Текст книги "Саламандра"
Автор книги: Иван Безродный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Иван Витальевич Безродный
САЛАМАНДРА
Неописуема красота Южного Урала теплым бабьим летом! Воздух чист и прозрачен, небо – нежно-голубое, подернутое легкой дымкой, солнце не слепит и пока еще греет, хотя по ночам уже прохладно. Откуда-то доносится запах костра и далекий лай собак; в болотце, неподалеку, довольно покрякивают жирные утки, отъевшиеся за лето. Целыми облачками проносятся паутинки, оседланные маленькими путешественниками-паучками, а в кустах шебуршат полевые мыши, хитро поблескивая черными глазами-бусинками из-под опавшего листика. Зелень еще держится, не жухнет – осень терпеливо ожидает своего часа, не решаясь пока поставить на окрестностях деревушки Масловка свою чарующую желто-багряную печать.
Золотарев расположился на берегу небольшой речушки, поросшей камышом. Он поставил палатку под сенью развесистого дуба и соорудил по всем правилам солидный очаг. Сейчас в нем остывали угли, на которых он себе на ужин запек удачный улов рыбы. На шпагате, подвешенном между двумя кривыми сосенками, сушилась только что выстиранная одежда – попал недавно под дождик и, продираясь через чащу, умудрился здорово измазаться.
Было что-то около семи вечера. Дневная жара уже спала, и Золотарев наслаждался уральской природой, развалившись на зеленом пригорке и лениво поглядывая на ровную гладь реки без малейшего признака волн. Только иногда то там, то здесь из нее выпрыгивала рыбка и с плеском падала обратно. «Сегодня хороший клев»– отметил про себя он. В вышине, весело кувыркаясь, порхали какие-то пичуги, беззаботно гоняясь друг за другом, его рыжую шевелюру трепал легкий ветерок, а на трико упорно пытался забраться большой блестящий жук ярко-зеленого цвета с длинными усами и мощными челюстями. Золотарев сбрасывал его, но тот все лез и лез, видимо, очень желая познакомиться с человеком поближе. Над его головой тихо звенели комарики, попеременно осмеливаясь подлетать за так необходимой для них кровью, но он не обращал на них внимания. Вот ближе к вечеру…
Он так увлекся борьбой с настырным жуком, что не сразу заметил, как из-за поворота реки справа, особенно сильно укрытым сухим камышом, выплыла девушка. Она передвигалась медленно, очень грациозно и совершенно бесшумно. Казалось, движется одна голова – ни всплеска, ни завихрений. Только ее длинные смоляные волосы веером расходились сзади нее.
Она повернула на прогалину, на которой обосновался Золотарев, и подплыла почти вплотную к берегу. Дно здесь круто уходило вниз, поэтому она, выпрямившись в полный рост, стояла в двух метрах берега, но вода доходила ей до плеч – покатых и красивых. Мокрые волосы влажно блестели на солнце.
Золотарев удивленно уставился на это видение. Девушка молчала, просто смотрела на него своими большими раскосыми глазами. Он никак не мог определить их цвет. Зеленые? Карие? Голубые?
– Кхм… – смущенно прочистил горло он.
Кто она? Откуда? Местная? До Масловки около десяти километров, не меньше. Или, может, такая же, как он – дикарка в отпуске? Почему молчит? Боится его? Хм, естественно.
– Привет, – сказал он, как можно непринужденнее, хотя голос почему-то немножко дрожал.
Девушка чуть заметно шевельнула головой.
– Здравствуй, коли не шутишь, – произнесла она мелодичным голоском – словно хрусталь зазвенел!
Однако!
– Да ты выходи, выходи… Устала, наверно? – пробормотал он, и вовсе оробев.
«И что это со мной? – зло подумал он. – Девчонки испугался?! Тьфу!» Она снова качнула головой, томно наклонив ее набок.
– А захочешь ли, добрый человек?
Деревенская, мелькнуло у него в голове, и он несколько успокоился, даже решив немного передразнить ее.
– Дык… Чего ж… Неча красоту-то свою скрывать-то от людей. Покажись-ка, красна девица добру молодцу… Чай, не съем.
Девушка гневно сверкнула глазами, но тут же улыбнулась.
– А не пожалеешь ли, мой ясный сокол?
Золотарев с кряхтеньем уселся на пригорке, обхватив ноги руками. Ему уже было просто смешно.
– Ни за что! Всегда рад принять таких, как ты!
И подмигнул.
– Воля твоя… Хозяин – барин.
Она стала медленно выходить из реки. Купальника на ней не было. Появились округлые тугие груди с красными сосками, с которых ручейками стекала вода. Мокрые тугие волосы плотно ложились на спину. Потом оголились великолепные бедра. Прекрасная фигура! У Золотарева екнуло сердце. Девушка, пристально глядя на него, остановилась, как говорится, на самом интересном месте. Трусиков тоже не было. Местные тут без комплексов, подумал он и забеспокоился. Как опытный бизнесмен, он был ушлым мужчиной и в бесплатный сыр никогда не верил. Ловушка? Он нервно оглянулся. Как бы под такой аттракцион братва не пожаловала… Он быстро прикинул месторасположение в палатке своей верной винтовки «Сайга».
Девушка звонко рассмеялась.
– Что, испужался? Али как?
Золотарев, к своей досаде, покраснел.
– Да по-моему, это ты тормозишь! А ну, выходи!
Девушка гордо вскинула подбородок и, с шумом рассекая воду, выбралась на берег. Она оказалась довольно высокой, не намного ниже его самого. У Золотарева перехватило дыхание, зашумело в голове. Вроде бы, отчего? Но… Так же пристально смотря ему в глаза, она принялась отжимать волосы, достигающие бедер. На каштановых волосах ее любовного треугольника блестели капельки воды. Золотарев с трудом встал, покачиваясь и удивленно моргая глазами.
– Э… Как водичка? – глупо спросил он.
– Как обычно, – отвечала она, прельщающе поводя бедрами. – Хотя, может быть, и холоднее. Дело-то к осени.
Он почему-то смущенно отвел взгляд. Да что же это такое?! Бросило в жар.
– Выпить хочешь? – ляпнул он.
Она отбросила волосы за спину и, сморщив лобик, как-то не совсем приветливо посмотрела на него исподлобья.
– Все вы такие! Что, огненной водой охмурить желаешь?
– Ну, что ты… – успел только сказать, и тут перед глазами все поплыло.
– А замуж возьмешь?
Но Золотарев уже не слышал ее. В голове загудело и засвистело, задрожали руки и колени, ноги предательски подкосились. Ужасно зачесалась правая лопатка. Словно робот, он сделал несколько шагов, отделяющих их, одновременно поднял несгибающиеся руки и с бешено бьющимся сердцем обнял ее. Она была мягка и пластична, но холодна, как лед. Крепко обхватив его за талию, она призывно раскрыла губы. Белки ее красивых глаз закатились, а веки затрепетали. Он просто впился в нее жарким поцелуем, неловко ударившись о ее ровные зубы. Девушка сладострастно застонала. Полные губы оказались теплыми и послушными. Он задрожал, почти теряя сознание.
– Как тебя зовут? – прохрипел он, отрываясь от божественной плоти, чтобы отдышаться, и ошарашено вглядываясь в ее спокойные, слегка смеющиеся глаза.
– Саламандра, – отвечала она.
В небе полыхнуло, громыхнуло, где-то тоскливо взвыли собаки. Золотарева обволокла беспросветная мгла, и небытие вмиг проглотило его.
* * *
Каждый божий день спрашивала Марфа Петровна Золотарева, ласково обвив его шею и плотно прильнув к нему своим гибким станом:
– Всем ли ты доволен, Петр Лексеич, есть ли нужда какая али просьба?
Глаза ее – словно спокойные воды глубокого сибирского озера в погожий день, губы – благоухающая розочка.
– Ответь, не таясь, голубь мой…
Тонкими пальчиками она нежно гладила его вьющиеся волосы, щекотала мочки ушей, теплой бархатной щекой прислонившись к его груди. Золотарев жмурился, словно гигантский жирный кот на солнышке, который «не был на Таити».
– Не изволь беспокоиться, Марфушка! Всем я доволен, все у меня есть, ничего боле мне не надобно.
– А любишь ли ты меня?
– Люблю! Более жизни своей люблю! Что хочешь для тебя сделаю, живота не пожалею.
– А коли так, замуж возьмешь?
– Возьму, как не взять?! Одна ты у меня лебедушка на белом свете…
– А вот повстречаешь другую…
В ее глазах отражалась всепоглощающая печаль, и слезы бриллиантами дрожали в уголках глаз.
– Не надобно мне другой! Никого не надо! Бог свидетель!
– Совсем никого из людей?
– Совсем!
– Поди-ка, обманываешь меня…
– Ни в коем разе, Марфушка, не изволь беспокоиться!
– Награда тебе будет большая, знатная…
– Не о злате или почестях пекусь, милая! Лишь бы с тобою быть.
Так и ворковали они часами, сизы голубки, и жизнь текла счастливо и неторопливо, словно медовая река. Дворец был великолепен, весь из золота и хрусталя, со всякими мраморными башенками, колоннами и широкими лестницами. На стенах висели толстые персидские ковры с удивительными изображениями, картины дивные да зеркала во весь рост, а с потолка свешивались огромные бриллиантовые люстры, кои давали столько света, что даже в самую темную ночь во дворце светло было, что в ясный летний день. Прислуги, однако, не было. Если не считать множество самых разных ящерок. И больших, и маленьких, и расцветок всяких: желтых, зеленых, красных, синих, пегих и протча. Вот они-то все и делали-помогали, услуги оказывали. Обуют-оденут, спать уложат, на ночь сказочку расскажут, убаюкают. Поесть-попить принесут, со стола уберут, песенку споют, да спляшут от души, раззадорят кровь молодую. Пустятся тогда в пляс и Золотарев с Марфушкой. Ну, вообще тогда веселье пойдет! До самого утра тонцы-звонцы!
– Царица она наша, Марфушка-то! – почтительно пищали ему ящерки. – Люби и почитай ее изо всех сил своих. Статься, королем нашим сделаешься.
Одежды на них и взаправду королевские были – парча и атлас, жемчуг и камни редкостные, драгоценные. Марфушка сапоги ему справила красные – мягкие и прочные, с золотыми бляхами, да поясок расписной, узорный, на память. А вокруг дворца сад раскинулся небывалый, волшебный. Росли в нем цветы диковинные, деревья и кустарники незнанные. Дорожки первостатейным малахитом да хризолитом розовым посыпаны, сортовым, фонтаны же золотом и бриллиантами отделаны, искуснейшая работа!
– Большие мастера делали, – рассказывала Марфа Петровна, – великие. Ни у кого такого нету.
– Истинно так, – восхвалялся Золотарев. – Ни у кого такого нет!
Весьма они любили гулять в нем, пением райских птиц наслаждаться, да на диковинных животных глядеть. Беседы разные вели, неторопливые.
– А хочешь ли вернуться домой, Петр Лексеич? – спрашивала иногда Марфушка. – Не тяготишься ли жизнию такой?
– Никак нет, – горячо отвечал он. – Ни за что тебя не брошу! Здесь мой дом!
– А помнишь свой прежний дом?
– Не помню… Да и зачем он мне?
– Молодец, коли так говоришь… Вознагражден за правду свою будешь. Ждать токмо надобно маленько. Испытания тебе грядут разные.
Долго ли, коротко ли, но говорит как-то Марфушка Золотареву:
– Повадился в наши леса нелюдь ходить незваный. Не то человек, не то зверь страшный, безобразный. Чинит беды разные, лес поганит, деревья губит, цветы топчет да зверей пожирает. Не хотела я тебе сначала говорить, но подбирается к нам он все ближе и ближе, слуг моих пугает верных, да меня грозится в полон взять, от тебя оторвать, милого. Иди в лес, убей его. Только будь осторожен, милый, меч-кладенец у него имеется. Но ты не робей, ибо силу я тебе дам великую, колдовскую. Победишь его, беса-оборотня.
И дала ему горстку порошочку белого в малахитовой шкатулочке.
– Бросишь ему в глаза, да и кидайся на него, нелюдя, без промедления, отбирай меч-кладенец. Но помни – схоронить ты его должен тайно, укрыв от глаз людских надежно. Чтобы не смог он ожить от чар чужих, не выбрался из могилы своей сырой.
– Одолею, беса-оборотня, – пообещал Золотарев. – Кажи дорогу!
Показала она ему путь-дороженьку, да поцеловала на прощание.
– Не выходи только на большую дорогу, – говорит. – Тропками иди звериными, ельником дремучим да болотцем топким. От чужих хоронься, ни с кем не заговаривай, не то худо с тобой случится. И со мной приключится, и с моими слугами, ящерками. Буду ждать тебя, Петр Лексеич, тревожиться за судьбу твою. Успей до рассвета! Иначе помрешь ты без меня, а я – без тебя.
Поклонился Петр ей в пояс, да и в путь тронулся, зверя дикого, оборотня лютого убивать. Тропками пробирался звериными, малозаметными, ельником дремучим, темным да болотцами топкими, гиблыми. Вышел, наконец, на приметное место – просеку – пеньки да гнилушки. А слева, на той стороне, невдалеке, – две больших сосны, перекрученные между собой, словно милующаяся парочка. Там и видели чаще всего чудище лесное, поганое.
Тут утреннее солнышко в облаках скрылось, потемнело все вокруг. Попрятались с испугу звери, примолкли птицы, затих ветер. Только дятел где-то постукивал, насекомых из коры добывал. Да что ему – голова-то не болит!
Страшно и Петру стало. Но вспомнил он глаза бездонные любимой Марфушки, руки ее нежные, ласковые, да речи сладкие и пошел вперед твердою походкой и с великою верою в сердце.
– Выходи, чудище лесное, поганое! – зычно крикнул он, подойдя к соснам и, ожидая обнаружить там его бесовскую берлогу.
Но там его не оказалось, только большой муравейник, как раз между сосенками. Побегал вокруг Золотарев, поискал оборотня, но того и след простыл. Зато он много кустов примятых нашел, следов чудных да уйму странных вещей, к которым и притрагиваться-то было страшно. Тогда он решил залечь в засаду. Час в кустах лежит, не шелохнется, другой лежит, чуть не дышит… Нет никого!
Вдруг после полудня послышались громкие шаги, будто в огромную пустую бочку били – кто-то топал по тропинке со стороны деревни. Вжался в землю Петр, не дышит совсем. Видит – на его полянку чудище зело страшное прется напролом через кусты, а те дымятся от прикосновения его волосатых лап, от сыплющихся с острых копыт искр. Уши у этого бесовского отродья ослиные, от них столбом пар валит, а пятак свинячий, весь в зеленых и желтых соплях, струей стекающих на землю. Глаза – что твое блюдце, не знамо кого, но красные и будто даже светятся. Пасть раззявата, во все стороны клыки торчат с ладонь величиной, и с них яд капает. Ручища его – бревнышко в обхвате, а ноги и того толще. Весь порос густым волосом, а на голой макушке маленькие рожки. На нем был только широкий пояс, смастеренный из человеческой кожи, на котором болтались привязанные за волосы людские головы, да заветный меч-кладенец.
Совсем струхнул было Золотарев, заклацал зубами, вспотел весь с головы до пят, хотя нежарко уже было, и земля холодная – октябрь на носу. А чудище тем временем подошло к муравейнику, нагнулось над ним и стало колдовать, бормоча заклинания и распространяя ужасный серный запах. И видит Петр – не муравейник это вовсе, а алтарь бесовский, сатанинский! Черную мессу решило устроить здесь чудище поганое!
Собрался с духом Золотарев, раскрыл табакерку, от волнения чуть не просыпав драгоценный порошок и, зажав того побольше в пригоршню, поднялся из-за своего укрытия.
– Изыди, окаянное! – возопил он и кинулся через кусты к оборотню, сидящему к нему спиной.
Бестия от неожиданности подпрыгнула и удивленно обернулась, разинув зловонную пасть.
– Конец тебе пришел, погань проклятая! – Петр размахнулся и кинул ей порошок прямо в выпученные красные глазища.
Взревело чудище голосом громоподобным так, что листья с многих деревьев осыпались, и птицы, коим недалече лететь пришлось, замертво упали. Замахало руками, забило кулаками своими волосатыми по обожженным глазам, затопало колоннами-ножищами. Не долго думая, подскочил Золотарев к нему и схватился за рукоятку меча. Но тот заколдованный оказался, словно прирос к чудищу. А бестия очухалась малость, да как двинет Петра под ребра, что он на несколько саженей отлетел в сторону. Засмеялось тут чудище, обрадовалось, загикало да захрюкало! Побежало к лежащему Петру, притворившемуся мертвым… А как только оно подошло поближе, Золотарев изловчился, да хвать того за ноги! Да так дернет, что оборотень опрокинулся навзничь и ударился головой своей поганой о валун. Звон пошел по лесу, будто кувалдами в сто тысяч медных тазов ударили! Вскочил Петр и сразу давай кладенец пытать, как его забрать-то. Не сразу тот поддался и вытащился из ножен, но, слава Богу, чудище не шевелилось, только бормотало что-то колдовское в забытье.
Для верности Золотарев еще раз посыпал белым порошком голову бестии. Та сразу же задрожала и забилась в конвульсиях, а из ее рта поперла желтая пена. Испугавшись, что она сейчас очнется, Петр глубоко вздохнул и, размахнувшись, с хрустом вонзил кладенец чудищу в грудь по самую, что ни на есть рукоятку! Заревело оно опять, замычало, заквакало да замяукало! Брызнул густой темный фонтан бесовской крови, поползли из открывшейся раны пауки да тараканы, жабы да гигантские мокрицы. Открыло оно глазища и промолвило в безысходной тоске:
– По что же ты меня, падла, а?
И тут же испустило дух. Золотарев посидел на камешке, отдохнул и принялся за дело. Сначала он с трудом отцепил ножны и перевесил их себе. Потом, помогая мечом, в небольшой низинке, заросшей мхом, он вырыл небольшую ямку. Затем отделил оборотню голову, руки и ноги, над которыми, правда, пришлось повозиться. После этого, изрядно выпачкавшись в ядовитой крови, Петр оттащил останки к яме и побросал их туда, аккуратно засыпав их землей и наложив сверху веток и листьев – от постороннего взгляда.
Потом он тщательно присыпал землей пролившуюся кровь и, как мог, замел остальные следы. Теперь очередь алтаря поганого! Петр наскочил на него, словно лев. Он резал, крушил, топтал, разбрасывал во все стороны куски того, чему поклонялось чудище, пока не сравнял ЭТО с землей. Видимо, сила бесовская еще осталась в алтаре – тело Петра сводили ужасные судороги, все чесалось и зудело, хоть кожу сдирай, а руки покрылись волдырями и язвочками. Но ему уже было все равно. Наказ был выполнен, и теперь можно было возвращаться.
Марфушка встретила его с распростертыми объятиями.
– Ты вернулся, милый! Как я ждала тебя! Уж думала, не свидимся более…
– Нет больше чудища лесного, Марфушка! – отвечал Золотарев. – Нет погани бесовской. Никто не отберет тебя у меня!
Окружили их тут разноцветные ящерки, прыгая от радости и водя хороводы. Понеслась по дворцу песнь хвалебная.
– Спаситель ты наш! – пищали они. – Герой-избавитель! Будешь славен во веки веков, не забудем мы тебя, отец родной! Быть тебе царем нашим, быть! Отблагодари его, королевна наша, отблагодари, Марфа Петровна!..
Прижала к себе Петра Марфушка пуще прежнего и ласково так в глаза смотрит.
– Люб ты мне, Петр Лексеич, – говорит, – люб. Нет на свете никого, дороже тебя. Судьба свела нас не случайно. Все предопределено! Возьмешь меня замуж?
– Возьму, конечно, возьму! – радостно вскричал Золотарев. – Клянусь до самого гроба верность хранить, любить тебя и почитать!.. И ящерок твоих, слуг верных, тоже…
– А после смерти? – хитро так спрашивает Марфушка. – Клянешься?
Совсем закружилась от счастья голова у бедного Петра.
– Да! – говорит. – Да! И после смерти, хоть в Аду, хоть в Раю! Я твой на веки!
– Ну, коли так…
Поцеловала она нежно суженого своего и говорит:
– А ну-ка, слуги мои верные, истопите баньку для Петра-государя, попарьте-ка его хорошенько, да в спаленку ко мне обратно скорее ведите…
Истопили ящерки баньку, вымыли Золотарева, попарили, вычистили от крови чудища, да и ведут его скорее обратно, в марфушкину опочивальню.
– Оставьте нас одних, ящерки! – говорит Марфушка, возлежащая на подушках пуховых, одеялах парчовых. – Да следите только, чтобы никакой ворог не проник во дворец!
Разбежались ящерки, и остался Петр наедине с Марфушкой. Скинула тут она одежды свои атласные и предстала перед Петром во всей своей красе девичьей неписаной, непорочной, в чем мать родила, одним словом.
– Иди же ко мне, лебедь мой, – говорит царевна. – Возьми меня скорее! Я жду тебя…
Забилось сердце Золотарева, словно молот тяжелый, почувствовал он, как наливается кровью и твердеет его мужское естество. Взволновался непомерно, вмиг скинул халат да туфли остроносые и приник телом своим к Марфушке. А та уже огнем горит! Глаза пылают, губы обжигают, лоно влагою источается. Груди ее – словно скалы твердые, но словно пух – мягкие. Схватила она его петушка и начала ласкать и нежить, да так, что Петр тут же закричал от чувств глубоких, от сладострастия великого.
– То ли еще будет, – обещает Марфушка и начинает его целовать всего – шею, грудь, живот, спускаясь все ниже и ниже, пока не коснулись губы ее ласковые изнемогающего молота.
И снова закричал Петр, забился в конвульсиях и задрожал, что осиновый лист на ветру. Истома непокорной волной разлилась по нему, словно патока. А Марфушка неистовала, страсть обуяла ее – петушок Петра готов был уже лопнуть от любви и напряжения такого. Вывернулся тут Золотарев из крепких объятий нареченной и опрокинул ее навзничь.
– Возьми… – шептали ее губы.
– Хочу! – кричало ее тело.
– Быстрей! – глаза ее молили.
И вошел в нее Петр, и вскричали они вместе, да так, что не было на свете никого, который бы не услышал этого. Произошло Великое Соединение – Петра и Марфушки, душ и тел, огня и воды, неба и земли. И возрадовались велико ящерки, вознесли они хвалу хозяевам своим, и было это все невиданно и неописуемо. Что пытаться объяснить рассвет слепому, а пение соловья – глухому?
…Все быстрее двигались их тела – слаженно как ничто на свете, все более охватывало их счастие и желание, томление и сладострастие, все ближе и ближе придвигался взрыв…
И вот он!
Будто огромный шар – ослепительно белый, полыхающий и искрящийся с жутким треском и неимоверным грохотом разорвался в голове Золотарева. Его с силой подбросило, скрутило, а затем, как какую-то суперпружину выбросило куда-то далеко вверх, в заоблачные дали, прямо в безвоздушное пространство, разметав на многие миллионов километров вокруг. Сознание его затрепетало и на мгновение померкло, но тут же вновь обрело удивительную ясность и четкость.
Они неслись вместе – Петр и королева ящерок. Он был в полном восторге. Такого он не испытывал еще никогда! Земля, такая близкая и одновременно далекая, милая и родная, вызывала в душе щемящую грусть и радость, тоску и распирающую грудь гордость. Ярко переливаясь голубым, желтым и коричневым, а за линией терминатора становясь иссиня-черной, в еле заметных огоньках больших городов, планета величественно проплывала под ними, красуясь, словно столичная модница. Вот мелькнуло несколько коммуникационных спутников связи, а вот и пилотируемая станция, кажется, французская. Слева пронеслась полная Луна, вся в темных пятнах «морей» и оспинах кратеров.
Они набирали скорость, оборачиваясь вокруг планеты.
– Тебе нравится? – игриво спрашивала королевна Золотарева, порхая легким газовым облачком у его головы.
– Да!
– И это еще не все.
– О, да!..
– Ты заслужил…
– О, моя Марфушка!
– Так знай же: я – Саламандра!
– Да, Марфушка, ты – Саламандра!
..И вот они уже во много-много раз превысили световую скорость, они стали огромными, как сама Вселенная. Они вобрали в себя галактики, пылевые туманности и черные дыры. Вместо глаз – шаровые скопления, вместо ресниц – Млечный Путь. Они жонглировали планетами, они кидались красными гигантами и вдыхали межзвездный газ. Играясь, они с легкостью создавали галактики и вновь разрушали их. Они видели цвета, которых никто до этого не наблюдал. Они гладили против шерсти квазары, они вытряхивали пыль из звездных систем и загорали в самом Центре. Они грели руки у вспыхнувшей недавно Сверхновой. Они создавали могучие цивилизации из горстки примитивных амеб. О них складывали мифы и легенды, песни и стихи, им поклонялись, им приносили многочисленные жертвы в великолепных храмах. Ради них завоевывались галактики. Им посвящали многотомные труды теологи и физики. Им подвластно было само Время. Они были всемогущи, и, казалось, это никогда не кончится. Безумный, неистовый восторг переполнял Золотарева, ибо он был ВСЕМ, и ВСЕ было им. Даже Саламандра. Едино и неделимо, ежесекундно и навечно. Аминь.
* * *
Через пару дней ящерки донесли весть, что в окрестностях дворца снова появились чужаки.
– Это сарацины! – заламывая руки, стонала Марфушка. – Они ищут то самое чудище лесное, беса-оборотня!.. Если найдут мертвого, беда нам всем будет большая, непоправимая. А не найдут его вовсе – все равно к нам заявятся. Почитали они его, видишь, сильно, за талисман держали у себя. Даже не знаю, что и делать.
– Не гоже нам прятаться, словно мыши мы какие, – твердо отвечал ей на это Золотарев. – Сражусь с ними по честному. Защищу дворец. Защищу тебя, Марфушка! Авось, сгодится-то меч-кладенец.
– Не ожидала я от тебя другого ответа, – говорит царевна. – Иди на закате. Но помни: никто не должен остаться в живых, а не то на месте одного десять новых встанут. И беспощадные рыцари, летающие на драконах, боевое колдовство всесильное пытающие, появятся. Тогда совсем плохо. Не совладать уже будет тебе с таким войском… А сейчас их там только четверо. Сразишь их – много силы во мне прибавится, сильна я буду. Не справишься – не пеняй на себя. Сгину я.… Сгинешь ты…
Как только красно солнышко стало клониться за лес, Петр, горячо помолившись, отправился в путь. Дорогу ему указывали красные и желтые ящерки, которые с наступлением сумерек начали светиться. Они шустро семенили впереди него, перепрыгивая с кочки на кочку и постоянно оглядываясь – не струсил ли, не повернул назад? Или, может, с пути-дороженьки сбился?
– Иду, иду, – бурчал Петр, задыхаясь от быстрой ходьбы по темному, заросшему бурьяном лесу.
На душе у него почему-то было неспокойно. Как-то оно все обернется? Сарацины, говорите… Странно. Разве не всех их еще в прошлом году перебили? Ох, что же это такое творится в мире… Только Марфушка-то у меня и осталась. Чародейка моя! Саламандра. Саламандрушка. Нет, не то… Саламандринька? Еще хуже Или, может… Сандра? Нет, больно уж по иноземному звучит…
Пытаясь подобрать Саламандре уменьшительное имя, Золотарев и не заметил, как ящерки привели его на место. В конце концов, подумал он, рассеянно разглядывая вражеский стан, почему все-таки Саламандра? Марфушка – она и есть Марфушка!
– Здесь мы тебя оставим, – прошипели ему ящерки. – Иди и ничего не бойся. В трудную минуту, подсобим, если что.
Золотарев кивнул и, пригнувшись, стал тихонько пробираться сквозь колючие кусты. Река мертвенно поблескивала в свете встающей Луны, и на ее фоне мрачно вырисовывались две продолговатых юрты, одна из которых слабо светилась изнутри. По-видимому, из нее же и доносилось бряцанье какого-то струнного инструмента и заунывное азиатское пение. Рядом, вяло разбрасывая искры, догорал, по-видимому, жертвенный костер, кидая красноватые всполохи на темные стволы деревьев, еще влажных от недавно прошедшего дождика. Часовых видно не было, лошадей тоже. «Странно все это, – подумал Золотарев, крепко сжимая в руке меч-кладенец, – наверняка, какая-то военная хитрость. Основные ли это силы? Не перепутали ли что ящерки?»
С реки потянуло холодком, где-то глухо ухнул филин, и Золотарев зябко поежился, пытаясь составить в уме какой-нибудь удобоваримый план. Неожиданно справа мелькнуло. Краем глаза он заметил какое-то движение. Приглядевшись, Золотарев различил два силуэта сарацин, сидящих на берегу. «Ага, – обрадовался он, – коты мышей не ловят!..» Враги о чем-то разговаривали, но слишком тихо, чтобы Петр мог что-либо услышать. До него доносилось только легкое ворчание реки, да шелест листвы.
Тем временем сарацин в юрте, наконец, сменил песню на более веселую и громкую, и это было Золотареву на руку. Немедля, он стал обходить сидящую парочку сбоку, изготовившись для страшного удара, но все еще оставаясь пока под прикрытием кустов.
Вдруг один из воинов встал и медленно направился в сторону Золотарева. Второй, не поворачивая головы, остался сидеть. Петр притаился, лихорадочно соображая, как поступить. Силы сарацин оказались рассредоточены по стану – с одной стороны, это было хорошо, с другой, не очень. Сейчас меч-кладенец не годился. Золотарев вложил его в ножны и мягко, по-кошачьи скользя по сырой траве, пошел за воином. Каково же было его удивление, когда он понял, что это женщина. Она, далеко не отдаляясь, за первым же большим кустом присела справить нужду. Оружия, кажется, при ней не было. «Тем проще, – подумал Золотарев. – Хотя женщина все-таки… Нет, сарацины есть сарацины! Наслышан я об ихней жестокости… У них и бабы дерутся не хуже мужиков! А Женщина есть только одна – Марфушка». При воспоминании о своей возлюбленной, его сразу бросило в жар.
Действовать надо было быстро. Он принялся подкрадываться к сарацинке сзади, но, видимо, что-то услышав или почувствовав, она резко обернулась и в ужасе взвизгнула, широко раскрыв красивые, с поволокой глаза. В то же мгновение Золотарев что есть силы прыгнул, опрокинул ее и клещами сомкнул на ее тонкой шее свои не к месту дрожащие пальцы. Они покатились. Сарацинка хрипела, тщетно пытаясь оттолкнуть его от себя, белки ее глаз выкатились, ярко заблестев на фоне темной кожи, а изо рта пошла пена. Петр сжимал пальцы все сильней.
С берега донесся какой-то вопрос, а потом раздался ехидный смешок Проклятье! Он обнаружил себя! Но, кажется, второй сарацин, молодой мужчина, крик всерьез не воспринял. В юрте по-прежнему играли.
Сарацинка конвульсивно задергалась и вскоре обмякла. Подержав для верности свою хватку еще немного, Золотарев обшарил женщину, но ничего интересного не обнаружил. Странно, отметил он по себя и поднялся. С берега еще раз что-то крикнули. Слова были знакомые, но их смысл от Петра ускользнул. Он выхватил меч-кладенец и, практически не скрываясь, пошел вперед. Сарацин еще раз крикнул и засеменил навстречу Золотареву.
Они столкнулись, и Петр сразу же ударил. Мужчина удивленно вскрикнул, схватившись за воткнутый в живот клинок, но не предпринимал попыток его выдернуть. Золотарев мрачно улыбнулся.
– Что, мразь, не ждал? – и резко провернул меч.
У того забулькало. Выпучив глаза, словно не проснувшийся до конца теленок, сарацин тупо замотал головой и закачался.
– Ч… что… к… кто… – просипел он.
Петр выдернул кладенец, все еще злорадно улыбаясь. Мужчина удивленно посмотрел на свои окровавленные руки и привалился спиной к дереву, хватая ртом холодный воздух. По его подбородку побежала тоненькая струйка черной крови. Сарацин застонал и закрыл глаза. Одним точным ударом Золотарев отсек ему голову. Бездыханное тело грузно свалилось на землю.
В юрте к этому времени играть перестали, и возник какой-то шум. Золотарев встревожился. Там должно было остаться еще двое. Может, смена караула? Он отбежал в сторону и присел в кусты. Никакой тактикой боя Золотарев не владел, поэтому приходилось импровизировать, но пока все шло удачно.
* * *
Полы юрты с треском распахнулись, и ночь прорезал сноп света. «Дьяволовы штучки! – подумал Золотарев. – Не будут же нормальные люди жечь костер в хижине, не имея при этом дымохода!» На улице появился довольно высокий воин. Будучи, видимо, под хмельком, он весело огляделся и нетвердым шагом направился к месту, где сидели до того те двое.
