Текст книги "Подлипка течет в океан"

Автор книги: Иван Кудинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

3

Утром, как всегда, Тима опередил брат – он уже переделал уйму всяких дел: сводил Орлика на водопой, дал ему сена, сложил оставшиеся дрова в поленницу, счистил со ступенек лед. На кухне топилась печь – тоже его работа. Пламя туго, напористо гудело, рвалось в трубу; на полу и стенах краснели отблески. Тим встал, оделся и вышел на крыльцо. Было тихо, морозно. На деревьях висел белый пушистый куржак.

– Привет, – сказал Андрей. – Как спалось-ночевалось, в каких краях довелось побывать?

– Ничего, – ответил Тим, – неплохо. По Северному Ледовитому океану плавал… На ледоколе. На атомном. А северное сияние – это от снегирей… От снегирей, – повторил он, тщательно выговаривая каждую буковку, как бы отделяя одну от другой, но Андрей и без того уже хорошо понял, о чем он говорит, понял и улыбнулся.

– От снегирей?

– Ага. Их там много.

– Ну вот, – сказал Андрей, – не такое еще можно увидеть. – И, помолчав, заговорил о другом. – А у нас тут сегодня ночью событие произошло.

– Какое?

Андрей достал что-то из кармана и положил на ладонь.

– Видишь?

– Вижу, – сказал Тим, пока еще ничего не понимая. – Хлеб…

– Хлеб-то хлеб, да не совсем обычный. Я его утром около Белкиной конуры нашел. Что-то, думаю, подозрительный какой-то хлеб, мы вроде такого и не давали. Вот посмотри-ка, что я обнаружил…

Тим осторожно, словно гранату, взял в руки твердый, смерзшийся кусок и увидел торчащий из него поблескиваю-щий конец иголки. Зачем она в хлебе? – не понял Тим, удивился. – И почему этот хлеб с иголкой у Белкиной конуры оказался?

– Вот такие-то, брат, дела, – сказал Андрей. – Хорошо, что Белка у нас умница, чужого хлеба не взяла, а то бы…

Андрей не договорил, но теперь и так стало ясно, что это за хлеб, как и зачем оказался он у Белкиной конуры. Все стало ясно.

Ведь если бы Белка съела этот хлеб, если бы она… Нет, нет, Тим даже в мыслях не мог допустить, что бы могло произойти в эту ночь… И он уже не сомневался в том, что подлое это дело – дело рук Половинкина. Кто же еще может такое сделать? Он сказал об этом брату, но тот не согласился.

– Не знаю, – сказал он строго. – И ты тоже не знаешь.

А коли не знаешь, не говори.

– Кто же еще? – спросил Тим. Очень ему было обидно, до слез обидно – такую собаку хотели погубить. За что? Такую собаку! Да Белке, может, равных во всей Сибири не сыскать. Нет ей равных. Прошлым летом, как раз перед отъездом сюда, в Подлипы, ходили они с Андреем на выставку охотничьих собак. Народу собралось на стадионе, как будто на какой-нибудь международный матч по футболу. И столько там было разных собак, похожих на Белку и совсем не похожих: добродушных лохматых сеттеров и свирепых на вид, с короткой лоснящейся шерстью и тяжелыми отвисшими челюстями пойнтеров, русских гончих и борзых, стройных лаек и неуклюжих, коротконогих спаниелей. Красивые собаки, умные. И у многих поблескивали медали на шее. Тим поинтересовался, за что это у них столько наград? И Андрей, как показалось ему, ответил с веселой иронической улыбкой: «За то, что они благородного происхождения, во-первых. За их полевые способности, во-вторых, то есть за их охотничье умение. Ну, а в-третьих, большое значение придается экстерьеру собаки…» – Сказал он и глянул на Тима весело, с прищуром.

Тиму не очень было ясно, что значит благородное происхождение и экстерьер собаки, но спросил он о другом:

– Они какие-нибудь подвиги совершили?

Андрей улыбнулся:

– Ну, подвигов, как таковых, за ними не числится. А экстерьер – это внешний вид собаки, по которому знатоки определяют чистокровность ее породы. Понятно?

Тим кивнул. Хотя и не уяснил себе до конца, в чем заключаются заслуги этих собак. Нет уж, если по справедливости, так Белка заслуживает и не такой медали, а может быть, самой настоящей, за отвагу, и не за внешний вид, хоть и вид у нее не хуже, чем у любой из тех выставочных собак, а за то, что человека она спасла, своего друга не оставила в беде. Эту историю немногие знают, потому что Андрей не любит о ней вспоминать, не любит о себе рассказывать. Но Тиму-то все известно, от Тима нет у Андрея никаких секретов.

Тогда, три года назад, Андрей закончил техникум и уехал работать на Север, в таежный поселок. А еще раньше жили они там все вместе, вся их семья: отец, мама, Андрей и Тим. Правда, Тим был еще слишком мал и ничего из той жизни не помнит. Не помнит он и отца, знает его лишь по фотографиям да по рассказам. Отец работал охотоведом, был он, говорят, решительный, смелый и справедливый, что, как ни странно, не всем нравилось. Однажды он ушел в тайгу и не вернулся. Его долго искали и нашли в лесной чащобе окровавленного, с простреленной грудью…

Похоронив отца, они уехали вскоре в город. В том же году Андрей закончил школу и решил стать, как и отец, охотоведом. Поступил учиться. Уехал потом работать на север и занял отцовское место. И тоже чуть не погиб. Зашел как-то очень далеко в тайгу, а дело было зимой. Утром было тихо и ясно, а к полудню заморочало и подул ветер. Да такой сильный, что в трех шагах ничего нельзя было различить..

Андрей шел долго, наугад и, как потом оказалось, шел в противоположную от дома сторону. Совсем выбился из сил. А ветер дул не переставая, и сильно похолодало к вечеру. Андрей все чаще начал останавливаться. Хотелось опуститься прямо на снег и отдохнуть.

Посижу немного, говорил он себе, и снова пойду. И как только он садился, так глаза сами собой слипались, сон одолевал. И не было сил побороть сон, встать и идти дальше. И он уснул бы, пожалуй, если бы не Белка – она не отходила от него ни на шаг, скулила, повизгивала и дергала зубами за рукав. Нельзя, мол, сидеть, нельзя спать, а то замерзнем оба. Вставай, вставай! Пойдем. Так и не дала ему уснуть.

Поздней ночью вышли они, наконец, к поселку, который оказался лесхозом. Случайно они набрели на него или не случайно, может, почуяла Белка жилье и вывела, спасла Андрея. Он сильно тогда простудился и долго болел, лечился в больнице. И хоть выжил, но перестал совсем слышать. И все жалели его и сочувствовали ему: такой молодой, почти мальчик, а уже инвалид. Правда, ему и пенсию, как старику, дали. И некоторое время они опять жили все вместе, втроем: мама, Андрей и Тим. И мама всячески старалась поддержать Андрея, подбодрить, говорила, что, пока они все вместе, горевать нечего, не пропадут. Но Андрей не хотел быть пенсионером и упрямо твердил: «Я не инвалид. Я потерял слух, но это еще не значит, что я не смогу работать. У меня есть глаза. И руки. И голова на плечах».

Мама испуганно и умоляюще на него смотрела:

– Что ты еще надумал?

– Не знаю пока, – отвечал Андрей. – Но жить сложа руки я не смогу. Это ясно.

И он опять добился своего: ему разрешили работать и направили охотоведом сюда, в Подлиповский заказник. Мама плакала и говорила, что едет он на верную гибель, что это безумие. Андрей был в хорошем настроении, он обнял маму и, смеясь, сказал.

– Безумству храбрых поем мы песню… Не беспокойся, мам, прошу тебя, все будет как нельзя лучше. Вот увидишь.

И он оказался прав. Позже и сама мама признавала, что Андрей поступил правильно, что другим она и не хотела бы его видеть. И так она была теперь уверена в нем, что хоть и не сразу, но решилась все-таки отпустить в Подлипы на всю зиму Тима. О себе Тим и говорить не хочет – он всегда верил старшему брату и был счастлив, что живут они вместе, работают, если хотите, тоже вместе. А что еще он может себе желать!

– Что же теперь делать? – спросил Тим, разглядывая тоненькую блестящую иголку. Такой хорошо пуговицы к рубашке пришивать.

Она для того, впрочем, и предназначена, иголка. Но кому-то пришла в голову подлая мысль засунуть ее в хлеб и подбросить Белке…

И хоть не стал Тим спорить с братом, убеждать его в том, что, кроме Половинкина, некому это сделать, в душе он остался при своем мнении. И ничто не могло его переубедить.

– Сделаем вид, будто ничего не случилось. Да ведь и не случилось ничего, – сказал Андрей.

– Но могло же случиться…

– Могло. Но не случилось. Будем, как говорится, более бдительны. К сожалению, немало еще вокруг нас подлых людей, и, пока они есть, такие люди, можно всего ожидать…

– Надо собрать всех плохих людей и посадить, – сказал Тим. – Чего на них смотреть?

– Это не выход. И потом не так легко, как тебе кажется, распознать человека – плохой он или хороший, совсем плохой или не совсем… Иногда кажется, человек хороший, а потом оказывается – такой он гадкий, что хуже и не придумаешь. Так что, если не разобраться, можно обвинить хорошего, а поверить подлецу.

– Что же делать? – спросил Тим.

– По крайней мере, не падать духом. И ни в коем случае не обвинять человека напрасно, без доказательств. Ты это запомни очень крепко, на всю жизнь.

– А Половинкин плохой?

Андрей озадаченно покачал головой, и лицо его сделалось серьезным и задумчивым.

– Видишь ли, Тим, – сказал он, – я не могу твердо тебе сказать, потому что не так хорошо знаю Половинкина. Сказать, что он хорош, не могу, но и утверждать, что совсем плох, тоже не имею права.

Тиму не понравился такой ответ. Ни то и ни се. А он хотел знать твердо: да или нет. И знал твердо:

– Нет. Плохой.

– Да откуда тебе известно?

– Плохой, – упрямо стоял на своем Тим.

– Ну, хорошо, – согласился Андрей. – Может, ты и прав. Предположим. Но я прошу тебя нигде и никому об этом не говорить. Слышишь, Тим? Нигде и никому.

– Ладно. Все равно он плохой, этот твой Половинкин…

– Думай, как хочешь. Но молчи. Пусть это будет нашей тайной. И пусть тот, кто это сделал, думает, что мы ничего не знаем.

Понятно теперь?

– Понятно, – кивнул Тим, не очень понимая, для чего все это нужно.

Но раз так нужно, значит, так будет. И никому он, конечно, ничего не скажет. Будьте уверены, Тим умеет держать язык за зубами, умеет хранить тайну. Хотя, говоря откровенно, дело это далеко не из легких.

4

По утрам еще держатся легкие заморозки, а днем ослепительно сияет солнце. Снег темнеет, раскисает и ползет, хлюпает под ногами, как кисель. И что-то булькает и шуршит в глубине его, сугробы оседают и рушатся. Отпаявшиеся от крыш и карнизов сосульки с хрустальным звоном падают вниз и рассыпаются. Пахнет сырым снегом, оттаявшей древесиной и еще чем-то горьковато-острым, по-весеннему непонятным и радостным. И день ото дня все теплее и веселее становится. Вот и ручьи побежали по дорогам, заструились, отразив в себе, блеск неба и солнца. И ничто уже не сможет остановить, задержать наступление весны.

Как-то прибежал Ленька-второгодник, влез, как петух, на верхнюю жердину ограды и закричал:

– Ти-им! Тима-а! Лед на реке сломался. Айда смотреть.

Тим быстренько собрался, шапку в охапку – и бегом к реке. Подлипка и в самом деле пришла в движение, кое-где уже небольшими полыньями темнела освободившаяся вода. Теснясь и раскалываясь, многочисленные льдины медленно двигались по течению.

– Теперь уж скоро совсем станет тепло, – сказал Тим. – Гоголи прилетят. Они уже, наверное, в дороге. Андрей говорит, как только лед тронется, так и утки появятся. Знаешь, Ленька, а я дуплянку сделал. Мы ее с Андреем поставили за поворотом, на большом осокоре. Хочешь, покажу?

– Сейчас?

– Нет, сейчас там нечего смотреть. Вот когда гоголи прилетят, поселятся в ней…

– А если не поселятся?

– Должны поселиться… Знаешь, какая дупляночка, во! – показал он большой палец. – А потом птенцы появятся. Андрей говорит, они, как только выберутся из яйца, так сразу и в воду ныряют. Интересно, как это так получается: их же никто плавать не учит, а они все равно плавают. Вот здорово!

– И вырастают они быстро, – добавил Ленька. – Всего одно лето проживут и уже взрослыми становятся.

– А мы за лето на сколько подрастаем?

– Ха! И незаметно совсем. Чуточку. На сантиметр, наверно.

– Нам, чтобы взрослыми стать, сколько нужно жить?

– Много, – сказал Ленька. – Двадцать лет или больше.

– Нет, меньше, – не очень уверенно возразил Тим. – Наверно, лет десять.

– Двадцать, – сказал Ленька.

– Хоть двадцать, хоть десять, – рассудил Тим, – все равно много.

Отчего это, интересно, человек так долго вырастает? Вон Белка наша после меня родилась, а уже давно взрослая.

– А у нас в прошлом году родился ма-ахонький теленок, – сказал Ленька, – а теперь вон какой бычище. Прямо страх на него смотреть… Рожищи – во!

– Вот бы человеку за одно лето вырастать!

– Не, не хочу, – вдруг сказал Ленька.

– Почему? – удивился Тим. Ленька пожал плечами.

– Так. Все время быть взрослым тоже, наверно, неинтересно.

– А я бы согласился.

– А в школу когда бы ты ходил? – хитро прищурился Ленька. – Взрослых ведь в школу не принимают.

– Ну и что. Зато взрослый сам может учиться…

– Ха, сам! Как это сам?

– А может, тогда бы и учились иначе… – предположил Тим. – Тогда бы все было иначе.

– Как иначе?

– Ну, я не знаю. Может, за одно лето кончали бы школу.

– Как это за одно лето?

– Ну, не знаю… А все равно было бы здорово!

– Выдумываешь ты все.

– Ладно, не хочешь, так и не надо, – сказал Тим, – все равно по-нашему не будет. Вон Вера Николаевна говорит, что человек – часть природы…

– Мы часть природы? – возмутился Ленька. – Фигу! А знаешь, Тим, – вдруг он снизил голос до шепота, – Вера Николаевна сама часть природы, вот и говорит… Знаешь, Тим… ты только не обижайся… что я слышал?

Все говорят, что Вера Николаевна по уши втрескалась в Андрея…

– Ты… ты поменьше болтай, – покраснел Тим и даже задохнулся от какого-то внутреннего протеста и обиды. И пригрозил: – Попробуй еще раз скажи! Втрескалась… Скажешь тоже:

– Да это же не я, – оправдывался Ленька, – другие говорят.

– Пусть другие говорят, а ты не болтай. Понял?

– Мне что. Я запросто могу молчать. Тим, а когда мы пойдем к большому осокорю?

– Давай хоть завтра…

5

Теперь каждый день отправлялись они к большому осокорю и всякий раз возвращались ни с чем. Прошел по реке лед, вода в Подлипке холодно поблескивала. Вороны громким карканьем оглашали окрестности, шумными стаями с одного берега на другой носились галки. Но река казалась пустынной. Гоголей все еще не было.

Хотя, по всем признакам, они и должны бы уже прилететь.

– Теперь скоро, – говорит Тим, боясь, что Леньке надоест ждать и он откажется от дальнейших хождений сюда. Ленька рукой махнул.

– Пусть хоть и вовсе не прилетают.

– Прилетят, – убежденно сказал Тим. – Вот увидишь!

Они шли берегом Подлипки, возвращаясь в поселок, немного расстроенные. Потом посидели на старой опрокинутой лодке, задумчиво глядя на воду. И Тиму казалось, что не вода течет, а они на этой звонкой, просмоленной лодке плывут куда-то, мимо домов и деревьев, мимо реки…

– Вон они, вон! – вдруг закричал Тим да так и съехал ногами вперед с лодки.

– Кто? – спросил Ленька.

– Гоголи.

– Где, вон те, что ли?

И правда, вдоль противоположного берега к сухим зарослям прошлогоднего камыша плыли утки. Но это были обыкновенные домашние утки. И Ленька презрительно рассмеялся:

– Ха, нашел гоголей!

Тим покраснел, нахмурился и, оправдываясь, сказал:

– Да я что, я ведь ничего… Я думал, что гоголи. Издалека разве поймешь…

– А чего тут понимать, – безжалостно насмехался Ленька. – Пошире глаза открой, так и увидишь. Ладно, жди своих гоголей, а я пойду. Мне некогда. Во, смотри! – сказал он с издевкой. – Обратно плывут твои гоголи.

И, сплюнув сквозь зубы, быстро зашагал по косогору к поселку.

У Тима защипало в носу, так ему стало обидно, и слезы на глаза навернулись. Но он сдержался и не заплакал. И крикнул вдогонку:

– Ну и уходи! Пожалуйста. Обойдусь без тебя.

И вздрогнул от неожиданности: прямо как с неба свалившись, перед ним стоял Половинкин. Он смотрел на Тима в упор и во весь рот улыбался.

– Чего это ты разоряешься?

– Ничего, – буркнул Тим. Он стоял, не поднимая глаз, и потому видел только кирзовые в ошметках застаревшей грязи сапоги Половинкина да пузырем вздувшиеся на его коленях брюки.

– Не поладили? – поинтересовался Половинкин и положил тяжелую, будто каменную ладонь на плечо Тиму. Тим попытался вывернуться, но не тут-то было, рука Половинкина сделалась еще тяжелей и прямо давила, прижимала его к земле.

– Что это ты на меня сычом смотришь? – говорил между тем Половинкин, хотя Тим и вовсе на него не смотрел. – Брат, небось, настраивает против меня? Такой, мол, сякой Половинкин…

– Никто меня не настраивает, – сказал Тим, освободившись, наконец, из-под руки Половинкина и отступив на шаг в сторону.

– А вот если я твоему брату при случае по шее за такие штуки надаю? А?

«Он тебе скорее надает», – подумал Тим, но промолчал, понимая, что в данном случае самое благоразумное молчать.

А Половинкин так и зашелся в смехе, так и затрясся весь, и лицо его сделалось багровым.

– Не бойсь! – сказал он, вытирая рукой глаза. – Половинкин не такой. Понял? Так и брату своему скажи. Мол, Половинкин так и сяк… Славный в общем парень! Не веришь? Ты любишь машины? – вдруг спросил он. – Приходи как-нибудь в мастерскую, покатаю тебя. С ветерком. На легковой. А хошь, на тракторе… С грохотом.

– Не хочу, – еще ниже наклонил голову Тим.

– Ну и дурак! – сказал Половинкин. – Не понимаешь, значит, ничего. А я насквозь тебя вижу. И брата твоего, глухого, тоже насквозь вижу. Не веришь?

Тим опять промолчал.

– Да я, может, самый добрый на свете… А? – Тут он торопливо стал шарить по карманам; шарил, шарил и что-то, наконец, вытащил и протянул Тиму. – Вот! Угощайся. Бери, бери. Чего набычился? Бери, покуда я добрый.

И он прямо силой втолкнул Тиму в ладонь конфету и напоследок так сжал его плечо, что Тим сморщился и чуть не вскрикнул от боли. А Половинкин уже шел прочь, вдоль берега, весело насвистывая. Он прошел немного, оставляя за собой на песке глубокие безобразные следы, остановился, обернулся и крикнул:

– Так и скажи брату: Половинкин, мол, добрый. Так, мол, и сяк…

Фантик ему покажи.

И, зашагав дальше, во все горло запел:

Во поле березонька-а стояла-а, во поле кудрявая…

И-эх! Надаю березке я по шее,

Надаю, кудрявенькой, по шее…

Тим повертел в руках конфету в яркой обертке, поколебался с минуту, не зная, как ему поступить, потом решительно размахнулся и швырнул так, что конфета чуть не перелетела через реку, булькнув где-то у того берега… Вот и все! Тим облегченно вздохнул и побежал по косогору к поселку, все быстрее, быстрее. Дух у него перехватило.

6

Ждал Тим гостей, каждый день ходил к большому осокорю, подолгу смотрел в сторону юга – не появятся ли оттуда гоголи, – а всетаки не уследил, пропустил момент их прилета. Как-то вернулся он из школы, а брат встречает его еще у ворот и говорит:

– Ну, поздравляю тебя!

– С чем? – удивился Тим. Занятия в школе пока еще не кончились, день рождения у него давно уже прошел, так что и поздравлять его как будто не с чем. Андрей посмеивается.

– Явились гости. Гоголи прилетели.

– Правда? – обрадовался Тим. – Ты их видел? Ур-ра! Прилетели! – последнее слово он прокричал уже за воротами и в одно мгновенье очутился около Ленькиного дома. – Ле-ень, Леня, гоголи прилетели!

Я же говорил, прилетят, говорил, вот и прилетели.

Ссора была забыта, дружеские отношения восстановлены. Втроем они – Тим, Ленька и Андрей – отправились за крутой поворот, к большому осокорю. День был солнечный, и вода в реке просматривалась до самого дна, такая она была прозрачная. В одном месте Подлипка круто поворачивала, словно встретив на пути препятствие, и сразу за поворотом виднелся знакомый осокорь. Он стоял, окутанный каким-то прозрачным зеленоватым туманом, и оттого казался еще раскидистее и мощнее. Но когда подошли ближе, поняли, что никакой это не туман, а просто распустились и зазеленели листья. Берег тут пологий, чистый, а с противоположной стороны – густые заросли камыша. Оттуда, из этих зарослей, и выплыло не-сколько гоголей, державшихся строго парами – важные белогрудые селезни и серенькие самки.

– Ух ты! – вырвалось у Тима – такими красивыми, необыкновенными показались ему эти птицы.

– Ну вот, – сказал Андрей, – прошу любить и жаловать. Это ваши друзья. Будьте и вы им друзьями.

Теперь Тим и Ленька не пропускали ни одного дня, хоть на минутку, да прибегут, посмотрят, что тут происходит. А гоголи в первый же день облюбовали дуплянку. Поначалу они с возможной осторожностью обследовали все вокруг и, кажется, остались вполне довольны. Хорошее, удобное место. Дерево стояло близко от воды. И дуплянка невысоко, но в то же время не очень низко, в самый раз. И камыши рядом.

Потом самка заглянула в дуплянку и опять осталась довольна.

Отверстие было свободное. И крыша над головой – это тоже кое-что да значит. Она что-то долго там сидела, в дуплянке, и оставшийся внизу, у самого берега, селезень нетерпеливо крутил большой черной головой и негодующе поблескивал круглым красноватым глазом.

«Крек!» – позвал он сердито: ну, чего, мол, ты там? «Крек-крек!» – отозвалась утка, высунув из дуплянки голову. Что, видно, на их языке означало: все хорошо, прекрасно, остаемся здесь.

Так вот и появились в Тимкиной дуплянке новоселы. Целыми днями хлопотали они, устраивая жилье. Целыми днями селезень, как ошалелый, носился над камышами, с размаху плюхался в реку и бил крыльями по воде. Самка все реже стала появляться, она отложила, наверно, яйца и высиживала птенцов. Нелегкое это дело. Попробуйка посиди целый день на одном месте, неподвижно. Все громче и громче, с каким-то даже непонятным отчаянием кричит и бьет крыльями по воде гоголь-самец. «Крек-крек! Где ты, почему не отзываешься?» – слышится в его настойчивом, тревожном голосе. И ребята вот уже много дней не видят утку. Что с ней? Непонятное происходит.

Однажды ребята пришли пораньше, спрятались неподалеку за соседним деревом и просидели в ожидании чуть ли не полдня. Но утка не показывалась. И селезня в этот день почему-то не было. И когда их терпение совсем уже иссякло и они собрались уходить, Ленька схватил Тима за руку и прошептал:

– Смотри, смотри…

Тим так и впился глазами в дуплянку. Из отверстия высунулась голова какой-то странной птицы с острым и хищно загнутым клювом. Потом эта птица, повертев головой во все стороны, вдруг вылетела и стремительно понеслась вверх, редко и широко взмахивая крыльями. Ястреб! Теперь уже не было сомнений, что это ястреб. Но как он забрался в дуплянку, ведь там же утка?

– Может, он ее насмерть заклевал? – предположил Тим. Голос у него дрожал и срывался.

– Давай заглянем, – сказал Ленька. Но Тим помотал головой, не согласился.

– Нельзя. Сначала Андрею скажем.

И они помчались домой, рассказали Андрею все, что видели.

– Значит, насколько я вас понял, – сказал Андрей, – вы видели, как из дуплянки вылетел ястреб?

– Самый настоящий. Крылья – во, а клюв! – И Тим загнул перед своим носом указательный палец. – Во клюв!

– Ну что ж, – сказал Андрей, – посмотрим.

И быстро собрался, взял ружье, щелкнул затвором, проверив, заряжено ли, и повесил его на плечо дулом книзу. Дорогой он говорил:

– Будьте готовы к самому худшему. Если ястреб вылетел из дуплянки, значит, что-то случилось. Вполне возможно, что утки уже нет в живых.

Прошли крутой поворот. До большого осокоря осталось шагов, наверное, тридцать. Андрей снял с плеча ружье. Шел он бесшумно, мягко ступая по траве, держа ружье наготове. И Тим с Ленькой тоже старались идти осторожно, сдерживая дыхание. Волнение охватило их. «Ну, берегись, – мысленно говорил Тим, – берегись, ястреб-стервятник, достанется тебе на орехи!» И в это самое время, когда до осокоря оставалось каких-нибудь десять шагов, из дуплянки вылетел ястреб и стремительно, прямо как ракета, взмыл вверх.

Андрей поднял ружье и тут же опустил. Тим даже за руку его схватил: что же, мол, ты не стреляешь? Эх! Теперь ястреб поднялся высоко и ходил плавными кругами, словно привязанный. Кружил и кружил и не хотел никуда улетать. Странно.

– Тут дело какое-то хитрое, – сказал Андрей. – Давайте посмотрим.

Он повесил ружье на сук, а сам, легко подтянувшись, влез на дерево. Тим и Ленька смотрели на него снизу и с нетерпением ждали, что там обнаружится. Андрей заглянул в дуплянку и воскликнул:

– Ого, тут целый клад! – И минуту спустя добавил: – Одиннадцать яиц. Семь гоголиных и четыре ястребиных. Вот вам и разгадка. Утка отложила яйца, а посидеть, как видно, ей не удалось…

Тим готов был расплакаться – так все хорошо начиналось и вот тебе на! Он отвернулся и вытер кулаком глаза.

– Что же нам делать? – спросил Андрей, глядя на стоявших внизу мальчишек. Лицо его было задумчивым и озабоченным. А что придумаешь? Если утка погибла, так ничего уж теперь не изменить – быть в это лето дуплянке пустой.

– Ну, ничего, не горюйте, – успокоил их Андрей, и лицо у него оживилось, повеселело. – Ничего, братцы! – сказал он. – Кажется, я кое-что придумал… Она тут, правда, хитрит, ястребиха, и все семь чужих яиц раскатала по сторонам, сидит только на своих. А мы ее перехитрим. А? Как вы думаете, перехитрим? – сказал он и запустил руку в дуплянку, достал из нее одно яйцо. Ястребиное. Остальные десять перемешал и сложил рядышком. Порядок!

На другой день пришли, и все повторилось сначала: ястребиха, как и в прошлый раз, чужие яйца откатила в сторону, а на своих сидела, согревая их теплом своего тела. Андрей забрал еще одно яйцо, остальные девять сложил вместе…

Так они ходили сюда четыре дня подряд, и одно за другим Андрей вынимал из дуплянки ястребиные яйца. Теперь осталось лишь семь штук гоголиных. Андрей аккуратно сложил их вместе, опустился вниз и сказал:

– Посмотрим теперь, что она будет делать, захочет сидеть на чужих яйцах или улетит прочь, подальше от этого места?

– Улетит, наверно, – вздохнул Тим.

– Посмотрим. А теперь пойдемте. Не будем мешать.

И вот наступил пятый, самый ответственный день. С утра Тим не находил себе места, ждал, когда освободится Андрей и они отправятся к большому осокорю. Но Андрей, как назло, сначала по каким-то делам ходил в сельсовет, потом ушел на почту. И Тим томился в ожидании, не зная, чем заняться. Пришел Ленька. И они посидели на бревнах, поговорили.

– Как думаешь, – спросил Тим, – улетела ястребиха или осталась?

Я думаю, улетела. Заглянула в дуплянку, а там ни одного ястребиного яйца. И улетела. Эх, жалко!

– А вдруг осталась? – сказал Ленька.

– Хорошо бы. Только не захочет она сидеть на чужих яйцах. Все время же она их откатывала…

– Да, – согласился Ленька, – не захочет, наверно.

– И что так долго Андрея нет! – вздохнул Тим и погладил выбравшуюся из конуры Белку, потрепал рукой по мягкому ее загривку.

Вот уже несколько дней Белка сидит на привязи. Не очень это ей, видно, по душе, но ничего не поделаешь – таков порядок: сейчас собак распусти, так они всю птицу пораспугают. А птица в это время сидит на гнездах – нельзя ее пугать.

– Ничего, – говорит Тим, – потерпи немножко.

Белка уткнулась горячим носом ему в колени, доверчиво завиляла хвостом.

– Мы тоже свою на цепь посадили, – сказал Ленька. – А дед Ляхов не хочет привязывать.

– Андрей пригрозил ему штрафом… Сам слышал.

В это время, легок на помине, и появился Андрей. Шел он быстро, торопился и был чем-то взволнован. Не останавливаясь, он прошел к сараю, бросив на ходу:

– Я уезжаю сейчас. Срочное дело. Кажется, браконьеры опять начинают пакостить.

Он уже вынес лодочный мотор, и Тим догадался: на катере поплывет.

– Какие браконьеры? – спросил он:

– А вот посмотрим.

– Возьми нас, – попросил Тим, заглядывая брату в лицо, и, боясь, чо Андрей не поймет, повторил: – Возьми, пожалуйста, нас, а?..

– Нельзя, – коротко и твердо сказал Андрей. – И потом всем сразу уезжать не следует. Оставайтесь. Сходите с Леней к своей дуплянке, узнайте, что там.

Он взвалил мотор на плечо и заторопился к реке. Дорожка шла под уклон, и шагать было по ней, наверное, легко, как будто кто-то тебя все время подталкивает в спину. Катер был притянут цепью к столбу. Андрей установил мотор, разомкнул цепь, и Тим с Ленькой помогли ему столкнуть катер на воду.

– Ты скоро вернешься? – спросил Тим. Андрей не ответил, то ли не разобрав вопроса, то ли сделав вид, что не понял. Достал из-под сиденья тонкий длинный шнур и, обмотав его несколько раз вокруг пускача, резко, изо всех сил крутнул. Мотор затрещал прерывисто, будто откашливаясь, и загудел мощно и ровно. Вокруг катера веселой трепетной рябью разошлась вода. Андрей выпрямился и, помахав ребятам рукой, крикнул:

– Вы обязательно сходите к большому осокорю. Потом расскажете мне обо всем. Договорились? Это вам боевое задание.

Тим кивнул головой. И только сейчас обратил внимание на то, что Андрей полностью одет в свою охотоведческую форму – сапоги, фуражку с кокардой, гимнастерка перетянута широким офицерским ремнем, и кобура с пистолетом сбоку… Он подумал, что дело и вправду какое-то, наверное, серьезное, иначе зачем бы Андрей так поспешно уезжал.

Катер круто развернулся и стремительно помчался по реке. И вскоре совсем скрылся из вида.

Гул мотора стих. Ребята постояли еще немного, с грустью глядя туда, где Подлипка круто поворачивала и за тем поворотом таинственно и сумрачно темнел лес. Низкие облака ползли над ним. Чуть ощутимый ветер пробежал по реке. Погода менялась. И терять время попусту никак было нельзя. Первым, словно стряхнув с себя оцепенение, подал голос Тим.

– Ну вот, – сказал он, – а что нам делать?

– Пойдем к большому осокорю, – ответил Ленька. – Интересно, куда Андрей поехал?

Тим нахмурился, нетерпеливо переступил с ноги на ногу и сказал по-деловому серьезно и чуточку загадочно:

– Браконьеров вылавливать – куда же еще. Ну, идти, так пойдем.

И они двинулись вдоль реки по знакомой, хорошо проторенной тропинке, повторяющей все изгибы и повороты реки.

В густых тальниковых зарослях порхали птицы. Низко, почти касаясь крыльями земли, носились ласточки. Обочь тропинки росли веселые лопухи, конский щавель, а чуть подальше, на взгорках, зеленел молодой пахучий иван-чай. И тальниками пахло, речными камышами и самой рекой.

– А ты, когда вырастешь, кем будешь? – вдруг спросил Тим. Ленька пожал плечами.

– Не знаю. Я еще не решил. Подумать надо.

– А я уже давно все обдумал, – сказал Тим. – Охотоведом стану.

Как Андрей. Вместе будем работать. Одному знаешь как нелегко!

– Так он же не один. Дядя Семен Калугин, подлиповский егерь, помогает ему.

– Ну и что, что помогает? Все равно трудно.

– Нет, я уеду куда-нибудь, – немного помолчав, заявил Ленька. – Я куда-нибудь в город подамся.

– Зачем в город?

– Я машины люблю, прямо души в них не чаю. А в городе полно всяких машин. Может, со временем на машиниста выучусь.

– Тоже интересно, – рассудительно согласился Тим, – машинист полсвета может объехать.

За разговором они и не заметили, как дошли до крутого поворота, а там и до знакомого осокоря три шага шагнуть. Теперь им не нужно было осторожничать и незаметно подходить к дереву, наоборот – больше шума, чтобы вспугнуть ястребиху, если она, конечно, сидит в дуплянке. Они прибавили ходу. Громко разговаривали, выкрикивали чтото дикое, бессмысленное. Но из дуплянки никто не вылетел. И тихо было вокруг, ни шелеста, ни всплеска. Подувший было ветер сник.