Текст книги "Тысяча и одна минута. Том 2"

Автор книги: Иван Ваненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

IX. Как служивый вылечил от порчи жену Парамонову

Долго, нет ли бился Парамон с женой, заточно неведомо, а только вся деревня, то есть бабы все деревенские, на том и повершили, что Матрена точно порченая, и что порча эта от мужа пришла.

Приходили знахари, наведывались знахарки и сказали в одно слово, что та порча действительная и что с этой порчей тот только и совладает, кто навел ее!.. И Парамон сам ездил по знахарям, и дальные знахари тож говорят. Так было делу долго быть, да вот вышел случай какой:

В ближнем селе стояли солдаты на зимовке, и бывал там базар, торг большой, и ездили на тот торг мужички деревни Парамоновой; случись то же и Парамону туда отправиться.

Приехал он туда с овсом, али с гречею, заподлинно неведомо; поставил свои воз с другими в ряд и сидит подгорюнившись, смотрит, как другие товар продают да дивуется на солдат-честных покупателей, как они хорошо-красно разряжены… вдруг его кто-то сзади стук по плечу…

– Здравствуй, дядя Парамон, добрый человек, по добру ль, по здоровуль живешь?

Оглянулся Парамон, стоит перед ним Яшка солдат, бывший козел его. Парамон и рад и не рад встречи такой, не знает что и сказать служивому.

– Что? спрашивает Яшка, аль не узнал?

«Узнать-то узнал, да дивуюся: как ты попал в нашу сторону?..»

– Да так вот, пришел на своем на двоем, примаршировал своими ногами солдатскими: захотелось посмотреть место давнишнее, где я переж сего кричал по козлиному… ведь ты здесь живешь?

«Да вон там, за леском, вправо наша деревня стоит!»

– Знаю, знаю, не показывай, как не знать!.. Ну, каково с женой живешь, что поделываешь?.. вот у тебя, слава Богу, и греча есть и овсецом запасся небойсь… одолжико мне по мерочке того и другого за прежнюю службу верную!.. Оно признаться мне бы у тебя и совестно теперь просить; ты, помню я, мне последний кушак свой отдал, да не в прок он пошел: я в те поры так истощал, что хотел было с голодухи повеситься; уж на сук было и кушак прицепил да урядник мне с сотню палок закатил и велел в поход идти, что-де некогда затевать недоброго; я было и вылечился, да опять лукавый попутал: стащил я без просу барана в селе, а мужик увидал, я, от этого, опять было козлом и стал, да спасибо урядничьи палки исправили, опять на ноги поставили, видишь какой я стал молодец!.. Так ради этакой речи дай же овсеца да гречи: буде козлом сделаюсь, опять к тебе в батраки пойду!

Парамон слушал, слушал служивого, дивовался такому его житью-бытью, и задумал объявить ему свою кручину и просить его помощи.

«Батюшка-служивый, коли был ты два раза солдатом да два раза козлом, видно спасеный человек! помоги моей беде, выручи! тогда и гречи и овса сколько у меня есть, хоть все бери!»

– А что такое? спросил Яшка, изволь дядя, во всем помогу, хоть смогу не смогу, а уж сделаю; изволь сказать, в чем тебе нужна моя помощь солдатская?

«Да что родимый, вишь какая напасть, пришло хоть пропасть: сделал я по твоему совету с женой своей, помнишь, что ты мне приказывал и узнал, что она действительно порченая!.. с тех пор с нею еще хуже стало делаться: если не каждый день, то через день непременно так порча ее и корчит, а наши бабы деревенские на меня вину кладут: я вишь этому и причина всему.»

– Как же это сталося? и что ты сделал с ней?

Тут Парамон рассказал все, как что случилося. «Может» прибавил он, «может я тем виноват, что невполне твой совет повершил: что сена-то ей боялся принесть, может она бы и вылечилась!»

– Да, сказал Яшка, серьезно все выслушавши, да, этим ты дело много повредил; тебе бы все покончат следовало, как я сказывал; ну да делать нечего, было бы счастье, а дни впереди, поправим авось. Отпусти-ко мне, что я просил у тебя, да и ступай себе домой; я к тебе дня через два приду, погляжу, узнаю и расскажу как жену лечить; только ты смотри, не говори же ей, что я приду!

Парамон кланялся, кланялся Яшке служивому, и просил его прийтить не забыть, и благодарствовал на обещании; дал ему по мерке овса и гречи и поехал домой, в надежде, что авось пройдет горе горькое, авось жена его станет такою, как была, авось служивый порчу выгонит.

В тот самый день, как солдату прийти, день был праздничный; вскочила Матрена рано но утру и давай к мужу приставать…

– Что же ты, гороховое чучело, что же ты мне с базара намедни ничего не привез? чай вот скоро праздник у нас, в чем я выйду в люди? У меня ни новой шубейки, ни платка нет, ни чеботов… В чем я пойду?.. Ты, думаешь, тем и отделался, что принес мне коты негодные, ты думаешь мне наперекор идти, чтобы я уже в люди и не казалася!. Да еще выдумал небывальщину: из быка вишь у него козел сделался, а козел прежде вишь солдатом был… Экую нагородил!.. Дурак, дурак, а нашелся как выдумать!.. такое зло, что вот и до сих пор не справлюся, и голова точно не своя, и сердце сосет, и под живот вот так и подкатывается… а тебе, чаю и нуждушки нет?.. что молчишь, уставился; как сычь глазами хлопаешь?.. Отвечай, долго ли будет так?

«Да что отвечать, сказал Парамон, когда ты моим речам веры неймешь?.. Разве я тебя коли обманывал?..»

– Лукавый тебя знает, может кто-нибудь научил тебя, а ты сдуру и рад тому: дай дескать я жену обдурю, наговорю ей небывальщины! ты думал – я дура какая, так вот сей час и поверю всему!..

«А коли не веришь, вот на деле увидишь сама: я намедни видел козла нашего, он хотел сюда сам придти – вот у него и спроси, правда ли, что я говорил!»

– Это что еще за выдумка, какого козла увижу я?

«Да нашего-то, что теперь служивым стал; он хотел прийти полечить тебя, избавить от боли, порчу отвесть; он вишь это дело хорошо ведает…»

– Ах ты негодяй, это что за затеи еще, ты видно подговорил какого-нибудь плута-разбойника, да и хочешь меня провести… так нет же, постой, я и с ним и с тобой разделаюсь: пусть-ко он придет, я вам обоим глаза повыцарапаю!.

Парамон страх-как перепугался.

«Матушка-жена, не губи меня! ты еще этого солдата не ведаешь, не тронь его: если он сам два раза козлом оборачивался, то и нас пожалуй оборотит во что ни попало, не трогай его, не серди Матрена Поликарповна!»

А Матрена Поликарпова не туда глядит, ругается…

– Да как ты смел без моего спроса звать его?.. Да кто тебе вложил это в голову?.

Тут вошла в избу кума Степанида-сплетница, старушонка вековая; вошла пронюхать, что у Парамона в избе делается… прежде у дверей послушала, слышит шум, да сглуху не поймет ничего и вошла в избу.

Увидела ее Матрена и ну опять охать-стонать… ох, батюшки, тошно! голубчики, тошно, ох, сердце сосет!.. Чебурах на лавку и давай корчиться.

«Ну, так и есть, сказала Степанида кума; я этого и чаяла… опять сердечная мучается?.. А все мужья небойсь?.. и мой, покойник, не тем будь помянут, такой же был, и ты батюшка… Эх, Парамон Парофнычь, не стыдно ль тебе мучить так жену бедную.

Парамон повеся руки стоит над женой, а кума Степанида щебечет языком, что сорока, уговаривает его, как с женою жить… А тут, не много погодя, как день то был праздничный, то, от нечего делать, и много в Парамонову избу народу набуркалось.

Матрена лежит не выздоравливает, а бабы стоят над ней да приговаривают: «экая порча злая! экая порча наслана эхидная!.. не отстает от бедной, мучает!.. Вдруг… шасть в избу Яшка солдат…

– Добрый день, православные! что, кто тут порченой?..

Расступились люди добрые, увидавши бравого служивого, хвата-солдата усатого.

– Здорово дядя Парамон! сказал Яшка, обращаясь к хозяину, что, брат, никак опять с твоей женой порча шалит?

«Да, что станешь делать, родимый» отвечал Парамон, обрадовавшись несказанно, что солдат пришел, что соседи при нем не станут гонять за жену, «да вот опять приняла.»

– Ты жену свою не огорчил ли чем, не потревожил ли? спросил Яшка окинув глазами всех бывших тут и посматривая пристально в лицо порченой, может ты в чем-нибудь строго поступил с ней?

«Нет, кормилец, как можно… она же теперь немощная, я и со здоровой-то с ней никогда…»

Матрена застонала на всю избу «ох, батюшки, тошно, ох, тошно!..» и вдруг начала брехать точно по собачьему; но лукавый Яшка заметил, что ей больше смешно чем больно мужа выслушивать, и продолжал по-прежнему, будто на Парамона досадуючи: не хорошо, не хорошо; надо обходиться поласковей!.. вишь ты со зла-то как исхудал, а она с доброты-то какая дородная, даром что порченая!.. жаль бабы: изведется, будет старушенкой, тогда хоть собакам брось! надо помочь, умненько полечить, зло выгнать, ее облегчить! Не просила ли она у тебя купить, чего ей хочется?.. Может это ей лучше поможет.

«Как же родимый, просила,» отвечал Парамон.

– Ну, чего же ей хочется?

«Да просила она многого: не знаю, что лучше по ней, а всего добыть не начто; хочется ей платка и шубейки и котов и прочего…»

– Ну чтож, всего этого и надо добыть; непременно надобно: это уже в ней порча такая, я вижу; достанешь всего, легче будет ей…

Матрену коробит на лавке, Матрена и стонет, и охает, а слушая речи служивого, стало любо ей, что мужа винят, не терпится ей, так смеяться и хочется; инда губу закусила Матрена и оханье её не похоже на порченое.

– Ну да, примолвил серьезно солдат, прежде нежели ты все купишь для нее, исправишь как надобно, должно немного полечить ее… во-первых узнать от кого к ней порча пришла; если от постороннего, то надобно отыскать его, а если ты сам причиною, хоть может и по незнанию, может кто чрез тебя чем-нибудь испортил ее, позавидовавши вашему житью ладному; так надо тебе не откладывая самому исправить все; во-первых купить всего, чего запросит жена, во вторых во всем добром ее слушаться, а в третьих… ну да уж я тебя после научу, как обходиться с женой такой… Я вижу это наслано… Да вот под нее-то ничего не подослано, прибавил Яшка, оглядывая крепкали скамья, на которой Матрена лежит, подкинько соломки, да надень на жену хомут: она у нас сей-час будет выкликать, кто порчу навел!..

Засуетились бабы и все, кто был в избе, ради смотреть такую оказию, как порченая будет выкликать, на кого покажет, о ком толковать после будет надобно… и кинулись, кто за хомутом, кто за соломою. Матрену пуще возить начало, корчится она да придумывает, как ей лучше порчу на мужа свалить, что бы он и вперед ее боялся и слушался, и что б все сделал для нее, как служивый сказал.

Меж тем все принесли-приготовили, служивый уложил Матрену на солому, привязал ноги к лавке, что бы баба не билась а лежала покойнее, и надел хомут на голову, примотавши крепко на крепко.

Взял солдат Яшка ковш с водой, бросил в него три уголька, так угли и загули на воде, так и завертелися, как солдат стал нашептывать; потом перекрестился служивый, взял в рот воды поболее и обрызнул Матрену с головы до ног, так тое всее холодом и обдало, и полно она стонать, корчиться, а себе-науме начала смекать: «ну, видно служивый и впрямь ворожей, ну как он догадается, что у меня порчи нет, да наведет на меня за это порчу действительную?..» Инда дрож проняла Матрену Поликарповну. А служивый свое продолжает творить: взял супонь ременную, что у хомута была, сложил ее вчетверо; за одни концы сам взял, а другие Парамону в руки дает и приговаривает:

– Ну-ко муж, ледащий мужичек, подержи супонь ременную, да пожелай жене здоровья-добра, чтобы лихая боль прочь отошла; пожелай здоровья здорового, непритворного, как бы ты его пожелал кобылке своей, что в этом хомуте была; пожелай здоровья нового, небрыкливого и без норова, чтоб и в сушь хорошо везла и в грязную пору не ортачилась!.. А я меж тем пощупаю, попытаю где порча сидит и буде есть она, то нам скажется, из под хомута откликнется; против нашей ворожбы не устоит, себя нам покажет и заговорит!

И стал Яшка Матрену пощипывать, стал допрашивать, строгим голосом, приговаривая… – Ну, говори, порча окаянная! как ты зашла в бабу умную, как в добрую душу христианскую закралася?.. человеком ли наслана, или сама затесалася?… Отвечай, супостатка непрошеная! говори все, что знать хочу, не то и с телом тебя сквозь хомут протащу!

Видит Матрена, что молчаньем не отделается, давай охать-стонать и коробиться, инда всех, кто тут был, дрожь проняла.

– А, что? отозвалась лукавая! боишься знать где дело правое?… Нутка, дядя Парамон, потяни супонь посильнее, а я покрепче руками прихвачу, теперь уже дело минутное, подастся порча непутная, сей-час с нами заговорит… ну, сказывай окаянная, кто те наслал?.. Хираус на хакс! фирт-форт-алё!

«Ох, ох, простонала Матрена, будто едва перемогаючись, муж испортил, муж!..»

Услышав это, Парамон чуть сам не стал корчиться, и руки у него задрожали, и ремешки он выпустил.

– Чего сробел? – говорит солдат, не бойся, держись еще, с порчей авось справимся… ну, каким манером испортил муж, говори окаянная?..

«Ох, на соленом огурце принес, ох, на огурце!..»

– А, а, вот какое дело? смотри пожалуйста!.. ну брат, Парамон, на что же ты соленые огурцы дома держишь?

«Да я,» отвечал Парамон, чуть не плачучи, «я на базаре купил огурцов, да самой же жене этого захотелося… я бы и не подумал николи сам этого.»

– То-то и плохо, что ты жеинины приказания исполняешь не подумавши; вот теперь и стал виноват! Смотри же, за свою вину купи обнов жене, порчи в другой раз не будет с ней, я ее выгоню и она больше не воротится! Теперь православные, прибавил Яшка, обращаясь к присутствующим, вы ведь все желаете, что бы порча пропала, оставила бы в покое бабу разумную?.. Так теперь помогите вы все вот как: возьмите каждый в руки кто таз, кто горшек, кто палки две, что бы можно было стучать чем-нибудь, а у кого этого нет, то хоть так кричи, и обойдите с таким криком семь раз кругом избы тихою походкою; а ты Парамон впереди иди; обошедши семь раз, станьте против окна и стойте на одном месте не двигайтесь, пока не увидите, как лукавый, оборотившись огнем из окна выскочит, а не то, пожалуй, на кого ни будь из вас нападет… Ступайте же!..

Что бы помочь беде, а больше что бы увидеть, как лукавый огнем оборотится, все, кто только был в избе, поспешили исполнить приказание служивого, а более всех Парамон спешил, желая избавить жену от мучения, а себя от людского нарекания, и выжить нечистого, которого вовсе нехотя он к жене в соленом огурце принес. Вышли все вон, схватили в руки кому что попалося, и пошли с стуком и криком избу семь раз обходить.

– Ну, – начал говорить Яшка-солдат, оставшись наедине с Матреной Поликарповной; – вижу я, по моей ворожбе чем ты испорчена: во-первых, ты у мужа просишь часто чего не следует, а если он не исполнит, то ты его перед людьми винишь и позоришь, а наедине и рукам своим волю даешь!.. Сделался он от того дурак-дураком, все по твоим прихотям прожил, раззорился совсем, и ты же на него всклепала, что он испортил тебя; а знаю я, по ворожбе своей, того молодца, что порчу наслал: он парень не старый да и на порчу его ты не обижаешься, а как нет дома мужа, то всегда поджидаешь его… это кажется хват Андрюха из вашего села?.. (Солдат-Яшка подслушал это стороною от молодежи деревенской, когда они между собою про Парамона пересмеивались). – Скажи же, кто тут виновен? ты ли, баба злая лукавая, или муж твой дурак-ротозей?..

Матрена не ожидала такого увещания, ну, думает, беда моя: солдат-то знает всю подноготную!.. и давай ее корчить уже действительно, и начала она опять было стонать, охать, говорить слоза непонятные, будто, ничего не расслышала…

– Послушай! – закричал на нее сердито Яшка-солдат, – я с тобой, а не с порчей разговариваю, так меня не провесть тебе; а лучше отвечай мне толком: хочешь ты оставить с мужем такое житье, или нет?

Матрена не слушает, не говорит ничего, только стонет на всю избу, да корчится.

– А когда так, – сказал Яшка, – то я-ж тебя научу по солдатски, по своему!..

Заложил ей паневу чехлом на голову и давай ременною супонью порчу вон выгонять… Да уж истинно по солдатски принялся… инда пот с него с сердяги ручьями тек…

Кричала Матрена на все голоса, а все это не подействовало: ватага соседей, обходя избу, голосила еще громче по велению служивого, и не слыхала громкого крика Матрены Поликарповны, а кто и услышал, так только сказал: «вишь как порча-то в ней голосит, видно и с бабой расстаться не хочется!»

Взмолилася Матрена Яшке-солдату, всплакалася. «Батюшка, служивый, прости Христаради! не буду больше над мужем своевольничать; отпусти вину мою! Вижу, что во всем я виновата, буду его слушаться, не стану просить чего не надобно!..»

Услышав это, Яшка перестал порчу выгонять, и начал опять Матрену словами уговаривать: – ну вот так бы давно; не довела бы ты себя до беды, до такого лекарства солдатского: и нас ведь командиры часто лечат от порчи таким снадобьем, от того мы редко и прихварываем!.. Слушай же теперь, в последний раз: я никому не скажу, как твоя порча излечилася, а приду сюда этак месяцев через пять: и если увижу, что ты все еще не выздоровела, что все еще с мужем по-прежнему живешь, то не то с тобой сделаю, слышишь?.. это еще не беда, что расскажу про тебя на сходке всем, про твои проказы тайные и как ты с мужем своим обходишься… а вот что: мне стоит только сказать несколько татарских волшебных слов, то я оборочу тебя свиньей, и рыла не дам, будешь хрюкать чем не следует!.. Помни же!..

Потом Яшка кинулся к окну, где уже сделавши обход, стояли противу избы миряне, глядя, как лукавый выскочит, вынул из кармана порошек-пловун, чем, знаете, городские фокусники свои огни делают; зажег спичку и тряхнул на нее порошек, так клуб огня из окна и выскочил, православные так все и крикнули от изумления; а Яшка закричал в окно, что бы Парамон один в избу вошел. Сам развязал Матрену, и велел ей, как муж войдет, в ноги ему поклониться и прощенья просить, что она его своею болезнью мучила.

Как ни нехотелось Матрене Поликарповне сделать такое, перед мужем, себе дело обидное, а боялася солдата ослушаться: пожалуй злой ворожей в самом деле исполнит свой замысел: оборотит свиньей, тогда и весь век на четвереньках проползаешь!.. Только муж в избу, она бух ему в ноги… «Прости меня, Парамон Парфенычь, что я тебя своею болезнию мучила!»

Парамон сначала чуть было опять в двери не выпрыгнул, думая, что жена хочет его укусить за ноги; а как услышал слова её ласковые да просьбу простить ее, чуть было и сам ей в ноги не кинулся…

«Помилуй,» сказал он со слезми на глазах, «помилуй Матрена Поликарповна, да разве я, родимая, за это пенял на тебя… да мне самому было больней твоего!..»

– Вот, – прибавил Яшка, – вот за это люблю, что вы так друг с другом говорите ласково; ну обнимитесь, поцелуйтеся!.. Вот так-то; эх, как глядеть-то на вас весело!.. Ну, теперь живите мирно и счастливо!.. Когда я к вам еще приду, то уж надеюсь, что не надо будет опять порчи выгонять, а лучше я вас потешу тогда ворожбой моей, покажу вам штуки невиданные, диковенные; ведь моя ворожба не алое дело вражее; а я научился ей, что бы делать добро народу доброму; ну, а противу злых, что и говорить, и в моей ворожбе злая управа есть; а теперь рад, что сделал пользу вам.

Так вот и солдат-Яшка, хоть плут был, а довелось и ему сделать дело доброе… говорит пословица: что крапива родится и жигуча, а годится во щи.

Когда Парамон Парфенычь стал Яшку благодарствовать за великой труд и дело полезное, и повел в свой амбар, выдать ему гречи и овса и прочего, и холст еще целый дал ему, тогда солдат-Яшка не упустил и Парамону сделать порядочную натацию, урезонил его, что-мол умным мужьям не так надо с женами жить, не во всем волю давать, а в чем только следует, что порою-де свистом, а порою и хлыстом, а буде заортачится, то и дубинкой можно заставить идти по прямому пути…

«Да я на это как-то робок,» сказал Парамон.

– Эка простота, эх ты дядя бутуз, а ты будь без хвоста, а не кажися кургуз; буде строгим не можешь быть, то хоть через чур робким не делайся, а не то и в житье-бытье толку не найдешь… вот твой бык да козел, был да пошел, а от чего? от простоты да недогадливости да от того, что жена хитрит над тобой. Смотри, держи ухо востро теперь, а будешь во всем жене потакать, да её ума на свое мужское дело спрашиваться, не будет пути… Ну, теперь прости, будь здоров на много лет, и помни мой солдатский совет!

Матрена была баба балованная да умная, подумала, подумала и нашла. что солдат ей правду говорил, что он ее не без пути усовещивал, и стала с мужем жить иначе, редко огрызаться да капризиться, хоть правда, она делала, что хотела, но мужем меньше вертела, и от того у них в дому лучший порядок пошел. И Парамон, по совету солдатскому, прилаживая ко всякому делу свой ум, а у жены не спрашиваясь, стал поумнее жить; и деньги у него появились, когда он их перестал тратить на ненужное, и детей, как рассказывают, у него куча была своих, доморощеных.

Ну, люди добрые, может вам моя сказка не понравилась, так начнем другую сначала, когда эта не хороша.

Да еще на том извините, что тут же, подалее, будут вам попадаться сказки ведомые, мною прежде вам поразсказанные; это ради той причины так прилучилося, что сказки те в разных книжках были понаписаны, так мне их хотелось в одну собрать; они почти ничего не переменены, оставлены так, как были переж сего.

Есть на это другие, более толк в книжном деле знающие, ну так уж то особа стать: те, что напишут, да заставят прочесть, после это же перелицуют в другую книжку, да уже не прочитать, а пропеть велят, и, кажется одно и то же должно б надоесть, ан вот штука – нет: у них и то и другое больно хорошо!

А впрочем надобно сказать, и наш сказочник, старичек Пахом, умел, порою, из одного ковалка железа тянуть две проволоки, умел из одной сказки с оборотом две пересказывать; у него на этот случай поговорка была: «тех же щей да пожиже влей, тот же блин да на блюде подай, вот тебе и лишних два кушанья; надень тот же зипун да полами назад – вот тебе и лишний наряд! Да оно, говорит, от нечего делать, и часто так: исколешь дрова помельче, тот же воз, и топлива столько же, да топить веселей, чаще станешь поленцы подбрасывать»

Как не помянуть таким словом Пахома покойника: и стар ведь был, а какой продувной: научился такому ремеслу, что в пору только тому, кто заглядывает порой в книжки журнальные.