Текст книги "Горячий август"
Автор книги: Иван Мележ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Я Игната сегодня снял с работы и передаю на правление. С ним это не впервой – такое разгильдяйство. И с ним у меня будет особый разговор. А вас на первый раз предупреждаю. Как следует подумайте об этом. – Мартин жестко посмотрел в упрямые глаза Насти: – Особенно тебя предупреждаю – ты все это начала… По очередности, которую установило правление, жнейка должна была быть у Алены…
Настя притворилась обиженной.
– Жнейка ж общая? Чем Аленина бригада лучше моей?
– Ты перед кем прикидываешься? Я кто тебе – председатель или гость здесь? На пшенице жнейка была у тебя?
– Разве ж она постесняется? Она такая хитрая… Привыкла все вершки снимать, – не утерпела Алена.
– Это кто привык вершки снимать? Я? Да если б у меня кони были такие, как у тебя, я и говорить бы ничего не стала.
– Кони у нас одинаковые, не выдумывай. А зато у тебя людей больше. Тебе ж и жать осталось мало, а я и не знаю, когда закончу…
Ссора разгоралась снова.
– Эх, и охочие ж вы у меня до дискуссий. Может, и мне слово дадите сказать?
Причины выискиваете? Ищите, ищите – не одну найдете. Да, у нас мало лоша– дей – в три раза меньше, чем до войны!
И машин мало. А самое главное-людей не хватает… Вон сколько причин! Но все это временные причины. Через год-два машин у нас будет столько, что все ими станем делать… Люди из армии вот-вот вернутся…
Мартин вытащил из кармана кисет, свернул самокрутку. Широкие, в мозолях ладони тяжело легли на стол.
– А пока, хоть многое нам мешает, мы свое все равно сделаем. Мало людей, мало машин, мало лошадей, а мы сожнем и обмолотим. Увидите… Люди выручат. За двоих, за троих будем работать, а сделаем…
Вы только помогайте мне.
От этой уверенности, звучавшей в словах и голосе председателя, он показался Алене более сильным и высоким, чем обычно. Такое же чувство возникало у нее и раньше, когда Мартин, молчаливый и спокойный, вел их на прорыв немецкой блокады у Лапотовского шляха. Тогда они уверенно шли за ним, хотя не знали, что ждет их там, впереди: жизнь или смерть. С того времени Алена стала относиться к Мартину с особенным уважением.
Мартин встал из-за стола, по-военному подтянутый, и, слегка прихрамывая, подошел к женщинам.
– Ну, вот! Поспорили и довольно. Кто на старом снова споткнется – не пожалею ни ока, ни бока. Хватит… Завтра к вам подойдет помощь. Я сказал, чтобы всех, кого можно снять с постоянной работы, послали на поле. Всего снимаем шестнадцать человек. Мне сдается, лучше всего поставить их на скирдование. Я боюсь, чтобы не было разрыва между скирдованием и жатвой. Нужно и то и другое делать сразу. Что вы скажете на это?
– Правильно, надо скирдовать! – Алена кивнула головой. – Со скирдованием у нас совсем неладно.
Настя тоже не возражала:
– Нехай будет по-твоему, Мартин.
В эту минуту дверь открылась и в комнату вошла худенькая темноволосая женщина.
– Настя тут? – с порога взволнованно спросила она.
Настя встревоженно вскочила.
– Что там?
– Ячмень, наш потравил кто-то.
– Какой ячмень? Где?
– На "Далеком поле". Бабы оттуда пришли, говорят – лошадьми… Там видны следы конских копыт…
– На "Далеком поле"? На рекордном участке? – переспросила, не веря, Настя.
– На рекордном. Говорят, может, соток пять. Колоса там натрушено страх…
– Как это могло случиться? – с недоумением спросил Мартин.
– Неизвестно… Кто-то знал, где допечь!
Наступило тревожное молчание.
– Я знаю, из чьей это бригады, – вдруг тихо сказала Настя.
– Из чьей? – в один голос спросили Мартин и Алена.
– Знаю, – бросив колючий взгляд на Алену, повторила Настя. – Знаю.
Губы Алены задрожали. Она едва выдавила:
– Из чьей?
– Не прикидывайся…
Алена беспомощно оглянулась на Мартина, как ребенок, который ищет сочувствия и поддержки. Она так разволновалась, что, правда, можно было подумать, будто преступление свершилось не без ее участия.
– Из твоей! Это за вчерашнее, мне в отместку… И, может, без твоего совета тут не обошлось… – Настя бросилась к дверям:– Побегу в поле, посмотрю, что там.
– Что ты сказала, подумай!.. – только и успел проговорить ей вслед Мартин.
* * *
В эту ночь Алена долго не могла уснуть.
В голове теснилась разноголосица звуков:
трещат, стрекочут, как и днем в поле, зеленые кузнечики, звенят серпы, сухо шуршит солома…
Яркий свет луны режет глаза. Алена закрывает лицо ладонью, и тогда в темноте перед глазами оживает залитое солнцем поле; жнея, связав очередной сноп, медленно выпрямляет спину, одеревеневшую от непрерывного нагибанья, стирает с лица пот и посматривает из-под руки на солнце.
Алена отнимает ладонь от лица и горячими глазами смотрит в проем двери на залитый светом луны щербатый забор, на березу у калитки.
Хата, в которой живет Алена, еще не достроена. Страдная летняя пора заставила бросить стройку в самом разгаре. Колхозные плотники успели только поставить сруб и стропила да настелить потолок над одной из комнат. В этой комнате и живет Алена с тех пор, как переехала из хаты Мартиновой сестры, где в тесноте жили три семьи погорельцев.
Береза видна Алене до полосины – стройный мелочно-белый с чёрными пятнами ствол, две-три гибкие, нежные ветки да трепещущая говорливая стайка листочков.
Эту березу посадил ее Андрей сразу после свадьбы. Перед Аленой ярким светом вспыхнуло то сентябрьское утро, когда Андрей у этой березы обнял ее в последний раз. Березка тогда была совсем низенькой, еще и полугода не прошло с тех пор, как они поженились.
Андрей ушел в армию. А через несколько месяцев он начал присылать письма уже с фронта. Пришли ночи тревог за его жизнь. Как они памятны, эти первые мучительные ночи! Алена не знала тогда, что скоро наступит другая война, большая, невиданная, суровая, и вся ее жизнь станет бесконечной тревогой. За все долгие месяцы этой войны она не получила ни одного письма от Андрея. Ни одного слова нс дошло до нее о его судьбе. После освобождения родных мест Алена писем тоже не дождалась, и теперь – надо в это, наконец, поверить – никогда уже. и не дождется.
Алене хочется с кем-нибудь поделиться своими мыслями, услышать в ответ ласковое слово сочувствия…
Пусть бы та ночь была не такой светлой, не такой красивой. Пусть не было бы мигалок-звезд, пусть бы не так светил месяц! Может, не жгла бы так сердце тоска по счастью, по молодости, что незаметно ушла за годы войны…
У соседей закричал петух, а Алена все думала о своей жизни – вспоминала молодые годы, Андрея, товарищей по партизанской роте, Мартина, таким, каким он был, когда командовал партизанами. "Заснуть бы. Скоро рассвет, хоть на часик бы глаза закрыть перед работой!"
Но сон, как и раньше, не приходил. Ее охватили тревожные, мысли о бригаде, о жатве, с которой нужно было управиться как можно скорей. В тишине бессонной ночи снова вспомнились все обстоятельства разговора с Настей, несправедливого и тяжелого, и сердце защемило, сжала горло обида…
* * *
Мартин сидел на телеге, свесив ноги, и нетерпеливо покусывал сухую травинку, вытащенную из сена. Он несколько раз подымал голову, оглядывал улицу, но Насти не было видно.
Телега, на которой он сидел, стояла около забора во дворе МТС. Лошадь, привязанная вожжами к столбу, лениво теребила сено. Она стояла в тени под старым развесистым тополем. Мухи и слепни не давали лошади покоя, атакуя ее со всех сторон, и Мартин время от времени соскакивал с телеги, чтоб отогнать их.
На большом дворе, испещренном следами гусениц и автопокрышек, кроме Мартина, никого не было.
Мартин и Настя приехали в город вместе. Ему нужно было в МТС договориться, чтобы через два дня в колхоз прислали молотилку. Набралось немало и других дел.
А Настя приехала встречать своего мужа Павла. Он прислал из Бреста телеграмму, что сегодня приедет, и Насте хотелось встретить его на станции.
Уже давно пора было ехать, а их все не было.
"Может, поезд опоздал, – подумал Мартин, – иначе чего бы они задержались?"
Павел и Мартин когда-то были товарищами. Расстались они еще до финской войны…
Мартин вспомнил, что ему так и не пришлось побывать на свадьбе друга: Павел женился, приехав из части в двухнедельный отпуск, а Мартин в это время служил в пограничных войсках на Карпатах.
"А давно ж таки мы не видались. Почти семь лет! Теперь, наверно, не сразу узнал бы Павла, если б привелось встретить где-нибудь", – подумал, закуривая, Мартин.
Мысли его незаметно вернулись снова к делам, к событиям последних дней. Он вспомнил о случае на "Далеком поле", ссору между Настей и Аленой, соскочил с телеги и начал нетерпеливо расхаживать взад и вперед, бросая частые взгляды на дорогу.
"Кто ж это тот ячмень потравил? Не может быть, чтобы Алена подбила на это кого-нибудь. Лихо его ведает, как это случилось". Он пожалел, что вчера не успел разобраться в случившемся на "Далеком поле".
Настя пришла одна. Мартин, увидев ее, сразу стал собираться в дорогу. Перевязал веревки в задке, подложил под сиденье сено, начал запрягать лошадь. Когда Настя подошла, он подтягивал чересседельник.
– Почему одна, кума? – Мартин в шутку всегда называл Настю «кумой».
– Не приехал. Должно быть, задержали.
– Навряд, может, где на пересадке замешкался… Садись!
Он попридержал коня, пока Настя, подобрав край широкой юбки, усаживалась.
Сам он не сел, а, прихрамывая, пошел рядом с телегой, держась одной рукой за край телеги, другой за вожжи. Потом уже, когда железные шины колес загромыхали по каменной мостовой, подскакивая на каждом булыжнике, он подсел к Насте. Та сверкнула черными глазами, хотела, видно, сказать что-то и, не сказав, затихла. Брови ее удивленно поднялись.
– Ты что это, как мышь на крупу, надулся? Смотри, людей настрашишь. А то еще, чего доброго, как бы копь не испугался. Разнесет.
Она засмеялась. Блеснули ровными рядами белые зубы.
"Красавица какая! – удивился Мартин. – Вот и войну пережила и сколько перетерпела, а всё как дивчина. Никогда не увидишь ее с опущенной головой – смеется, озорует… Без присказки и о лавки не свалится!"
– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил он.
– А что? – усмехнулась Настя. – Купить хочешь? Не купишь. Денег не хватит.
– Смотрю я на тебя: и годы к тебе "е пристают. Как с гуся вода. До ста лет все будешь молодухой ходить. Не то, что Алена. Та за войну на двадцать лет состарилась.
– А что мне! – в черных глазах Насти блеснули смешинки. – Лягу не мята, встану не клята… Чего ж мне стареть? В колхозе ведь тоже ме. ня за работу мою не корят, – весело ответила о. на и задорно посмотрела на Мартина.
Председатель не ответил. Подвода выехала с поля. Колеса тихо и мягко катились по пыльным колеям. Вдоль дороги тянулись сады, огороды, ягодники.
– А как ты думаешь, – вдруг снова обернулся к Насте Мартин, – почему я насупился?
– А кто ж тебя знает? Тебе /к как будто видней.
– Видней-то видней, правда. А ты всетаки догадалась бы, если бы сколько-нибудь подумала. Может статься, у председателя от лени поясницу ломит? А может, он тревожится, что на поле ячмень осыпается, а тут разлад, ссора между двумя бригадами?
В полукилометре дорога поворачивала направо. От поворота она была обсажена густым березовым молодняком. Когда.
Мартин и Настя подъехали к повороту, из, за придорожных деревьев показалась подвода, нагруженная мешками. За ней вторая, третья., четвертая.
Еще издалека Мартын узнал, что это обоз с хлебом из их колхоза, из «Партизана». Он соскочил с телеги и пошел навстречу колхозникам.
– Сегодня все вывезли? – спросил Мартин у. старшего по обозу – Рыгора Макарчука.
– Рожь вывезли, сколько было намечено, полиостью, словом… Плохо, что пшеницу еще не везем, – ответил тот, идя рядом с возом.
– Намолотим и пшеницы. Теперь ведь все покуда цепами бьем. Вот послезавтра окончим жать, да молотилка приедет – обещали в эмтеэсе, тогда покажем! Да, чтоб не забыть, слушай, Рыгор: сдашь хлеб, заезжай в сельхозснаб, забери запасной нож для жнейки. Скажи1, а как там, дома, все в порядке?
– Все. Л что может случиться? Работают.
Мартин, успокоенный, вернулся к Насте.
– Из головы не выходит ваша ссора, – продолжал он прерванный разговор. – Будто какая-нибудь гайка в машине покрошилась – так и в нашем колхозе. Крутится колесо, бегает, как полагается, но скрипит. Ты только за свою бригаду болеешь, тебе хлопот мало, а я за весь колхоз отвечаю. Про весь колхоз мне одному думать, что ли?
– Что ж, большому коню большой хомут, – с усмешкой перебила Настя. – Ты.6 вот про Алену меньше думал, тогда б легче было. – Потом добавила горячо и серьезно: – :: Ты что ж хочешь, чтоб я помирилась? С ней не то что мириться, а…
ее, может быть, судить нужно, ту, твою хваленую Алену. А ты еще прикрываешь!
– Чем же ты докажешь, что Алена виновата?
– Нечего доказывать. Я и так знаю,
что она. Видно по очам, кто ходит по ночам.
– Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Ты начала ссору, а теперь ни за что ославила человека…
– Ты меня не агитируй мириться! – отрезала сердито Настя, спустила с телеги загорелые упругие ноги в туфлях с высокими каблуками и стала с силой стегать кнутом по запыленной придорожной траве. – Когда захочу, сама приду, протяну руку.
Я хоть и в юбке, а смелости мне не занимать…
Председатель стал молча свертывать самокрутку. Табак как будто нарочно рассыпался в непослушных пальцах. Несколько раз чиркнул спичкой, спички на ветру гасли. Он бросил вожжи Насте, спрыгнул на землю, но неудачно наступил на раненую ногу и едва не заскрипел зубами от боли. Заслонив ладонью спичку от ветра, он закурил. Телегу не стал догонять, а шел поодаль от нее. Думал неласково:
"Баба упрямая, попробуй уговори ее. "Когда захочу, сама приду". Жди, когда ей пожеластся притти! Возись тут с ее капризами".
Так он шел долго. Вокруг в сухом зное августовского дня изнывали поля. Его взгляд останавливался то на голой пожне, первом знаке прощания с летом, то на белесых разливах несжатого ячменя, то на зеленой запыленной ботве картофельника.
Ржи уже не было видно, а пшеница и яч мень еще кое-где стояли.
Мартин раза три сворачивал с дороги и, шаркая сношенными кирзовыми сапогами, шел по жнивью, хозяйским глазом привычно присматриваясь к приземистым бабкам, к умятым колесным дорожкам. На одном поле, кое-где на стерне, где стояли раньше бабки, Мартин увидел много обломавшихся колосьев.
"Наломали колосьев и не подобрали, лежебоки! Хозяева, называется!.. Чье это поле? "Червонного шляха", кажется? Нужно позвонить в райком – пусть научат, как надо работать".
Им снова овладело беспокойство. Мартин свернул с поля на шлях, прихрамывая, бесом догнал телегу и сел.
– Я в райкоме слово дал, – сказал он, беря от Насти вожжи, – что мы завтра вечером кончим с уборкой.
Он посмотрел на Настю. Во взгляде его прищуренных глаз был вопрос: "Кончим или нет?"
Настя сказала:
– Моя бригада сегодня кончит. За меня тебе волноваться не придется. Я не подведу.
– А другие?
– Другие? Что мне за них беспокоиться? У каждого своя голова… До чужого тела никому нет дела.
В глазах Мартина блеснули жесткие огоньки. Он хотел было что-то ответить; но сдержался и промолчал. Потом сухо выжал из себя:
– Пошли сегодня на ночь человек тридцать на скирдование.
Больше они до самого колхоза не проронили ни слова.
Перед полуднем несколько жней иа Настиной бригады возвращались с поля.
Женщины шли беспорядочно – по одной, но две, устало шутили. За ними, поодаль, вздымая пыль, лошади медленно тащили жнейку.
Аленина бригада жала. Увидев женщин на дороге, Алена поняла, что они уже управились с жатвой, – вчера вечером она слышала, что у них на участке оставалось работы мало.
"А у моей бригады еще такое поле не б: жато, что и за два дня не одолеем. Позднее всех кончим", – шевельнулось в сердце беспокойство.
– Настины идут полдничать, – сказала, поглядывая на дорогу, Лизавета.
– Не полдничать, а кончили работу, – поправила ее хмуро тетка Маланья. – Не видишь разве – жнейку за собой волокут?
Жнеи выпрямились и стали смотреть на приближающихся женщин.
"Только б не пришли помогать, – с неприязнью подумала Маланья. – Когда не с открытой душой люди приходят, так не столько помогут, сколько после нахвастаются. Сожнут горстку, а разговоров на год будет…"
После случая с жнейкой, после обидных и несправедливых Настиных слов, брошенных в присутствии Мартина, между Аленой и Настей легла межа недоверия. Настроение это передалось и некоторым колхозницам Алсниной бригады.
– Что ж вы, соседки, отстаете? – крикнула с дороги худая остроносая женщина.
Это была Ганна Лаврейчикова, в селе ее прозвали «Пискунихой». В ее сухим, пронзительном голосе Алене послышалось пренебрежение.
Лизавета, выпрямившись, позвала:
– Заходь, Гаина, нечего лентяя гонять!
Маленькая Пискуниха остановилась и ехидно ответила:
– Дай боже, чтобы вы так лентяйничали, как я. Если бы вы все хоть в половину так старались, так давно бы уже сжали.
А то стоят да на небо поглядывают – а скоро ли обед…
– Молчи уж! Чего зря напраслину возводить на людей? – спокойно остановила ее одна из шедших с ней женщин. – Если бы все так работали, как у Алены… – Она повернулась к своим подругам: – Знаете что, бабоньки, поможем им.
– Надо помочь! Не чужие ведь… – И женщины дружно начали сбрасывать с плеч узлы.
Минут через десять показалась вторая большая группа женщин из Настиной бригады. Женщины, повидимому, отстали, чтобы набрать травы или крапивы для коров и свиней: платки, которые жнеи несли за плечами, как котомки, были туго набиты травою. Поровнявшись с жнеями, женщины сошли с дороги и направились к Алене.
– День добрый, Алена! День добрый, бабоньки! Мы к – вам, помочь.
– Спасибо, – нс разгибаясь и не глядя на женщин, сквозь зубы ответила Маланья.
Она еще что-то хотела сказать, но Лизавета перебила ее:
– Да помогайте. Мы с радостью, когда к нам с добрым словом.
Еще несколько жней из Алениной бригады на минуту оторвались от работы и подозвали колхозниц, чтобы шли жать рядом с ними. Женщины разош-лись по полю, приладились, где кому нравилось, и принялись за работу.
Однообразно шуршат серпы, сухо шелестит ломкая солома ячменя. Алена задумалась и жнет не глядя, левой рукой захватывает горсть перешептывающихся стеблей и привычным движением правой срезает их.
Волнуясь, ояа думает: "Если бы поленивались, не обидно было б, а то всю душу вкладываем, и все равно после всех кончим. Четыре человека заболели как раз в такую пору! Ганна и Василииа не сегодня-завтра родят… А что Игната дали, так то разве помощь? Только одно слово, что новый работник, а пользы от него, что шерсти с волка…"
– А мой мужик где-то на дворе шатается, – словно угадывая Аленины мысли, говорит Маланья. – Обижается, что от коней отстранили. Гонористьш. И откуда у него столько гонору?.. Я тебя научу разуму, лежебок! Погоди, я тебе, миленький, не спущу!
– Очень он бо-ится вас, – подзадорила Маланью насмешница Лизавета.
– Меня не боится?
Тетка Маланья подняла голову и так посмотрела на девушку, словно это была не жнея-соседка, а сам Игнат. Лицо Маланьи стало жестким, в глазах блеснули недобрые зеленые огоньки. Лизавета даже смешалась и глянула на Маланью с опаской.
– Меня, рыбка, не послушает?
– Если ж бы слушался, тетка Маланья, так сегодня пришел бы. А его ведь что-то не видать.
– А завтра придет!
В это время к полю приблизилась жнейка, и Алена поспешила к дороге, чтобы забрать ее в свою бригаду. На сиденье, нарочито устало ссутулившись, подражая кому-то из врослых, сидел Петрусь, тот хлопец с курносым облупленным носом, который поспорил с Аленой возле кузницы. Он остановил лошадей и, стараясь говорить солидно, спросил:
– Ну, что?
– Выпрягай коней. А жнейку нам оставь.
– Как это оставь? А кто за жнейку отвечает: ты или я?
– Я буду отвечать.
– Ты будешь отвечать! – насмешливо свистнул Петрусь. – Много вас таких найдется, ответчиков!
И, показывая, что разговор окончен, он дернул вожжи. Лошади тронулись.
– Подожди же! Я скажу Мартину, что жнейка полдня из-за тебя простояла без работы.
– Говори! Без приказа бригадира я не отдам. Скажет Настя отдать, я и отдам, а без нее не проси.
– Так она ж в городе.
– А мое дело маленькое.
– Ты нам работу срываешь! Ну, гляди же. Я все скажу председателю! крикнула ему вслед Алена.
Она вернулась к жнеям.
…И снова тишина. Только серпы перекликаются: ж-жик, ж-жик! Духота. В неоглядной глубокой дали ни одного облачка. Неподвижное палящее солнце…
* * *
На колхозном дворе, где вернувшийся из города Мартин распрягал коня, было тихо. Только конюх копался в конюшне да покрикивал на стоявших там больных лошадей. Потом из хлева вышел паренек в майке и полотняных, закатанных до колен штанах – сын конюха. Он вел за узду гнедую нескладную лошадь, которая лениво топала за ним, свесив голову.
Паренек стал запрягать коня в пожарную бочку.
– Ты куда? – спросил Мартин мальчика.
– По воду, на речку.
– А разве в колодце нету воды?
– Нету. Вся высохла от жары. Батька недавно набирал, так один ил.
О новом простое жатки Мартин уже знал. Не доезжая до села, он встретил огородного сторожа Василя Скорыка, и тот ему рассказал об отказе Петруся дать в бригаду Алены жнейку. Василю Мартин не очень-то верил. Обычно тот, рассказывая о чем-нибудь, любия прибавить коечто и от себя, но все же слова сторожа встревожили его, и он спешил скорей распрячь коня, чтобы узнать обо всем более точно.
Председатель с беспокойством подумал об обещании, которое он дал в райкоме.
"Словно нарочно делается все, чтобы помешать работе… Теперь управиться в два дня будет еще трудней".
Настю слова Василя тоже встревожили, Она хоть и сказала председателю, что болеет только за свою бригаду, далеко не безразлично относилась к тому, успеет или не успеет колхоз закончить жатву вовремя.
Кроме того, она чувствовала, что сегодняшний случай был результатом той ссоры, которую начала она. И Настя не могла отмахнуться от мысли, что она, хотя ее и не было в это время в колхозе, виновата не меньше Петруся.
Но председателю своего беспокойства Настя ничем не выдала.
Как только колеса въехали на колхозный двор, она соскочила с телеги и, ни слова не говоря Мартину, направилась к хате, в которой жил Петрусь.
"Ах ты, негодный птенец, – думала она со злостью. – Он уже свои порядки тут устанавливает. Целые полдня из-за него, негодника^, потеряли".
Петрусь был дома – поправлял зубья на граблях. Увидев бригадира, хлопец сразу отложил грабли в сторону, встал.
– Что ты натворил! – не отвечая на приветствие, накинулась на него Настя.
Петрусь смешался.
– А что такое?
– Что такое! Ты не знаешь? Ты почему жнейку не отдал Алене?
– Почему… Будто сами не знаете. Будто не при вас она отобрала жнейку возле кузни. И не знаете, что она ячмень на "Далеком поле"…
Насте хотелось сказать, что Алена по праву взяла тогда жнейку. Но не сказала, – не такой был у Насти характер, чтобы легко признаться в своей вине, да еще перед каким-то зеленым подростком.
– А тебе что? Просили тебя вмешиваться? Ты все равно не имеешь права не давать ей жнейку, – строго сказала Настя. – Что она, Алена, для себя брала?
Для себя?
– Не для себя. Для бригады.
– Не для себя. И ты никакого права не имел не отдавать. Ясно? Председатель в райкоме сегодня сказал, что наш колхоз завтра кончит жатву. Он твердо обещал.
А теперь что через твою выходку получается?
– Я не знал…
– Надо было знать! Один председатель, что ли, должен о колхозе думать? Мы все должны ему помогать. А до того, что у меня с Аленой, ты не касайся. Не в свое просо не суй носа!
Хлопец не знал, что отвечать. Хотел сделать так, чтобы Настя похвалила, думал, чтобы лучше было своей бригаде, а тут, оказывается, ошибся.
Петрусь виновато опустил голову…
* * *
Еще не всходило солнце, когда Алена собралась на работу. С болота, от Турьи, затянутой густым пластом белого тумана, веяло холодным ветром. Все небо было обложено темными тучами: «Хоть бы дождь не пошел!» – подумала Алена. Выйдя из хаты, она надела пиджак, застегнула его на все пуговицы. Женщины из ее бригады на улице еще не показывались. «Поднялась рано, надо было подождать немного дома».
Но в хату она не вернулась, зная, что женщины сдержат свое обещание, не опоздают.
И правда, уже на повороте от села к колхозному двору се догнала Ольга.
– Ну вот, к двору пойдем вдвоем, – сказала она, стараясь отдышаться после быстрой ходьбы.
– Хоть бы дождь не нагнало. Тучи какие…
– Разойдутся, – успокоила Ольга.
Алена шла молчаливая, задумчивая.
Ольга, наоборот, весело болтала всю дорогу.
– Рано как! Еще даже телят и коров не слышно… Моя Аринка спит сла-а-адко! – она счастливо улыбнулась ясной открытой улыбкой. – Как уходила, накрыла ее, а она и не шевельнулась. Если б ты, Аленка, видела, как спит! Ручки раскинула, вот так… Ну, мне во двор, за жнейкой.
Алена не ответила. Ольга удивленно посмотрела на нее и только теперь заметила, что Алена совсем ее не слушала, думая о чем-то своем.
Над полем, над широким простором вставало утро. На придорожной траве, в лепестках ромашки, на листьях подорожника, на белых головках одуванчика, что росли вдоль дороги, холодно сверкали капли росы. Стояла глубокая тишина.
"Если сегодня постараемся, может какнибудь завтра до вечера управимся, – думала Алена. – И то – позднее всех…"
Первой начала работать жнейна. Ею управляла Ольга, которая за все время жатвы никому в бригаде не уступала этого места и считалась лучшим жнецом. Все, за что бы ни бралась Ольга, она делала аккуратно и старательно. Вместе с Аленой она горячо переживала все неудачи бригады
Женщины собрались на поле дружно и сразу же взялись за работу. Небо постепенно светлело. Алена проверила, все ли иа месте. Оказалось, что в поле вышло сорок четыре человека – больше, чем в прежние дни, – сегодня пришли несколько колхозниц, которые обычно на жатву не ходили. Четыре девушки-подростка, которые жали впервые, чувствовали себя среди взрослых неловко, как новички в школе.
Алена отвела им отдельный участок, назначила старшую. К ним присоединилась бабка Фрося, молчаливая, суровая женщина:
где ей в ее годы равняться с молодыми жнеями! В другие дни бабка оставалась дома и ходила за внуками, а сегодня отнесла мальчишку в ясли и вышла в поле.
Мужчин и парней – их было девять человек – Алена направила возить снопы.
^1 Когда все уже приступили к работе, явился Игнат Борщевский, муж Маланьи.
Он неуверенно подошел к Алене, чувствуя себя неловко под внимательным взглядом женщин.
– Во. т я пришел… – Он оглянулся на жней. – Я сам пришел, – добавил он громко, безразлично уставившись на охапку овса, которую Алена забыла положить на стерню и все еще держала в руке. В голосе Игната Алена почувствовала растерянность. – Нс хочу быть в стороне, отщепенцем, одним словом… Вот назначай на работу, бригадир.
– Байбак! Сколько я за тебя стыдобы приняла! – не утерпела тетка Маланья.
– Тихо ты, пулемет! От же язык! А разве ж мне приятно перед людьми? У меня, небось, тоже живая душа, а не, к примеру сказать…
– А, боже мой, живая душа! – повышая голос, перебила Игната Маланья. Сивуха – от что твоя душа, пьяница ты пропащий…
Неожиданно Маланья утратила всю свою напористость и злость и беспомощно всхлипнула.
– Я, может, сам жалел после того… – оправдывался Игнат. – С людьми хоть не встречайся… Э, да что тут зря говорить! Так куда же мне становиться, бригадир?
– Пойдешь скирдовать.
Он направился к скирде. Маланья захватила полную горсть овса и рывком, с силой резанула ее серпом.
…Та-та-та, – долетает издалека упорный ровный стук жнейки. Он словно подгоняет лошадей, жнеца, вязальщиц. Жнейка идет быстро, оставляет за собой шуршащие охапки стеблей. Женщины, работающие там, спешат, стараются не отставать. Горячий, едкий пот, стекая со лба, застилает глаза… Только бы быстрее вязались снопы.
Только бы успеть в срок.
И вдруг стук обрывается, в ушах неприятно звенит непривычная тишина. Алена встревоженно выпрямляется, смотрит вдаль-жнейка стоит неподвижно. С взлетевшими крыльями, которые возвышаются над овсом, машина издали похожа на громадного мотылька. Алена видит – Ольга соскочила с сиденья, бежит вперед и почемуто присматривае. тся к овсу. Пробежав метров сто, остановилась и стала высматривать что-то впереди.
"Что там такое? – не терпится узнать Алене. – Почему стоит жнейка?"
Через минуту Ольга, встревоженная, с потемневшим от пыли лицом, подбежала к бригадиру.
– Что там у тебя?
– Овес от перестоя поломался – нельзя жать.
– Поломался? Много его?
– Сотки три… Вон, весь тот холмик.
– Обойди. Я с бабами сожну. Или.
Ольга уже нс слышала последних слов Алены. Она бегом направилась к жнейке.
Жнейка снова начинает стрекотать. Но Алена не успокаивается. Тревожная весть, принесенная Ольгой, опять пробудила беспокойные, неотвязные, мысли: "Опоздали.
Завтра надо хоть всю ночь работать, но управиться".
Жать сейчас нужно, не. теряя зря ни минуты, а тут Малпиья, словно нарочно, отвлскает ее от работы, дергает Алену за юбку:
– Гляди, Алена, что там за шествие?..
Алена с неодобрением подумала: "Вот беда еще: жала бы лучше, чем попусту по сторонам сорок ловить… Гляди да гляди…"
– Нечего мне, тетка Маланъя, туда смотреть.
– Нет, рыбка, погляди, – не отставала Маланья.
Алена, выпрямившись, взглянула на дорогу. Свободная рука. которую она подняла было, чтобы стереть с лица пот, от неожиданности застыла. На дороге Алена увидела приближающихся к ним женщин.
"Неужели к нам?" Женщины шли напрямик через жниво нестройной толпой, пестрой и многоголосой. На серпах, которые они несли на плечах, время от времени ярко вспыхивало солнце.
– Жать идут, – высказал кто-то вслух догадку.
– Не иначе, жать… Серпы на плечах!
– К нам идут, бабоньки.
– Это ж Настпна бригада…
– Не-е-е, коржиковская бригада. Вон же и Агата.
– Помогать, должно быть, идут…
Тут неожиданно в разноголосицу восклицаний ворвался зычный голос Маланьи:
– Не надо нам их помощи!
На какое-то время все умолкли.
– Пускай поработают, скорее кончим, – запротестовала Лизавета.
Несколько голосов поддержали ее.
– А я говорю: не надо! – настаивала Маланья. – Мы и одни управимся!
Женщины, между тем, приближались.
Скоро стало видно, что в толпе было больше всего женщин из Настипой бригады, – шли они вместе со своим бригадиром. Несколько жней прислала и бригада Коржика – у него оставалось уже немного работы.
– День добрый, бабоньки! – зазвучали наперебой голоса «гостей».
– Добрый день.
– Что, будем на пороге стоять или, может за стол попросите? – пошутил кто-то из пришедших.
Лизавета ответила в тон:
– Если с добрыми вестями, – за стол!
– Ишь, сколько они сделали, пока мы собирались, – одобрительно сказала Василина, смуглая, с ласковыми черными глазами женщина, в синей кофточке, одна из тех, что накануне предлагали бригаде свою помощь. – Видать, ни свет ни заря пришли сюда… Вот как стараются!
