товарищ политрук, он же двое суток не спал…

Николай вспомнил – этот парень был из тех, кто выходил из окружения вместе с Волковым. Трифонов не мог отделаться от мысли, что, если бы в окопе спал он, часовой разбудил бы после первого же выстрела, даже если бы знал, что политрук без сна уже неделю. Сразу пришла вторая мысль: а стал бы Медведев защищать своего бойца, не будь тот своим братом-окруженцем? Мысль была гадкая, но избавиться от нее Николай не мог, и просто толкнул лейтенанта в плечо. Брезент отлетел в сторону, Волков сел и посмотрел на политрука вполне ясными глазами:

– Ну?

– Силен! – восхитился Николай, пораженный этим мгновенным переходом от сна к бодрствованию.

– Часы давай. – Сашка поднялся, тряхнул руками, резко повернулся из стороны в сторону, разгоняя холод. – Черт, продрог. Давай часы.

– Тоже мне, командир, – сурово ответил Трифонов, снимая с запястья «Омегу». – Другой бы сперва спросил, что в роте…

– А что в роте? – поинтересовался Волков, отряхивая снег с шапки.

– Пойдем, душа моя, – сказал Николай, вспомнивший вдруг ни с того ни с сего книжку «Повести Белкина». – Я тебя сейчас буду радовать…

Они спустились по склону метров на двадцать от окопа, и политрук коротко рассказал о том, что произошло за последние несколько часов. Волков слушал, мрачнея, наконец в сердцах выругался:

– На минуту вас оставить нельзя, хоть совсем не спи.

– А что такого? – ответил задетый за живое Трифонов. – Ты бы лучше решил?

– Нет, – ответил, подумав, Волков. – Разве что Чумака этого…

– Чуприна, – поправил политрук.

– Ну, Чуприна. Что это за представление ты устроил?

Трифонов почувствовал, что начинает злиться:

– А что мне было делать – лично его на КП батальона конвоировать? Или сказать: иди туда, и дать пинка под зад? – Николай понял, что повышает голос, и продолжил тише: – Саш, ну что с ним делать-то было? Ну да, он телок. И что его, выбрасывать теперь? Или дать возможность стать бойцом?

– У меня нет времени делать из телят бойцов, – зло ответил Волков.

– А тебя никто и не просит, – угрюмо заметил Трифонов. – Хочешь отменить решение политработника?

– Ты мне руки не выкручивай, – лейтенант уже успокоился. – Ладно… Ну а как и куда его вписывать тогда? Ни документов, ни оружия, у своих он наверняка пропавшим числится.

– Да уж впишут как-нибудь. – Николай только сейчас начал осознавать, в какое положение он поставил себя и командира. – А то, может, его раньше убьют.

Сказал – и сам устыдился. Волков пристально посмотрел на своего политрука и покачал головой:

– Эх ты… Политработник. Ладно, куда ты сейчас?

Трифонов не успел ответить – тишину промозглого утра разорвал далекий винтовочный выстрел, за ним другой, потом затарахтели очереди, и стало ясно, что где-то на западе началась перестрелка.

– Это у нас. – Волков казался неестественно спокойным. – Там второй взвод, но стреляют дальше.

– Это секрет, Зинченко! – крикнул Трифонов и бросился вверх по склону.

Он добежал до КП, где бойцы уже перекинули винтовки на сторону, откуда доносилась пальба. Из своего угла высунулся телефонист с трубкой в руке и крикнул:

– Товарищ лейтенант, комбат на проводе!

Ротный прыгнул в окоп и выхватил трубку.

– Есть! Есть – Ракита!

Трифонов обвел глазами связных и ткнул в одного пальцем:

– Виткасин за мной, бегом! – выбор политрука диктовался главным образом тем, что он запомнил необычную фамилию этого приземистого бойца с узкими, внимательными глазами. – Сашка, я к Медведю, Виткасина отправлю с донесением!

– Давай, – прикрыв трубку ладонью, кивнул лейтенант. – Нет, товарищ капитан. Думаю, секрет вступил в соприкосновение. ВСТУПИЛ В СОПРИКОСНОВЕНИЕ!!! НЕТ! СЕЙЧАС ВЫЯСНЯЕМ!

Связь, судя по всему, была не очень, и лейтенанту приходилось орать во весь голос. Трифонов, не оглядываясь, бежал в расположение второго взвода, выстрелы бухали часто, словно кто-то торопливо опустошал магазин, запихивал новую обойму и снова сажал пулю за пулей в страшные, враждебные сумерки. Автомат больше не стрелял, зато на полпути до позиций Медведева Трифонов едва не упал, услышав два взрыва, один за другим, – дело дошло до гранат. Роща, в которой еще недавно грелись бойцы второго взвода, была пуста – все заняли свои позиции. Николай вдруг понял, что больше не слышит выстрелов, и прибавил ходу. Виткасин – приземистый, широкоплечий, держался рядом, скользя между деревьями, ухитряясь при этом не стряхивать снег с ветвей. У самой опушки политрук спрыгнул в неглубокий ход сообщения и, пригибаясь, побежал к линии стрелковых ячеек.

– Где Медведев? – крикнул он, подбежав к первому окопу.

– Там, – отмахнул красноармеец вправо, глаза из-под надвинутого низко шлема смотрели испуганно.

Старшина нашелся на позиции станкового пулемета. В широком, на три амбразуры, окопе было тесно – помимо пулеметчиков, здесь был сам Медведев и трое бойцов в грязных мокрых шинелях. Четвертого комвзвода держал за грудки и мерно бил о бревенчатую стенку:

– Где Зинченко? Где Зинченко, сука, я тебя спрашиваю? – Старшина не повышал голос, но говорил ровно и страшно.

– В чем дело, старшина? – спросил Трифонов, стараясь выглядеть таким же спокойным, как комвзвода.

Медведев отпустил бойца, который сполз на дно окопа, нервно вздрагивая, и повернулся к Николаю.

– Эти четверо были в секрете, Зинченко – старший. – Медведев поморщился. – Говорят: на них вышли немцы, начали стрелять… Как оказались здесь, не помнят, где командир, не знают.

– Понятно, – кивнул Трифонов и, чувствуя холодок в груди, расстегнул кобуру и вытащил наган. – Сдать оружие.

Красноармейцы переглянулись, затем, как один, повернулись к старшине.

– Выполнять, – тихо подтвердил Медведев.

– Товарищ старшина… – начал было один.

– Лучше ничего не говори, – предупредил командир.

Четверо молча поставили «трехлинейки» к стенке.

– Подсумки и гранаты, – приказал Трифонов.

– Кто идет? – внезапно окликнул второй номер пулеметного расчета, загоняя патрон в патронник.

– Кто-кто… Дед Пихто с конем в пальто! – донеслось из-за бруствера. – Ты мне там еще пощелкай!

– Зинченко! – Медведев, что мгновение назад был страшнее зверя, расплылся в улыбке.

– Нет, тень отца Гамлета! – В окоп с лязгом соскочил высокий, худой сержант, похожий на умного грача. – Товарищ старшина, тут мои оболтусы не прибегали?

Наполовину еврей, наполовину украинец, до войны Зинченко работал в строительном тресте и, по его словам, был прославлен как самый аккуратный и честный бригадир на всю область. В аккуратность Трифонов, видевший, как подготовлены позиции второго отделения, верил, в честность поверить не мог – уж больно хитрый взгляд был у сержанта. Даже сейчас – мокрый, облепленный грязью, с трофейными автоматом и винтовкой на плече, он смотрел, словно кот, стянувший со стола что-то вкусное.

– Прибегали, – ответил Трифонов, чувствуя какой-то подвох.

– Здравия желаю, товарищ политрук, – вытянулся Зинченко, словно только сейчас заметил Николая. – Я им приказал отходить, а сам пошел барахлишко собрать.

Он тряхнул трофеями.

– Да ну? – нехорошо удивился политрук, опустив тем не менее револьвер. – А что это они нам ничего не сказали?

– Испугались, наверное. У вас с наганом такой грозный вид, товарищ политрук, – нагло ответил сержант.

– Это уж пусть Особый отдел разбирается, – ласково сказал Николай, убирая оружие в кобуру.

Он тоже не любил Зинченко, но сейчас выяснять отношения не собирался. Трифонов выразительно посмотрел на старшину, и тот, кивнув, повернулся к командиру отделения.

– Докладывай, – приказал Медведев.

– Минут двадцать назад обнаружили немецкую разведку, – уже серьезно заговорил сержант, – вышли из балочки, я о ней докладывал, как раз перед нашей позицией. Я говорил, что место неудачное…

– Я помню, продолжай, – резко сказал старшина.

– Шесть человек, кажется, точно не скажу, – уловив металл в голосе командира, Зинченко заговорил, на удивление, по-деловому. – Шли прямо на нас, в темноте не разобрать. Подпустили их метров на двадцать, чтобы наверняка, открыли огонь. Они залегли, начали отстреливаться. Одного мы, кажется, повалили сразу.

– Дальше, – приказал Трифонов.

Зинченко исподлобья взглянул на политрука и продолжил:

– Они начали отстреливаться. Я бросил две гранаты, и немцы отошли. Я тоже приказал своим уходить, а сам пополз посмотреть, что там.

«Врет», – подумал Трифонов. Он прибежал сюда через несколько минут после взрыва – за это время добраться от кустов, где располагался окоп с секретом, было невозможно. Зинченко покрывал своих, и только тут Николай понял, в какую ловушку загнал сам себя, решив не отправлять Коптяева в Особый отдел. Теперь, если он решит передать особисту этих трусов, история с «болезнью» тоже всплывет и спрашивать будут уже с него. Политрук скрипнул зубами – Гольдберг был прав, одно послабление тянет за собой другое, и все летит к чертям.

– Одного мы уложили на месте, – продолжал тем временем Зинченко. – И двух или трех зацепили, но немцы их утащили – кровищи там было море. Я по следу немного прополз – вот, винтовку подобрал, а с убитого – автомат, сумку, документы, вот, вынул…

Он протянул старшине сумку и немецкое удостоверение, Медведев передал маленькую книжку политруку. Познания Николая в немецком были весьма скромными, но их хватило, чтобы прочесть: «фельдфебель». Трифонову не нравился хитрый сержант, но нельзя было не отдать ему должное:

– Вы уложили их командира, товарищ сержант, – сказал Трифонов, складывая книжку и засовывая ее в сумку. – Вот они и сбежали. Объявляю вам благодарность.

– Служу трудовому народу. – Зинченко поднял руку к шапке, но «смирно» вставать не стал.

– Виткасин, – повернулся к связному политрук, – бери сумку, оружие и давай обратно на командный пункт. Доложишь: секрет вступил в бой с немецкой разведкой, один немец убит, с нашей стороны потерь нет. Немца убил сержант Зинченко, оружие захватил он же.

– Есть! – Боец легко вскинул на плечо трофейное оружие и сумку и, выбравшись из окопа, побежал обратно.

– Старшина, до выяснения всех обстоятельств этих четверых – под стражу, – приказал Николай. – Отведи в рощу и приставь часового.

Медведев хмуро посмотрел на беглецов. В его взводе было двадцать пять человек, теперь четверо выводились как арестованные, да пятый – охрана при них. Старшина хотел было сказать об этом Трифонову, но, вспомнив, что сегодня для него уже сделали одну поблажку, раздумал. Положение казалось безвыходным, беглецов увели в рощу, и комвзвода надеялся только, что им не придет в голову сбежать. Проводив взглядом арестованных, Медведев повернулся к сержанту:

– А теперь остальное давай.

– Чего? – удивился Зинченко.

– Остальное, говорю, давай сюда, – разъяснил старшина, – я тебя знаю.

Сержант, вздохнув, вытащил из кармана ватной куртки наручные часы и какую-то перетянутую резинкой пачку, но протянул их не старшине, а политруку. Часы оказались обыкновенные, на кожаном ремешке. У Трифонова часов не было – не выдали, мелькнула мысль забрать полезный прибор себе, но тогда получилось бы, что политрук РККА отобрал у младшего командира трофей. По-хорошему, часы следовало сдать вместе с остальным барахлом, но Виткасин уже убежал, а положить проклятый кругляш в карман Николай теперь не мог.

– Часы оставь, – приказал политрук, – но в следующий раз не прячь.

Зинченко, не скрывая удивления, принял браслет обратно, а Николай развернул пачку карточек… Удивительный по силе и протяжности свист молодого политработника привлек внимание старшины, и тот заглянул Трифонову через плечо.

– Твою мать, – пробормотал потрясенный старшина и выругался: – Митька, тебе что, это правда нравится?

Зинченко подошел ближе, и Трифонов развернул перед ним карточки веером.

– …! Я думал там просто бабы голые, – ошарашенно сказал бывший строитель.

– Угу, а там не только, – заметил Медведев. – Человеку тридцать четыре года, а он голую бабу не видел. Я, честно говоря, половины того, что они там вытворяют, не представлял себе даже.

– И что мне с этим говном теперь делать? – спросил Трифонов. – Я это с собой таскать не буду. А то не ровен час убьют – и найдут на теле геройски погибшего комиссара порнографию.

– И картон плотный, – вздохнул старшина, – ни скурить, ни подтереться…

Трифонов со вздохом покачал пачку похабных карточек в руке, затем сунул в карман. Зинченко встал по стойке «смирно»:

– Разрешите идти?

– Иди, – махнул рукой Медведев.

Сержант поправил шапку и рывком поднял себя в ход сообщения – узкую канаву глубиной чуть больше метра, Трифонов поспешно поднялся вслед за ним. Отойдя метров пятнадцать от окопа, Николай нагнал сержанта и хлопнул по плечу:

– Поговорить надо.

Зинченко со вздохом повернулся:

– Есть.

– Они ведь сразу сбежали? – прямо спросил политрук.

– Не понимаю, – спокойно ответил командир отделения.

– Перестань, – приказал, закипая, Трифонов, – ты понимаешь, что будет, если я их передам куда следует?

Сержант посмотрел в поле, потом себе под ноги и, наконец, в глаза политруку.

– У меня в отделении – восемь человек, – тихо сказал он. – Ни один в бою до сих пор не был. Да, они побежали, когда немцы начали стрелять. А вы вот на что посмотрите, товарищ политрук: вон там у меня четыре пустых ячейки – дыра в обороне, пятьдесят метров, и закрывать ее нечем. Можно, конечно, и куда следует передать…

Он помолчал:

– Знаете, каково это – там сидеть? Ни слева, ни справа – никого нет. Свои – на километр сзади… Ни покурить, ни поговорить…

– И что? – внезапно успокоился Трифонов. – А когда обстрел начнется, а бомбежка, а немцы полезут с танками? Тогда что они будут делать?

– На миру и смерть красна, – сказал Зинченко. – Здесь свои вокруг.

– А не будет своих?

– Товарищ политрук, так чего вы от меня-то хотите? – прямо спросил сержант.

– Не ври мне больше, – приказал Николай. – Ни мне, ни командирам. Запомни: я здесь не для того, чтобы вас под расстрел подводить, но если надо – сам… Понял?

Трифонов почувствовал, что уходит куда-то не туда, но, к его удивлению, Зинченко без обычной своей наглости вскинул руку к шапке:

– Есть!

– Иди. А с этими что-нибудь придумаем.

Зинченко побежал на свое место, а политрук вернулся в окоп к Медведеву. На широком, обычно сонном лице старшины ясно читался вопрос: «О чем вы там говорили?»

– Слушай, Денис, – как всегда, приняв решение, Трифонов успокоился, – этим четверым оружие вернем и посадим в окопы. Если хоть один побежит – расстреляешь на месте, понял?

– Есть, – ответил Медведев.

– Это нам с тобой за Коптяева, – сказал Трифонов. – Одному поблажка, потом другому… Вот такие дела. Ладно, я к Берестову.

Он выбрался в ход сообщения и, согнувшись, побежал во взвод бывшего белогвардейца. Быстро светлело, вот уже засинел вдали лес на другой стороне поля – чужой, немецкий лес. Было странно думать так о советской земле и советских деревьях, но, как ни крути, за этим ничейным полем была территория занятая, оккупированная немцами. Их, немецкая сторона, и от этих мыслей сводило зубы.