Текст книги "Царь.2 (СИ)"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Какого черта он делает? – недоуменно спросил, наблюдавший за боем со стороны Владислав.

– Кто именно? – Осведомился с усмешкой Казановский.

– Как кто, герцог конечно!

– Приучает нас к тому, что его пехота вполне может противостоять нашей кавалерии, и, ей богу, у него недурно это получается!

– Но если он начнет атаку...

– Да с чего вы, ваше высочество, взяли, что он начнет эту злосчастную атаку? По-моему у него и так все прекрасно получается. Это мы его атакуем, а он отбивается, нанося нам всякий раз, куда большие потери, нежели терпит сам. Мы все ждем, пока он контратакует, а он только делает вид, что выходит вперед и с радостью наблюдает, как мы бьемся лбом в его укрепления.

– Что же делать?

– Не знаю, но уж явно не то, что собирается делать ясновельможный пан Ходкевич!

Пока они говорили, гетман снова решился атаковать. Гусарская конница, все убыстряя аллюр, подобно стальной лавине, накатывалась на русские войска. Казалось, что их плещущиеся на ветру прапоры закрывают небо, топот копыт вызывает землетрясение, а крылья за спиной вот-вот поднимут своих диковинных всадников ввысь. Увы, русским пушкарям было не до поэтических сравнений. Лихорадочно зарядив свои орудия и перекрестившись, они открыли огонь по новому врагу. Сначала в гущу вражеского строя влетели несколько ядер. Затем, когда они приблизились, в ход пошла картечь. Поляки всегда любили рассказывать всякие небылицы о крепости гусарских нагрудников, но даже если картечине и не удавалось пробить стальные латы, их обладатель все равно вылетал из седла со сломанным ребром или отбитыми потрохами. Тем не менее, польская кавалерия летела вперед, не обращая внимания на потери. Наконец доскакав до линии рогаток, спешившиеся казаки и гусары, попытались их растащить. То тут, то там, вспыхивали яростные схватки. Там где поляком удавалось преодолеть заграждения, их встречали пикинеры. Но самое главное, это была непрекращающаяся ни на минуту стрельба из мушкетов и пушек. Звуки выстрелов смешивались с треском ломающихся копий. Звон сабель перекрывал вопли умирающих, а яростные крики атакующих сливались с ревом пушечных залпов. Наконец, Ходкевич сообразив, что атака снова не удалась, приказал отходить. Вельяминов рвался преследовать отступавших поляков, но я пообещал ему, что повешу его на одном суку с Пронским, если он выйдет из-под прикрытия.

– Да, за каким нечистым ты нас в поле потащил, а в сечу не пустил? – Почти хрипел Никита, дрожа от ярости.

– Вот если бы ляхи прорвали нашу линию, нашлось бы и тебе дело, – спокойно отозвался я.

– Да мы бы их!

– Успокойся!

– Да, как же тут успокоишься. Ведь не раз и не два гусары под картечными залпами падали! Ну, ведь не семижильные же они, чтобы всякий раз подниматься...

– Никита, ты, сколько у гетмана хоругвей видел?

– Не менее десятка.

– Ага, вот только гусарских из них было всего пять, а остальные панцирные.

– И что?

– А то, что всего гусарских хоругвей в войске королевича – двенадцать! И если бы ты с рейтарами от пехоты оторвался, то они бы вас тут и растоптали. Понимаешь?

– И что же теперь?

– А ничего, Ходкевич с Владиславом, тоже не дураки. И под пушечные залпы свою лучшую конницу так и не подставили... до последней атаки. И вот тут получили по полной! А, кроме того, их пехота, да казаки, да пушкари сегодня так получили, что еще пара таких сражений, и у королевича войска совсем не останется.

– Эдак мы с ними до Рождества ратиться будем, – пробурчал успокоившийся Вельяминов.

– Лишь бы не до цыганской пасхи, – засмеялся я. – Пойми ты, дружище, у поляков войска – как у дурака махорки! А вот нам новую армию в ближайшее время не собрать. Но вот желания деньги тратить на королевича у сейма нет. Так что если мы Владислава отобьем и войско сохраним, то поляки никуда ни денутся и пойдут на мир.

– Ты думаешь?

– Знаю! Причем, любая передышка нам на пользу, потому как речь Посполитая какая была, такая и останется, а вот мы с каждым мирным годом будем сильнее.

– Все же хотелось побыстрее ляхов побить.

– Побьем, дай срок! К тому же еще не вечер.

– Это ты про что?

– Да так, Никита, погода нынче хорошая и ночь должна быть безлунная...

– Ого, а это что? – Удивленно воскликнул Никита, глядя на четыре большие пушки, стоящих посреди нашего лагеря под охраной довольно потрепанных драгун.

– А я почему знаю, чего Федька Панин учудил, пока мы с тобой с гетманом переведывались! Ты у него лучше спроси.

– Подожди, так это все ты затеял, что бы пушки у ляхов отнять?

– Да господь с тобой Никитушка! Я ему велел их просто и без затей подорвать, а уж то, что он их сюда притащит и представить себе не мог. Я же не ясновидящий!

– Эва как! – удивленно покрутил головой окольничий, разглядывая пушки, и спохватился, только когда царь исчез в своем шатре.

Досадуя, что не успел спросить у государя, что такое махорка и отчего ее много у дураков, Вельяминов пошел к себе. Надо было привести себя в порядок и хоть немного отдохнуть. Мало ли что имел в виду царь, когда говорил о безлунной ночи.

Тем временем, день клонился к вечеру. Ратники, которым посчастливилось вернуться из боя целыми и невредимыми, поужинали и занимались своими делами. Одни чистили свои пищали или мушкеты, другие чинили поврежденные днем доспехи, третьи негромко переговаривались, вспоминая перипетии боя, а самые умные завалились спать, пока есть такая возможность. Те же, кто сегодня не вступал в бой, отправились на поле брани подбирать своих погибших, чтобы погрести их согласно христианского обычая. Впрочем, на самом поле русских полегло не так много, ибо они сегодня в основном оборонялись и главные потери случились на редутах. Тем не менее, и тех немногих надо было собрать, и импровизированные похоронные команды принялись за дело. Время от времени среди покойников попадались и еще живые, но для большинства из них это была лишь отсрочка приговора. Как раз на такой случай с похоронщиками на поле боя отправились священники, дававшие последнее утешение тем немногим кого еще не забрала смерть, но вряд ли могли помочь враги. Увязался с ними и чернобородый стрелец Семен. В правду сказать, нога его еще не совсем зажила, но мысль о том, что совсем рядом лежат убитые ляхи, у которых могут быть при себе ценности, не давала его душе покоя. При первой же удачной возможности он отстал от своих товарищей, и, морщась от боли, пополз в поисках добычи. Дело осложнялось тем, что поляки тоже собирали своих покойников, но у них погибших было много и находились они по всему полю, так что пока Семену удавалось избегать встречи с ними. Поначалу ему не слишком везло, павшие попадались все больше небогатые, в простом платье. Богато изукрашенного оружия ему тоже не встречалось, но алчный стрелец не унывал. Наконец и ему улыбнулось счастье – придавленный конем шляхтич в роскошном одеянии. Жупан его, впрочем, был весь залит кровью, но предприимчивый Семен быстро срезал с него серебряные пуговицы, отстегнул наборный пояс с саблей богато изукрашенной золотою насечкой. Затем распахнув верхнюю одежду, он собрался было обшарить покойника изнутри, но в этот момент тот неожиданно ожил и застонал.

– Чтобы тебя черти взяли, латинская морда! – Выругался испугавшийся стрелец, и хотел было бежать, но раненый остановил его.

– Помоги! – прошептал он еле слышно.

– Еще я католикам не помогал, – пробурчал Семен.

– Я православный, – еле слышно возразил ему шляхтич.

– И что с того? Видал я как вы наши храмы грабили, не жалели ни святых даров, ни чудотворных икон.

– Помоги мне, – не слушая его, продолжал раненый. – Не бросай здесь умирать без святого причастия!

Услышав эти слова, Семен невольно остановился. Бросать умирающего православного, хоть и врага было немного совестно. Однако попадаться его товарищам, да еще за таким неблаговидным делом, каким он занимался, тоже не хотелось. "Чего я тебя сразу не придушил", – с досадой подумал стрелец.

– Не бросай меня, – снова повторил шляхтич, – я богат. Не дашь пропасть моей душе без покаяния, тысячу червонных не пожалею!

Пока чернобородый Семен пытался представить себе, сколько это в рублях, послышались шаги и к ним из темноты подошел какой-то человек.

– Во имя отца и сына и духа святаго, – произнес он густым басом, по которому стрелец сразу узнал отца Василия.

– Аминь?

– Что тут у тебя, чадо?

– Да вот батюшка, пораненного нашел, говорит православный, хоть и лях.

– Бывает и такое, – вздохнул священник, – должно литвин. Последние видно времена настали, коли православные друг другу кровь проливают. Давай ка, чадо, вытащим его из-под коня. Так и быть, исповедаю его, хоть и враг. Не пропадать же душе христианской.

Однако не успели они взяться хорошенько за лошадь, их тут же окружили какие-то люди и, направив на них пистолеты, приказали стоять.

– Эй, подайте огня, – громко крикнул старший из них.

Осветив Семена и отца Василия, литвинский шляхтич присвистнул.

– Ого, какое зрелище, батюшка и стрелец покойников грабят.

– Грех тебе так говорить, – кротко отозвался священник, – ваш раненый просил последнего успокоения. Я не мог ему отказать.

– Раненый?

– Был жив покуда, – испугано затараторил Семен, – грит не дай душе уйти без покаяния, тысячу червонных не пожалею!

Однако тот не слушал его, а осветив принесенным факелом раненого, тут же засуетился, приказал слугам стащить павшую лошадь, а затем прижал его к своей груди.

– Николай, мальчик мой, я уж не чаял тебя найти!

Затем, спохватившись, приказал сделать из копий и плаща носилки и велел слугам уложить молодого человека. Пока те суетились, он испытующе посмотрел на отца Василия.

– Батюшка, возможно мой племянник выживет, но может случится так что господь заберет его душу.

– Все в руках божих.

– Аминь! Однако он не единственный кто принадлежит к греческой вере, и кто нуждается сейчас в последнем утешении. Не согласитесь ли вы пройти с нами? Честью своей клянусь, по совершении всех треб, вас отпустят обратно, не причинив никакой обиды.

– У вас нет священников?

– Были, – поморщился шляхтич, – только этот проклятый ксендз Калиновский, не давал им никакого житья своими вечными придирками и они покинули нас. Ей богу, когда-нибудь я прибью этого ренегата, но сейчас речь не об этом. Идя в поход, мы не думали что останемся без священников, а местные будут бежать от нас как черт от ладана... простите, святой отец, вырвалось!

– Бог простит, – резко отозвался отец Василий, но затем, вздохнув, продолжил, – хорошо, я пойду с вами.

– Сабельку вот возьмите, – подал Семен шляхтичу свой трофей, – я прибрал тут от лихих людей.

– Я так и подумал, – скривился тот в усмешке, – и многим павшим ты успел помочь сохранить их вещи?

– Грех тебе так говорить, – заступился за стрельца священник, – сей честной муж, еще от прошлых ран не отойдя, пошел выносить раненных и убиенных с поля.

– Вот как? Ладно. Так ты говоришь, что мой племянник обещал тебе награду за помощь... хорошо, держи!

И с этими словами, литвин бросил Семену увесистый кошель. Тот с готовностью подхватил его, и хотел было исчезнуть, но не хватило совести.

– Отец Василий, может я с вами? – Спросил он, запинаясь, у священника, – все-таки... мало ли что...

В неровном свете факелов, тот посмотрел на стрельца, как будто заглянул в самую душу.

– Не нужно. Ступай к нашим, расскажешь им все, и... не греши более!

Раздираемый противоречивыми чувствами, стрелец посмотрел вслед уходящему вместе с ляхами священнику и, тяжело вздохнув, поковылял к лагерю.

Владислав Ваза чувствовал себя совершенно опустошенным. В последнее время все шло наперекосяк. Сражение закончилось, мягко говоря, не слишком удачно. Московский трон все так же далек, как и раньше. Благородные шляхтичи того и гляди, начнут отъезжать в свои маетки и попробуй удержи их. "Черт дернул меня родиться польским королевичем!" – в сердцах подумал он. Ведь даже когда он станет королем Речи Посполитой, то и тогда у него будет лишь тень настоящей власти. Впрочем, он ведь еще шведский принц, и избранный царь Московии. Может быть... хотя кого он обманывает? Куда ни пойди, всюду наткнешься на двух приятелей-кузенов. Один шведский король Густав Адольф, а другой мекленбургский герцог Иоганн Альбрехт, узурпировавшие не принадлежащие им по праву короны! Боже, как он радовался, узнав, что шведский кузен, решил отказаться от поддержки своего шурина и готов заключить сепаратный мир! Глупец... наверняка это была уловка, чтобы заманить его в этот бесплодный поход, поманив блеском шапки Мономаха! Мекленбургский дьявол не терял времени даром и создал такую армию, что позавидовал бы сам император! К тому же, королевичу передали оскорбительные слова герцога по поводу корон на которые они с отцом имеют право, но пока не могут подтвердить силой. Боже! Ни один европейский монарх никогда бы не сказал столь оскорбительных слов по поводу священных прав на престол! Конечно Модзалевский смягчил выражения славящегося своим умением говорить с любезным видом гадости герцога, но королевич вполне понял смысл иносказаний. Мерзавец!

– Что вы сказали, ваше высочество? – встревоженно спросил заглянувший в шатер слуга.

– Ничего, – ответил Владислав, сообразивший что сказал последнее слово в слух. – Просто я хотел узнать, что там за шум?

– О, это пан Карнковский, требует принять его, однако вы дали на сей счет исчерпывающие инструкции...

– Хорошо, пусть войдет, – неожиданно для себя самого сказал королевич.

Говоря по правде, он чувствовал себя немного неловко. Его любовь к прекрасной панне Агнешке постепенно сошла на нет, но стать прожжённым циником молодой человек еще не успел. К тому же он немного скучал, по пылким ласкам и жаркому телу своей недавней возлюбленной. И хотя, теперь он находил надоевшую ему любовницу не такой уж красивой и совершенно определенно неумной, совесть все же немного мучала его.

– Что вы хотели пан Теодор? – Королевич хотел задать этот вопрос, как можно более холодно и безразлично, но голос его дрогнул, и получилось почти участливо.

– О, мой добрый принц! – Рассыпался в любезностях явно ободренный этим тоном Карнковский, – я старик и давно ничего не хочу от этой жизни. Но моя единственная доченька, моя Агнешка, она страдает!

– Разве панна не здорова? – Встревожился Владислав.

– Она умирает!

– Я пошлю к ней лекаря.

– О, ваше высочество, да разве же от этой болезни поможет лекарь? Ведь моя девочка умирает от любви к вам!

– Да что вы говорите! – язвительным тоном воскликнул зашедший как всегда без доклада Адам Казановский. – А мне доложили, что ваша драгоценная дочь, жива и здорова и провела целый день наблюдая за сражением и любезничая с этим, как его, Корбутом!

– Какая низкая ложь, да моя девочка глаз не сводила с его высочества и только и делала, что молилась, прося всевышнего даровать нашему воинству победу!

– Видимо ее молитвы были неугодны Господу, потому что этот мекленбургский еретик совершенно точно одержал над нами верх.

Услышав слова своего фаворита, королевич поморщился. Упоминание о победе герцога было ему неприятно, к тому же он считал, что все прошло не так уж плохо. Во всяком случае предпринятая им атака была весьма успешна!

– Но если прекрасная панна Агнешка и впрямь желает помочь своими молитвами нашему делу, так может ей делать это где-нибудь в другом месте? Скажем в монастыре кармелиток... там настоятельницей моя двоюродная тетка, и я мог бы составить вашей дочери протекцию. Ну, а что? Замуж ее вряд ли кто возьмет!

– Адам! – Даже королевич не смог выдержать бесцеремонности своего фаворита.

– А что я сказал? – как ни в чем ни бывало, отозвался тот, – кстати, друг мой, а ты знаешь в чьей компании молилась прекрасная панна?

– В чьей?

– Наших французов, как их... Жоржа Бессона и Жака Безе.

– К чему ты это?

– К тому, что если у них есть время глазеть на битву, значит, свою работу они уже сделали!

– Ты думаешь? Тогда их нужно немедля позвать...

– Я уже сделал это, однако такой серьезный разговор не может проходить при посторонних... Пан Теодор, я думаю вам пора! Тем более вы сказали, что панна Агнешка не здорова. Идите и расскажите ей о монастыре, тамошние сестры весьма славятся умением врачевать.

– Вы негодяй, пан Адам, – почти прошептал, совершенно уничтоженный словами молодого хлыща Карковский, когда тот выпроваживал его прочь.

– Я знаю, милейший, – бессердечно улыбнулся ему Казановский.