Текст книги "Тысяча и одна минута. Том 4"

Автор книги: Иван Ваненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

8. Употребление первого подарка Фомы

Да чтож такое, в самом деле, думает Иванушка-дурачок, разве я никогда уже с вами не справлюся?.. Как раздосадывали они его раз, схватил он шапку свою и пошел в поле чистое; отошел в глухую сторону, за лес, оборотился лицем на полдень и проговорил тихим голосом; «Уть, уть моя утушка! где ты моя сизокрылая?.. Взвейся скорей поподнебесью, прилети ко мне ясным соколом!»

Подул тихий ветерок с южной стороны, зачернелось на небе темное пятнышко и спустилась перед дурачком Иванушкой серая уточка; прошлась перед ним и выронила два яйца изумрудные. Взял их Иванушка дурачек, отпустил утку опять на волю и пошел домой.

Принес он эти два изумруда: один для тестя своего Поликарпа царя, а другой для своей милой жены Розы царевны.

Дивится царь Поликарп на такую вещь редкую и спрашивает дурачка Иванушку, где это он достал ее?

Там, на поляне за лесом, отвечает дурачек-Иванушка, увидел я утку диковенную: крылья у ней сизые-лазоревые, шейка бисерная, вместо глаз два бриллиантика светятся… Захотелось мне поймать ее, – вот я и полез в тростник, поймать то ее не поймал, а гнездо отыскал; вот и взял оттуда эти два яичка её.

Мудрено это показалось Поликарпу царю, созвал он всех придворных своих, и объявил всем и каждому, что кто поймает эту утку ему, того он пожалует чином большим и всякою царскою милостью.

Узнав это, старшие дочери Поликарпа царя пересказали мужьям своим такую весть и упрашивали, что бы они утку добыли: дурак-дескать её яйца достал и царь Поликарп им очень доволен за это.

Вот Григорий молодой и Григорий с бородой сбираются на другое утро утку ловить.

Дурачек Иванушка встал еще раньше их, пришел в долину, кликнул сивку-бурку, нарядился сильным могучим богатырем, позвал свою уточку сизокрылую, пустил ее по лугу прохаживаться, а сам лег под дерево.

Приходят два его шурина, Григорья царевичи, видят, прохаживается утка диковенная!.. разгорелись у них зубы на чужбину, приглянулась-понравилась им уточка сизокрылая. Только видят: лежит богатырь под деревом, подле него щиплет траву ретивый конь.

– Смотрико, говорит один Григорий царевичь другому Григорью царевичу, это тот богатырь!..

«Да видно и утка его; подойдем к нему, узнаем.»

Подошли Григорьи царевичи к дурачку Иванушке, поклонилися, только его не могли признать.

– Не твоя ли это утка, богатырь честной? спрашивают они у него.

«Да, моя, доморощеная: отвечает дурачек Иванушка.

– Ах какая она чудная, красивая!..

«Напорядках; живет-себе.»

– Не продашь ли ты ее нам, богатырь честной?

«Она у меня не продажная.»

– Что ж так?

«Да так; она у меня заветная: могу я отдать ее, только не за серебро и не за золото…»

– Что же тебе надобно?

«Да вот, если бы вы, примером сказать, захотели ее у меня купить, взял бы я с вас по пальцу с одной ноги.

Посмотрели Григорьи царевичи друг на друга, посоветывались и согласились между собою.

– А неужто, спрашивают они Иванушку, неужто кроме ни за что не отдашь!

«Ни за что таки… Да разве это дорого? Иной молодец за такую редкость позволит себе и обе ноги отнять!»

– Быть так; сказали Григорий молодой и Григорий с бородой; мы у тебя ее покупаем.

Вынул свой мечь дурачек Иванушка, велел разуться и поставить ноги на пенек, сам отсек им по пальцу, положил в карман и отдал им свою уточку.

Пришли домой Григорьи царевичи, хвастаются… Достали мы, говорят, утку легохонько, а иной бы за нее голову положил: стерегли ее два богатыря могучие, да как мы припугнули их, так они и тягу задали!.. Вот тебе, батюшка, царь Поликарп, дарим ее!

Прыгает царь Поликарп от радости, обнимает зятьев… «Ах вы мой голубчики белые, чего вам за ваш труд хочется?.. Просите у меня, что только могу, все для вас сделаю.»

– Да мне, говорит Григорий с бородой, хотелось бы воеводою быть. А мне, молвил Григорий молодой, над войском быть набольшим.

Исполнил царь Поликарп их желание, и стал Григорий с бородой с воеводства добывать себе по яйцу изумрудному; а Григорий молодой патянул насебя платье военное, наторкал перьев на голову, и стал ни дать-ни взять селезень с крыльями сизыми, с шеей унизанной…. и сделались они с тех пор еще нахальнее прежнего: нет от них житья дурачку Иванушке… и ленив-то он, и глуп-то он, и нечего-то от него и ждать путного!..

– Погоди, думает дурачек Иванушка, и мы будем воеводами, и у нас будет на боку железка побрякивать.

9. Второй подарок Фомы покойника

Раздосадовал Иванушка еще раз на насмешников, пошел пройтися с горя по полю, и принес царю Поликарпу пригоршни отборного жемчугу.

– Где это ты достал? спрашивает удивленный царь Поликарп.

«Да пошел я прогуляться в лес на поле, вижу ходит там свинка, золотая щетинка, серебряный хвостик с жемчужной кисточкой; что не раз прыгнет, усыпит вокруг себя жемчугом, а кисточка все не убавляется… Я было за ней, чтобы поймать ее, а она в болото, вот только по её следу и набрал всего.

– Кто бы эту свинку мне поймал, для тогобы я сделал все, что только он ни вздумает, сказал царь Поликарп.

Узнали это Григорий молодой и Григорий с бородой, потолковали между собой, и сбираются свинку ловить. Встают они утром рано и идут на место сказанное; а Иванушка дурачек со своим сивкой-баркой уже там их дожидается…

Приходят Григорий молодой и Григорий с бородой с свинкою, золотой щетинкою к царю Поликарпу, поплатившись Иванушке еще двумя пальцами, и похваляются: отбили, видишь, они ее тоже у сильных могучих богатырей…

Дивятся им и прославляют их все придворные царя Поликарпа; а царь Поликарп награждает их чинами и почестями; одному Иванушке дурачку ничего нет, кроме насмешек да подтруниванья.

Любит его одна только Роза царевна прекрасная, а и она, глядя на других, не стерпела, молвила: «чтобы тебе, мой любезный Иванушка, тоже добыть что нибудь диковенное, и ты бы был в чести, и тебе бы люди дивилися!»

– Возлюбленная моя супруга, Роза царевна прекрасная, отвечает дурачек Иванушка; неужели ты, будучи такая разумная, думаешь, что тот только и славен и умен, кто утку поймал да свинку загнал?.. надобно при этом знать, как они я осталися…

Взяла его Роза царевна за ухо, подрала легонько, и промолвила слова разумные: «глупенький ты, глупенький!.. Еще ли ты до сих пор не догадаешься, что иным людям кажется и утку поймать не шутка, и свинку загнать не безделица!»

– Придет время, моя любезная Роза царевна, говорит дурачек Иванушка, покажу всем, что я и тетеревей горазд ловить!

10. Чем все повершилося

По случаю великой баталии, бывшей при царице Наталии, за несколько тысяч лет назад, царь Поликарп задает пир на весь мир, и бояр на том пиру тьма тьмущая.

Сидят гости за царским столом; ходит по них ковш круговой зелена вина. Бояре похваляются: тот то-то сделал, тот того-то убил, а пуще всех шумят про себя Григорий молодой и Григорий с бородой; один дурачек Иванушка сидит-себе тихо, ест, пьет молчит, ничего не говорит… Посмотрела на него Роза царевна, поглядел на нее Иванушка; больно стало его сердцу молодецкому, что она закручинилась, замышляет он выдумывает, как бы ему утешить себя, показать себя передо всеми.

Начались потехи после стола. Старики сидят, пьют, куликают, разговаривают про старые годы бывалые; а кто были на пиру молодые, плясать пошли, туда же пустились и Григорьи царевичи: нужды нет, что двух пальцев нет, на то есть мастера Немецкие, не только пальцы, и целую ногу приделают, не проведаешь, что она деревянная.

К слову сказать, и я знаю одну такую боярышню, у которой ножки такие маленькие хорошенькие, что ни за что не поверю, будто они настоящие, мне все сдается, что они сделаны из какого нибудь заморского мрамора.

После пляски и музыки, вышли гости пройтися по двору широкому; и зачали там молодые удаль свою показывать: ездить, перескакивать, через тын на борзых конях. Пуще всех отличились Григорий молодой и Григорий с бородой, подсмеиваются они над дурачком Иванушкой: «Оседлайко, говорят, царевичь Иван теленочка, прокатись на нем, покажи свою удаль молодецкую!»

Не отвечал ничего Иванушка; взглянул на свою Розу царевну, а у ней, моей голубушки, инда слезы на глазах навернулися… Взялся за ум дурачек Иванушка.

– На телятах я не езживал, отвечал он Григорьям царевичам, может вам это в привычку одним, а вот на таких конях катывался!..

Тут он подошел к коню князя Буслая, на которого, кроме самого Буслая, никто и сесть не смел; вспрыгнул на него, сел задом наперед и ударил по нем; вскакнул конь Буслаев и понес мчать Иванушку по двору; вскрикнула с испугу Роза царевна, а Григорьи царевичи покатились со смеху и кричат ему: эй, добрый молодец, свалишься, ухватись за хвост!.. но наш дурачек Иванушка охватил коня ногами, поджал руки, сидит не шелохнется, словно прирос к нему! скакал, бился конь, наконец умаялся, опустил голову, подошел к крыльцу; спрыгнул с него дурачек Иванушка.

– Ну, зять мой милый, сказал царь Поликарп, не чаял я в тебе такой удали!

«Да ты может быть и многого не чаешь, батюшка;» отвечал Иванушка дурачек; да как свистнул, гаркнул: гей сивка-бурка, вешняя ковурка, стань передо-мной, что лист перед травой!»

Загудел ветер, раздался топот по чисту полю, и ретивый конь как вихорь перелетел чрез стену дворца царскато и стал перед дурачком Иванушкой; вскочил тот на него и оборотился к Поликарпу царю: «Узнаешь ли теперь, батюшка, кто одолел Буслая сильного? кто достал кольцо твоей дочери, Розы царевны?..»

Вылупил очи царь Поликарп, не сморгнет-уставился; сдается ему, что все это во сне представляется. Прочие другие рты поразинули, ждут что еще будет.

«Узнай же еще» сказал дурачек Иванушка, «чьи это подарки, которыми тебя дарили зятья твои, Григорьи царевичи!» Проговорил он слова известные, прилетела к нему уточка сизокрылая, прибежала свинка золотая щетинка. «А вот и то, за что их купили Григорьи царевичи» примолвил Иванушка; вынул четыре пальца и кинул их перед тестем своим. «Прикажико разуться царевичам, сам увидишь, что я правду сказал.

Опомнился царь Поликарп, приказал разуться Григорием царевичам… Делать нечего, хоть не хочется, а пришло исполнять волю царскую, разулися… хорошо Немец пальцы приделал, а все отличишь живое от деревянного! Видит царь Поликарп правду Иванушкину, зло взяло его на царевичей… как? закричал он гневно, так вы меня обманывали?… Я же вас дам за это!..

И как спознали все, что царевичи Григорий молодой и Григорий с бородой подпали под опалу царскую, идут на них же с доносами: одни говорят, что Григорий с бородой на своем воеводстве так обирал, что хоть по миру пришло идти; а другие, люди военные, жалуются, что Григорий молодой не давал им покоя ни ночь ни день, пришло хоть живым в гроб ложиться… Вестимо дело: на кого уськнут, на того и собаки лаять поднимутся!

Не сказанно-не описанию рассердился-раздосадывал царь Поликарп на своих зятьев Григорьев царевичей, хочет их злой казни предать. Но дурачек Иванушка, и Роза царевна, и другие прочие бояре утишили-уговорили его переменить гнев на милость. Успокоился царь Поликарп и приказал объявить Григорьям царевичам, что он, ради своей милой дочери Розы царевны и своего любезного зятя Иванушки, прощает их; но только с тем, чтобы ни они, Григорьи царевичи, ни его дочери, жены их, которые их всему худо учили и наушничали, никогда ему на глаза не показывались.

Иванушка же дурачек сделан и воеводою и набольшим над всем войском Поликарпа царя. За разумною женой, Розой царевной, и он прослыл таким умником, что поискать еще!.. А Григорьи царевичи жили как ссыльные-опальные, за прежнее удальство и насмешки; в люди не показывались, и никто их, а по них и жен их, не звал к себе ни на пиры ни на праздники…

И пошла с тех пор ходить в народе пословица: «горе, горе, как муж Григорий, а лучше дурак да Иван!»

Ну, что, люди добрые! Приглянулась ли вам моя сказочка?

XI. Сказка о Иоське, хитром жидке, и о цыгане Урывае, по прозвищу не дай промаха

На пути, на дороге, на большой ли столбовой, или на проселочной, как знать; но только то ведомо, что дорога эта лежала одним концем к полудню, а другим ко полуночи. Так на этой дороге длинной-далекой, случилося сойтиться двум путникам: жидку Иоське хитрому, да цыгану Урываю, но прозвищу не-дай-промаха. Сошлись они вместе; прежде речь повели о погоде теплой, жаркой-сухой, потом о дальнем трудном пути, там о прочих разностях: о родных своих, о делах, за которыми пустились в путь, и так с полчаса покалякавши, стали добрыми приятелями, и согласились вместе идти не отставая друг от друга; каждый обещался все делить пополам с другом-товарищем, всякую нужду пополам нести; а каждый смекала, себе на уме, в дальной дороге надуть чем нибудь своего друга-товарища любезного: Иоська посвоему манеру жидовскому, а Урывай на свою цыганску стать.

«Вот» говорит цыган Урывай жидку Иоське хитрому ««вот, как же не лучше нам вместе идти, всякую трудность пополам делить: вот нам теперь идти до места двадцать две версты, а пойдем мы вместе, разложим пополам: выйдет на брата по одиннадцати!.

– Вестимо, вестимо, что и говорить, примолвил Еврей, и отец Соломон сказал, что с другом не бремя дорога дальняя.

«Да что, для друга и семь верст не крюк. А кто этот отец Соломон?»

– Кто его знает; я так от старших слыхал, только должен быть умный человек.

И думает жид про цыгана: хорош гусь, и про Соломона не слыхивал! И думает цыган про жида: погоди честный Евреи, я тебе покажу премудрость Соломонову!..

Так ведь идет и не на одном пути… да что растолковывать, сами, будьте здоровы, небойсь давно догадалися.

Шли-шли так наши путники, приустали, сели на пути и давай друг другу разные диковинки рассказывать.

– А что, пан Урывай, добрый человек, ты чай на пути кое-что видел, кое-чему поучился-таки?..

«Чему, учиться, сам других учил, даром что дурак-дураком родился. Попал я раз, скажу тебе, в такую сторону, где народ дурень на дурне сидит, дурнем погоняет еще; между них побывши и сам одурел-было; и действительно, может теперь с тобой в дороге идучи, мне прилунится сделать что не ловкое, так не взыщи на мне, а на мою участь пеняй, что к дурням было-завела меня. Ведь поверишь ли, что это за народ такой: и смешно, и досадно глядеть на них; иду, примерно, я раз ночной порой; ночь была светлая-месячная и вижу, что человек с пять бродят в пруду по пояс в воде, с решетами. Что мол-вы, ребятки, карасей ловите, что ль? «Нет» говорит, нам звезд набрать хочется…»

– Каких звезд?

«Да вон, что, видишь, в воде-то светятся…

– Да, дурни, то небесные звездочки, они только на воде кажутся, а ведь, видите, они все в небе вделаны.

Взглянули дурни к верьху «и то» говорят «смотри пожалуй, мы на небо-то посмотреть и не догадаемся!.. то-то ловим-ловим вот уже битых два часа, кажется и в решете видишь, а воду выпустишь – и нет ничего!»

Хоть глупый этот народ, да спасибо послушливый: когда я им растолковал все порядком, то сей-час же свою ловлю и бросили; но я таки спросило., полюбопытствовало.: а на что-мол вам звезды понадобились?.. чтобы вы со. ними сделали, буде добыли бы?

«Да хотели -было на кафтаны прицепить.»

– А это к чему?

«Да как же: тогда бы все нас стали звать высокопочитательными, стали бы передо, нами шапки снимать и нас чествовать..»

– Нет, други любезные, примолвил я, чтобы нацепить себе на кафтан звезду, да заставить других себя почитать, надо что нибудь побольше сделать, чем ходить с дырявым решетом, по пояс в тине, наровне со всякой гадиной.

Еще раз, иду я мимо одной избы в той стороне и вижу, что куча народу – корову на крышу тащат.

– Для чего это? спрашиваю.

«Да вон» отвечают мне, трава на крыше выросла, жалко так ее оставить, пропадет ни за что, так пусть корова съест, будет выгодней.»

– Да на что же вам тащить корову на крышу для этого, вы сорвите траву, да и отдайте ей.

«Эко дело, смотри пожалуйста, и то ведь так; ай прохожий, спасибо брат, ведь у нас на это простое дело и догадки не было!»

В третьей деревне тоже мне случилось этих дурней наставить на путь: пришел я на один постоялый двор и вижу православные завтракают; поставили горшок каши да из него и черпают…. да то диковинка, что каждый зачерпнет и опять уйдет… я спрашиваю: что-мол это они делают? «Да» говорит хозяйка «они кашу видите с молоком хлебают, ну, а крынка с молоком, вестимо на холодинке стоит, а горшек с кашею здесь, так они зачерпнут в горшке каши, да и идут себе ложку молока взять…

– Неужели ж у вас всегда так делается?

«Как же иначе?»

– Да они бы взяли да принесли сюда крынку с молоком, чем ходить туда с ложками.

Неразумная хозяйка инда руками всплеснула, мои слова выслушавши, как будто я сказал премудрость великую, так и вскрикнула: «ах ты, батюшка!.. смотрите пожалуйста, дело пустое, а нам не в домек!.. Не говори же, родимый, пожалуйста, что ты это выдумал, я тебе за это холст подарю, дай я их сама на путь-на ум наставлю! И пошла баба дурней мужичков учить, как хлебать молоко с кашею…

– Ведь вот, честный Еврей, прибавил Урывай Не-дай-прамаха, у бабы этой не достало ума самой простого дела выдумать, а чужим умом воспользоваться, небойсь, догадалася!..»

А между тем, рассказывая свои повести, цыган Урывай ощупывал, что в котомке походной у Иоськи хитрого было напрятано.

– Да, да; приговаривал жид, думая про себя: эка ты, дура голова, между такого народа глупого не мог поживиться ничем получше холста!.. меня бы пустить туда, я бы их поучил уму-разуму; и прибавил: а со мною так другая была оказия, совсем не этакая… не случилось мне напасть на людей глупых, на таких, про которых вот ты рассказывал; а с добрыми людьми довелось-было хлеб соль водить, да не надолго. Идем мы раз с товарищем Ицькою; в походных сумках у нас ничего не было, а перекусить больно хотелося… И видим мы, двое Русских мужичков сидят да обедать сбираются… разложили хлеб, лица, лук и прочее, хоть не лакомое да про голодного сытное. Мы знаем русский обычай: скажи им только: «хлеб да соль!» они сейчас ответят: «хлеба кушать!» стоит только присесть тогда, а уж Русский понотчивать не откажется. Мы, увидавши их, прямо к ним и пошли, а они увидавши нас и начали перешептываться: может быть, им и не хотелось нас угостить, да нельзя, обычай такой; а мы так и сделали; подошли…. хлеб да соль, люди добрые!» они: «хлеба кушать!» а мы: «покорно благодарствуем!» Да и подсели по одиначке, каждый к мужичку.

Они с нами заговорили словами ласковыми, откуда мы и куда идем и прочее…. мы отвечаем да на съестное посматриваем; и вот, один из мужичков уже и хлеб в руки взял, хочет отрезать да нас угостить, и просит у другого ножа: а Дядя Михей, дай нож, я хлеба отрежу гостю своему. А другой говорит: нет, дай мне хлеб, я прежде своему отрежу. Первый говорит, что не даст хлеба прежде» ибо-де он у него в руках, а другой говорит: а я не дам ножа, пока ты мне прежде отрезать не дашь!.. Да так слово за слово, перекоряючись, первый и говорит: «А если ты мне не дашь, то я твоего гостя прибью!» А ну-ко, ну-тко попробуй, говорит другой, только тронь, так я и твоему спуску не дам! Да так побранившись подолее, как кинутся Ицькин мужичек на меня, а мой на Ицьку… ну нас комшить; мы кое-как вырвалися да тягу скорей!..

Добрые люди, вишь, и подрались за нас, да больно безалаберны: ну не все ли было равно: кого бы прежде из нас не попотчивать?..

«Точно, промолвил серьезно цыган, народ добрый, что и говорить, и подумал про себя: тотчас угостят из двух поленцев лишенкой!

Поразсказавши друг другу такие любопытные истории, встали паши сопутники да и пошли опять. Было время уже поздное, а дорога до конца пути еще дальная. Иоська хитрый пристал, начал прихрамывать и спрашивает цыгана Не-дай промаха: а что, Урывай, сердце мое, ведь нам никак придется ночевать близь дороги, в кустарниках?

«Чтож за беда, хоть бы и так» отвечал Урывай «теперь тепло, можно и на дворе соснуть; зверей диких здесь не водится, воры нас не ограбят небойсь, да не знаю как у тебя, а у меня, признаться, и взять нечего; чорта я также не боюсь, хоть сам лесовик приди.

– Не говори этого, Урывай, душа моя, не говори; с шайтаном не с своим братом… его призывать не следует; злых людей я конечно тоже не боюсь: у меня вот уж недель пять гроша за душею не было.

«За душей точно небыло, да там никто и не станет искать, а вот если в сумке лежит, то опасливо…

– И в сумке ничего нет, Урывай жизнь моя, коли хочешь покажу и выворочу, нет; бедный Еврей, сан знаешь, где мне взять…

«Ну да и лучше, коли нетъ» отвечал Урывай «Я ведь это сказал не для чего другого, а ради предостережения»

Выбрали в кустах местечко укромное цыган с жидком и расположились на ночлег до утра.

«А что» сказал Урывай Не-дай-промаха «что, честный Еврей, я думаю, прежде чем мы набоковую отправимся, недурно бы перекусить что нибудь?.. Вот у меня кусок хлеба имеется, я по нашему обещанию разделю с тобой пополам; посмотри, нет ли у тебя в котомке чего, так и ты поделись…»

– Да чтож у меня такое?.. У меня Урывай, сердце мое, только и есть, что хлеба кусок, такой же как твой, все одно, делить, хоть нет.

«Ну полно притворяться, честный Еврей» прибавил цыган, который еще прежде нащупал куренка в жидовской суме «полно морочить, там что-то у тебя еще, кроме хлеба, лежит… я давно чую, что жареным попахивает, да только молчу: авось-де Иоська хитрый угостить не откажется…»

Делать нечего, полез Иоська в суму, запустил руку и разинул рот, как будто дивуючись: и то, что-то есть! смотри пожалуста, я как взял котомку в дорогу, так ее и не оглядывал… и вынул жид цыпленка жареного.

Цыган взглянул и видит, что птица небольно велика «эх, говорит он Иоське хитрому, ведь это, честный Еврей, по настоящему и одному мало съесть!»

– И вестимо мало, вскрикнул Еврей, не из чего и хлопотать за ним, вишь, какая дрянь…. харр-тьпфу… брошу ж я его в котомку опять, пусть он себе хоть пропадет там, не стоит и биться из этого, Урывай сердце мое!

«Э, нет, на чтож в сумку опять, это опасливо: оно, конечно… диких зверей тут почти не водится, ну а если на ту беду откуда нибудь теперь голодный волк сорвался… ведь он сейчас почует жареное… прибежит сюда вовремя нашего сна, да вместе с куренком пожалуй еще и тебя скомкает, почетши за барана сушеного; нет, честный Еврей, уж делать нечего, надо съесть; а если его мало двоим, то вот как мы сделаем: давай жеребей метать на счастливого, кому цыпленок достанется, тот пусть и съест один.»

– Пожалуй, Урывай, душа моя, пожалуй, я не прочь от этого, да как же, чем же, как мы будем метать жеребий?

«Да вот хоть на этой палке, аль на узел давай!» Ухватил цыган в обе руки полы у кафтана своего, свернул узелок на одной и говорит Иоське: «ну, тащи теперь!» Потянул Иоська и вытянул конец с узелком. «Ну вот,» говорит цыган а вот, чтож станешь делать, такая участь твоя: ты узелок выбрал, а я куренка возьму. Ну давай, делать нечего, хоть тебя б огорчить не хотелося, да знать судьба такая на этот раз!» И полез цыган за цыпленком в сумку жидовскую.

– Нет, Урывай, жизнь моя, закричал Иоська, ухватившися за жареное, по нашему он мой, коли мне узелок пришлося достать, я не раз метал жеребий и всегда уж порядок такой…

«Видишь ведь ты какой завистливый; и узелок тебе и цыпленок тебе!.. нет, брат, это разве у вас только так, а по нашему что нибудь одно выбирай.»

– Ну им ладно, Урывай жизнь моя, если ты не хочешь так, то давай иначе гадать, кому достанется.

«Пожалуй, я не в тебя, я уступчив, брат; ну давай, как же, на палке, что ль?»

– Нет, сказал Еврей, придумывая, давай не много соснем на скорую руку и кто лучше сон увидит, то тому и есть жареное.

«Пожалуй, пожалуй, молвил цыган, давай!.. Кладиж твою котомку в головы, что бы мне и тебе на нее прилечь, что бы обоим увидеть хороший сон.»

Положили котомку в головы, улеглися на ней и давай хитрый жид придумывать, какой лучше сон рассказать. Цыган Урывай ничего больше не придумывал, а запустил руку в котомку поверьх головы, вытащил ловко цыпленка жареного, съел его и с косточками, да потом уже и уснул, чтобы сон увидать.

Долго жид думал, ворочался, и перекусить то хочется, да и сон-то поди выдумай!.. наконец таки-выдумал; толкает цыгана хитрый жид… Урывай, Урывай сердце мое! вставай скорей, я расскажу сон, вставай скорей!

«Завтра расскажешь.» отвечал цыган.

– Какой завтра, мне теперь есть… то бишь-разсказать хочется.

«Ну так говори пожалуй, я слушаю.»

– Вот видишь ли… такой сон мне привидился, что никогда никому и наяву не видать. Только заснул я, и вижу будто в нашем кагале стою, и что нам наш Раввин читает слушаю, а потом будто мы, Евреи, начали все кричать молитвы… и закричал я громче всех… и вдруг растворилось небо и явился наш старый Раввин, что умер с год тому назад, явился, подошел ко мне и говорит…» Ну, честный Иоська!.. ты хорошо на свете жил, по субботам в руки ничего не брал, вина не пил и нечистого мяса (трефного) не ел, хорошо закон исполнял, – пойдем же, я тебя отнесу к отцу Соломону и к прочим, пойдем!.. «Взял меня старый Раввин легонько за песики, поднял и понес на небо… Все Евреи в кагале инда рты поразинули от изумления, потом попадали ничком и начали меня восхвалять!.. Вот Урывай, сердце мое, пот какой я видел дивный сон!. Ну а ты, что видел? говори скорей!

«Да что мне видеть?.. я, признаться, ничего не видал про себя… а вот, как тебя твой Раввин схватил за песики да понес на небо, то я только глядел в след тебе, да и подумал с глупу, что это в правду так, что ты больше не воротишься… я с тоски по тебе взял цыпленка жареного, да и съел его…»

– Как, это ты во сне-то видел, что цыпленка съел?

«Ну нет, во сне-то только ты мне грезился, а цыпленка то я наяву обгладал; вот и косточки, на, понюхай-себе!»

Хвать Иоська в сумку, ан цыпленка-то и след простыл, и напустился на цыгана и ну его усовещивать.

– Это тебе не грех, не совестно обмануть меня Еврея честного?.. а? Урывай, сердце мое, не чаял я от тебя такого дела обидного… а? ты вот как поступил со мной, Урывай душа моя!.. не хорошо, и здесь это грех, не хорошо, и на том свете будет не хорошо…

«Не знаю как на том будет, а на этом недурно голодному цыпленка съесть» подумал цыган и сказал жидку хитрому: «вольно же тебе видеть такой сон безолаберный: легко ли дело, на небо поднялся!.. ну, ты сам посуди, кто же бы на моем месте тебя дожидаться стал?

– Не хорошо, воля твоя, не хорошо, бормотал хитрый жид, желая еще больше цыгана усовестить; и долго бормотал он, думая, что тот его слушает, а цыган давно уже заснул под эту музыку.

Встали утром наши спутники и пустились в путь далее. Жид дорогою все придумывает, чем с цыгана за вчерашнего цыпленка выручить, а цыган придумывает, как бы жидка еще надуть на что нибудь.

– А что, Урывай, жизнь моя, сказал хитрый жид, нам ведь путь еще лежит порядочный; мы оба идем, оба и устанем и каждый из нас свои сапоги потрет… давай лучше так: пусть один идет, а другого на себе несет, так переменяться и станем, каждому и отдых будет и для обуви выгодней.

«Пожалуй, я не прочь, отвечал цыган, да как же мы будем, далеколь один другого нести?»

– Да мы так сделаем, Урывай, душа моя: пусть один несет, а другой ему для утехи пусть песню поет и как песню покончит, то уже он примется везть, а другой станет песню петь.

Выдумал хитро хитрый жид, он подумал себе: знаю де я песни три, а может и четыре, сложу их вместе и стану петь; цыган не поймет, подумает, что это все песни одна; а его песни коротенькие: я слышал, как он дорогой их напевал… так пусть-ко меня повезет подалее, я тем, покрайности, за своего цыпленка хоть на обуви выручу.

Цыган подумал не много, «давай» говорит «комуже вперед везти?»

– Тебе Урывай, сердце мое, тебе; ты всего цыпленка один съел, так уваж хоть за это.

«Ну, пожалуй, садись скорей.»

Взвалил цыган жидка на плеча и понес, а жид принялся свою песню петь…

Пел, пел, как ни длинны были песни жидовские, а допел до конца таки и замолчал, придумывая, не приберет ли еще песни какой… А Урывай того и ждал, только жид петь перестал, остановился, стряхнул жидка и говорит ему: «Ну, покончил песню, везишь теперь, дай же и мне проехаться.»

Делать нечего, подставил жид спину, думая себе на уме: авось длинней моей песни не выдумаешь! Засел цыган на жидка и ну распевать ти-ли-ли, ти-ли-ли!.. то протяжно, то скороговоркою.

Везет жид, надсажается, а цыган на нем тилиликает не умолкая, не останавливаясь. Долго везет Иоська хитрый жид цыгана Урывай не дай промаха, а конца песни цыганской еще не видится; ну, далека же песня, подумал жид и спрашивает: А что Урывай, душа моя, скоро твоя песня покончится?

«Ну нет; это еще только начало почти, а до середины нескоро дойдешь.»

– Вот тебе раз, думает жид, я и не ждал, чтобы у цыгана была такая песня длинная!.. Давай он Урывая уговаривать: Урывай, сердце мое, будет тебе петь, кончай скорей; я ведь не одного тебя везу, а и цыпленка моего, которого ты съел; так будет с меня и половину песни, Урывай душа моя.

«Ради этакой причины, я пожалуй тебе отдышку дам» отвечал цыган – «только после, как хочешь честный Еврей, вези опять: ты свою песню покончил и мне мою дай покончат.»

Слез цыган с жидка хитрого и стал тот его дорогой тем и этим заговаривать, что бы опять не везти; однако не много погодя цыган опять пристает: «Что же, честный Еврей, дай песню докончить, вези меня!»

– Урывай, душа моя, брось ее, песню твою; вон и село близко, не хорошо, Урывай, душа моя.

«Как хочешь, а песню докончить надобно; что за дело, что близко село: я в него так и въеду на тебе.»

– Ай Ваймир! думает жид, перепугавшися, ну как из нашей братьи увидит кто, что я цыгана везу, просвету не дадут!.. шейтан меня дернул такое дело глупое выдумать!.. И начал опять цыгана уговаривать, что это не хорошо.

«Положим, что не хорошо» отвечал цыган, должно же уговор выполнить!.. А если хочешь мировую сделку повести, то пожалуй: за твою неустойку угости меня в селе полдником, заплати в корчме за мой обед, так-поквитаемся.»

Жид туда и сюда, а цыган стал на своем: иль обед, иль вези!.. да еще, говорит, и в селе остановиться не дам, погоню далее, не слезу, пока песни не допою!»

Чуть не заплакал хитрый жид от беды такой, а принужден был сделаться полюбовно с цыганом Не-дай-промаха: обязался ему в селе выдать злот на угощение; а нето попробуй, думает, его потчивать, он на карбованец съест!

Пришли в село, стали на отдых; хитрый жид выдал цыгану по уговору злот и думает себе на уме, как бы от цыгана отделаться: на пути он не отстанет сам, а жид видит, что вместе идти с ним невыгодно… Смекнул жид, как делу помочь, вышел на двор в место укромное, снял сапог с себя, распутал ветошки на ноге и вытащил деньги туда заложенные: вынул три дуката, которые похуже и пошел с ними на село к жидку знакомому, сторговать у него пегую кляченку и вернулся опять в корчму.