Текст книги "В Калинове"
Автор книги: Иван Шмелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
I
Въ день Успенья – еще не отошла обѣдня – прискакали въ Калиново урядникъ со стражникомъ.
Тихое утро сполохнулось: подняли гамъ собаки, закричали на пруду гуси, полетѣли съ дороги куры. Головы выглянули кой-гдѣ въ окошки – нѣтъ ничего, только пылитъ дорога. Но ломавшiе на погостѣ рябину мальчишки примѣтили и пустились къ церкви.
– Урядникъ! Урядникъ!..
Урядникъ подскакалъ къ старостиной избѣ, постучалъ нагайкой, узналъ, что староста у обѣдни, и погналъ на бугоръ, къ церкви. А навстрѣчу ему заблаговѣстили къ Достойно.
– Въ тютельку подогнали… фуу!.. – передохнулъ урядникъ, соскакивая подъ бузиной, у церкви. – И народъ не сгонятъ. Лихо прошпарили. Потри-ка мнѣ сапоги лопушкомъ, запылились. А день-то какой замѣчательный… торжественный!
Пришлось бросить пироги и скакать за пятнадцать верстъ, но онъ былъ доволенъ. Вытерся платочкомъ, расчесалъ бороду – эхъ, борода! – Потрогалъ у груди, – не затерялъ ли еще, спаси Богъ, – и принялся разминать ноги на лужайкѣ.
– Чалый-то вотъ засѣкся… – Уныло сказалъ стражникъ, разглядывая закровавившуюся переднюю ногу коротыша-чалаго. – Чисто въ пожаръ скакали, чаю не пимши.
– Ворона зеленая – вотъ и засѣкся! Не пимши – не пимши… По такому порученiю все бросай, не разговаривай! Въ Кащеево еще поспѣть надо, многолюдiе захватить. Приложь ему лопушкомъ.
Стражникъ, голенастый, съ повислыми рыжими усами, больше похожiй въ выгорѣвшемъ кафтанѣ на монастырскаго трудника, занялся ногой чалаго, а урядникъ досталъ изъ сапога узенькое зеркальце, поглядѣлся и такъ, и эдакъ. Былъ онъ при полномъ парадѣ: китель чортовой кожи, совсѣмъ новый, пуговицы – по солнцу въ каждой, фуражка, какъ у станововго, за лаковымъ голенищемъ портфель-трубочка, на оранжевомъ шнурѣ револьверъ. Все въ порядкѣ. Прикинулъ стражника.
– А фуражку чего новую на надѣлѣ?! Человѣчьимъ языкомъ сказано – въ парадной формѣ! Ворона зеленая! – Эй, старосту, кто тамъ, позови! – крикнулъ урядникъ глазѣвшему на него съ паперти мужику. – Ложкинъ, я тебя спрашиваю! Чего ты меня подводишь?!
– Чего же я подвожу… – сказалъ стражникъ, поплевалъ на ногу чалаго и приложилъ лопушкомъ. – Не на что справлять новую-то… сына справлялъ.
– Его отличаютъ, а ни ётъ старанiя. Сказано явственно – въ возможно… торжественной обстановкѣ! Земле-робы!
Досталъ изъ-за голенища бѣлыя перчатки, встряхнулъ, лѣвую натянулъ, а правую, щелкнувъ о ляжку, влѣпилъ въ лѣвую. Поглядѣлъ на взметнувшихся къ куполамъ бѣлыхъ голубей, вытянулъ изъ-за борта бумажку, почиталъ – и задумчиво потеръ переносье.
– Мм-да… Ну, такъ-съ.
Подошелъ съ паперти костлявый, высокiй старикъ, въ синей поддевкѣ, съ просвирками въ платочкѣ. Поприглядѣлся и сказалъ пытая:
– Здравствуй, Матвѣй Данилычъ… господинъ урядникъ. Новостёвъ, что-ль, какихъ привезъ?
– Здравствуй, староста Иванычъ, господинъ Козловъ… – весело поздоровался урядникъ, размашисто хлопая по рукѣ. – Чего привезъ – будетъ сообщено по пунктамъ, а вотъ ты мнѣ что скажи: какое сейчасъ пѣнiе обѣдни?
И пошелъ въ тѣнь, къ сваленнымъ у псаломщика забора бревнамъ. Подсѣлъ и староста.
– Вѣрую пѣли… А што?
– Такъ, энтересуюсь. Вѣрую во Единаго Бога и Творца… неба и земли видимаго-невидимаго! – съ чувствомъ сказалъ урядникъ, смотря на синiя главки, вынулъ папироску и закурилъ отъ машинки. – Какая премудрость словъ!
Староста оглядѣлъ запотѣвшихъ коней, у которыхъ возился стражникъ, и попыталъ опять:
– Ай бумагу какую привезъ?
– Всенародно будетъ объявлено, въ свое время, – сказалъ урядникъ и затянулся, щурясь и соображая, какъ-бы сказать, чтобы старику было еще любопытнѣй. – Ничего не проходитъ безъ послѣдствiй, все объясняется. Тамъ-гдѣ происходитъ – тутъ обозначается! – и поглядѣлъ за рѣчку, въ луга. – День нонче очень замѣчательный, жаркiй… торжественный!
– Стоитъ погодка ничего, а то дожи одолѣли.
– Исключительная погода. Арбузà хорошо на такой погодѣ. Скучаю безъ арбузà. Въ Астрахани у насъ теперь – горы зеленыя! Не торгуютъ у васъ арбузàми…
– Какiе намъ арбузы! – встряхнулъ просвирками староста. – Арбу-зы!
– Мм… пожалуй, здѣсь… – вслухъ подумалъ урядникъ, насупливаясь и оглядывая лужайку, – и храмъ Божiй…
– На што лучше, какъ храмъ-то Божiй… – повторилъ, пытая, староста. – Посля обѣдни объявлять-то будешь?
– Божественная служба не прерывается – законъ! Значитъ, чего? Первое – распорядишься, господинъ Козловъ, чтобы не расходились. Кого нѣтъ – созвать.
– Сберемъ, можно. А говоить-то чего… приказъ ай законъ?
– Ишь ты, старый козелъ, какой хитрый… все тебѣ знать надо! По службѣ. Понялъ?
– По военной, стало-ть, службѣ?..
– Сельскимъ властямъ быть при присвоенныхъ ими знакахъ… Офицiально! Понялъ?
– Какъ не понять! – заерзалъ на бревнахъ староста и крикнулъ мальчишкамъ:
– Васька либо Степка, бѣжи ко мнѣ, тащи бляху. У иконовъ, на гвоздикѣ!
Урядникъ прошелся, остановился какъ разъ противъ церковнаго входа и помѣтилъ сапогомъ на травѣ.
– Вотъ тутъ… столъ сюда и накрыть чистой скатертью!
– Сто-олъ?! – вытянулъ къ нему шею староста, словно прослышался. – И черниловъ?
– Все по порядку. Ну, перо у меня свое, механическое… рупь двадцать!
„Переписывать будетъ“, – подумалъ староста и забезпокоился. Приглядѣлся къ уряднику.
Урядникъ говорилъ озабоченно, значительно поджималъ губы и двигалъ бровями такъ, что шевелилась фуражка. И черная борода урядникова смотрѣла строго и озабоченно.
– Ну, и долгая же у васъ служба, архиерейская манера! Въ Кащеево еще надо… ярмарку захватить, пока не разбрелись.
Вынулъ серебряные часы, съ синимъ гербомъ и перекращенными ружьями на крышкѣ, и поглядѣлъ: двѣнадцать часовъ.
– Вотъ какiе за призовую стрѣльбу даютъ, на призъ! – поднесъ онъ старостѣ къ носу и хрупнулъ крышечкой. – Тридцать шесть монетъ!
– Стрѣлять, стало-ть, хорошо можешь… въ самую, значитъ, точку! Пошелъ бы на войну – всего бы огребъ… и хрестовъ бы, и… такого бы наковырялъ, прямо…
– Каждый по долгу службы. Пошлютъ – не откажешься. Чаю еще не пилъ – изъ стана предписанiе – скачи! Да въ Кащеево еще сколько отломать. Пожарчѣй войны. Сообрази, какъ и что. Предписано, примѣрно, чего? Дескать, вотъ… при обстановкѣ… въ возможно торжественной обстановкѣ… Какъ тоже олентироваться!
– По зако-ну! Всѣ подъ законамъ… На войнѣ, гляди, и чинъ-бы еще какой вышибъ. Серегу лавошникова вонъ какъ признесли! Штасъ-капитанъ!
– Не могутъ, малограмотный. Подвигъ если – тогда могутъ.
– Стало-ть, ужъ былъ ему подвихъ. А тебѣ-бы произнесли!.. Изъ себѣ солидный, всякiя бумаги можешь, лицо чистое…
– Арихметику на всякое число умѣю. Велитъ становой екзаменъ на чинъ сдержать. Географiю всю читаю. Теперь порученiе такого сорту, – потрогалъ себя у груди урядникъ, – становому впору. Значитъ, надо себя поставить въ глазахъ. Который по своему образованiю можетъ излагать словесно. А дѣло душевное, утѣшающее. Выражить чтобъ!
– Ваше дѣло умственное… чего написать, чего подписать. Столъ, стало-ть, тебѣ надо.
Наказалъ ребятамъ тащить отъ псаломщика столикъ, что подъ молебны и скатертку какую почище. Стражникъ оправилъ коней и завалился подъ бузину, въ лопухи.
– Сына-то сдалъ, Палъ Семенычъ? – спросилъ староста.
– Сдалъ, – скучно отозвался стражникъ, – торчали только его ноги изъ лопуховъ.
– Плохъ у меня Ложкинъ, – сказалъ урядникъ, – а еще къ воинскому проситься думаетъ, на войну. – Нѣтъ у него инергiи. Теперь чалаго своего засѣкъ.
– И самому-то, гляди, года не вышли?
– Нѣ… Девяносто седьмого я. И вольный я, вдовый. Глядѣть скушно.
Помолчали. За заборомъ, на сараѣ, засвисталъ мальчишка и вспугнулъ вѣшкой голубей-чистяковъ. Стали они кружить и вертѣться черезъ хвосты, поблескивая надъ крестами.
– Эхъ, турманокъ-то чего дѣлаетъ! – сказалъ урядникъ, приставивъ кулакъ.
– Галочка забираетъ-то! – отозвался изъ лопуховъ стражникъ.
– Какая, къ чорту, галочка… турманокъ! черезъ хвостъ крутится!
– Скучаешь по сыну-то, Палъ Семенычъ? – спросилъ староста. – Голубёвъ-то его перевелъ?
– Трактирщикъ прицѣнялся, а держу пока. У насъ голуби споконъ вiку, графской крови… для счастья держали. Теперь буду переводить, некому глядѣть стало.
Опять помолчали.
– Которыя у васъ убитые? – спросилъ урядникъ, а староста прикинулъ: „Можетъ, насчетъ пособiя… утѣшительное дѣло, сказывалъ“, – и сталъ высчитывать:
– У Гаврушкиныхъ одинъ въ плѣну сидитъ, о другомъ слуховъ не даютъ. Коровкинъ Степанъ на поправку отпущенъ… Громъ – безъ ноги воротился.
– Убитые которые… мнѣ убитыхъ нужно.
– Убитыхъ-то… Слуховъ кой о комъ нѣту, а настоящiй убитый, по бумагамъ одинъ…
– Стёжкинъ Иванъ?
– Стѣжкинъ, кузнеца сынъ. Ишь, тебѣ все извѣстно. Палъ въ бою, дѣйствитеьно. Такъ храбро палъ въ бою… товарищъ его отписалъ. Бывало, озоровалъ… Скольки у меня съ имъ зубовъ бы-ло, царство небесное!
– Чалаго мнѣ ковалъ… чисто ковалъ, – отзывался стражникъ. – Кузницу-то прикрыли?
– Веселовскому мужику одному передалъ, старикъ-то. Ногами заслабѣлъ… Ванюшку по осени сдалъ, стало-ть… а объ масленой глазъ себѣ прожегъ выскрой, домовуетъ теперь. Глаза омманываютъ, отъ огню…
– Ослѣпъ?! Видѣть ничего не можетъ?! – спросилъ тревожно урядникъ.
– Видать-то маленько видитъ… а чего?
– Такъ, энтересуюсь. Чтобы всѣ присутствовали. И Стёжкины чтобы.
– Тутъ они, въ цервкѣ нонче. Баба теперь молится все.
Зазвонили къ концу. Урядникъ одернулъ китель, поправилъ усы и распорядился:
– Собрать домохозяевъ всѣхъ! Десятскому обiжать немедленно! Народу не расходиться!
II
Внизу было ярко, въ небѣ – ясно. Подъ высоко ходившими на кругахъ чистыми голубями сквозили на синемъ небѣ, въ молотой искрѣ, крестики синихъ главокъ. Далъ пояснѣла и озолотилась: вжелть посвѣтлѣли березы большой дороги. Сочно краснѣли кистями густыя рябины на погостѣ. Тонкiе клены псаломщикова сада тронуло утренникомъ, и стали они багровыми, а осинки на обрывѣ, за церковью, только-только начинали краснѣть съ верхушекъ.
Темной толпой выходилъ изъ церкви народъ. Не было веселыхъ платковъ, красныхъ, желтыхъ и голубыхъ, на которыхъ смѣется солнце. Староста, помахивая просвирками, кричалъ, чтобы не расходиться, – будетъ чего объяснять урядникъ. Начали собираться въ кучи. Крутились мальчишки, пошвыривая рябиной. Принесли столикъ и накрыли синей, глазастой, скатертью.
– Въ чемъ дѣло? – справился батюшка, благословляя урядника, покивалъ и присѣлъ къ столику, на скамейку.
Урядникъ ходилъ взадъ и впередъ, то и дѣло заглядывая въ бумажку. Увидалъ глазѣвшую на него дѣвочку, въ платочкѣ хохликомъ, погладилъ по головѣ и торопливо сказалъ:
– Ступай къ мамкѣ, задавятъ.
Подходили съ села. Подковылялъ на костылѣ солдатъ Громовъ. Урядникъ оглянулъ гулкую луговину. Натянулъ и правую перчатку и прочиталъ по бумажкѣ:
– Стёжкины, Родивонъ Степановъ и Матрена Васильевна! Подойди сюда!
Нетвердо выступилъ изъ толпы приземистый, плотный мужикъ, съ черной бородой и въ черной поддевкѣ, высматривая исподлобья.
– Я Стёжкинъ, – сказалъ онъ хмуро, и тутъ увидалъ урядникъ, что одинъ глазъ у него защуренъ, а другой смотритъ строго и неподвижно.
– Сынъ у тебя убитъ?
– Убитъ.
Рядомъ съ мужикомъ стала темнолицая, въ черномъ платкѣ, баба. Сложила у груди руки, кулакъ къ кулаку, и поклонилась уряднику.
– Дѣло касающее вашего сына… – сказалъ урядникъ, оглянулъ луговинку и привычно крикнулъ: – Ложкинъ держи порядокъ! Ложкинъ!!
Стражникъ лѣниво поднялся изъ лопуховъ и сталъ въ сторонкѣ.
– Осади въ интервалъ на три шага!
Стражникъ хмуро пошелъ порядку, выровнилъ напиравшихъ и отошелъ къ лошадямъ. Сталъ оправлять сѣдла.
– Староста и десятскiй… и всѣ должностныя лица сельскаго управленiя… подойди сюда!
И совсѣмъ прежнiй, молодецкiй, былъ его голосъ, когда онъ привычно командовалъ:
– Ложкинъ!
Стражникъ вышелъ изъ-за бузины, куда отвелъ лошадей, и остановился за старостой. Отставилъ ногу, и стало его совсѣмъ невидно.
– Надѣть присвоенные знаки!
Власти надѣли знаки.
– Обнажить головы и слушать, что будетъ сейчасъ… сказано!
И снялъ фуражку. Это пришло ему вдругъ – сказать, что надо обнажить головы. Когда прикидывалъ планъ, какъ все надо устроить, чтобы вышло торжественнѣй, и когда, по дорогѣ въ Калиново, собиралъ слова, какiя надо непремѣнно сказать, не было и мысли о шапкахъ. А теперь, снявъ фуражку, почувствовалъ, что забылъ тѣ слова, какiя составилъ.
Тревожно глядѣли на него сумрачные мужикъ и баба, а онъ, не глядя и приказывая, все время видѣлъ передъ собой эти черные глаза, изъ которыхъ одинъ не глядѣлъ. Съ выправкой былого солдата онъ двигалъ рукой по воздуху, напрягалъ голосъ но не было радостной легкости, съ какой недавно шагалъ по лужайкѣ. И подрагивала рука, раскатавшая портфель-трубку.
– Стёжкины… домохозяева и прочiй народъ! Слушайте… меня, что я скажу…
Это было совсѣмъ не то, совсѣмъ не торжественно. Было гораздо лучше, чтò ему приходило въ голову на дорогѣ, гораздо явственнѣй.
Онъ передохнулъ, поправилъ жавшiй ему воротъ и оглядѣлъ толпу. Закусивъ зеленое яблоко, глядѣла на него на рукахъ испуганной молодой бабы давешняя дѣвочка, въ платочкѣ хохликомъ. Смотрѣлъ, хитро прищурясь, желтолицый и залысѣвшiй Громовъ на костыляхъ. Грудью подавшись на высокую кривую орѣшину, высматривалъ, прислушивась, сухенькiй старичокъ Кошелкинъ, у котораго – зналъ урядникъ – воюютъ семь человѣкъ: сыновья и внуки.
Урядникъ посмотрѣлъ къ колокольнѣ, надъ которой уже не было голубей, и перевелъ глаза на бумажку. Но и тамъ не было ничего, о чемъ думалъ дорогой.
– Объявляю… сугробинской волости селу Калинову… – сказалъ онъ, показывая рукой въ бѣлой перчаткѣ, съ прорваннымъ указательнымъ пальцемъ, въ бумажку. – Крестьянинъ сугробинской волости, села Калинова… Иванъ Родионовъ Стёжкинъ… убитъ на полѣ сраженiя… въ сiю кровопролитную войну за вѣру – царя – отечество и былъ награжденъ за храбрость георгiевскимъ крестомъ! И приказано препроводить этотъ крестъ на родину, чтобы всѣ знали… передать отцу-матери… какъ приказано въ препроводительной бумагѣ. И вотъ передаю передъ Божьимъ храмомъ!..
Урядникъ сунулъ руку за бортъ кителя, который никакъ не хотѣлъ отстегнуться, и досталъ конвертикъ. Неслушающимися пальцами въ перчаткахъ отвернулъ уголокъ и вынулъ серебряный крестъ на ленточкѣ.
– Возьми… прими, Стёжкинъ. Должонъ сказать… – и тутъ показалось уряднику, что сейчасъ-то вотъ онъ и скажетъ придуманное, и сказать надо, – что твой сынъ показъ примѣръ… въ сiю кровопролитную войну, что…
Урядникъ взглянулъ на бабу и остановился. Она закричала въ голосъ и стала дергать съ себя платокъ. И онъ закончилъ:
– Вотъ прими… крестъ.
Протянулъ крестъ кузнецу и увидалъ, что защуренный глазъ сочится. Закаталъ портфель, надѣлъ фуражку, пошелъ было къ лошади – и вспомнилъ:
– Да… роспишись въ полученiи.
Кузнецъ держалъ крестъ за ленточку, словно недоумѣвалъ, что теперь надо дѣлать.
– Роспишись, – повторялъ урядникъ, доставая бумажку.
– Не умѣю… неграмотный.
– Ну, приложь руку…
Почеркалъ на бумажкѣ и прочиталъ: „Означенный крестъ за убитаго сына Ивана принялъ крестьянинъ сугробинской волости села Калинова“.
– Прикладай руку… становь крестъ, староста удостовѣритъ.
Большая, пѣгая отъ ожоговъ, рука кузнеца ерзала по бумагѣ, перышко моталось и крутилось въ несгибающихся пальцахъ. Кузнецъ тяжело дышалъ, силясь удержать руку, а тутъ на бумагу упала со лба тяжелая капля, растеклись въ ней четкiя буквы и поползло фiолетовое пятно. Тогда урядникъ взялъ руку и направилъ.
– Ну, веди… – провелъ онъ его рукой сверху внизъ.
Черная рука колотила по бумагѣ и роняла чернила.
– Всю бумагу мнѣ… э… Староста, роспишись за безграмотствомъ.
Кузнецъ отошелъ, вытирая рукавомъ потъ. Народъ сталъ расходиться. Матрена сидѣла на травѣ, трясла головой въ руки и причитала. Глядѣли на нее бабы. Глядѣлъ стражникъ… Ушелъ батюшка. Стало слышно, какъ ворковали на крышѣ сарая голуби.
– Давай! – крикнулъ урядникъ, сунулъ за голенище портфель и вскочилъ въ своего гнѣдого.
– Ну, прощевай, Матвѣй Данилычъ… господинъ урядникъ… А я-то думалъ – Веселаго чего намъ привезъ… сказалъ староста, довольный, что обошлось.
– Веселаго въ Веселóвѣ поискать надо, – озабоченно сказалъ урядникъ. – Не моего участка. Теперь на Кащеево…
И вытянулъ гнѣдого нагайкой. За нимъ потрусилъ стражникъ на чаломъ. Осталась позади тихая церковная лужайка, на которую теперь пробирались гуси…
III
„Нѣтъ, не такъ… не такъ“, – тревожно думалъ урядникъ, спускаясь съ калиноваго бугра.
Заботило, что вышло совсѣмъ не такъ, какъ хотѣлось, – не такъ торжественно. Хорошо складывалось въ головѣ, когда скакали въ Калиново, были такiя замѣчательныя слова.
Вылетѣли изъ головы, а вотъ теперь опять появились. Надо было сказать: „геройскимъ подвигомъ положилъ свою жизнь на полѣ сраженiя въ сiю кровопролитную войну за вѣру – Царя – отечество“! Не сказалъ! „Все перепуталъ, все только про сугробинскую волость да про Калиново“…
И еще припомнилъ, – и стало особенно досадно, – что не сказалъ: „вручаю вамъ, престарѣлые родители, чтобы былъ замѣчательный примѣръ всѣмъ односельчанамъ, какой былъ у васъ сынъ герой!“
И еще подумалъ: „надо было съ батюшкой посовѣтоваться, можетъ быть, поблаговѣстили бы. Было-бъ куда торжественнѣй. И храбрѣй надо было говорить, а то совсѣмъ скучно“. Онъ остановилъ гнѣдого и подождалъ стражника.
– Какъ, Ложкинъ… ладно вышло?
– Скушно… – сказалъ стражникъ.
– Какъ, скушно?! Много ты понимаешь!
Теперь стало ясно совсѣмъ – не было торжества.
Подъ долгимъ бугромъ, гдѣ дорога давала отводъ въ Кащеево, въ заросляхъ осинника и калины, стражникъ придержалъ лошадь.
– Чалый захромалъ, Матвѣй Данилычъ!
– Ну, чего? – прiостановилъ гнѣдого совсѣмъ разстроившiйся урядникъ.
– Отпустите, итить не можетъ… засѣкся… – сказалъ стражникъ уныло.
– Вотъ, ворона зеленая! Какъ же я могу тебя отпустить?! Нѣтъ, не могу отпустить… Разъ тебѣ назначено ѣхать…
– Да чего я подѣлаю… захромалъ!
Говорилъ скучно и глядѣлъ въ сторону, въ заросли, въ которыхъ гнѣздами краснѣла калина.
– Нѣтъ, я тебя никакъ не могу отпустить… – растерянно повторилъ урядникъ. – Какъ же это такъ я тебя отпущу?!
Урядникъ даже развелъ руками. Теперь ужъ и стражника не будетъ!
– Приказываю тебѣ строго ѣхать! – и повернулъ лошадь.
– Да, вѣдь, Кащеевскiй я… а вы-то вонъ астраханской! а тутъ знамое все…
– Чего такое – знамое?! – остановился урядникъ. – Что ты, пьянъ… мелешь? Чего знамое?
– Всѣ меня тутъ знаютъ… всѣ товарищи на войнѣ, сынъ… а я кресты развожу. Ну, пишите рапортъ. Ваше дѣло.
– Во первыхъ, не ты развозишь, а я! – сказалъ растерявшiйся урядникъ. – Ты для порядку на торжествѣ… чтобы всѣмъ внушать событiе…
– Пишите на меня рапортъ… – повторялъ стражникъ и все такъ же скучно глядѣлъ на чахлый осинникъ въ болотинѣ. И по голосу его понялъ урядникъ, что не поѣдетъ.
– Послушай, Ложкинъ! Я тебя прошу… во имя… долга! съѣзди, а тамъ самъ можешь подавать. Не разстраивай канпанiи… исполни обязанность. Что же это такое будетъ!
– Отпустите, Матвѣй Данилычъ…
– Вотъ черти вы какiе… на-родъ! Спрашиваю тебя въ послѣднiй разъ – поѣдешь??
– Нѣ.
И поворотилъ чалаго.
Урядникъ кричалъ, но чалый, похрамывая, трусилъ и трусилъ въ горку, къ церкви. Сутулясь, сидѣлъ стражникъ, потряхиваясь въ сѣдлѣ.
– Ложкинъ! – крикнулъ съ отчаянiемъ урядникъ, котораго вдругъ потянуло туда. Куда ѣхалъ Ложкинъ, – домой, къ пирогамъ, къ семьѣ. – Толкомъ-то скажаи… дубина!
Ложкинъ не остановился. Урядникъ взглянулъ на часы – второй. Постоялъ на дорогѣ, поглядѣлъ къ церкви. Плескали на горкѣ бѣлыми крыльями гуси. Ласково синѣли купола съ золотыми крестами. Круто заворотилъ гнѣдого, щелкнулъ нагайкой подъ брюхо, – даже подпрыгнулъ гнѣдой, рванулъ, злобно оскаливъ зубы, – и помчалъ полями въ Кащеево.
1915 г.
