Текст книги "Великий герцог Мекленбурга (СИ)"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

       Я откинулся в кресле, и на меня накатили воспоминания о последних днях, проведенных со шведской принцессой. Тем утром я, как всегда, проснулся ни свет ни заря и долго смотрел на спящую Катарину. Она тоже жаворонок и обычно рано встает, особенно для принцессы, но вчера был торжественный прием, потом танцы, и она устала. Кроме того, сразу заснуть я ей, понятное дело, не дал. Сами понимаете, дело молодое, а мне скоро в поход. Днем Катарина совсем другая, нежели ночью. Смотрит на людей внимательно и немного строго. Одевается "с приличной скромностью", то есть очень дорого, но при этом не кричаще. В любой ее позе чувствуется прирожденное величие. А сейчас я видел перед собой спящую красивую молодую женщину. Длинные волосы разметались по подушке. Вообще на ночь их положено убирать в чепец, но я терпеть ненавижу это уродливый предмет гардероба. Так что утром у служанок будет одной заботой больше. Комплект ночных сорочек, подаренных в числе прочего на свадьбу тещей, также лежит ненадеванным. Мужчины, принадлежащие к благородному сословию, в это время тоже должны спать в ночных рубашках до пола. Это еще ничего, женские примерно на метр длиннее и тянутся за знатной дамой шлейфом. Ну, а чтобы дети все-таки имели шанс появиться на свет, в рубашках предусмотрены отверстия. Когда я впервые увидел это безобразие, меня разобрал смех, потом, правда, было не до смеха. В общем, спали мы с Катариной по моему настоянию исключительно в костюмах Адама и Евы. Впрочем, молодая супруга довольно быстро пришла к выводу, что это удобнее. Ну, а если надо позвать прислугу, имеются халаты.

       Вид у Катарины донельзя соблазнительный, и я не мог удержаться от поцелуя, потом еще и еще, потом не проснувшаяся до конца принцесса сама страстно обвила меня руками и ногами, и мы отдались безумной страсти. После чего она, едва отдышавшись, исступленно шептала мне:

       – Зачем вам уезжать, Иоганн? Останьтесь со мной, зачем вам ехать в этот непонятный Новгород?

       – Ах, Katusha, мне тоже не хочется от тебя уезжать, одно твое слово – и я останусь. Надеюсь, твой брат...

       Но минутная слабость уже прошла, и на меня, завернувшись в халат, смотрела не влюбленная женщина, а суровая шведская принцесса. Будущая мать королей.

       – Вы правы Иоганн, вам нужно ехать, это необходимо.

       Нет, вы слышали? Я прав! Вот так они и жили, она в Стокгольме, а он – ну не в Сибири, но все равно далеко. Главное, чтобы дети были. Я не зря назвал ее матерью королей. Просто вспомнилось все-таки, что у Густава Адольфа была только одна дочь, да и та отказалась от престола, перейдя в католичество. Карл Филип жениться так и не успел, покинув этот бренный мир в довольно юном возрасте, и как вы думаете, чей сын стал следующим шведским королем?

       И вот теперь эта снежная королева пишет мне письма. Нет бы написать, что любит и тоскует, – какое там, исключительно делами занята. Добро наше преумножает! И мало ли что у меня первенец (законный) ожидается, главное – чтобы у короля племянник родился! А я тут вроде как и ни при чем! Про иные мои обстоятельства с детьми принцесса, слава тебе господи, пока не в курсе.

       Ладно, сел писать ответ.

       "Разлюбезная моя Катерина Карловна принцесса Шведская и Великая Герцогиня Мекленбургская. (Вот прямо так, с большой буквы.) Живу я без вас в страшной тоске, отчего и кидаюсь на окрестных разбойников как лютая тигра. Тигр, если вы не в курсе, это такой большой и полосатый кот размером с небольшую лошадь. Впрочем, тигры в здешних местах не водятся. Тут вокруг снега и бескрайние просторы, а по этим бескрайним просторам бродят медведи и всякие волки. Причем медведи сии куда как больше тигров, а волки тоже довольно крупные. Здешние купцы очень благодарны мне, что я борюсь с разбоем на торговых путях, и подарили мне сорок великолепных соболей (чистая правда) дивной расцветки. А также чудный ларец с речным жемчугом (вот тут вру: у разбойников отнял) преизрядного качества. Каковые соболя и жемчуг с оказией отправляю вам и настоятельно требую, чтобы вы, душа моя, немедля заказали из оных соболей шубу и ходили в ней на зависть всем окрестным принцессам.

       Весьма рад, что господь наградил нас (нас, блин!) ребенком, и ради его будущего готов тут и дальше морозить... короче, безмерно страдать вдали от вас! Однако надо бы показать мекленбургским подданным их новую герцогиню, посему, может, вы тонко намекнете вашему царственному брату, что по мужу соскучились".

       Ну вот примерно так. Буду в чуть более благоприятном расположении духа – перебелю начисто письмо, убрав самые сильные фразы. Впрочем, одним сороком соболей купцы не обошлись, так что Петерсону будет задание заглянуть в Дарлов, ну и матушке опять же гостинца послать надо. Я чаю, догадается, с кем поделиться.

       Недавно выпал снег, и мы на санях катаемся по заснеженным улицам. Мы – это ваш покорный слуга, Лелик, Болик и Клим. Для всех заезжий герцог дурит, но у меня есть дело. Отлавливая бесчисленных разбойников новгородской земли, я, помимо всего прочего, старался разведать каналы сбыта награбленного. Одоевский, конечно, тоже не лыком шит и дело свое знает, но тати первоначально попадают ко мне. Так что нескольких скупщиков он взял, но про одного из главных даже не подозревает.

       Зимой смеркается рано, и наступающая ночь застала нас у одного непритязательного кабака, или правильнее, наверное, все-таки корчмы. Это, кстати, не одно и то же. Корчмы, как правило, заведения частные и предназначены все же больше для приема различных путешественников. Там они могут переночевать, поесть, ну и выпить, конечно, куда деваться. Кабаки же заведения казенные и предназначены сугубо для пития, и их в Новгороде на удивление мало. Казалось бы, большой торговый город, а вот поди же! По большому счету, местным алкоголикам и выпить негде, кабаков всего три или четыре, и ходят в них заезжие крестьяне и посадские низы, да еще солдаты его величества короля Густава Адольфа. Более-менее порядочные горожане и дворяне пьют дома напитки собственного изготовления. Впрочем, в моей прошлой-будущей жизни даже довольно помпезные ресторации в обиходе именовались кабаками, так что кабак – он и есть кабак.

       Мы изрядно намерзлись и ввалились внутрь. Что можно сказать? Бывают и более непритязательные помещения. Но, тем не менее, внутри относительно тепло, хоть и не сказать чтобы светло. Кабатчик, здоровенный заросший мужик, кланяясь, проводил нас к столу.

       – Эй, хозяин!

       – Чего изволите, господа?

       – Господа изволят гулять! Подай нам выпить и закусить, да лошадкам нашим вели овса дать, – скомандовал я пьяным голосом.

       – Будет исполнено, – прогудел сочным басом кабатчик.

       – Да девок кликни! – подал голос Клим.

       Лелик и Болик в русском не сильны, но всем своим видом выражают одобрение.

       – Ja, ja, wodka, Huren1!!!

       # # 1 Да-да, водки и шлюх!!! (нем.)

       Посетителей в заведении немного, но те, что были, смотрели на нас не слишком дружелюбно. Мы уселись за грязный стол. Совсем было собрался поднять хай, но половой уже вытирал столешницу тряпицей и стелил скатерть. На столе мигом появился глиняный кувшин и миски с разной снедью. Я кинул хозяину пару талеров – мол, сдачи не надо, гуляем!

       Через полчаса в кабаке дым коромыслом. Откуда-то взялись местные музыканты: гусляр и гудошник, а также мальчишка с дудочкой – жалейкой. Гудошник – это человек, играющий на гудке, своеобразном таком подобии скрипки, только упирает он ее не в челюсть, а в бок. Музыка получается совершенно варварской, но дамам нравится. Дамы заслуживают отдельного описания: четыре довольно дородных девки, возраст которых определить достаточно сложно из-за косметики. Да-да, косметики. Лица покрыты толстым слоем румян, глаза подведены чем-то невообразимым. Зубы... зачернены, отчего смотреть на них откровенно страшно. Короче, помните Глашеньку из фильма "Морозко", когда ее замуж пытались выдать? Вот что-то в этом роде. Девки поминутно визжат, пляшут и довольно профессионально хлещут спиртное. Не знаю, что нам подает хозяин, но принципиально пью только из своей фляжки. Хотя клофелина еще и не изобрели, я верю в народную медицину и потому не рискую. Впрочем, пойло исправно уничтожают девицы и другие посетители, которых по моему требованию также угощают. Хуже всего, что местные служительницы Афродиты наметанным глазом сразу же определили во мне главного и вступили в бескомпромиссную борьбу за главный приз. Юного герцога всячески обхаживают, вертят перед ним задом и прочими прелестями, не забывая при этом шипеть друг на друга что твои гадюки.

       – Маланья, уймись, будешь на маво красавчика пялиться – все бельма выцарапаю!

       – Чавой-то он твой, когда купила? Да не грози мне, у самой зацепы востры!

       – Не желают ли знатные господа баньку? – высунулся кабатчик.

       В других обстоятельствах я бы от баньки не отказался, но не теперь. Отрицательно помотав головой, показываю хозяину на пустой кувшин и кидаю еще талер. Тот понятливо кланяется и уходит, бормоча про себя что-то про проклятых басурман, не желающих мыться, как все православные.

       Наконец блудницы определяются, кому достанется неземное счастье в моем лице, и самая дородная, чтобы не сказать толстая, тетка, усевшись рядом, трется об меня с умильным видом. Нет, ребята, мне столько не выпить! И я довольно бесцеремонно отпихиваю ее и показываю пальцем на ее товарку. Сия девица более-менее стройна и куда больше отвечает моему понятию прекрасного. Да и держалась все это время почти скромно, особенно для представительницы ее профессии.

       – Человек! – крикнул я пьяным голосом. – Есть ли отдельное помещение для знатного господина?

       Помещение есть, и мое высочество с почестями ведут в опочивальню. Находится оное помещение в клетушке наверху, куда мы и идем по шаткой лестнице. Войдя в комнату, я на минутку застываю в раздумье. Денег я показал хозяину довольно, чтобы он клюнул. Времена сейчас лихие, и даже если бы он не был связан с разбойниками, все равно искушение слишком велико. Но в том, что хозяин один из главных скупщиков краденого, да и сам не последний душегуб, я уверен. Теперь надо дождаться, когда он начнет действовать, чтобы бить наверняка. Но вот что делать с девицей? По-хорошему, надо ей безо всяких искусов зажать рот и прирезать, дабы не подняла тревогу раньше времени. Вот ни разу не поверю, чтобы местные жрицы любви не были в доле с хозяином в благородном ремесле ножа и топора. Однако сердце еще не настолько огрубело в семнадцатом веке, чтобы вот так просто убить пусть падшую, но женщину. Так что, очевидно, придется ее связать и заткнуть рот, возможно вырубив перед этим. Натянув на лицо пьяную улыбку, оборачиваюсь к сидящей на убогом ложе девушке и натыкаюсь на серьезные серые глаза.

       – Беги, добрый молодец, убьют тебя!

       Вот тебе раз!

       – Беги, точно тебе говорю, душегуб хозяин наш, беги, Христом-богом тебя прошу!

       – Что-то не пойму я тебя, красна девица, о чем ты толкуешь?

       – Тать наш хозяин, разбойник! Убьет тебя, чтобы казну твою забрать, и дружков твоих убьет. Беги, а? Спасайся!

       – А ты как же? Поди, хозяин не похвалит тебя за таковую работу?

       – Мне все одно мочи нет блудом да душегубством жить!

       – А что так резко невмоготу стало, али приглянулся?

       – Смеешься, – печально произнесла девушка. – А что, если и так?

       За дверью тем временем слышно, что кто-то поднимается по отчаянно скрипящей лестнице. Похоже, хозяин решил, что пора. Ну и правильно, чего ждать-то? Прижал палец к губам и задул лучину. Комната погрузилась во мрак, лишь из небольшого оконца затянутого бычьим пузырем попадало немного света от идущей на убыль луны. Наклонившись к нежданной спасительнице шепнул ей:

       – Красавица, ну-ка поскрипи ложем, да стони послаще. Умеешь ведь, поди?

       Девушка, не переча, принимается за дело, и раздаются звуки, достаточно правдоподобно имитирующие занятие любовными утехами. Как в комнате ни темно, видно, что дверь тихонько отворилась, и в проеме показалась звероподобная фигура кабатчика. На секунду замерев, разбойник неожиданно беззвучно двинулся вперед и, коротко размахнувшись, ударил чем-то тяжелым туда, где, по его разумению, должен находиться незадачливый клиент. Тут же в его загривок прилетает удар яблока на рукояти допельфастера. Бил я аккуратно, но сильно, ибо убивать сразу нельзя: он мне еще должен все свои ухоронки с добром показать, но и борьба с этой помесью человека и гориллы в мои планы не входит. Впрочем, кажется, удар достиг цели, и незадачливый душегуб упал на пол. Наощупь нашел его руки и, споро связав их, разжег огонь. Кабатчик, слава тебе господи, жив, хотя и нельзя сказать что здоров. А это что такое? Из ложа торчит настоящая боевая секира, чудом не отхватившая ногу девице. Похоже, сохранение жизни своей работнице не было в числе приоритетных задач, так что она вовремя решила выйти из преступного бизнеса. Однако дело еще не закончено, и я, приготовив пистолеты к стрельбе, попытался потихоньку спуститься. Внизу явно слышались звуки борьбы, потом зазвучали выстрелы, и я поспешил присоединиться к общему веселью. В большой комнате, или зале, было полно каких-то прохиндеев с разнообразным оружием в руках. Недолго думая, я прямо с лестницы разрядил в них свои допельфастеры и с криком "Слово и дело государево!" побежал обратно. Среди разбойников произошло замешательство, и они не сразу стали преследовать меня, а когда, опомнившись, начали ломиться в дверь, я лихорадочно перезаряжал пистолеты. Дверь ходила ходуном от ударов, и девица стала визжать.

       – Тихо ты! Нашла время, ей богу, – попытался ее успокоить.

       Неожиданно в голову пришла очередная "светлая" мысль. Внимательно посмотрел на кабатчика. Он определенно пришел в себя и бешено сверкал глазами.

       – Мил человек! – обратился к нему почти ласково. – Это там не твои ли дружки ломятся? Так ты уж подал бы им голос, что ли? Скажи – так, мол, и так, захватили тебя, болезного, и непременно живота лишат, коли они там ломиться не прекратят.

       – Смеешься, басурманин! – злобно ответил связанный. – Ничего, недолго осталось, посмейся напоследок!

       Похоже, конструктивного разговора не получалось. Ну и ладно, подошел к двери, прогибающейся под бешеными ударами топора. Кое-где от досок уже отлетала щепа, быстро приложил к одному из таких мест ствол пистолета и спустил курок. Комнату заволокло дымом, а снаружи послышался крик, перемежаемый бранью, и звук подающего тела.

       – Свей! – прокричал мне кто-то из-за двери. – Не балуй, а то живого на ремни порежем!

       – Понтуйся, лошара! – Я от прилива адреналина перешел на сленг будущего. – У меня тут ваш атаман-кабатчик, я его сейчас наизнанку выверну, а потом и вам всем глаза на задницу натяну!

       Мои оппоненты если и не поняли дословно, то смысл уловили правильно, удостоив меня порцией отборной ругани.

       – Слышь, свей! Мы тут твоих дружков повязали, сейчас с них будем кожу сдирать!

       Вот это откровенно хреново, хотя...

       – Сдается мне, брешешь ты, как сивый мерин! Пусть голос подадут, тогда поговорим.

       Этого момента разбойники не предусмотрели и вновь разразились ругательствами.

       – Эй, лишенцы! Вас разве тятька с мамкой не учили, что сквернословить нехорошо?

       Увлекшись переговорами с бандюками, я немного отвлекся от связанного кабатчика и едва не поплатился за это. Здоровенный бугай хотя и не смог разорвать пут, но, каким-то немыслимым образом извернувшись, едва не сбил меня с ног. Его затея удалась бы, но забившаяся в угол девушка неожиданно подскочила к нему и, схватив поставец с лучиной, ударила супостата по голове. Комната погрузилась в темноту, но в этот момент раздался шум внизу. Похоже, мои драгуны, которые должны были заранее окружить кабак и ворваться при первых выстрелах, все же вышли из анабиоза. Раздались крики, шум сбегающих по лестнице ног, выстрелы. Наконец кто-то крикнул внизу:

       – Ваше высочество, где вы?

       Ух! Кажется, и на этот раз пронесло.

       Уйти не удалось никому, и тати стояли, понурив головы, с самым кротким видом, на который способны. Я, осмотрев своих людей, остался доволен. У Клима небольшой порез на руке, у Болеслава здоровенный синяк под глазом, пара драгун легко ранены, но в целом обошлось без потерь. Пока не заявились из разбойного приказа, надо, как говорится, ковать железо, не отходя от кассы.

       Трое драгун с натугой перли с верха тело кабатчика. Опаньки, похоже, моя спасительница перестаралась, и допросить его не получится. Печально... впрочем, этот тать не единственный.

       – Слушайте сюда, лишенцы! – стараясь быть максимально убедительным, обратился я к уцелевшим разбойникам. – За то, что вы на меня напали, я могу вас перевешать без суда и следствия, и мне за это ничего не будет. Но я, движимый христианским состраданием, не желаю лишних смертей, посему готов дать вам шанс на жизнь, а может, и на свободу. Я знаю, что вы тати и душегубы, и прячете где-то здесь награбленное. Тот из вас, кто выдаст мне это место, получит свободу, а если место будет не одно, еще и награжу. Думайте быстрее, а то я велю своим солдатам разнести здесь все по бревнышку и все одно найду.

       Бандиты угрюмо молчали – возможно, и впрямь не знают. Это не есть хорошо, – конечно, можно сделать так, как я сказал, но тогда в тайне все сохранить не получится.

       – Господине, – попытался кто-то привлечь мое внимание. О, да это моя спасительница. – Господине мой добрый, я видела тайный погреб, куда хозяин прятал награбленное!

       Ну, золото, а не девка! Нет, не зря я ее выбрал. Однако ее слышал не только я, и одна из "ночных бабочек" с криком "Молчи, паскуда" кинулась к ней с ножом. Впрочем, намерение ее осталось неосуществленным: один из драгун сделал взмах палашом, и тело, разрубленное почти пополам, упало к нашим ногам. Ну что тут поделаешь, кто к нам с мечом, тому мы этот меч и засунем... глубоко-глубоко!

       Поутру со двора питейного заведения выехала пара возков, доверху набитых конфискованным добром. Кладовые татей оказались довольно обширны. Были там и связки меха, и рулоны дорогой ткани, и изрядный сундучок с монетами и ювелиркой, называемой здесь «узорочьем». Дорогое оружие, драгоценные оклады с икон и многое другое, чего я не успел разглядеть в спешке.

       – Что с татями делать? – спросил меня Клим.

       – А ты не знаешь? – ответил я ему. – Сам понимаешь, нельзя их отпускать.

       Кабак, как и положено подобному заведению на Руси, стоял на отшибе, потому когда он занялся огнем, окрестные жители не сразу это заметили. Пытавшихся тушить мои драгуны отгоняли плетьми. Подъехавшему на коне в сопровождении ярыжек целовальнику Клим по моему приказу поведал – мы-де по обыкновению охотились на татей, а они заперлись в корчме и так яростно отбивались, что ненароком сгорели. Тот помялся, но возражать не посмел, и мы отправились домой.

       Явившись в занимаемый мною терем, я первым делом решил отправиться в баню. Чем мне нравилась жизнь в Новгороде – так это баней. Не то чтобы в Европе были трудности с помывкой. Напротив, в каждом приличном постоялом дворе была большая лохань, где путешественник мог смыть с себя дорожную грязь, а в Швеции и вовсе бань, точнее саун, ничуть не меньше, чем в покинутой мной реальности, но все не то. Нигде вас не попарят так веником, не напоят душистым квасом, как у нас. У нас? Ну да, у нас.

       Плеснув ковш кваса на каменку, я растянулся на полке. Неожиданно накатила усталость – видимо, схлынул адреналин. Банщик запаздывал, и я чуть не уснул, когда моей спины коснулся веник. Эх, хорошо! Казалось, с каждым ударом из тела уходила немочь и кусками отваливалась грязь и кровь. Перевернулся набок и от неожиданности едва не упал с полки. Оказывается, парит меня не старик-банщик, а давешняя спасительница, которую я увез из кабака вместе с прочим добром. Ошалелыми глазами глянул на совершенно обнаженную девицу и не нашел ничего лучшего, как спросить:

       – Ты чего это?

       – Так, парю... веником!

       – Да чую, что не оглоблей, ты хоть бы рубаху не снимала.

       – Так и ты, господине, вроде без штанов. К тому же рубаха у меня одна осталась, не дали твои вои собраться.

       – Ты это, я женат вообще-то!

       – Так и я не сватаюсь вроде, а парю... веником!

       Что-то я туплю, блин! Господи, на все твоя воля... но я ведь не железный!

       Так в моей жизни появилась Настя. Когда она отмылась от той ужасной косметики покрывавшей ее лицо при нашей первой встрече, оказалось, что она очень привлекательная молодая женщина с правильными, четкими чертами лица, прекрасной, хотя и несколько полноватой, фигурой и просто умопомрачительными волосами. Среди вывезенного добра была шкатулка с бумагами, где среди прочего была и кабальная грамота на нее. Я сразу предложил ей вольную, тем более что хозяин ее "волей божьей помер", но она отказалась.

       – Куда мне идти? – просто объяснила она. – Замуж меня такую все одно никто не возьмет, родни в живых не осталось, идти некуда, лучше уж так.

       Официально она моя холопка, ключница. Ведет хозяйство, стирает, готовит еду. Не такая простая задача, кстати, со мной ведь куча народу живет. Лелик, Болик, Клим, денщики, вестовые. Гротте с офицерами частенько заходит. Я никогда не спрашивал ее, как она попала в такую жизненную ситуацию, а она не рассказывала. Да и зачем – смута не то что по людям, по всей стране катком прошла. У каждого свое горе, свое несчастье. Ну, расскажет она мне, как семью, а затем и свободу потеряла, а чем я ей помогу? Разве как поручик Ржевский в том анекдоте – трахаю и плачу.

       Приближалось Рождество, когда пришли очередные вести из Пскова. Там окопался очередной самозванец, выдававший себя за чудом спасшегося царевича Дмитрия. Я в своей прошлой-будущей жизни слышал только о двух, но, как оказалось, разных самозванцев по Руси-матушке ходило не меньше дюжины. Этот окопался во Пскове, пытался организовать поход на Москву, рассылал прелестные письма по всей стране и грабил окрестности. Еще когда был жив король Карл, он посылал людей, видевших первого Лжедмитрия, чтобы удостовериться в личности человека, называвшего себя русским царем. Убедившись, что этот человек обманщик, он повелел прекратить всякую связь с ним. Этой осенью еще до моего прибытия полковник Эверт Горн пытался выбить его из Пскова, но безуспешно. Горожане не пожелали открыть ворота шведам и отбили штурм. Впрочем, с тех пор псковичи успели пожалеть о том, что вообще связались с этим прохиндеем. Он обложил все подконтрольные ему территории непомерными поборами и не гнушался никакими злоупотреблениями. Об этом мне поведал при очередной встрече митрополит Исидор. Вообще глава православной митрополии, после того как я возвратил захваченные у бандитов некоторые церковные ценности, стал относиться ко мне если не с симпатией, то, по крайней мере, без вражды. Мне трудно объяснить, чего ради я их вернул, но что сделано, то сделано и принесло свои плоды. Так вот Исидор поведал мне, что Горн вступил с самозванцем в переговоры и обещал ему герцогство взамен на присягу шведскому королю. Надо сказать, если у меня с кем-то из шведских офицеров и не сложились отношения, то это был Эверт Горн. Человеком он был крайне неприятным, высокомерным с подчиненными и заискивающим с вышестоящими. Хотя во владении воинским искусством ему нельзя было отказать, это нас не сблизило.

       Над всей этой ситуацией следовало поразмыслить. Я искренне сочувствовал своим предкам в их нелегкой борьбе за независимость своей родины, но сам вмешиваться не хотел. Я считал, что довольно и того, что отпустил чуть ли не лучшее свое воинское подразделение. Что они и так справятся со своими проблемами, я знал, а вот в том, найдется ли мне место в освобожденной России, был не уверен. В конце концов, можно ведь родине и по-другому помочь. Скажем, развернуть боевые действия в Прибалтике и отвлечь таким образом короля Сигизмунда от московских дел. Опять же насколько я знаю, шведы эти земли и так завоюют, чего бы не поторопить. Да и деньги, что ни говори, в семью. И вот тут была проблема: чтобы ударить по южной Эстляндии, занятой поляками, из Новгорода, надо было пройти мимо Пскова. Во Пскове же сидел самозванец с довольно сильным отрядом, который вполне мог испортить мне всю малину. Выбить его из города? Светлая мысль, да только он довольно хорошо укреплен, и даже через полсотни лет куда более многочисленным войскам Алексея Михайловича взять его не удалось, когда Псков восстал. Откуда знаю? Книжку в детстве читал об этих событиях. Да и зачем брать – чтобы шведов оттуда потом колом было не выгнать?

       Так уж сложилось, что в Европе военное время – это лето. Зимой же вояки расползаются на зимние квартиры, зализывают раны, пропивают награбленное – короче, отдыхают от ратных трудов. Иное дело Россия, народ в ней неприхотливый, может спать в снегу, греться у костра, питаться тем, что подстрелит в лесу. Зимнее время самое подходящее для набега, пока враг заперся в городе, можно перешерстить окрестности на предмет материальных ценностей у населения. Пожечь посады, угнать пленных, да мало ли чего. Тактика эта, прямо скажем, татарская, но и поляки, и особенно литвины, тоже так умеют. А вот города брать зимой трудно, для этого нужна артиллерия, а попробуй дотащи ее по сугробам. Осадные работы опять же как вести, коли земля промерзла? Вот опять горючими слезами оплакал неразумный герцог Мекленбургский, что отпустил русскую хоругвь. Но что же делать, слезами делу не помочь, и полк (не весь) бодро шлепает в сторону небольшого городка Порхова, что в восьми десятках верст от Пскова. Солдаты, впрочем, недурно одеты, на санях везут припасы. Овчинные полушубки и костры не дадут замерзнуть, в котлах варится сытная похлебка, а от обязательной чарки кровь быстрее бежит по жилам.

       Порхов – городок невелик, но главное не город, а хорошо укрепленная, хоть и небольшая, крепость. Каменный замок в форме неправильного пятиугольника с одним скругленным углом на берегу реки Шелони. Гарнизон хоть и мал, а опытен, так что с наскоку не взять. Впрочем, я пока не собираюсь его брать. Мои солдаты, став под городом, развернули лагерь, обыватели, похватав самое ценное, спрятались в замке, со стен которого на нас настороженно смотрели бородатые ратники. Едва мы показались, в сторону Пскова ускакал гонец предупредить. Мне, собственно, того и надо.

       Едва услышав, что шведы осадили Порхов, самозванец велел седлать коней, чтобы бежать в сторону Гдова. Надежды на псковитян, которых он нещадно притеснял и грабил, у него не было никакой, поэтому при малейшей опасности он постоянно менял место. Запахнет жареным во Пскове – отойдет к Ивангороду, осадят Ивангород – побежит во Псков, прихватив награбленное. Вот и сейчас, не дожидаясь развития событий, Лжедмитрий III рванул из города в сопровождении своих казаков. Основой отряда самозванца были "воровские" донские казаки. Впрочем, где они сейчас не воровские? Все они – и донцы, и запорожцы, и волжцы, и терцы – ринулись в изнемогающую от распри страну в чаянии зипунов. Жгли, грабили, убивали, насиловали, уводили в полон. Не гнушались разорять православные монастыри и грабить церкви. Как там сказал, точнее скажет, поэт? "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые". Ну-ну!

       Впереди и сзади своего "войска" "Псковский Вор" пустил по сотне казаков налегке. В середине же в сопровождении самых верных людей шел он сам и вел тяжело навьюченных коней с награбленным во Пскове. Вот и сам самозванец в богатой шубе, не иначе снятой с какого-то важного боярина. Голова покрыта собольей шапкой, украшенной каким-то немыслимым пучком перьев и жемчужных нитей. Красавец, что тут скажешь! Впрочем, красоваться тебе недолго осталось, не знаю как кара господня, а я до тебя почти дотянулся.

       Взмах руки – и по казакам хлещет залп с двух сторон дороги. Падают люди, взвиваются на дыбы лошади. Ржание коней перемежается криками умирающих и руганью живых. Барабанная дробь – и мои драгуны начинают сжимать кольцо. Казаки, положив коней, пытаются отстреливаться из ружей и луков. Паники в их рядах не наблюдается, они ждут подмоги. Ну, ждите, ждите! Стрельба моих драгун становится все чаще, недостатка в порохе у нас нет. Но вот, наконец, возвращается воровской авангард. Казачки со свистом и улюлюканьем атакуют заслон из моих драгун, а те, не выдержав их атаки, отходят в лес. Вот встрепенулся и самозванец, размахивая саблей, пытается организовать контратаку. Вот воодушевившиеся воры, вскочив на коней или оставаясь пешими, начинают теснить нас. Наступает кульминация боя, и в этот момент на казаков обрушивается эскадрон моих кирасир. Я нарочно пропустил вражеский авангард, чтобы он, пройдя вперед и вернувшись на помощь своим, утоптал дорогу в снегу. И теперь моих мекленбуржцев не остановить. Закованные в броню, на хороших конях они разрезают отряд самозванца как нож масло. Первые шеренги, едва доскакав до воров, делают залп из пистолетов и тут же с палашами наголо атакуют в конном строю, топча конями пеших. Конные казаки, очевидно знакомые с тактикой польских гусар или турецкой тяжелой кавалерии, пытаются раздаться в стороны, но их тут же берут в клещи мои драгуны. Сотня казаков, шедшая в арьергарде, увидев, кто их атакует, сходу разворачивает коней и уносит ноги. Я иду вперед со своими драгунами – тех, кто сдается, вяжем, тех, кто пытается кидаться на нас с саблями, стреляем. Бой окончен, ибо то, что сейчас происходит, уже не бой, а резня. У самозванца, по моим подсчетам, было около шести сотен людей, примерно трети удалось уйти, больше сотни погибло, остальные сдались. У меня было три сотни драгун и столько же кирасир. Что же, недурно!

       Пока мои орлы сгоняли в кучу пленных и сортировали трофеи, ко мне притащили связанного Лжедмитрия.

       – Кто таков?

       – Я государь Московский Дмитрий Иоаннович – произнес вор с легкой истерикой в голосе. – Спасся я в Москве от Шуйского, и потом...

       Не, эту фигню я слушать не намерен, делаю знак драгунам, и самозванец затыкается от удара под дых.

       – Послушай меня, урод! Я понятия не имею, кто был тот человек, которого короновали в Москве как царя Дмитрия, но это точно не ты. Кроме того, его все равно убили, и в этом нет никаких сомнений. Потому как если московские бояре что и делают хорошо, так это убивают. Того мерзавца, которого все называли Тушинским Вором, тоже убили. И знаешь что я тебе скажу? Тебя тоже убьют, поскольку имя, которое вы все принимаете, определенно приносит несчастье. Не хочешь называть себя – дело твое, но если ты еще раз назовешь себя царем Дмитрием, я прикажу тебя выпороть! А теперь расскажи мне, любезный, о чем это вы с полковником Горном договаривались.