Текст книги "Трое в машине"

Автор книги: Иван Щеголихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Демин снова говорил с Шуптой и снова слышал:

– Ты мне подавай факты.

– Она сдала деньги, предмет хищения – вот факт,

– А укрывательство разбойника, убийцы – это не факт? —спокойно вопрошал Анатолий Андреевич. Сложное дело он закончил быстро, был удовлетворен и мог позволить себе небольшую дискуссию с молодым коллегой.

– Все зависит от того, на чем сделать акцент в конце концов – на первом факте или на втором.

– Отлично, это и сделает суд, а не мы с тобой. Расставит акценты.

– Следователь должен смотреть дальше фактов, Анатолий Андреевич, – упрямился Демин.

– Куда – дальше? – играл в наив Шупта.

– В психологию, например. Есть понятия чести, совести, девичьей гордости.

– Блатная честь и блатная совесть – не выдавай! – антиобщественны. А мы обязаны с этим бороться.

– Следователь должен быть не только обвинителем, но и защитником, Анатолий Андреевич.

– Верно, правильно, не зря тебя учили. Но ты-то – сплошной защитник. Обвинителя-то в тебе нет. А значит, нет в тебе и следователя. Иди к прокурору, заявляй о своем особом мнении.

Дулатов уже знал о неладах у Демина с Шуптой, но пока еще ни в чем не упрекал молодого следователя и даже, как думалось Демину, смотрел с определенной симпатией на его дотошность, искренность, стремление дойти до сути. Во всяком случае, Демина он встречал хорошо, говорил с ним по-отечески.

О Дулатове ходили легенды. Когда-то и он был лихим оперативником, работал в угрозыске. Рассказывали, что он попадает из пистолета в подброшенный пятак. Что трое суток просидел в шкафу, не пил, не ел, но накрыл с поличным перевозчиков опия. Что однажды не могли проникнуть в запертую воровскую хавиру, где была сходка, и Дулатов приказал взять его, Дулатова, на руки, раскачать и бросить в окно. Его раскачали и бросили. Он вышиб раму, комом влетел в комнату и выпрямился у стены. От пола до потолка. С двумя пистолетами.

Демину не очень верилось, что спокойный, мудрый, рассудительный Дулатов, городской прокурор, способен на такие фортели. Но Демин охотно и сам рассказывал эти легенды, понимая, что в них – правда профессии.

– И еще рассказывали, что давно, в тридцатые годы, Дулатов раскрыл шайку расхитителей в горторге и влюбился в молоденькую продавщицу. Дождался, когда она отбыла наказание, и женился на ней. Теперь уже дети, внуки.

За день до суда Демин зашел к Дулатову и сказал, что таким следователем, как Шупта, он никогда не сможет стать.

– Напрасно, – пожурил прокурор, – Анатолий Андреевич – хороший следователь. Смотрите, как он быстро закончил дело.

– Он видит человека, какой он есть сейчас, на следствии, – угрюмо сказал Демин. – И не желает знать, каким этот человек может стать.

– Суд разберется. Будем надеяться, что он посмотрит шире нас с вами.

Судила всех троих выездная сессия городского суда. В клубе авторемонтного завода. Народу – битком. Раньше такой суд назывался показательным. Таким он в сущности и остался.

Бойко вела себя вызывающе. Зал гудел от негодования. Тут же дети погибшей. «Расстрелять ее, сучку!» – кричали женщины. Так она и пошла по статье за разбойное нападение, со ссылкой на статью 195 – за укрывательство.

Мрачный, подавленный Демин зашел после суда к Дулатову. Нет, он был расстроен не только из-за Тани Бойко.

– Не могу, – признался Демин прокурору. – Не смогу работать... Я не тот, за кого сам себя принимал... Расползается все, плывет. Нет фокуса, ясности. Как будто я в чужих очках.

Дулатов слушал молча. И неожиданно спросил Демина о его родителях, кто они? Будто не знал.

Учителя они. В школе. Мать русскую литературу преподает в старших классах, отец – математику, физику. Сельские учителя. Демин родился в деревне, там и школу окончил. Когда в университет поступил, родители за ним потянулись, в город. И все лето пропадают на даче, от земли, от сельских забот не могут отвыкнуть.

– Преподавание – особый дар, – неопределенно сказал Дулатов. – Говорят, он передается по наследству. Не случайны династии преподавателей, следователей, чабанов, рабочих. Поступает человек в медицинский, врачом хочет стать, а становится все равно преподавателем, медицине учит. Поступает на журфак или на юрфак, хочет быть журналистом, хочет быть юристом, а становится преподавателем, натура, склонность берет свое.

Демин не стал скрывать, что намек понял. Признался, что его оставляли преподавать на факультете. Но ему захотелось практики, живого дела, активности, риска, острых, одним словом, ощущений.

– Многим следователям, – продолжал Дулатов, – и молодым, и уже опытным не хватает порой чуткости, не достает знания психологии, а иногда и нет желания ее знать. Вам же трудно работать оттого, что у вас этих свойств в избытке. Мой вам совет: возвращайтесь на факультет. И не теряйте с нами связи.

О Тане Бойко он сказал так:

– Два года ей пойдут на пользу. И суд прав, и вы правы в своем стремлении выручить человека из беды.

3

«Два года ей пойдут на пользу». И вот они прошли, эти два года. Двадцать четыре месяца, за которые Демин и квартиру получил, и специализацию прошел, и машину купил на паях с отцом, и... много, одним словом, воды утекло.

Но как будто и не было долгих двух лет. Таня Бойко сидит рядом с Деминым. Время будто сжалось, и опять продолжаются те же дни. Опять она, ее судьба и хлопоты Демина. И снова факты, мерзкие факты – новый преступный сговор. Только последний глупец и слепец может его, этот сговор, отрицать? Подтвердились самые худшие слова Шупты – такая она и сякая.

Два года она провела в колонии. А там – не богадельня, не пансион для благородных девиц. Натура юная, нестойкая, она могла перенять привычки и взгляды среды. Машинально, беспечно. Как машинально, беспечно доверилась Лапину. Среда... Павлин, выросший среди черепах, распускает хвост при виде черепахи и остается равнодушен к самкам своего вида.

Она вышла из колонии, встретила Жареного и «распустила хвост».

Факты, мерзкие факты! Как теперь-то их понимать, оценивать? Как утраченные иллюзии? Крушение надежд? Или все еще нет?

Он не считал свою веру иллюзией. И в этой вере он черпал силы. Он надеялся. А надежда – сродни действию. «Вера, надежда, любовь».

Два года назад он так и ушел убежденным, что Шупта неправ. И суд неправ. Демин и тогда действовал по-своему и сейчас. Хоть уже едва не поплатился жизнью, чуть-чуть не получил пулю в затылок. Из рук этой самой своей подзащитной. И все еще считал себя правым. И обязанным действовать только так, как считает нужным сам. Не позорно, а полезно.

Он уже почти стал соучастником преступления. По кодексу, кроме непосредственных исполнителей, соучастниками являются еще и организаторы, подстрекатели и пособники, вольные или невольные, такие вот, как он, к примеру. И все подлежат суду. Не будь он Деминым, которого знает Дулатов, его уже не трудно привлечь к ответственности. И неизвестно еще, как будут дальше развиваться события...

Впрочем, не надо заострять, Демин, рано еще казнить себя. Ты задержал преступника. Опасного, рецидивиста. А помогла тебе в задержании она, Таня Бойко. Помогла прямо – не позволила Жареному воспользоваться оружием, не допустила расправы. Но помогла и косвенно, если подумать. В самом начале, еще когда ждали в Спутнике, она раскрыла намерения Жареного своей наивной дерзостью, тем, что ухватилась за наган. И сразу все выдала. А Демин умышленно спровоцировал ее раскрыть карты.

Но вот если бы она солгала, подготовленно, продуманно, как закоренелая преступница, то Демин, пожалуй бы, так ни о чем и не догадался. Довез бы их в аэропорт спокойно и стал бы настоящим пособником.

Однако все сложилось иначе. Он действовал по кодексу, как и подобает настоящему следователю. Он исполнял одну из заповедей нашей юридической практики – предупредить преступление. Кодекс требует не только выяснить обстоятельства, способствовавшие совершению преступления, но и принять меры к устранению этих обстоятельств. И вот тут-то и проявляются индивидуальные способности, творческие возможности...

– Таня, у вас было чувство вины?

– Нет, – сразу ответила она. – Вина – это когда никто не знает, Ни одна душа, только я сама. А когда весь город... Нет никакой вины. Только злость. На языки. Потому что все не так.

Он не стал спрашивать «а как?», знал: незачем ей раны бередить.

– Ну, а сейчас? —спросил Демин. И сам испугался своего вопроса, быстро уточнил:– Вы вернулись домой. Бабушка, отец, мать...

– Вернулась... – машинально повторила она. – Отец, мать. А бабушка умерла... Для чего вы об этом спрашиваете? Что вам от меня нужно?

– Да ничего в общем-то... – мягко сказал Демин. – Только зря вы на меня сердитесь. Я не сделал вам ничего плохого. И не сделаю. Нам надо что-то решить, вместе. Чтобы вам же было лучше. Один-то я могу ошибиться. Поэтому и хочу выяснить, как у вас дома. С матерью, с отцом. Вы, наверное, помирились с мамой?

– Н-нет, – сказала она и опять замолчала, о чем-то думая.

– Да не бойтесь вы меня, Таня, прошу вас, хоть что-нибудь расскажите. Домой вы можете вернуться?

– Не помирились, – отозвалась она. – Когда там была, мне ее жалко было... Хотя она ни одного письма мне не послала, отец писал. А вернулась – и вся жалость прошла. Опять то же: «Мне заслуженную из-за тебя не дали. Иди в институт, иди на работу, берись за ум!» А я из дому не могу выйти, стыдно. И никто мне не звонит, никто не заходит. Ни одна душа меня не ждала. Только собака радовалась, узнала... Что делать? Два дня назад, в четверг, они в театр ушли, я дома осталась. И решила. Свести. Концы с концами. Хватит. Люминал долго собирать. Рецепты, круглая печать. Эссенции во всем городе нет. Взяла веревку для белья. Но не могу – и все. Противно представить. Даже распутать ее не смогла, руки дрожат. Вот если бы пистолет был! Пошла за водкой. Для храбрости. А вечер такой был, воздух! Люди. Огни. Я так вечер люблю, город, машины, голоса. Всякие звуки, запахи, все так густо, особенно. Все такое хорошее, как никогда, иду, прощаюсь. И не могу, еле иду. В магазине его встретила, Жареного. Обрадовалась – он мне поможет. Говорю ему: достань мне пистолет, умоляю. А он мне: сунь руку в сумку. Я полезла в его сумку, там пистолет. Железно, говорит, обещаю, только помоги. Я. говорит, знаю, где тут воровской общак, деньги краденые. В базарный день каин отправит свое кодло на барахолку, а мы с тобой к нему заглянем, А потом в Сочи, погуляем. У меня сразу план созрел – уехать. Куда-нибудь в Сибирь или на Крайний Север. Совсем по-новому жить. Лишь бы пистолет был. Всегда можно точку поставить. Я бы в первую ночь ушла. Напоила бы его и взяла деньги. Спокойно. Они мне сломали жизнь, пусть они и поправят. Своими средствами.

– Эх, Таня, – вздохнул Демин.

– А что?

– Не я придумал, ученые так считают: дурные средства уродуют самую хорошую цель.

– Из грязи чистым не выйдешь, – возразила она. – Хорошо со стороны судить. – И замолчала, насупилась.

– План, в общем-то, логичный, – попытался смягчить напряжение Демин. – Выходит, я помешал?

Она не ответила.

– Планы Жареного несколько изменились. Но вашим планам я мешать не хочу.

Она отвернулась. А Демин прислушался к багажнику – не задохнется ли там Жареный?

– Нам надо ехать, – сказал Демин. – Если у вас есть просьба, я постараюсь ее выполнить. Он ждал просьбы отпустить ее и ошибся.

– Отдайте наган, – сказала она.

Пришел черед помолчать Демину, призадуматься,

– Отдайте наган! – она подняла наконец голову, обернулась к нему. – И высадите меня в роще. Очень прошу!

– А что мне потом делать? Как прикажете себя чувствовать?

– Вы хороший, честный, вы должны жить.

– Нет, Таня, такая просьба невыполнима. Это не выход.

– Отдайте, прошу вас! – с жаром заговорила она. – Вы же все понимаете, вы умный, отдайте! Демин покачал головой.

– Нет, Таня, нет. Твердо.

– Вы такой справедливый, вы же понимаете, что только так, ну отдайте, ну что вам стоит...

Таким умоляющим голосом просила и так на него смотрела, что Демину стало муторно. Ну почему, почему она считает, что он только на такую помощь способен?

Навстречу пронеслась М-24, новая «Волга» в цветных лентах, как в вожжах, от капота до багажника, с распятой розовой куклой на радиаторе, белая фата за стеклом; за первой вторая «Волга» с лентами – свадьба. У кого-то веселье, счастье, а рядом с Деминым сидит молодая женщина и умоляет дать ей возможность покончить с собой. И поставил ее в такое безвыходное положение он, Демин. Своими стараниями, своими благими намерениями. Своей смелостью, своим мужеством, своей верой – всем.

– Нет, Таня, нет! – резко повторил Демин. – Я привезу вас в аэропорт, и вы полетите, куда решили. Другого выхода он не видел.

– Вы нарочно, нарочно! – с болью сказала она. – Вы специально, это прием ваш!

– Но я не знаю, как вам еще помочь! – Демин понемногу терял самообладание. – Не вижу другого выхода. Вы возьмете чемодан. И никто об этом не узнает. Даю вам слово. Вы верите мне?

Она не ответила, как будто не слышала, как оглушенная сидела, в столбняке.

Послышались удары сзади, Жареный давал о себе знать.

– Сейчас мы заедем на пост ГАИ, я сдам этого. И поедем в аэропорт, хорошо?

Она не слышала. Жареный что-то кричал, глухо и неразборчиво, едва слышно. Надо полагать, о гуманности.

– Решайте, Таня! – громче сказал Демин.

– Я уже все сказала... Сами решайте.

Демину хотелось от досады выругаться, хотелось схватить ее за плечи и затрясти изо всей силы, чтобы она пришла в себя, очнулась, хоть что-нибудь да придумала.

Включил передачу, нажал газ, поехали.

Молчали.

Пусть будет что будет, хоть что! – а он ее не станет задерживать. И совесть его чиста. Он не признается. Ни Шупте, ни Дулатову. Посчитать бы, сколько нарушений закона он допустил сегодня. Из-за нее. Ради нее. Но он не станет считать. Он сын учителя и сам учитель. Природный дар, как сказал Дулатов, – преподавать. Он преподаст сегодня еще один урок. Преступного великодушия. А Жареный промолчит. И про нее и про чемодан. Он знает, чем это пахнет – вор у вора украл. Его придушат свои же при первом случае.

Гудел мотор, свистел ветер, Демин спешил, боясь растерять решимость. О чем она думала, на что надеялась в эти минуты? «Решайте сами» – и все. Никакой воли, самостоятельности, ни слова больше. В его власти – ее судьба, изломанная, исковерканная. Если он сдаст ее сегодня вместе с Жареным, это будет предательством. По меньшей мере. Хотя ведь он не давал никаких обещаний на этот счет. Как будто за него кто-то давным-давно решил – спаси ее и помилуй.

Он не мог быть следователем. По складу своей натуры.

Пронеслись мимо рощи, она проводила ее взглядом, а Демин только головой покрутил – ну надо же! Захлестнуло ее на одном варианте – и ни с места.

А вот и пост ГАИ, будка и возле нее два желтых мотоцикла. Демин свернул туда, проехал в непростительной близости к мотоциклам и сдал задом почти к самому входу в будку. Вышел. Ноги затекли и еле держали.

На одном мотоцикле, потрескивая, шуршала рация, на другом сидел боком, как на скамеечке, смуглый лейтенант с жезлом в руке. Сидел он и накалялся: совсем охамел частник, чуть не по сапогам проехал! Увидев Демина в двух шагах, лейтенант привстал в заметной растерянности, будто на него шел чумной. Он не отрывал взгляда от живота Демина, и тот вспомнил про наган за поясом.

– Спокойно, лейтенант, спокойно, я задержал преступника. Возьмите пока эту штуку. – Демин подал наган, лейтенант торопливо, обеими руками принял оружие и пошел в будку, кивком приглашая Демина следовать за собой.

В будке сидел другой автоинспектор, пожилой, лет под пятьдесят, с погонами старшины, и ел арбуз на крохотном столике с телефоном. Лейтенант снял фуражку и ладонью вытер пот со лба.

– Мне надо срочно связаться с прокурором Дулатовым, – сказал Демин.

Лейтенант указал на телефон: «Звоните».

Если нет срочного дела в прокуратуре, то Дулатов сегодня дома. Можно позвонить домой. А если на даче? Куда же тогда звонить? Только в управление, больше некуда. Демин доложит дежурному, и ему скажут – ждать наряд милиции. А как же быть с Таней?

– Звоните, – повторил лейтенант. – Телефон знаете? – Он уже успокоился и сделал строгий знак второму, пожилому. Тот оставил арбуз и стал в двух шагах ко всему готовый. Раздумье Демина лейтенант принял за растерянность и истолковал по-своему. Ясно, что машину его они пока не отпустят.

– Не волнуйтесь, лейтенант, – строго сказал Демин – Сегодня воскресенье, я прикидываю, где можно застать прокурора Дулатова.

Демин поднял трубку. Если Дулатова нет дома, он не станет осложнять дела. Пройдет в машину и будет там ждать до вечера. Пока прокурор не вернется домой. Хоть до утра будет ждать. И никому ничего не скажет. Позвонит в управление и попросит разыскать Дулатова по срочному и чрезвычайному делу. Только и всего.

Дулатов оказался дома. Демин силился говорить небрежно-спокойно, но голос его звенел от торжества – все-таки пригодился преподаватель общему делу, такого павлина взял! Его же наверняка разыскивают!

Так и так, задержал Долгополова. Того самого. Случайно.

– А теперь прикажите принять от меня груз и отпустить машину, я не могу ждать.

Демин передал трубку лейтенанту. Тот назвался: «Лейтенант Байжанов» и минуты две повторял:

– Так... Так... Ясно, хорошо... слушаюсь. – Положил трубку и посмотрел на Демина уже другими глазами:– Дулатов сам позвонил в управление, и через полчаса здесь будет наряд на спецмашине.

– Ну что, друзья, идемте. – Демин вздохнул. – Только прошу учесть, бандит матерый. Смотреть в оба!

Он переступил порог – и остановился. Увидел крышу своей «Волги», заднее стекло и пустоту за ним. Почувствовал, как гаснет, гаснет все внутри, меркнет все вокруг. Поднес руку к глазам, потер пальцами веки... Пока они говорили, она ушла. Зачем ей ждать Демина? До аэропорта рукой подать. Он так верил, что она ждет. Забыл, что так ей выгодней, – уйти. И вот он – свидетель своего поражения. Во всех смыслах, во всех!

– Устали? – спросил лейтенант с участием.

Демин опустил руку. Но ведь это он заднее сиденье видит, заднее! Крышу и заднее сиденье через стекло, с высоты трех ступенек.

Демин, медленно, как на протезах, опустился на одну ступеньку, на вторую, на третью, не отрывая глаз от стекла.

Как сидела она, так и сидит, неподвижно, голова склонена.

– Сюда, к багажнику! – громко, бодро скомандовал Демин и энергично взмахнул рукой. – С трех сторон. – И, видя, что пожилого ни с того ни с сего разморило, совсем сонный, добавил уже для него:– Повторяю, смотреть в оба! – Но действия это не возымело: казалось, открой сейчас багажник – и старшина медленно туда свалится. Демин стал поближе к нему на всякий случай, вставил ключ, отпер багажник и поднял крышку.

Жареный, жмурясь, глянул на свет божий. Руки его уже были свободны, успел развязаться, и Демин отметил, что так оно и лучше, нет следов его варварства.

– Вылезайте, Долгополов! – сказал Демин.

– Поспать человеку не дадут, – Жареный, продолжая жмуриться, длинно зевнул:– Ох-хо-хо, – медленно. с ленцой перекинул одну ногу через край багажника, перекинул другую, отвел руки назад, чтобы опереться, и тут сонный старшина метнулся к нему так быстро, что Демин и глазом не успел моргнуть, только услышал, как Жареный со стоном выругался и о дно багажника ударил тяжелый ключ для масляного фильтра. Все инструменты в багажнике, и Жареный успел выбрать штуку потяжелее. Вот тебе и сонный!

Жареный вылез, выпрямился и оглянулся назад.

– Так, та-ак, – сказал он Демину.

– Проходите в будку!

Жареный еще раз оглянулся. – Таня сидела неподвижно, и Демин заметил в его глазах тоску, собачью, немую тоску. О чем он хотел сказать ей, попрощаться? Или пригрозить? Может быть, он действительно хотел завязать, расстаться с прежней жизнью и надеялся на ее помощь? Никто теперь этого не узнает.

– Руки назад! – скомандовал лейтенант и подтолкнул Жареного в спину.

– Не гавкай! – огрызнулся тот и команду не выполнил.

Переступив порог. Жареный воскликнул:

– О, да тут фрукты и овощи! – шагнул к арбузу и схватил лежащий рядом нож.

– Бро-ыссь! – просвистел старшина коротко и грозно, не то «брось», не то «брысь», как на блудливую кошку.

– Не боись, начальник, не боись, – нагловато, но с опаской отозвался Жареный и бросил нож к ногам старшины. – Кадры, сука, кадры, – проворчал он. – Старый конь борозды не портит.

Действительно, кадры, согласился Демин, бывалый этот старшина, опытный. Есть и такая собранность, парадоксальная, сонная.

Жареный схватил недоеденный ломоть арбуза и с чавканьем стал пожирать его.

– Верните мне права, Долгополов.

– Сам потрудись, начальник. Мои честные воровские руки могут только брать, но не отдавать.

Жареный приподнял арбуз, ударил его о стол, пятерней выгреб, выдавил красную мякоть и жадно стал запихивать в рот, с фырканьем выплевывая косточки на пол. В этом непотребстве он нашел как будто способ успокоения.

Преодолев брезгливость, Демин залез к нему в карман и вытащил свои права. Авторучку и зажигалку он брать не стал, даже здесь перед Жареным не хотелось ему выглядеть крохобором. Раскрыл книжицу, проверить, свое ли взял, и не заметил, как старшина неуловимо, буквально, как фокусник, извлек из другого кармана Жареного отвертку и подал Демину.

– Ваша?

Демин уже встречал тип такого работника. У него тоже дар, особенное чутье на пакость. Неприметные, без претензий, без всякого продвижения по службе, они тем не менее незаменимы в опасной обстановке. Добрейшие в кругу семьи, с друзьями, о таких говорят: последнее отдаст. И от доброты и душевной мягкости у них повышенное чутье на беду, на опасность.

– Что вы сделали с каином, Долгополов?

– Тряпку в рот, пусть жует, – Жареный смачно выплюнул косточки в сторону Демина. – Прожует – проживет, а не прожует – копыта в сторону.

– Адрес его назвать можете?

– Чего не могу, того не могу, склероз, – и еще раз сплюнул в сторону Демина. Он глумился, он влип прочно и надолго и теперь мог покуражиться. – Ладно, давай линяй отсюдова, ты свое дело сделал. Бог даст – еще свидимся. Только групповое мне пусть не вешают, не проханже. Я эту, – он кивнул в сторону машины Демина, – вижу в первый раз.

Демин понял. Двое – уже группа. И статья другая и срок больше. Хотел бы Жареный посчитаться с Таней, да палка о двух концах.

Демин вышел. Хотелось отряхнуться, от этого человека. Молча сел в машину. Таня молчала, ни о чем не спрашивала, и он ей ничего не сказал. Вставил ключ в замок зажигания, завел, машина зарокотала, заговорила за них обоих. Вырулил на асфальт.

– Куда мы едем? – спросила она.

– В аэропорт. И опять замолчали.

Может быть, уже опоздали и придется ждать другой рейс. Посидят в машине, поговорят...

– Мы не опаздываем? – спросил Демин.

– Нет. – На часы она, однако, не посмотрела. – Вы хотите меня отпустить?

– Да.

– А не думаете, что вам попадет?

– От кого?

– От начальства, от прокурора. На вашей работе.

– Я там уже не работаю.

– Это мы уже слышали, – сказала она с усмешкой.

За постом ГАИ начался аэропортовский микрорайон. Довольно густо шли городские автобусы, такси, мотоциклы. На тротуарах людно. Промелькнули гастроном, киоски.

– Так чего же вы тогда пристали ко мне? – проговорила она неприязненно. – По какому такому праву? Вы что, Макаренко? Чего вам нужно от меня? «Не работаю», – передразнила она. – «Из-за ва-ас».

– Из-за себя, – уточнил Демин.

– А под наганом вы пели другое.

– Из-за себя, – повторил Демин. – Из-за своего отношения к вам. И я не понимаю, чем я мог вызвать ваше недовольство.

– Я тоже не понимаю, почему вам так хочется издеваться, топтать.

– Я вам ничего не сказал плохого. И действовал как лучше.

– Вот это и отвратительно! Лучше бы вы действовали, как все.

– И тогда бы вы продырявили мне спину, – Демин усмехнулся. – Верно?

– А-а! – протянула она презрительно. – Мне противно ваше спокойствие, все эти ваши твердости, ваши стойкости. В силе нет правды.

Не такой уж он и сильный, как ей кажется. Просто ему жалко ее. А сказать нельзя.

Был бы сильный, сдал бы ее вместе с Жареным. Проявил бы хваленое добро с кулаками.

Сбоку мелькали тополя, людские фигуры на тротуаре. Скоро, скоро, за поворотом, в конце длинной аллеи видна станет башня аэропорта со шпилем. Там конец пути. Окончание, обрыв...

Но почему он уже не мечтает поскорее вернуться?

– А мечта ваша сбылась, Таня, веселее надо смотреть. Кило рыжиков по нынешнему курсу – ба-альшая сумма. Если помножить...

Он понимал, что говорит гадости, и не мог удержаться, несло его, машина несла.

– Помножу! – перебила она. – Как-нибудь помножу. Моя-то мечта сбылась, а вот ваша! Насчет поделиться со мной, а? – Она говорила злорадно, ее будто осенило, нашла для него месть по силам. – Есть такая мечта, а?

– Есть мечта, только...

Но она не слушала, спешила выдать ему свое ликование:

– Золотишко – пополам, а? Да там еще и наличными наберется на вторую «Волгу», честно заработали, своим отношением ко мне, благородным риском!

– Есть мечта! – перебил Демин ее злые слова. – Чтобы самолет опоздал и мы с вами могли бы поговорить.

– А самолет ушел! —воскликнула она. – Но говорить не хочу, не желаю! Даже вот столечко! – И перед самым носом Демина она показала это «столечко», ноготь к ногтю и еще потрясла рукой.

А впереди показался аэропорт. Их несло туда, будто не было ни руля, ни тормоза. Давным-давно кем-то запущенное колесо. Круглое. По круглой земле.

Синий знак с белой стрелкой: «Поворот направо». Только так —з наки, стрелки. Направители, указатели.

Демин подрулил к стоянке, затормозил.

– В чем я неправ? – растерянно, в дурном предчувствии проговорил Демин. – Ну в чем?

– Вы строите из себя! – с гневом процедила она. – Л-ломаетесь! Вот какой я, смотри на меня!

– Черт побери, но я ничего не строю! – Ему стало пакостно. Жареный ей вручил наган, обеспечил легкую смерть. А Демин забрал наган. Но оставил краденые деньги. Обеспечил ей легкую жизнь. Которая хуже смерти. Пакостно ему, что-то грозное появилось, жестокое, за пределами его понимания. Сейчас она что-то выкинет. – Какой есть, такой есть, – мрачно сказал он, – и ничего не строю.

– Мы приехали? – перебила она и раздельно выговорила, по слогам: – Я могу идти?

Он пожал плечами, сказал в замешательстве:

– Можете... Если вам так хочется.

– Значит, не строите?! – вскричала она. – Значит, пусть летит с награбленным это ничтожество, дерьмо, воровка, а я остаюсь такой чистый, такой добрый, такой торжествующий, да?! – Она толкнула дверцу, выскочила из машины, рванула на себя дверь, потащила чемодан с сиденья.

Демин выскочил следом.

Если бы она спокойно ушла, он бы, наверное, остался сидеть, но она была словно в бреду, лицо, глаза бешеные, и Демин выскочил за ней в тревоге, чувствуя беду, неотвратимую, будто прямо над ними уже сорвалась лавина и – вот-вот!..

Она быстро пошла, кренясь на один бок, припадая, чемодан оказался тяжелым. Демин в два прыжка настиг ее.

– Таня!

Рядом уже была пешеходная дорожка, широкий указатель на столбике «Камера хранения», шли пассажиры с сумками, чемоданами, сетками.

– Где тут милиция? – громко спросила она. – Где милиция?!

Демин попытался схватить чемодан, но она ударила его по руке изо всей силы. Он забежал вперед, стал на ее дороге и все-таки ухватил чемодан за ручку, а ручка короткая, две руки не могли поместиться, и он прижал ее пальцы, сильно прижал, желая причинить ей боль, привести в чувство.

– Таня, нам надо поговорить, Таня! – взмолился Демин, понимая, видя, что на них смотрят, их слышат, эта их схватка – привлекательный скандал по меньшей мере.

– Не-на-ви-жу! – процедила она. Бледное ее лицо было совсем рядом, глаза посветлели от ярости и от боли.

– Поговорить, Таня, поговорить, – бормотал он, тянул к себе чемодан, а лиц вокруг становилось все больше и больше, и все – повернуты к ним, светят на них, как юпитеры на киносъемке. В двух шагах остановилась женщина с цветами в руках и как будто ждала момента вручить букет, послышались уже вопросы за спиной и ответ:

– Она милицию требует, а он чемодан вырывает.

«Создать видимость: муж – жена – ссора, это для них, для толпы, а для нее – сдаться, дать понять ей, что он уже не хозяин положения, сдался наконец, сломался, что так и есть, так и есть».

– Таня, я тебе не все сказал. Таня, прости меня.

– Ненавижу, – повторила она тише, до нее стали доходить его слова, его испуг, растерянность. Он буквально выдавил ее пальцы с ручки, перехватил чемодан в левую руку, а правой взял ее за локоть.

– Идем, Таня, идем!

Он потащил ее к машине, поставил чемодан на асфальт и увидел, что к ним идет милиционер и парень с красной повязкой. Скрываться поздно.

Умереть под пулей было не так страшно, куда страшнее – стать самому преступником. Если сейчас задержат ее с чемоданом, уже не только ее, а их вместе, и свидетели из толпы скажут, что тут произошло и как, и если чемодан вскроют...

– Таня, милиция, ты погубишь и себя и меня. Положи мне руки на шею, Таня!

Она нерешительно, медленно, через силу подняла руки – и приникла к его груди, упала, зарыдала сразу, бурно, тяжко, захлебываясь; а милиционер подошел и что-то требовательно сказал, Демин не слышал, он старался удержать Таню, силы ее оставили, она падала из рук Демина, содрогаясь от плача.

– Таня, милая, я спасу тебя, Таня, никогда не оставлю, никому не отдам, успокойся, Таня, – говорил Демин ей в волосы, только для нее и ни для кого больше, бормотал, бормотал, смятенный от ее рыданий, от несчастного ее вида, бессилья. Сколько сил надо было ей для схватки, и с кем – с Жареным, и с ним, с Деминым, и, наконец, с самой собой, сколько же надо сил!...

Он едва довел ее до машины, а открыть дверцу не смог, руки заняты, прислонил ее спиной к машине:

– Таня, крепись, совсем немного осталось, Таня, ты сильная, смелая, перестань, прошу тебя...

Она слышала, пыталась и не могла, давилась слезами. Милиционер стоял в двух шагах, словно боясь приблизиться, как бы его не омочили слезы, и говорил монотонно:

– В чем дело, граждане, в чем дело, культурные люди в общественном месте...

Дружинник стоял рядом с ним и держал в руках чемодан.

– Да они уже помирились, – громко решила тетка с цветами. – Молодые да дурные, бить некому. – Но осталась досматривать, видно, спешить ей некуда, а другие уже шли мимо.

Таня нетвердой рукой попыталась нашарить ручку дверцы, Демин открыл и помог ей сесть. Затем шагнул к дружиннику. «Не отдаст – вырву силой». На грани себя чувствовал. И все-таки спокойно и решительно взял чемодан.

Бросил чемодан в багажник, захлопнул крышку, запер. И вернулся к милиционеру, ко всему готовый – следовать за ним, протокол подписывать, штраф платить и так далее. Чемодан в багажнике, ключ в кармане, Таня в машине – все! Он готов для любой ответственности.