Текст книги "Патока"
Автор книги: Иван Шмелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Въ столовой сгустились сумерки.
− Да-ра, а кофе? Заслушалась…
Она усмѣхнулась губкой, но Бѣлкинъ уже не видѣлъ. Онъ хотѣлъ, чтобы инженеръ говорилъ о Петровѣ.
− Коньячку или ликерчику, а? Дара, смоквы.
И, когда она подавала вазочку, Бѣлкинъ видѣлъ, какъ инженеръ опустилъ руку подъ столъ, и вазочка дрогнула.
…Ого! Пить больше не буду…
И поймалъ себя, что сидитъ развалившись и постукиваетъ каблукомъ въ тактъ пѣсенки. Оправился и уловилъ, что Дара смотритъ отъ двери.
Закрутилъ усъ.
…Какой же это Петровъ? Два Петрова… одинъ − вице-директоръ…
Въ столовой стлалась сизая пелена дыма. За окнами нависала муть раннихъ декабрьскихъ сумерокъ.
− Дара, шторы.
Она неслышно прошла и опустила шторы. Такъ же неслышно скользнула къ стѣнѣ и щелкнула контактомъ. Вспыхнуло. Бѣлкинъ почувствовалъ проясненiе, но глазамъ стало больно. Всю недѣлю спалъ онъ въ полусонъ, по волостнымъ правленiямъ, а двѣ ночи провелъ въ дорогѣ.
− Не хотите ли сельтерской? Да-ра!
У Бѣлкина качнуло передъ глазами. Онъ провелъ по лицу и пришелъ въ себя. Нѣтъ, ничего. Инженеръ куритъ и говоритъ про какую-то глюкозу. Сидѣлъ и слушалъ, стараясь не закрывать глазъ, и глядѣлъ въ лампочки. Чуть шевелились онѣ, пускали усики и расплывались въ пятна. А въ ушахъ постукивали шарики, кокали и откатывались.
…Ко-ко-ко… за-за-за… глю-ко-за… ко-ко-ко… Глюкоза… Вотъ смѣшное слово. Оно юлило, вертѣлось. Остренькое что-то было въ немъ, какъ юла, какъ шило. Глю−ко-за.
И, улыбаясь этому остренькому слову, онъ вдругъ нахмурился, замѣтивъ, какъ въ темномъ пролетѣ двѣри стоитъ Дара, вытираетъ полотенцемъ бутылку и смотритъ на него. Опять сталъ съ силой крутить усъ, точно хотѣлъ вывернуть его и встряхнуться. Чувства обострялись. Онъ различалъ всѣ мелочи − пятна на скатерти, крошку на усахъ инженера.
− Закалить энергiю, расшевелить надо!
− Мм-да… − отзывался Бѣлкинъ, стараясь укрѣпить взлядъ на радужномъ пятнышкѣ въ графинѣ.
Пятнышко заколыхалось и пропало. Бѣлкинъ понялъ, что инженеръ хочетъ налить, и оставилъ стаканъ.
− Благодарю… довольно…
И сказалъ: “довольно”.
− Только при полной мощи силъ… силъ капитала…
…Талъ-талъ-талъ… − вошло въ ухо Бѣлкину и завертѣлось.
− Уже намѣчаются перспективы…
− Конечно… Пер-спе…
Онъ такъ старался выговорить, что сломалъ. Наливалъ сельтерской и слѣдилъ, какъ бы не пролить. И пролилъ-таки. Чѣмъ-то сквернымъ пахло въ комнатѣ. Этотъ-то запахъ и мутилъ. Онъ шелъ отъ неубраннаго провансаля съ омарами, отъ сигары инженера, отъ груды окурковъ изъ пепельницы, смоченныхъ изъ рюмки. Отодвинулъ пепельницу. Запахъ стоялъ ѣдкiй, вязкiй. Было невыносимо противно. Бѣлкинъ сдѣлалъ глубокiй вздохъ, почувствовалъ выступающiй потъ и поднялся.
− Уже?
Бѣлкинъ не выпустилъ спинки стула и сказалъ нетвердо:
− Я бы на воздухъ… немножко…
− Идетъ! Заводъ смотрѣть, а?
Казалось, что инженеръ кричалъ.
…Только бы выйти… скорѣй… Зачѣмъ я такъ?..
Маленькая рука подставила ботинки. Онъ ткнулся въ рукава шубы, размахнулся и кого-то задѣлъ. Фыркнуло что-то, должно быть, проснулся сенбернаръ.
− Allons!
VI.
Вышли на воздухъ.
Уже чернѣлъ вечеръ. Въ сосновой рощицѣ не видно было отдѣльныхъ деревень. Здѣсь воздухъ былъ чистый, вольный, легкiй. Снѣжокъ похрустывалъ − хрупъ-хрупъ, должно быть, начинало морозить.
Бѣлкинъ шелъ медленно, останавливался и дышалъ. Остаться бы одному, постоять среди молчаливыхъ деревьевъ, на бѣломъ снѣгу. Слушать тишину. Нѣтъ, не совсѣмъ тишина: въ вершинкахъ позваниваетъ вѣтромъ.
Сзади тяжелымъ хрустомъ идутъ шаги.
− Га! Лѣсокъ-то каковъ!
И такъ захотѣлось въ сани, въ тѣ утрешнiя сани, на сѣнную подстилку. Упасть и катить, катить, катить… по ухабамъ, въ падающей ночи.
…И-эхъ, ми-ла-ай!..
Пыхтѣло впереди вздохами − всхлипыванья какiя-то.
− Слышите, патока кипитъ… Баллоны открыты.
Изъ-за чернаго угла сарая выдвинулись впереди, на высотѣ, тусклые огни. А ближе, внизу, въ мутныхъ фонаряхъ, проступало черное жерло завода. Въ тускломъ свѣтѣ стояли вокругъ чановъ лохматыя фигуры и длинными веслами мѣшали, мѣшали, мѣшали, точно варили таинственное зелье.
…Все мѣшаютъ…
Хмурое утро далеко отодвинулось за этотъ короткiй декабрьскiй день.
Инженеръ остановился.
Бабы, сверкающiе при огнѣ матовымъ блескомъ сахарной слюны, мѣшали точно такъ же, какъ тогда, давно, утромъ. Что-то ежившееся черненькое сидѣло на чурбашкѣ подъ фонаремъ и казалось недвижной черной собачкой въ картузикѣ козырькомъ.
− Ты кто такой? − спросилъ инженеръ, шутливо потопывая ногой.
Черненькое прижалось къ стѣнѣ и не издало ни звука.
− Мой это… помогать ходитъ… − смѣшкомъ отозвался бабiй голосъ.
− А глюкозу не ѣшь, а? Не ѣшь глюкозу? − наступалъ инженеръ, подрыгивая ногой.
− Не даемъ…
− И не ѣшь! Брюхо драть будетъ. Понялъ?
Черная собачка и на этотъ разъ не издала звука.
…Да тотъ ли это Петровъ?
Инженеръ подхватилъ Бѣлкина подъ руку и тащилъ въ полутьмѣ по шаткой скрипучей лѣстницѣ.
Въ верхнемъ этажѣ тускло горѣли лампочки: имъ мѣшалъ горѣть вязкiй запахъ и густой знойный жаръ. Мѣшали всхлипыванья. Тяжкой шеренгой вытянулись въ полутьмѣ пузатые мѣдные баллоны, гулкiе, поглядывающiе выпуклыми глазами слюдяныхъ дверокъ. Хлюпали и выбрасывали ѣдкое знойное дыханье.
Въ этой всхлипывающей, гулкой и знойной полутьмѣ метались тѣни съ пятнами голыхъ грудей, шнурки ли крестовъ − не могъ разобрать Бѣлкинъ. Метались, терлись вокругъ урчащихъ баллоновъ, засамтривали въ мертвые ихъ глаза. Изъ раскрытыхъ, въ проволочной сѣткѣ, оконъ вѣяло въ жаръ холодной волной.
Инженеръ объяснялъ что-то, но Бѣлкинъ слышалъ тоько одинъ всхлипывающiй гулъ. Кружилось и тошнило отъ ѣдкости и звона.
− Пойдемте на воздухъ! − крикнулъ онъ инженеру и увидалъ бѣлые зубы и улыбающееся лицо.
Когда снова вышли на воздухъ, уже была ночь. Внизу все мѣшали, мѣшали. Въ полоскѣ свѣта изъ оконца конторы виднѣлась часть простянокъ и низенькiй крупъ лошади. Кто-то широкiй, переваливаясь, бѣжалъ изъ конторы.
− Что за лошадь? Возка кончилась?!
− Михѣй за ними прiѣхалъ-съ…
− А-а… Вотъ я разсказывалъ-то, жретъ глюкозу…
− Точно-съ. Намедни-съ въ споръ опять, простите сказать, на бутылку-съ…
− Ну?
− Не достигъ-съ… Простите сказать, передомъ пошло-съ… хи-хи-хи…
Бѣлкинъ забезпокоился, не поздно ли. Инженеръ позвонилъ въ кармашкѣ: четверть шестого.
…Протоколы писать!
Тревожное вдругъ забилось, забилось въ немъ.
− Черезъ часъ ѣхать… Надо кончить тамъ…
− Такъ что же, пожалуйста…
…Тѣ счета сейчасъ занести… А тѣ потомъ…
Спѣшилъ и прислушивался къ тяжелымъ шагамъ за собой. И опять вспомнилъ про Петрова.
…А тѣ пусть доставитъ… А онъ ихъ уничтожитъ. Ну, и чортъ съ нимъ, чортъ съ нимъ… Странно какъ-то… Прiятельскiя отношенiя…
Повернули, и теперь видны были, какъ золотые глаза, огни по косогору, глаза съ сiяньемъ. Тусклые глаза, недвижные, постные. Такъ свѣтятъ на пустыряхъ одинокiе фонари. Мутный свѣтъ. И вѣтеръ, который поднялся къ ночи, сѣялъ снѣжкомъ и игралъ мутными отсвѣтами.
− Лѣтомъ заглядывайте, покажу конскiй заводикъ. Не видали случки? Это я вамъ скажу… Тутъ помѣщикъ есть… у него жена…
Вернулись. Вошли въ кабинетъ. Бѣлкинъ взялъ отложенную пачку, придавленную чугунной рукой-прессомъ.
− Вотъ что… − сухо сказалъ онъ, не спуская взгляда съ чугунной руки. − Нехватаетъ главныхъ счетовъ…
− Разъ настаиваете, я…
Они встрѣтились взглядами.
− Прикажете бумаги?..
Рѣзкимъ движенiемъ инженеръ вскрылъ бюваръ.
− Постойте! − почти крикнулъ Бѣлкинъ. − Я тогда сразу… Пока оставлю у васъ…
И сунулъ отобранную пачку въ первую книгу.
− Хорошо-съ. А тѣ я оплачу…
Бѣлкинъ взглянулъ на инженера.
− Можно? Кто что теряетъ? − спрашивалъ инженеръ, улыбаясь холодными глазами. − Или нельзя?..
Оба смотрѣли съ проскальзывающими улыбками.
− Ну, что же… Разъ не попали мнѣ на глаза… Чортъ съ ними!
− Мишка у меня, болванъ… Знаете, я и эти всѣ оплачу!.. Недоглядка, конечно… А то берите, карайте… − совсѣмъ по-прiятельски говорилъ инженеръ.
Хотѣлъ что-то сказать Бѣлкинъ и сказалъ только:
− Хорошо-съ.
Точно сдунулъ.
− Только, пожалуйста, займитесь… Небрежно такъ все…
− Болванъ у меня конторщикъ, чортъ бы его побралъ! И потомъ вашъ законъ невозможенъ… Маленькая небрежность… Чортъ съ ними, надоѣло…
Инженеръ съ трескомъ захлопнулъ книгу.
− Идемъ чай пить. Да успѣете, успѣете…
Пили чай. Разливала Дара. Бѣлкинъ уже самъ налилъ себѣ коньяку, разспрашивалъ про стройку дома и все ждалъ, не заговоритъ ли инженеръ опять про Петрова. Старался навести, но тотъ весело болталъ о дѣлахъ, о патокѣ, которую − каковы! − подмѣшиваютъ даже въ конфеты, а дешевые сорта, для простонародья, поло-жи-тельно всѣ съ глюкозой.
− Заказы покажу − ахнете! А фирмы какiя! Товаръ такой − и въ краску и въ варенье… Ха-ха-ха! Что подѣлаешь! − такъ все переплелось. Увѣряю васъ, и въ конфекты! Га! Да вы сами, можетъ, ха-ха-ха… этой самой глюкозы переѣли не меньше Михея моего… Га!
Бѣлкинъ и самъ смѣялся. И Дара улыбалась изъ-за самовара влажными глазами.
…Лѣтомъ заверну… Да тотъ ли это Петровъ?
И, когда одѣвался въ пердней, и Дара съ смѣющейся губкой держала тяжелую шубу на бараньемъ мѣху, замѣшкался съ ботинками и, нагнувшись, между прочимъ, спросилъ:
− Частенько въ Питеръ закатываете?
Закатываете − вышло особенно игриво.
− Вотъ терпѣть не могу! Дохлый городишко…
− Гм… ботики у меня узковаты… У васъ тамъ, говорили, родственники кто-то…
− Много есть. Только ничего бщаго, давно порвалъ… Бѣлкинъ, наконецъ, попалъ въ шубу и вышелъ на воздухъ. Спохватился − забылъ портфель. Хотѣлъ звониться, но какъ-разъ отворилась дверь, рука протянула портфель, и голосъ Дары сказалъ:
− Сумочку забыли…
Щелкнулъ крюкъ, и Бѣлкинъ почувствовалъ, что его точно вытолкнули.
Стоялъ въ темнотѣ передъ темной стѣной сосновой рощицы.
− А… − сказалъ онъ въ пустоту, какъ выдохнулъ. Постоялъ, посмотрѣлъ въ окна. Въ двухъ изъ шести на его глазахъ погасъ свѣтъ.
Пошелъ знакомой тропкой, по которой, казалось, ходилъ давно. Вошелъ въ рощицу, постоялъ. Изъ-за тонкихъ стволиковъ еще маячили свѣтлыя пятна оконъ.
− А!?.
Съ воющимъ звономъ пробѣгалъ по вершинкамъ рощицы вѣтеръ. И, когда Бѣлкинъ вышелъ на открытое мѣсто, въ лицо бросило острымъ мелкимъ снѣжкомъ, холодной пылью. Налетѣло съ другой стороны, сорвало фуражку и погнало. Онъ кинулся и наступилъ ногой. Опять осыпало, кинуло за воротъ и захватило духъ. Онъ закрылся портфелемъ. Застучало крупой по тугой кожѣ. Такъ, прикрываясь, пошелъ онъ на мутный свѣтъ у завода.
За сараемъ было тише. У баковъ уже не мѣшали. Подъ освѣщеннымъ окномъ конторы стояла толпа. Черное маленькое прыгало и юлило, похлопывая въ лапки. Лошаденку осадили назадъ, и на освѣщенномъ окнѣ чернѣла ея понурая голова съ развѣвающейся чолкой, и казалось, что какой-то игривый звѣрекъ бѣгаетъ и юлитъ по ней.
− Извозчикъ!
Въ свѣтѣ окна вытянулась черная лапа и застучала въ стекло.
− Михее-ей!
Изъ двери вышла закутанная фигура, и знакомый голосъ крикнулъ:
− Завтра у меня приди! Акулька Пѣнкина завтра замѣсто ее! Я те покажу собаку!
− Я тебѣ что сказала? − плакался бабiй голосъ. − Что я тебѣ сказала? Къ ребенку бѣгала, такъ ты пятакъ усчиталъ…
− Я те покажу собаку!
− Извозчикъ! Позовите извозчика!
− Сей минутъ-съ… Михея послать! Ѣхать-то неспособно будетъ-съ…
Малый вертѣлся съ папироской, сѣя по вѣтру искры.
− Прошу позвать извозчика!
− А вотъ я… погрѣлся малость…
Въ вздувшемся на вѣтру азямѣ, какъ на парусахъ, бѣжалъ отъ конторы Михей. Зачмокалъ и задергалъ подъ головой лошаденки, точно будилъ ее.
Она откачнулась, съ усилiемъ отлѣпила отъ снѣга негнущiяся ноги и подалась.
− Дерюжку бы какую наслалъ, чумага!
Малый суетливо тыкалъ въ сѣно подъ Бѣлкина кулаками, укутывая ноги.
− Сани-то не обтеръ, чумага…
− Чичасъ, чичасъ… Нно-о!
Лошаденка не двигалась. Малый выхватилъ кнутъ съ передка и ударилъ ее по мордѣ. Свистнуло.
− Да ты…
Рванулась, и не кончилъ Михей. Побѣжалъ на вожжахъ, подгоняемый смѣхомъ сзади, прыгнулъ на ходу, перевалился, болтая огромными валенками, но сейчасъ же обернулся назадъ и вытянулъ надъ головой Бѣлкина кулакъ.
− Твоя лошадь, сво-лочь!?
Сразу смолкъ, какъ испугался, спрыгнулъ и побѣжалъ рядомъ, въ горку, почмокивая и икая.
Подъ горой было тихо. Кто-то черный брелъ по дорогѣ, кричалъ что-то въ сыпавшiйся снѣгъ, а за нимъ, попрыгивая, чернымъ комочкомъ катилось маленькое. Совсѣмъ рядомъ, сбоку, смотрѣли свѣтлые глаза избъ, и сами онѣ стояли черныя и нѣмыя подъ нахохлившимися крышами. И сыпало, сыпало косой, черной на свѣту полосой − снѣгомъ.
Качнуло. Это Михей опять прыгнулъ въ сани. Рвануло вѣтромъ сбоку, и Бѣлкинъ спрятался въ воротникъ.
− И-эхъ, ми-ла-ай!
VII.
Играло въ поляхъ.
Встряхивало глухо во тьмѣ, ухало тупымъ громомъ вѣтровыхъ порывовъ. Мело.
Совсѣмъ ушелъ въ воротникъ Бѣлкинъ, съежился и съ томленiемъ слушалъ, какъ что-то совсѣмъ рядомъ тонко-тонко посвистываетъ. Этотъ свистъ то замиралъ ноющей ноткой, какъ выносилъ вверхъ, то жужжалъ, и тогда казалось Бѣлкину, что это сани бѣгутъ подъ гору, въ рыхлый сыпучiй снѣгъ.
Согнувшись, прислушался онъ, какъ гулко перетряхивается въ просторахъ, укатится невѣдомо куда, замретъ и опять гулко ухнетъ и ударитъ сбоку, того и гляди − подхватитъ сани и умчитъ.
…А, какая метель!
Прислушивался и, наконецъ, понялъ, откуда свистъ: въ замочкѣ портфеля. Перевернулъ, и свистъ кончился.
− И-эхъ, ми-ла-ай!
Вспоминались бѣлыя поля, теперь закрытыя волнующейся тьмою, тихiй пасмурный день. Жмурилъ глаза и какъ-будто со стороны видѣлъ, какъ ползутъ въ огромныхъ поляхъ маленькiя сани, маленькая, какъ муха, лошаденка, маленькiй-маленькiй, какъ головка обожженной спички, Михей, а кругомъ крутится и сыплетъ и гонитъ невѣдомо куда. Вотъ-вотъ накроетъ. Прыгаетъ по полямъ на мягкихъ лапахъ огромный невѣдомый звѣрь въ чернотѣ. Убѣжалъ. И опять близится.
Тряхнуло на ухабѣ. Стали. Выглянулъ изъ-подъ козырька − сѣчетъ!
− Н-но-о! − упрашивалъ сиплый голосъ. − Да н-но-о!
Тронулись. Должно быть, уснулъ Бѣлкинъ, забылся, потому что не видѣлъ, какъ спрыгнулъ Михей и что-то творилъ въ темнотѣ. Стоялъ, обметаемый снѣгомъ, передъ головой лошаденки и тянулъ.
− Михе-ей!
Сорвало вѣтромъ. Хотѣлъ слѣзть, уже занесъ ногу, но такъ метнуло въ вѣтрѣ цѣлымъ сугробомъ, такъ засыпало, что Бѣлкинъ приникъ и ткнулся лицомъ въ заснѣженное сѣно. Поднялся, чтобы еще разъ позвать, но въ открытый ротъ хлынули потоки вѣтра и опять пригнули. Прыгнуло что-то въ сани, и опять поползли.
− Мететъ какъ − бяда! − услыхалъ Бѣлкинъ надъ ухомъ скрипучiй голосъ, но не испугался, а обрадовался, потому что Михей былъ здѣсь.
Сталъ думать, сколько еще осталось ѣхать, и въ щель между козырькомъ и краемъ воротника увидалъ свѣтлыя пятна сбоку, косую сѣтку снѣга и надъ головой черныя бьющiяся въ вѣтрѣ вѣтки. И понялъ, что это та самая деревенька съ засоломенными оконцами, деревенька на полпути. Тамъ еще уныло каркали на овинахъ вороны. Безлюдная и нѣмая днемъ, она казалась теперь такой желанной и радостной со своими тихими свѣтлыми глазами, покойно вглядывающимися въ буйную черноту ночи. Зайти?
И какъ бы въ отвѣтъ услыхалъ сиплый просящiй голосъ:
− Можетъ, погреться?
Сани остановились въ свѣтлой полосѣ, подъ черными деревьями. Шумѣло и завывало въ сучьяхъ. Бѣлкинъ выбрался изъ саней, отошелъ къ оконцу и взглянулъ на часы.
− Поѣзжай, поѣзжай… опоздаемъ…
− Передохнетъ малость..
Бѣлкинъ увидалъ всю заснѣженную понурую голову лошади, зажмуренные глаза. Михей оправлялъ запряжку.
− Да ѣдемъ же!
− Да ей…
Рвануло съ полей въ деревню, какъ въ коридоръ, и унесло слово Михея.
Опять ѣхали въ темнотѣ. Послѣднiй свѣтлый глазъ давно потонулъ за сыпучими буграми…
Толкнуло, и Бѣлкинъ открылъ глаза. Тьма. Сѣкло въ лицо. Опять не было впереди Михея, и оттого такъ сѣкло.
− Михе-ей!
Сыпало. Черное мѣстечко, оставшееся послѣ Михея въ саняхъ, замело на глазахъ. Отдувало въ сторону хвостъ лошаденки. Бѣлкинъ вылѣзъ и сталъ вглядываться въ слѣды, но не было никакихъ слѣдовъ: мело изъ-подъ ногъ, курилось. Послушалъ − перетряхиваетъ вихрями въ просторахъ.
− Михе-ей!.. Михе-ей!!
Лошаденка повернула голову къ нему, какъ слушала. И отъ этой молчаливой и неподвижной головы передался Бѣлкину страхъ. Что она смотритъ?..
− Ничего… вѣшки…
Вздрогнулъ Бѣлкинъ: такъ неожиданно заскрипѣлъ около знакомый голосъ. Даже схватилъ за рукавъ азяма, хотѣлъ закричать, радостный, что вернулся Михей, но сказалъ только:
− Скорѣй, опоздаемъ!
− Спужалси я… − скрипѣлъ надъ ухомъ икающiй голосъ. − А теперь нечего, вѣшки слыхать… Гудетъ…
− Гдѣ?
− А ее не видать… Во вьюгѣ гудетъ…
Ткнулъ рукавицей въ сторону. Ничего не видно. Ничего не слышно.
Бѣлкинъ отвернулъ вороткинъ, послушалъ и различилъ какъ-будто стонущiй звукъ треплющейся по вѣтру вѣшки.
− И-эхъ, ми-ла-ай!..
Заунывный, жалующiйся тонъ родился въ головѣ и тянулся, тянулся бѣлой, безъ конца, лентой. Баюкало это слово, тепломъ и покоемъ вѣяло отъ него. Казалось оно усталой головѣ Бѣлкина чѣмъ-то живымъ, огромнымъ и широкимъ, тихимъ въ воѣ и мягкимъ въ жестокомъ и остромъ боѣ снѣжного вихря. Живымъ казалось оно: бродитъ оно въ поляхъ и кроетъ собой мятущiеся черные просторы. И теплитъ.
…И-эхъ, ми-ла-ай!..
Покойно и хорошо. Михей знаетъ дорогу и довезетъ. Онъ слушаетъ, какъ гудятъ гдѣ-то тамъ невидимыя вѣшки. И лошаденка, хоть совсѣмъ слабенькая, а везетъ. Щуриься, поджалась вся, а везетъ… А у Михея азямъ въ дырьяхъ… Вѣтеръ пробираетъ… А везетъ… Урчитъ что-то… Икаетъ это онъ…
…И-эхъ, ми-ла-ай!..
− Что? − крикнулъ Бѣлкинъ и очнулся. Кто-то трогалъ его за плечо.
− Чугунка…
Бѣлкинъ увидалъ огромную рукавицу, показывающую въ сторону свѣта. Да, вперди выплывало желтоватое пятно, и на немъ видно было, какъ сыпало снѣгомъ. Видѣлъ наметанные сугробы, полузанесенный столбикъ переѣзда, опущенную къ колѣнямъ заснѣженную голову лошади и черную дугу въ радужномъ кругѣ фонаря.
− Подыма-ай! Сто-ра-ажъ!..
Пошла вверхъ перекладина, разрѣзая зыблющуюся стѣну.
Въ затхломъ полутемномъ вокзалѣ Бѣлкинъ расплатился. Весь въ снѣгу, съ сосульками на усахъ и клочковатой бородкѣ, долго ворчалъ Михей гривеннички на жесткой ладони, пошмыгивалъ носомъ и считалъ вслухъ.
Попросилъ на-чай и получилъ еще грвенникъ.
− Постой, а портфель гдѣ?
Выбѣжалъ къ санямъ за Михеемъ, ерошилъ и переворачивалъ снѣгъ и сѣно.
− Да гдѣ же онъ, гдѣ?.. Господи…
И, наконецъ, вытащилъ изъ-подъ Михеева сидѣнья.
− А я-то ее всю дорогу сторожилъ, сумочку-то… Вывернулась она тамъ-идѣ, по дорогѣ… Искать ходилъ… Такъ спужался…
− Когда вывернулась?
− А какъ я будто вѣшку смотрѣлъ… Не сказывалъ тогда… Такъ изъ-подъ руки и склизнула, шутъ-те дери…
Бѣлкинъ только покачалъ головой и ничего не сказалъ. Прошелъ в чистый залъ и сидѣлъ, поджидая поѣздъ. И задремалъ. И пришло къ нему въ мысли путанное. Какъ будто все еще ѣхалъ, чего-то боялся, что-то давило. Тусклые огни глядѣли въ снѣжной сѣткѣ. Чьи-то холодные глаза смотрѣли. Мутные обрывки дня…
Захлебывающiйся короткiй звукъ, странный звукъ, какъ-будто лопнуло что-то тугое совсѣмъ рядомъ, заставилъ его вздрогнуть. Ничего − вѣтеръ гремитъ по крышѣ. Почувствовалъ отвратительный вкусъ во рту. Увидалъ себя въ зеркалѣ и отвернулся. Показалось, что правая пола шубы въ сѣнѣ. Сталъ стряхивать и попалъ о что-то липкое.
Охватилась злость. Принялся оттирать платкомъ и понялъ, что это, конечно, отъ завода: ѣдкое, липкое. Швырнулъ платокъ, вызвалъ сторожа и приказалъ принести кипятку и тряпку. И принялся оттирать.
− Обсахарились, ваше благородiе… Сани-то у его…
− Здѣсь еще… тутъ… Кипяткомъ-то…
− Ядучая она… Ничего, возьме-отъ…
И опять услыхалъ Бѣлкинъ странный икающiй звукъ, какъ стонъ.
Совсѣмъ рядомъ, изъ-за стѣны.
− Что это?..
− Иванъ Николаевичъ… − зашепталъ сторожъ, − въ кассѣ заперлись… начальникъ… Дѣвочка у нихъ кончается…
Захолонуло. Мягкимъ грохотомъ прокатилось по крышѣ и сорвалось.
− Теперь все-съ. А поѣздъ-то запоздалъ.
− Аа…
− Мететъ… Такъ что часа на два…
Бѣлкинъ остался одинъ въ зальцѣ. Сидѣлъ и слушалъ.
