Текст книги "Библейские мотивы в русской поэзии (Сборник)"

Автор книги: Иван Тургенев

Из притчей Соломоновых
Глава 2, стих

 
Мудрость копили отцы,
В краткие притчи чеканя, —
И овладели глупцы
Притчею, мудрых тираня.
 
 
Пьяный, бредущий кой-как
С плетью в руке, не опасней,
Чем лицемерный дурак,
Вооружившийся басней.
 

«В бедной хате в Назарете…»

 
В бедной хате в Назарете
Обитал ребенок-Бог.
Он однажды на рассвете,
Выйдя тихо на порог,
Забавлялся влажной глиной,
Он кускам ее давал
Жизнь и образ голубиный,
И на волю отпускал, —
И неслись они далеко,
И блаженство бытия
Возвещала от востока
Новозданная семья.
О, Божественная сила,
И ко мне сходила Ты,
И душе моей дарила
Окрыленные мечты, —
Утром дней благоуханных
Жизни трепетной моей, —
Вереницы новозданных
Назаретских голубей.
Ниспошли еще мне снова
В жизнь туманную мою
Из томления земного
Сотворенную семью.
 

Вячеслав Иванович Иванов
1866–1949

«Я посох мой доверил Богу…»

 
Я посох мой доверил Богу
И не гадаю ни о чем.
Пусть выбирает Сам дорогу,
Какой меня ведет в Свой дом.
 
 
А где тот дом – от всех сокрыто;
Далече ль он – утаено.
Что в нем оставил я – забыто,
Но будет вновь обретено,
 
 
Когда, от чар земных излечен,
Я повернусь туда лицом,
Где – знает сердце – буду встречен
Меня дождавшимся Отцом.
 

«Оракул муз который век…»

 
Оракул муз который век
Осуществляет человек:
«Одно прекрасное и мило,
А непрекрасное постыло».
 
 
Но, непрекрасного, себя,
Живу – стыдясь, а всё ж любя.
Не потому ль и Божье Слово
Внушает нам: «Люби другого,
Как любишь самого себя»?
 

«Светом повеяло, Христос родился…»

 
Шепчет: «Светом повеяло,
Христос родился».
Отпустил, что содеяла, —
И в Нем ты – вся.
 
 
Содроганье последнее —
И застыли уста.
Есть ли слово победнее
Этой вести Христа?
 

«И снова ты пред взором видящим…»

 
И снова ты пред взором видящим,
О Вифлеемская звезда,
Встаешь над станом ненавидящим
И мир пророчишь, как тогда.
 
 
А мы рукою окровавленной
Земле куем железный мир:
Стоит окуренный, восславленный
На месте скинии кумир.
 
 
Но твой маяк с высот не сдвинется,
Не досягнет их океан,
Когда на приступ неба вскинется
Из бездн морских Левиафан.
 
 
Равниной мертвых вод уляжется
Изнеможенный легион,
И человечеству покажется,
Что всё былое – смутный сон.
 
 
И бесноватый успокоится
От судорог небытия,
Когда навек очам откроется
Одна действительность – твоя.
 

Дмитрий Сергеевич Мережковский
1866–1941

Поэту

 
И отдашь голодному душу твою,
и напитаешь душу страдальца:
тогда свет твой взойдет во тьме,
и мрак твой будет как полдень.
 

Ис 8, 10

 
Не презирай людей! Безжалостной
и гневной
Насмешкой не клейми их горестей
и нужд,
Сознав могущество заботы повседневной,
Их страха и надежд не оставайся чужд.
Как друг, не как судья неумолимо-строгий,
Войди в толпу людей и оглянись вокруг,
 
 
Пойми ты говор их, и смутный гул
тревоги,
И стон подавленный невыразимых мук.
Сочувствуй горячо их радостям и бедам,
Узнай и полюби простой и темный люд,
Внимай без гордости их будничным
беседам
И, как святыню, чти их незаметный труд.
Сквозь мутную волну житейского потока
Жемчужины на дне ты различишь тогда:
В постыдной оргии продажного порока —
Следы раскаянья и жгучего стыда,
Улыбку матери над тихой колыбелью,
Молитву грешника и поцелуй любви,
И вдохновенного возвышенною целью
Борца за истину во мраке и крови.
Поймешь ты красоту и смысл
существованья
Не в упоительной и радостной мечте,
Не в блеске и цветах, но в терниях
страданья,
В работе, в бедности, в суровой простоте.
 
 
И, жаждущую грудь роскошно утоляя,
Неисчерпаема, как не5ктар золотой,
Твой подвиг тягостный сторицей награждая,
Из жизни сумрачной поэзия святая
Польется светлою, могучею струей.
 

««Христос воскрес!» – поют во храме…»

 
«Христос воскрес!» – поют во храме;
Но грустно мне… душа молчит:
Мир полон кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь, в блестящем храме,
«Христос воскрес!» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
 

. . . . . . . . . . .

«Томимый грустью непонятной…»

 
Томимый грустью непонятной,
Всегда чужой в толпе людей,
Лишь там, в природе благодатной
Я сердцем чище и добрей.
Мне счастья, Господи, не надо!
Но я пришел, чтоб здесь дышать
Твоих лесов живой прохладой
И листьям шепчущим внимать.
Пусть росы падают на землю
Слезами чистыми зари…
Твоим глаголам, Боже, внемлю:
Открыто сердце, – говори!
 

Молитва о крыльях

 
Ниц простертые, унылые,
Безнадежные, бескрылые,
В покаянии, в слезах —
Мы лежим во прахе прах,
 
 
Мы не смеем, не желаем,
И не верим, и не знаем,
И не любим ничего.
 
 
Боже, дай нам избавленья,
Дай свободы и стремленья,
Дай веселья Твоего.
О, спаси нас от бессилья,
Дай нам крылья, дай нам крылья,
Крылья Духа Твоего!
 

Март

 
Больной, усталый лед,
Больной и талый снег…
И всё течет, течет…
Как весел вешний бег
Могучих мутных вод!
И плачет дряхлый снег,
И умирает лед.
А воздух полон нег,
И колокол поет.
От стрел весны падет
Тюрьма свободных рек,
Угрюмых зим оплот, —
Больной и темный лед,
Усталый, талый снег…
И колокол поет,
Что жив мой Бог вовек,
Что смерть сама умрет!
 

«О, если бы душа была полна любовью…»

 
О, если бы душа была полна любовью,
Как Бог мой на кресте – я умер бы любя.
Но ближних не люблю, как не люблю себя,
И все-таки порой исходит сердце кровью.
 
 
О, мой Отец, о, мой Господь,
Жалею всех живых в их слабости и силе,
В блаженстве и скорбях, в рожденьи
и в могиле,
Жалею всякую страдающую плоть.
 
 
И кажется порой – у всех одна душа,
Она зовет Тебя, зовет и умирает,
И бредит в шелесте ночного камыша,
В глазах больных детей, в огнях зарниц
сияет.
 
 
Душа моя и Ты – с Тобою мы одни.
И смертною тоской и ужасом объятый,
Как некогда с креста Твой Первенец
распятый,
Мир вопиет: Лама́! Лама́! Савахфани́.
 
 
Душа моя и Ты – с Тобой одни мы оба,
Всегда лицом к лицу, о, мой последний
Враг,
К Тебе мой каждый вздох, к Тебе мой
каждый шаг
В мгновенном блеске дня и в вечной
тайне гроба,
 
 
И в буйном ропоте Тебя за жизнь кляня,
Я всё же знаю: Ты и я – одно и то же,
И вопию к Тебе, как Сын Твой: Боже, Боже,
За что оставил Ты меня?
 

Бог

 
О, Боже мой, благодарю
За то, что дал моим очам
Ты видеть мир, Твой вечный храм,
И ночь, и волны, и зарю…
Пускай мученья мне грозят, —
Благодарю за этот миг,
За всё, что сердцем я постиг,
О чем мне звезды говорят…
Везде я чувствую, везде
Тебя, Господь, – в ночной тиши,
И в отдаленнейшей звезде,
И в глубине моей души.
Я Бога жаждал – и не знал;
Еще не верил, но, любя,
Пока рассудком отрицал, —
Я сердцем чувствовал Тебя.
И Ты открылся мне: Ты – мир.
Ты – всё. Ты – небо и вода,
Ты – голос бури, Ты – эфир,
Ты – мысль поэта, Ты – звезда.
Пока живу – Тебе молюсь,
Тебя люблю, дышу Тобой,
Когда умру – с Тобой сольюсь,
Как звезды с утренней зарей.
Хочу, чтоб жизнь моя была
Тебе немолчная хвала,
Тебя за полночь и зарю,
За жизнь и смерть – благодарю!..
 

Константин Дмитриевич Бальмонт
1867–1942

Звезда пустыни

 
Иногда в пустыне возникают голоса,
но никто не знает, откуда они.
 

Слова одного бедуина

 
1
О Господи, молю Тебя, приди!
Уж тридцать лет в пустыне я блуждаю,
Уж тридцать лет ношу огонь в груди,
Уж тридцать лет Тебя я ожидаю.
О Господи, молю Тебя, приди!
 
 
Мне разум говорит, что нет Тебя,
Но слепо я безумным сердцем верю,
И падаю, и мучаюсь, любя.
Ты видишь: я душой не лицемерю,
Хоть разум мне кричит, что нет Тебя!
 
 
О, смилуйся над гибнущим рабом!
Нет больше сил стонать среди пустыни.
Зажгись во мраке огненным столбом,
Приди, молю Тебя, я жду святыни.
О, смилуйся над гибнущим рабом!
 
 
2
Только что сердце молилось Тебе,
Только что вверилось темной судьбе, —
Больше не хочет молиться и ждать,
Больше не может страдать.
 
 
Точно задвинулись двери тюрьмы, —
Душно мне, страшно от шепчущей тьмы,
Хочется в пропасть взглянуть и упасть,
Хочется Бога проклясть.
 
 
3
О Даятель немых сновидений,
О Создатель всемирного света,
Я не знаю Твоих откровений,
Я не слышу ответа.
 
 
Или трудно Тебе отозваться?
Или жаль Тебе скудного слова?
Вот уж струны готовы порваться
От страданья земного.
 
 
Не хочу славословий заемных, —
Лучше крики пытаемых пленных,
Если Ты не блистаешь для темных
И терзаешь смиренных!
 
 
4
О, как Ты далек! Не найти мне Тебя,
не найти!
Устали глаза от простора пустыни
безлюдной,
Лишь кости верблюдов белеют
на тусклом пути
Да чахлые травы змеятся над почвою
скудной.
 
 
Я жду, я тоскую. Вдали вырастают сады.
О, радость! Я вижу, как пальмы растут,
зеленея.
Сверкают кувшины, звеня от блестящей
воды.
Всё ближе, всё ярче! – И сердце
забилось, робея.
 
 
Боится и шепчет: «Оазис!» – Как сладко
цвести
В садах, где, как праздник, пленительна
жизнь молодая.
Но что это? Кости верблюдов лежат
на пути!
Всё скрылось. Лишь носится ветер,
пески наметая.
 
 
5
Но замер и ветер средь мертвых песков,
И тише, чем шорох увядших листов,
Протяжней, чем шум океана,
Без слов, но слагаясь в созвучия слов,
Из сфер неземного тумана
Послышался голос, как будто бы зов,
Как будто дошедший сквозь бездну веков
Утихший полет урагана.
 
 
6
«Я откроюсь тебе в неожиданный миг —
И никто не узнает об этом,
Но в душе у тебя загорится родник,
Озаренный негаснущим светом.
Я откроюсь тебе в неожиданный миг.
Не печалься, не думай об этом.
 
 
Ты воскликнул, что Я бесконечно далек, —
Я в тебе, ты во Мне безраздельно.
Но пока сохрани только этот намек:
Всё – в Одном. Всё глубоко и цельно.
Я незримым лучом над тобою горю,
Я желанием правды в тебе говорю».
 
 
7
И там, где пустыня с лазурью слилась,
Звезда ослепительным ликом зажглась.
Испуганно смотрит с немой вышины, —
И вот над пустыней зареяли сны.
 
 
Донесся откуда-то гаснущий звон,
И стал вырастать в вышину небосклон.
И взорам открылось при свете зарниц,
Что в небе есть тайны, но нет в нем границ.
 
 
И образ пустыни от взоров исчез,
За небом раздвинулось Небо небес.
Что жизнью казалось, то сном пронеслось,
И вечное, вечное счастье зажглось.
 

«Одна есть в мире красота…»

 
Одна есть в мире красота.
Не красота богов Эллады,
И не влюбленная мечта,
Не гор тяжелые громады,
И не моря, не водопады,
Не взоров женских чистота,
Одна есть в мире красота —
Любви, печали, отреченья
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.
 

Мост

 
Между Временем и Вечностью,
Как над брызнувшей водой,
К нам заброшен бесконечностью
Мост воздушно-золотой, —
 
 
Разноцветностью играющий,
Видный только для того,
Кто душою ожидающей
Любит Бога своего, —
 
 
Кто, забыв свое порочное,
Победил громаду зол
И, как радуга непрочная,
Воссиял – и отошел.
 

Белая страна

 
Я – в стране, что вечно в белое одета,
Предо мной – прямая долгая дорога.
Ни души – в просторах призрачного
света,
Не с кем говорить здесь, не с кем,
кроме Бога.
 
 
Всё, что было в жизни, снова улыбнется,
Только для другого, – нет, не для меня.
Солнце не вернется, счастье не проснется,
В сердце у меня ни ночи нет, ни дня.
 
 
Но еще влачу я этой жизни бремя,
Но еще куда-то тянется дорога.
Я один в просторах, где умолкло время,
Не с кем говорить мне, не с кем,
кроме Бога.
 

Не лучше ли страдание

 
«Не лучше ли страдание,
Глухое, одинокое,
Как бездны мироздания,
Непонято-глубокое?
Не лучше ли мучение,
Чем ясный, звонкий смех?
Полюбим отречение,
Разлюбим сладкий грех».
 
 
«О, нет, мой брат единственный,
Душа моя смущается;
В ней вечен клич воинственный,
Ей много обещается.
 
 
Весь мир нам обещается,
Когда его хотим,
И всякий грех прощается,
Когда простим другим».
 

На мотив Экклезиаста

 
Год проходит и снова приходит,
Вновь к истокам стекаются реки,
Солнце всходит и Солнце заходит,
А Земля пребывает вовеки.
 
 
Веет ветер от Севера к Югу,
И от Юга на Север стремится,
И бежит он во мраке по кругу,
Чтобы снова под Солнцем кружиться.
 
 
Суета! Что премудрость и знанье!
Нам одно все века завещали:
Тот, кто хочет умножить познанья,
Умножает тем самым печали.
 
 
Полдень жжет ослепительным зноем,
Ночь смиряет немым усыпленьем:
Лучше горсть с невозбранным покоем,
Чем пригоршни с трудом и томленьем.
 
 
Смех напрасен, забота сурова,
И никто ничего не откроет,
И ничто здесь под Солнцем не ново,
Только Смерть – только Смерть успокоит!
 

Оклик

 
Кто там вздыхает в недрах темной бездны?
Чьи слезы льются скорбно по лицу?
Кто шлет свой крик бессильный в мир
надзвездный
Взывая святотатственно к Творцу?
 
 
Богохуленья ропот бесполезный,
Слова упрека, от детей к отцу,
Поймет ли человек закон железный —
Без вечных мук пришел бы мир к концу.
 
 
Ужели маловерным непонятно,
Что правда – только в образе Христа?
Его слова звучат светло и внятно.
 
 
«Я – жизни смысл, печаль и красота…
К блаженству Я пришел стезей мученья…
Смерть победил Я светом отреченья…»
 

На мотив Псалма 18

 
Ночь ночи открывает знанье,
Дню ото дня передается речь.
Чтоб славу Господа непопранной сберечь,
Восславить Господа должны Его созданья.
 
 
Все от Него – и жизнь, и смерть.
У ног Его легли, простерлись бездны,
О помыслах Его вещает громко твердь,
Во славу дел Его сияет светоч звездный.
 
 
Выходит Солнце-исполин,
Как будто бы жених из брачного
чертога,
Смеется светлый лик лугов, садов, долин,
От края в край небес идет его дорога.
 
 
Свят, свят Господь, Зиждитель мой!
Перед лицом Твоим рассеялась забота.
И сладостней, чем мед, и слаще капель сота
Единый жизни миг, дарованный Тобой!
 

Зинаида Николаевна Гиппиус
1869–1945

О другом

 
Господь. Отец.
Мое начало. Мой конец.
Тебя, в Ком Сын, Тебя, Кто в Сыне,
Во имя Сына прошу я ныне
И зажигаю пред Тобой
Мою свечу.
Господь. Отец. Спаси, укрой —
Кого хочу.
 
 
Тобою дух мой воскресает.
Я не о всех прошу, о Боже,
Но лишь о том,
Кто предо мною погибает,
 
 
Чье мне спасение дороже,
О нем, – одном.
 
 
Прими, Господь, мое хотенье!
О, жги меня, как я – свечу,
Но ниспошли освобожденье,
Твою любовь, Твое спасенье —
Кому хочу.
 

Христу

 
Мы не жили – и умираем
Среди тьмы.
Ты вернешься… Но как узнаем
Тебя – мы?
 
 
Всё дрожим и себя стыдимся,
Тяжел мрак.
Мы молчаний Твоих боимся…
О, дай знак!
 
 
Если нет на земле надежды —
То всё прах.
 
 
Дай коснуться Твоей одежды,
Забыть страх.
 
 
Ты во дни, когда был меж нами,
Сказал Сам:
«Не оставлю вас сиротами,
Приду к вам».
 
 
Нет Тебя. Душа не готова,
Не бил час.
Но мы верим, – Ты будешь снова
Среди нас.
 

Нескорбному Учителю

 
Иисус, в одежде белой,
Прости печаль мою!
Тебе я дух несмелый
И тяжесть отдаю.
 
 
Иисус, детей надежда!
Прости, что я скорблю!
Темна моя одежда,
Но я Тебя люблю.
 

Сообщники

В. Брюсову

 
Ты думаешь, Голгофа миновала,
При Понтии Пилате пробил час,
И жизнь уже с тех пор не повторяла
Того, что быть могло – единый раз?
 
 
Иль ты забыл? Недавно мы с тобою
По площади бежали второпях,
К судилищу, где двое пред толпою
Стояли на высоких ступенях.
 
 
И спрашивал один, и сомневался,
Другой молчал, – как и в былые дни.
Ты всё вперед, к ступеням порывался…
Кричали мы: распни Его, распни!
 
 
Шел в гору Он – ты помнишь? —
без сандалий…
И ждал Его народ из ближних мест.
С Молчавшего мы там одежды сняли
И на веревках подняли на крест.
 
 
Ты, помню, был на лестнице, направо…
К ладони узкой я приставил гвоздь.
Ты стукнул молотком по шляпке ржавой, —
И вникло острие, не тронув кость.
 
 
Мы о хитоне спорили с тобою,
В сторонке сидя, у костра, вдвоем…
Не на тебя ль попала кровь с водою,
Когда ударил я Его копьем?
 
 
И не с тобою ли у двери гроба
Мы тело сторожили по ночам?
. . . . . . . . . . . .
Вчера, и завтра, и до века, оба —
Мы повторяем казнь – Ему и нам.
 

Вместе

 
Я чту Высокого,
Его завет.
Для одинокого —
Победы нет.
Но путь единственный
Душе открыт,
И зов таинственный,
Как клич воинственный,
Звучит, звучит…
Господь прозрение
Нам ныне дал;
Для достижения —
Дорогу тесную,
Пусть дерзновенную,
Но неизменную,
Одну – совместную —
Он указал.
 

Мера

 
Всегда чего-нибудь нет, —
Чего-нибудь слишком много…
На всё как бы есть ответ —
Но без последнего слога.
 
 
Свершится ли что – не так,
Некстати, непрочно, зыбко…
И каждый не верен знак,
В решеньи каждом – ошибка.
 
 
Змеится луна в воде, —
Но лжет, золотясь, дорога…
Ущерб, перехлест везде.
А мера – только у Бога.
 

Белая одежда

 
Побеждающему Я дам
белые одежды.
 

Апокалипсис

 
Он испытует – отдалением,
Я принимаю испытание.
Я принимаю со смирением
Его любовь, – Его молчание.
 
 
И чем мольба моя безгласнее —
Тем неприступней, непрерывнее,
И ожидание – прекраснее,
Союз грядущий – неразрывнее.
 
 
Времен и сроков я не ведаю,
В Его руке Его создание…
Но победить – Его победою —
Хочу последнее страдание.
 
 
И отдаю я душу смелую
Мое страданье Сотворившему.
Сказал Господь: «Одежду белую
Я посылаю – победившему».
 

Грех

 
И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело – воздаянье
Само в себе, таясь, таит.
 
 
И путь наш чист, и долг наш прост:
Не надо мстить. Не нам отмщенье.
Змея сама, свернувши звенья,
В свой собственный вопьется хвост.
 
 
Простим и мы, и Бог простит,
Но грех прощения не знает,
Он для себя – себя хранит,
Своею кровью кровь смывает,
Себя вовеки не прощает —
Хоть мы простим и Бог простит.
 

Б. Б-у

«…И не мог

совершить там

никакого чуда…»

 
Не знаю я, где святость, где порок,
И никого я не сужу, не меряю.
Я лишь дрожу пред вечною потерею:
Кем не владеет Бог – владеет Рок.
Ты был на перекрестке трех дорог, —
И ты не стал лицом к Его преддверию…
 
 
Он удивился твоему неверию
И чуда над тобой свершить не мог.
 
 
Он отошел в соседние селения
Не поздно, близок Он, бежим, бежим!
И, если хочешь, – первый перед Ним
С безумной верою склоню колени я…
Не Он Один – все вместе совершим,
По вере, – чудо нашего спасения…
 

Иван Александрович Бунин
1870–1953

«За всё Тебя, Господь, благодарю!…»

 
За всё Тебя, Господь, благодарю!
Ты, после дня тревоги и печали,
Даруешь мне вечернюю зарю,
Простор полей и кротость синей дали.
 
 
Я одинок и ныне – как всегда.
Но вот закат разлил свой пышный пламень,
И тает в нем Вечерняя Звезда,
Дрожа насквозь, как самоцветный камень.
 
 
И счастлив я печальною судьбой,
И есть отрада сладкая в сознанье,
Что я один в безмолвном созерцанье,
Что всем я чужд и говорю – с Тобой.
 

Троица

 
Гудящий благовест к молитве призывает,
На солнечных лучах над нивами звенит;
Даль заливных лугов в лазури утопает,
И речка на лугах сверкает и горит.
 
 
А на селе с утра идет обедня в храме:
Зеленою травой усыпан весь амвон,
Алтарь, сияющий и убранный цветами,
Янтарным блеском свеч и солнца озарен.
 
 
И звонко хор поет, веселый и нестройный,
И в окна ветерок приносит аромат…
Твой нынче день настал, усталый,
кроткий брат,
Весенний праздник твой, и светлый
и спокойный!
 
 
Ты нынче с трудовых засеянных полей
Принес сюда в дары простые приношенья:
Гирлянды молодых березовых ветвей,
Печали тихий вздох, молитву —
и смиренье.
 

Столп огненный

 
В пустыне раскаленной мы блуждали,
Томительно нам знойный день светил,
Во мглистые сверкающие дали
Туманный столп пред нами уходил.
 
 
Но пала ночь – и скрылся столп
туманный,
Мираж исчез, свободней дышит грудь —
И пламенем к земле обетованной
Нам Ягве указует путь!
 

Новый храм

 
По алтарям, пустым и белым,
Весенний ветер дул на нас,
И кто-то сверху капал мелом
На золотой иконостас.
 
 
И звучный гул бродил в колоннах,
Среди лесов. И по лесам
Мы шли в широких балахонах,
С кистями, в купол, к небесам.
 
 
И часто, вместе с малярами,
Там пели песни. И Христа,
Что слушал нас в веселом храме,
Мы написали неспроста.
 
 
Нам всё казалось, что под эти
Простые песни вспомнит Он
Порог на солнце в Назарете,
Верстак и кубовый хитон.
 

Долина Иосафата

 
Отрада смерти страждущим дана.
Вы побелели, странники, от пыли,
Среди врагов, в чужих краях вы были.
Но вот вам отдых, мир и тишина.
 
 
Гора полдневным солнцем сожжена,
Русло Кедрона ветры иссушили.
 
 
Но в прах отцов вы посохи сложили,
Вас обрела родимая страна.
 
 
В ней спят цари, пророки и левиты.
В блаженные обители ея
Всех, что в чужбине не были убиты,
Сбирает милосердый Судия.
 
 
По жестким склонам каменные плиты
Стоят раскрытой Книгой Бытия.
 

«Мелькают дали, черные, слепые…»

 
Мелькают дали, черные, слепые,
Мелькает океана мертвый лик:
Бог разверзает бездны голубые,
Но лишь на краткий миг.
 
 
«Да будет свет!» Но гаснет свет, и сонный,
Тяжелый гул растет вослед за ним:
Бог, в довременный хаос погруженный,
Мрак сотрясает ропотом Своим.
 

Гробница Рахили

 
«И умерла, и схоронил Иаков
Ее в пути…» И на гробнице нет
Ни имени, ни надписей, ни знаков.
 
 
Ночной порой в ней светит слабый свет,
И купол гроба, выбеленный мелом,
Таинственною бледностью одет.
 
 
Я приближаюсь в сумраке несмело
И с трепетом целую мел и пыль
На этом камне, выпуклом и белом…
 
 
Сладчайшее из слов земных! Рахиль!
 

Сон
Из книги пророка Даниила

 
Царь! вот твой сон: блистал перед тобою
Среди долин огромный истукан,
Поправший землю глиняной стопою.
 
 
Червонный лик был истукану дан,
Из серебра имел он грудь и длани,
Из меди – бедра мощные и стан.
 
 
Но пробил час, назначенный заране, —
И сорвался в долину сам собой
Тяжелый камень с дальней горной грани.
 
 
Царь! пробил час, назначенный судьбой:
Тот камень пал, смешав металлы с глиной,
И поднял прах, как пыль над молотьбой.
 
 
Бог сокрушил металла блеск в единый
И краткий миг: развеял без следа,
А камень стал великою вершиной.
 
 
Он овладел вселенной. Навсегда.
 

Самсон

 
Был ослеплен Самсон, был Господом
обижен,
Был чадами греха поруган и унижен
И приведен на пир. Там, опустив к земле
 
 
Незрячие глаза, он слушал смех и клики,
Но мгла текла пред ним – и в этой
жуткой мгле
Пылали грозные архангельские лики.
Они росли, как смерч, – и вдруг
разверзлась твердь,
Прорезал тьму глагол: «Восстань, Мой
раб любимый!»
И просиял слепец красой непостижимой,
Затрепетал, как кедр, и побледнел,
как смерть.
О, не пленит его теперь Ваала хохот,
Не обольстит очей ни пурпур, ни виссон! —
И целый мир потряс громовый гул и грохот:
Зане был слеп Самсон.